Белоэмиграция в биографиях

[Игорь Устинов]

Последний БЕЛОГВАРДЕЕЦ
[attachment=5]   [attachment=1]   [attachment=2]
 
ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ, СТАВШИЙ ПОСЛЕДНИМ...
 *****
 Георгий Селинский
 ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АТАМАНЕ Н. В. ФЕДОРОВЕ

 Я познакомился с Николаем Васильевичем Федоровым в марте 2002 года, когда ему уже был 101 год. В то время я работал видеооператором Российского Фонда Культуры, мы ездили по Нью-Йорку и Калифорнии‚ снимали кадры для документального многосерийного фильма о русском зарубежье.
 Во время моей поездки я снимал многих интересных людей‚ некоторые из которых уже мне знакомы, а некоторые - нет. Из всех встреч‚ меня особенно тронули две.
 Первой была встреча с баронессой Наталией Петровной Врангель (дочь генерала Врангеля, которая вместе с покойной сестрой была прихожанкой моего прихода в городе Си Клифф‚ Нью-Йорк). Я помнил её мальчиком‚ она давно уехала от нас и жила в Толстовском фонде, где живут наши пожилые. В лице её отражались черты отца‚ его доблестного духа и дворянского воспитания.
 Вторая произведшая на меня впечатление встреча была с Атаманом Николаем Васильевичем Федоровым. Познакомился я с Николаем Васильевичем на блинах в русском обществе "Отрада" в Уоллей Котэдж‚ Нью-Йорк. Атаман, которому был 101 год‚ сидел за столом и довольно живо участвовал в торжестве‚ несмотря на то, что уже был очень слаб. Мы договорились посетить атамана в его квартире в доме престарелых, в Ново-Дивеевском женском монастыре (вблизи от Отрады)‚ где он согласился нам дать интервью.
 Когда мы пришли к Николаю Васильевичу‚ он разговаривал по телефону. Ему часто звонят‚ как он нам говорил‚ и приходят в гости. Письменный стол Николая Васильевича был заполнен письмами и книгами, но, тем не менее, на столе чувствовался порядок. Я удивился, как такой человек‚ в таком возрасте и состояния здоровья‚ ещё так живо занимается какой-то работой. На полочке лежали книги, которые он писал о России (одна из них рассказывала о казачьей трагедией в Лиенце). Мне даже кажется, что были какие-то произведения, написанные им по-английски.
 Мы начали наше интервью. Николай Васильевич рассказал немного о своём детстве. Он ярко помнит царскую Россию (последний раз такие подробные воспоминания я слышал в детстве от моей пратёти‚ которая родилась в семье дирижера в Симферополе). Николай Васильевич рассказывал нам, как рос мальчишкой‚ как ловил уток, бегал, играл. Затем рассказ дошел до того, как разворачивалась в России катастрофа революции. Вспоминал он о дезертирах‚ которые приходили с фронта и превращались в разбойничьи шайки‚ а затем эти же шайки поступали в "красную гвардию".
 Ему было около 15 лет, когда он пошёл добровольцем служить к белым партизанам‚ с тем, чтобы воевать против большевиков.
 Память у Николая Васильевича была сильна. Он помнил много‚ и жаль что не было больше возможностей расспросить его обо всём - да и причём он не спешил себя хвалить‚ или разыгрывать какого-то храбреца (хотя он‚ как я потом узнал‚ был награждён Георгиевским орденом).
 Интересен был рассказ о том, как ему часто приходилось бороться с красными китайцами‚ которых‚ как он говорил‚ красные покупали - иногда даже платили им отдельно за каждого убитого белого солдата. В ходе войны он добрался до Крыма‚ где попал в "цветную армию"‚ как он выразился‚ т.е. Дроздовскую. Особенно интересен был его рассказ о том, как он боролся с конницей Жлобы‚ в разгроме частей которого он участвовал.
 Один из самых трогательных моментов для Николая Васильевича был, когда он вспоминал свой исход из России на корабле. Когда его попросили описать свои чувства в тот момент, когда он прощался с Родиной, у атамана появились слёзы. Он сказал, что для того, чтобы такое описать, "это надо быть Достоевским".
 Затем атаман продолжил описывать свой жизненный путь. Рассказал о том, как он попал в Америку и там закончил престижный Колумбийский Университет‚ потом став профессором гидравлики. Жизнь у Николая Васильевича далеко не всегда была весёлой и лёгкой‚ но он всегда считал что должен пережить свои испытания и двигаться вперёд - и не становиться "трусом".
 Пришлось время попрощаться с Николаем Васильевичем. Я попрощался с ним, держа камеру на плече, чтобы записать каждый последний кадр. Затем я пошёл грузить вещи и оборудование в автомобиль. Когда я пересчитал кассеты, то выяснил, что оставил одну плёнку у атамана‚ и побежал обратно к нему на квартиру. Оказалось, что я забыл не только плёнку, но и книги, которые атаман хотел мне подарить. Я опять попрощался с атаманом, но в этот раз наедине. Вдруг я растрогался, и мне самому надо было сдерживать слезы, когда я благодарил его за то, что он воевал‚ и пожелал ему доброго здоровья и многая лета.
 Я видел, как умирающее поколение наших доблестных белых воинов всё ещё держалось на ногах благодаря своему духу. Мне‚ 26-летнему мужику, родившемуся на чужбине и выросшему в среде белых эмигрантов‚ было понятно, что такого уже больше не будет - останется только наша память о них‚ которую должны чтить все Русские люди, как в Отечестве, так и в рассеянии.
 Прошла зима‚ и скончалась моя 90-летная бабушка‚ дочка донского казачьего атамана (который избежал красного расстрела на Дону). Пока она была жива, она удивительно ясно помнила исход белых из Туапсе и Феодосии. Но Николай Васильевич всё ещё был жив‚ и Господь мне дал возможность с ним встретится ещё один последний раз, незадолго до его смерти. Это было опять в Отраде‚ 3-его августа‚ после панихиды по всем участникам Русского Освободительного Движения. Там, в зале, во время поминок, читал доклад доктор исторических наук из Питера‚ Кирилл Александров - автор двух книг о РОД‚ педагог и хороший мой друг. Также присутствовали двое моих друзей, православных греков-русофилов, которые сотрудничают со мной на патриотическом фронте.
 Я подошел вместе с моей матерью‚ Кириллом и моими друзьями к атаману‚ который был со своей внучкой. Бедный Николай Васильевич уже к тому времени не мог произносить речи, но он меня узнал, и, когда я подошёл к нему‚ объяснил мне: "Говорить не могу, но голова работает!". Затем он поздоровался с моей матерью и Кириллом. Кирилл сказал атаману, что он знаком с начальником РОВСа Игорем Борисовичем Ивановым, что обрадовало Николая Васильевича (ведь атаман‚ как почётный председатель РОВСа‚ помог продолжить работу РОВСа в России). Затем мои греческие друзья - Василиос и Панайотис - подошли к атаману и выразили ему уважение за то, что он боролся. Они пожали атаману руку, затем мы все несколько раз сфотографировались. Тогда мы попрощались в последний раз‚ и Атамана вместе с его внучкой увезли.
 Одна из самых ярких, запоминающихся черт Николая Васильевича был не в том, что он прожил так много лет, но в том, что он, несмотря на свою старость и болезнь, продолжал столь активную работу. Атаман жил в доме престарелых, но он был стар только внешне - по духу он был моложе многих его соседей, которые на 10-20 лет его младше. Голова у него, действительно, работала‚ и это благодаря не только воле и милости Божией‚ но, и, наверно, из-за того, что Россия всегда оставалась для него живой в его сердце и душе. Такой же дух двигал нашими русскими воинами, которые воевали за спасение нашей Родины от внешнего и внутреннего врага.

 Вечная Память Воину Николаю!
 *****
 Н. В. Федоров
 (1901 - 2003)

 Печальное известие:
 Н.В.Федоров скончался в Новом Дивееве (Нью-Йорк, США) 26 сентября 2003 г., не дожив двух месяцев до 102-го дня рождения.
 Вечная память последнему Белому воину!
 Да упокоит Господь его душу в обители праведных!

 ФЁДОРОВ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
 Генерал-майор ВВД, профессор. Род. 30 ноября 1901 г. на хуторе Рогожине в низовьях Дона. Детство провёл в природной казачьей семье. В самом начале Гражданской войны, будучи гимназистом старшего класса Новочеркасской им. атамана графа М.И. Платова гимназии, вступил в отряд Белого партизана есаула В.М. Чернецова. В бою под Ростовом был контужен (янв. 1918) и остался в Новочеркасске. Позднее примкнул к отряду казаков Кривянской станицы. Принимал участие в боях под Заплавской, взятии Новочеркасска и др. делах против красной армии. Награждён Георгиевским Крестом 4-й степ. 3 ноября 1920 г., в составе своей батареи покинул Россию на греческом судне "Алкивадис". После эвакуации из Крыма находился в лагере Чилингир. Затем переведён в военный лагерь на о. Лемнос, откуда переехал в Болгарию. Со временем переехал в г. Софию, где служил в оркестре 1-й полицейской дружины. В 1929 г. поступил в Колумбийский университет (США) и переехал в Америку. Успешно занимался научной деятельностью, преподавал гидравлику в американских университетах. Получил звания профессора, почётного члена Американской ассоциации прогресса науки, почётного, пожизненного члена Американского общества гражданских инженеров, почётного члена Нью-Йоркской академии наук. Среди многих наград: почётный знак "Серебряная эмблема", полученный от Общества американских геофизиков за "бескорыстное служение науке и многолетнюю творческую деятельность", позднее (1990) - золотой жетон, а также орден "Академические Пальмы" - от Правительства Франции. В 1965 г. был избран Атаманом Всевеликого Войска Донского, а затем и Председателем Тройственного Союза казаков Дона, Кубани и Терека. Почётный Председатель Русского Обще-Воинского Союза с 14 сентября 2000 г.
 *****
 [attachment=3]  [attachment=4]
 
P.S. Более подробно о последнем белогвардейце Федорове Николае Васильевиче, вы можете увидеть и услышать от него самого в первом фильме "Пролог", снятом при жизни, в сериале "РУССКИЙ ВЫБОР" Н. Михалкова и фильме этого же цикла "Остров Лемнос. Русская Голгофа".

[Игорь Устинов]

Полковник-корниловец ЕЛИСЕЕВ Ф.И.
[attachment=1]
На фото: казак И.Г. Елисеев (второй слева) с сыновьями. Слева хорунжий 3-го Кавказского казачьего полка Андрей (расстрелян), справа прапорщик 2-го Черноморского казачьего полка Георгий (погиб на Перекопе в 1920) и подъесаул 1-го Кавказского казачьего полка Федор (крайний справа).
ФЕДОР ИВАНОВИЧ ЕЛИСЕЕВ – полковник - командир Корниловского конного полка, историк, мемуарист, писатель и циркач, боец французского Иностранного легиона и японский военнопленный.

 На фото внизу: он стоит второй справа в черкеске, первый справа - генерал-майор Лебедев Олег Иванович (11.01.1893 - 15.11.1973). Нью-Йорк (США). 60-е годы
 [attachment=2]
ФЕДОР ИВАНОВИЧ ЕЛИСЕЕВ: КОНИ И КНИГИ

 Меня с тобой связали узы
 Моих прадедов и дедов…
 Н. Туроверов

 …Семнадцатилетнего юношу-вольноопределяющегося Наказной атаман Кубанского казачьего войска генерал-от-инфантерии М.П. Бабыч награждает серебряными призовыми часами за лучшую джигитовку в полку.
 …Дикий, но благородный курдский князь многочисленного племени, сдавшегося казакам на Турецком фронте, посмотрев на «проездку» своего чистокровного коня молодым хорунжим, дарит ему этого арабского скакуна под богато расшитым чепраком с золотыми кистями.
 …Походный Атаман казачьих войск вел. кн. Борис Владимирович, инспектируя части в Карсе, после концерта казаков приглашает полкового адъютанта 1-го Кавказского полка перейти в свой штаб.
 …Февральская революция помешала молодому подъесаулу поступить на службу в Собственный Его Императорского Величества Конвой.
 …Молодой командир полка разрабатывает и утверждает своим приказом форму и знаки отличия Корниловского конного полка, известные потом на всем южном фронте Гражданской войны.
 …В плену на Урале, балерина, окончившая Императорское хореографическое училище в Петербурге, берет у него уроки - научиться танцевать лезгинку.
 …В 30 - 40-е гг. с конной группой джигитов выступает в Индии, Сингапуре, на о. Борнео и в Гонконге, в Индокитае и Сиаме, в Шанхае и Бирме.
 …С началом Второй Мировой войны вступает в Иностранный легион французской армии. В 1945 г., прикрывая отход батальона легионеров в арьергарде и спасая раненого товарища, сам тяжело контуженый, попадает в плен к японцам. Ему шел 53-й год. Это была его третья война.
 …Когда он слез с седла, ему было 56 лет.
 …Он оставил 2 500 страниц воспоминаний.

 Все это – о Федоре Ивановиче Елисееве.

 Слова в эпиграфе, сказанные известным казачьим поэтом совсем по другому поводу, – оказались в моем случае попаданием точно в цель. Именно о своих прадедах и дедах – офицерах Кубанского казачьего Войска Русской армии начала века – я узнал многое лишь теперь, спустя 80 лет, чего бы, наверное, ни узнал из архивов и семейных преданий. Узнал из трудов замечательного писателя-эмигранта, полковника Федора Елисеева.
 Судьбе было угодно, чтобы в 1914 г., перед самой войной, из 1-го Запорожского Екатерины Великой полка перевелся в 1-й Кавказский мой родной дед В.Н. Калабухов. Молодые хорунжие стали друзьями. Сотники, подъесаулы, попеременно полковые адъютанты и командиры сотен – они прошли всю Великую войну от первого до последнего дня, каждый награжден шестью боевыми орденами.
 Федор Елисеев в своих воспоминаниях называет Владимира Кулабухова (В фамилии «Кулабухов» буквы «а» и «у» взаимозаменяемы. В приказах, подписанных императором, мой дед писался Калабуховым. – Авт.) «лучшим и испытанным долгими годами войны другом» (Здесь и далее слова Ф.И. Елисеева выделены курсивом. – Авт.).
 В Великой войне, Кавказцы были в одной бригаде с 1-м Таманским генерала Безкровного полком. Конную атаку бригады на турок в 1916 г., эти жуткие и трагические минуты, когда от ураганного ружейного, пулеметного и артиллерийского огня турок «все мигом заклокотало, словно сало, брошенное на раскаленную сковородку», гибель шедшего впереди сотни моего двоюродного деда хорунжего Б.Н. Абашкина ярко описал Ф.И. Елисеев. Бок о бок на Турецком (так называли его казаки) фронте с ними действовал 1-й Лабинский генерала Засса полк, которым командовал мой прадед – полковник П.С. Абашкин. Под началом прадеда воевал бесстрашный сотник и товарищ молодых друзей, впоследствии генерал, герой Белого Дела – Николай Бабиев, также наш родственник.
 Я намеренно выделяю старые названия полков. В Русской императорской армии считалось: «Полку носить Шефство великого человека – означает это оправдывать и чаще всех бывать в боях».

 Впервые мысль написать о боевых действиях родного 1-го Кавказского полка и других казачьих частей в войне против турок и курдов зародилась у Ф.И. Елисеева под стенами исторического Эрзерума, после падения этой первоклассной турецкой крепости.
 Казаки прошли с боями пол-Турции. Елисеев с разъездом дошел до самой южной точки – до истока Тигра, а дед, в составе своей сотни до самой западной – до Кемаха. Это был последний и самый дальний пункт, где были Русские войска в Турции. Об этом до сегодняшнего дня не написал никто…
 Через месяцы революций и годы Гражданской, в плену, осенью 1920-го в Москве, Елисеев в последний раз повстречается с прадедом – генералом и Атаманом Баталпашинского отдела. В нашей семье об этом ничего не знали – для нас это знак свыше…

 Ф. Елисеев писал о фронтовой жизни офицеров и казаков в уже забытой войне 1914 - 1918 гг., о своем командовании Корниловским конным, Хоперскими, 1-м Лабинским полками и 2-й Кубанской казачьей (Улагаевской) дивизией в Гражданской. Офицерское звание Федор Иванович принимал как почетное, священное – на всю жизнь, до гробовой доски. Оно давало права и преимущества, но одновременно накладывало и тяжелые обязанности чести, верности России. Молодые кадровые офицеры Императорской армии, их прекрасная дружба, отношение друг к другу и к казакам, к своим полкам, традициям – главное в книгах Ф.И. Елисеева. Никто из офицеров 1-го Кавказского полка за всю Великую войну не снял своих серебряных погон и не заменил их погонами защитного цвета. Неприятель стрелял по серебру погон в первую очередь…
 Военно-строевой быт казачества, история и структура первоочередных шефских (и не только) полков и пластунских батальонов Кубанского и других казачьих войск – вот то, о чем писал Ф.И. Елисеев в своих многочисленных (более 90) брошюрах, так, к сожалению, и не изданных им при жизни в виде книг.
 Елисеев пишет на островах Суматра и Ява, где он побывал с джигитовкой, в Индокитае, где служил во Французском Иностранном егионе, в Париже и Нью-Йорке, в котором он умер на 95-м году жизни.
 Память у него была изумительная. Плавность рассказа и пускай не совсем правильно построенное повествование очевидца покоряют своей любознательностью: узнать как можно больше и сразу записать, не думая о стиле. В его воспоминаниях мы видим Библейские Арарат и Евфрат, крепости Баязет и Эрзерум, слышим концерт казаков Походному атаману Великому князю в Карсе, генералы Врангель, Бабиев и Шкуро предстают перед читателем как живые, будто все описываемое происходит на его, читателя, глазах.
 Ф.И. Елисеев часто сокрушался и говорил, что «с нашей смертью вне Родины – все пойдет в полную неизвестность. Надо описать боевую деятельность полков… как и что тогда было…». Он написал о тысячах офицерах и казаках, которых знал лично, сохранив их имена для истории.

 Пора написать и о нем…

 Федор Иванович Елисеев родился 11(24) ноября 1892 г. в станице Кавказской Кубанского казачьего войска в многодетной казачьей семье. Семнадцати лет от роду поступает вольноопределяющимся в 1-й Екатеринодарский Кошевого атамана Чепеги полк. На полковой джигитовке получает первый приз из рук Наказного атамана генерал-лейтенанта М.П. Бабыча – массивные серебряные часы с цепочкой, с правом ношения в строю.
 В 1910 г. его приняли на трехгодичный курс Оренбургского казачьего училища. Он окончил его в 1913 г. взводным портупей-юнкером с двумя золотыми жетонами, за джигитовку и гимнастику, и вышел хорунжим в 1-й Кавказский наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полк ККВ, стоявший в г. Мерв (Туркестанский военный округ).
 С начала Великой войны на Кавказском фронте (19 октября 1914 г.) Елисеев непрерывно в строю: младший офицер сотни, полковой адъютант, командир сотни на Западном фронте (Финляндия), награжден шестью боевыми орденами до ордена Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом включительно.

 По возвращении казачьих частей на Кубань – активный участник восстания против большевиков в Кавказском отделе Войска в марте 1918 г, командир конного отряда. Потерпев неудачу, восставшие рассеиваются. Елисеев тайно пробирается в Ставрополь. С освобождением города частями полковника А.Г. Шкуро поступает к нему в отряд и начинает свою боевую работу в Белом движении.
 С сентября 1918 г. и по май 1919-го, он – в Корниловском конном полку: четыре раза ранен, командир сотни, помощник командира полка Н.Г. Бабиева, «яркой и талантливой личности, как бы воплотившей в себе, в эпоху последних кавалерийских битв, самый дух конницы, с ее стремительными рейдами, сокрушительными атаками и такими неотъемлимыми чертами, как особая картинность, удаль и непременный «порыв, не терпящий перерыва» (А.С. Кручинин).
 В должности командующего полком, Ф.И. Елисеев разрабатывает и утверждает своим приказом форму и знаки отличия Корниловского конного полка, и они становятся известными на всем южном фронте Гражданской войны.
 С осени 1919 г. полковник Елисеев – командир Хоперских полков (от Воронежа и до Кубани), 1-го Лабинского полка и командуюший 2-й Кубанской казачьей (Улагаевской) дивизией при отступлении с боями к Черному морю и капитуляции Кубанской армии под Адлером и Сочи в апреле 1920 г.
 Плен, лагеря и тюрьмы в Екатеринодаре, Костроме, Москве и Екатеринбурге, откуда Елисеев бежит в Олонецкую губернию и летом 1921 г. переходит границу с Финляндией.

 Атаман Финляндско-Кубанской станицы, работа на лесопильной фабрике… В октябре 1924 г., получив визы, вместе со своими казаками он отбывает во Францию. В 1925 - 1926 гг. - организатор и главный участник джигитовки под руководством генерал-лейтенанта Шкуро в Париже и по странам Европы.
 В г. Виши полковник Елисеев назначается представителем Кубанского войскового атамана генерал-майора В.Г. Науменко, начальником армейской рабочей группы РОВС, активно помогает Русскому зарубежному союзу военных инвалидов генерала-от-кавалерии Н.Н. Баратова.
 В 1930 - 1933 гг. в Париже Обществом ревнителей Кубани под руководством Ф.И. Елисеева были выпущены три номера иллюстрированного журнала «Кубанское Казачество» (около 100 стр.) и журнал «Россия» № 7, посвященный Кубанскому казачьему войску (свыше 50 гравюр и фотографий, 50 стр.), в котором приняли участие атаманы Краснов, Богаевский, Науменко и другие казачьи деятели.
 С 1933 по 1939 гг. – руководитель группы джигитов в «кругосветном турне» по Индии, на островах Ява, Борнео, Филиппинах, в Индокитае, Бирме, Сиаме, Малайе, Сингапуре и других странах.
 В 1937 - 1938 гг., когда он жил в Шанхае, был назначен представителем Кубанского атамана на Дальнем Востоке для установления и поддержания связи с возглавителем Дальневосточной эмиграции атаманом Г.М. Семеновым.
 В 1939 г. на о. Суматра Елисеева застает Вторая мировая война.
 Как офицер союзной армии по Первой мировой он вступает офицером во Французский Иностранный легион в Индокитае, участвует в боях с японцами. В 1945 г., прикрывая отход батальона легионеров и спасая раненого товарища, сам дважды раненый, попадает в плен.
 После освобождения в 1946 г. возвращается во Францию. За боевые отличия в Легионе Елисеев награждался девять раз, в том числе орденом Круа де Герр (Военного Креста) 2-й ст. с золотой звездой на ленте.
 В 1947 - 1948 гг. работал с группой джигитов в Голландии, Швейцарии и Бельгии. Когда он слез с седла, ему было 56 лет.
 Еще в джигитовке по странам Юго-Восточной Азии Ф.И. Елисеев закончил писать свой труд (5 тысяч страниц), посвященный истории полков Кубанского казачьего войска с начала XX в.

 «Федор Иванович Елисеев – не только боевой офицер, но один из наиболее крупных военных историков и мемуаристов русского зарубежья. Он оставил тысячи страниц произведений, посвященных истории полков Кубанского казачьего войска, начиная с предвоенного времени. Собственно, большую часть того, что было написано в эмиграции по истории кубанских частей, составляют именно труды Ф.И. Елисеева. Да и за исключением ряда высших руководителей Белого движения и профессиональных военных историков, пожалуй, никто другой среди русской военной эмиграции не оставил такого обширного наследия.
 Свод воспоминаний Ф.И. Елисеева о полках Кубанского казачьего войска, в которых ему довелось служить, по объему, степени подробности и насыщенности фактическим материалом практически не имеет себе равных в такого рода литературе, и является ценнейшим источником по истории Первой мировой и Гражданской войн…» (С.В. Волков).
 Сотни и тысячи имен офицеров и казаков, лично ему известных, сохранила удивительная память Елисеева для историков и потомков.
 Перебравшись в 1949 г. в США, он публикует все основные свои работы. Всего было выпущено на ротаторе более 90 брошюр (2 500 страниц). Брошюры он рассылал по подписке, а старикам в богадельни – бесплатно. В виде книг они так и не были изданы им при жизни.
 «Ф.И. Елисеев ближе к П.Н. Краснову, но не к его таланту повествования и безукоризненному русскому языку, а к восторженной любви к «военному ремеслу». Желанием все прошлое подробно запомнить и хранить.
 …В каждом литературном произведении совсем не часто – «как» и «о чем» бывают равноценны. Всегда что-то перевешивает. У Елисеева они уравновешены, и от этого легко его читателю». (А. Туроверов).
 Всего с 1921 по 1983 гг. в журналах «Родимый Край» (Париж), «Казачьи Думы» (Болгария), «Вольная Кубань» и «Кавказский казак» (Югославия), «Первопоходник» (Калифорния), в газетах «Россия» и «Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), «Русская Жизнь» (Сан-Франциско) Ф.И. Елисеевым опубликовано много десятков очерков и статей.

 Умер Федор Иванович Елисеев 3 марта 1987 г. в Нью-Йорке на 95-м году жизни. Писали, что в 90 лет он еще танцевал лезгинку.

 Удивительный человек – удивительная судьба. Сотни и тысячи имен офицеров и казаков сохранил Елисеев в своих работах. Он сделал это просто и трогательно – и оставил потомкам и для истории. Может быть, кто-то найдет среди них своих дедов и прадедов, и его пронзит их необъяснимое присутствие с нами. Судьбою моим родственникам было дано знать и близко дружить с Федором Ивановичем Елисеевым. Низко склоняю голову перед его и их памятью.

 Сочинения: Прижизненные издания
 1. История Войскового гимна Кубанского казачьего Войска. Париж, 1930. (Брошюра, 28 с.; частично вошла в брошюру № 3 «На берегах Кубани». Нью-Йорк, 1957).
 2. Генерал Эльмурза Мистулов: К 15-летию трагической гибели (Командир 1-го Кавказского полка ККВ, Турецкий фронт, 1916 - 17 гг.). Париж, 1933. (Брошюра, 500 экз.; переработана в 1953 г.).
 3. Генерал Г.К. Маневский (В Храм Войсковой Славы. К 20-летию трагической гибели). Париж, 1939. (Брошюра не сохранилась).
 4. История Войскового гимна и наш полк (Краткие сведения о 1-м Кавказском полку ККВ). Нью-Йорк, 1950. (1 брошюра, 24 с.; 2-е изд. - другая редакция).
 5. Генерал Эльмурза Асламбекович Мистулов: Командующий Войсками Терского Войска в 1918 г. Нью-Йорк, 1953. (1 брошюра, 24 с.; 2-е изд.).
 6. На берегах Кубани и партизан Шкуро. Нью-Йорк, 1955. (2 брошюры, 52 с., первая редакция).
 7. На берегах Кубани (Посвящается 1-му Екатеринодарскому Кошевого Атамана Чепеги полку 1910 г.). Нью-Йорк, 1955 – 1957. (3 брошюры, 76 с.; первые две брошюры в другой редакции вышли как «Первые шаги военной службы». Нью-Йорк, 1966. 43 с.).
 8. Рейд сотника Гамалия в Месопотамию в мае 1916 г. (с сотней казаков 1-го Уманского полка для связи с Британскими войсками). Нью-Йорк, 1956. (2 брошюры, 60 с.).
 9. В Храм Войсковой славы. Казачьи части на Кавказском фронте в 1914 - 1917 гг. и наш полк. (Полки Кубанского, Терского, Донского, Забайкальского, Сибирского и Оренбургского казачьих Войск). Нью-Йорк, 1956 – 1960. (13 брошюр, 318 с.).
 10. С Корниловским конным полком на берегах Кубани, в Ставрополье и в Астраханских степях в 1918 - 1919 гг. Нью-Йорк, 1959. (14 брошюр, 321 с.).
 11. Песни Кубанских казаков (по 40 песен строевых полков «линейцев» и «черноморцев»). Нью-Йорк, 1960. (2 брошюры, 62 с.).
 12. Наш полк в месяцы революции 1917 - 1918 гг. Нью-Йорк, 1961. (Продолжение брошюр «В Храм Войсковой славы»; 5 брошюр, 156 с.).
 13. С Хоперцами от Воронежа и до Кубани в 1919 - 1920 гг. Нью-Йорк, 1961 – 1962. (5 брошюр, 155 с.).
 14. Первые шаги молодого хорунжего, 1913 - 1914 гг. (г. Мерв, Закаспийской обл.). Нью-Йорк, 1962. (5 брошюр, 190 с.).
 15. Лабинцы и последние дни на Кубани, 1920 г. Нью-Йорк, 1962 – 1964. (9 брошюр, 300 с.).
 16. «Одиссея» по Красной России (продолжение «Лабинцев»). Нью-Йорк, 1964. (4 брошюры, 130 с.).
 17. Побег из Красной России (продолжение «Одиссеи»). Нью-Йорк, 1965. (1 брошюра, 38 с.; ее, брошюры «“Одиссея” по Красной России» и брошюру № 4 «С Корниловским конным полком…» автор включил в цикл «Лабинцы»).
 18. На коне по Белу Свету (турне джигитов с 1925 по 1940 гг. в Европе и по странам Юго-Восточной Азии). Нью-Йорк, 1965 – 1966. (3 брошюры, 100 с.).
 19. В Индокитае против японцев и в плену у них, 1945 г. (В Иностранном Легионе Французской армии). Нью-Йорк, 1966. (120 с.).
 20. Оренбургское казачье военное училище, 1910 – 1913 гг. Нью-Йорк, 1967 – 1968. (13 брошюр, 368 с.).
 21. Наказной Атаман Кубанского казачьего Войска генерал Бабыч. 1908 - 1917 гг. Нью-Йорк, 1971. (1 брошюра, 25 с.).
 22. На берегах Кубани и партизан Шкуро. 2-е изд., доп. и перераб. Нью-Йорк, 1972. (4 брошюры, 120 с.).
 Современные переиздания:
 Казаки на Кавказском фронте, 1914 – 1917 / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2001.
 С Корниловским конным / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2003.
 С Хоперцами // Дневники казачьих офицеров / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2004.
 Исследования:
 Стрелянов (Калабухов) П.Н. Одиссея казачьего офицера: Полковник Ф.И. Елисеев. М., 2001.
  [attachment=3]
Могила полк. Елисеева Ф.И. и его жены Инны Яковлевны на Свято-Владимирском православном кладбище в городке Кассвиль, штат Нью-Джерси (США)

[Игорь Устинов]

Гуль Роман Борисович
 [attachment=1]
 Родился в 1896 году в Киеве. Детство провёл в Пензе и имении отца Рамзай в Пензенской губернии. Учился в Пензенской 1-й мужской гимназии. В 1914 году Гуль поступил на юридический факультет Московского университета. В августе 1916 года призван на военную службу. После окончания Московской 3-й школы прапорщиков — в действующей армии. Выпущен в 140-й пехотный запасной полк, квартировавший в Пензе. Весной 1917 с маршевым батальоном отправлен на Юго-Западный фронт. Служил в 417-м Кинбурнском полку, командир роты. В период «демократизации» армии был избран товарищем председателя полкового комитета (от офицеров). После Октябрьской революции добрался до Новочеркасска. Вступил в партизанский отряд полковника Симоновского, который влился в Корниловский ударный полк Добровольческой армии. Участвовал в Ледяном походе генерала Корнилова, ранен. Осенью 1918 уехал в Киев. В Киеве записался в «Русскую армию» гетмана Скоропадского, а после захвата города Петлюрой оказался военнопленным. Находился в заключении в Педагогическом музее, превращённом в тюрьму. В начале 1919 вместе с другими пленными из состава Русской армии, был вывезен немецким командованием в Германию. Находился в лагере для военнопленных Деберитц, а затем в лагере для перемещенных лиц в Гельмштедт в Гарце. Работал дровосеком, обдирщиком коры. С 1920 года Роман Гуль жил в Берлине. Сотрудничал в журнале «Жизнь», «Времени», «Русском эмигранте», «Голосе России» и других периодических изданиях. После прихода национал-социалистов к власти в Германии был заключен в концлагерь, но через некоторое время освобождён и эмигрировал в Париж. Сотрудничал в «Последних новостях», «Иллюстрированной России», «Современных записках» и других периодических изданиях. Во время немецкой оккупации Франции, скрываясь от ареста, жил на ферме на юге Франции, работал на стеклянной фабрике. С 1950 года жил в США. Активный сотрудник нью-йоркского «Нового журнала», с 1966 г. его главный редактор. Умер в 1986 году после продолжительной болезни.
 ***
 Роман Борисович Гуль
 (1896 - 1986)
 Русский писатель. С 1919 г. за границей (Германия, Франция, США). В автобиографических книгах «Ледяной поход» (1921), «Жизнь на фукса» (1927), «Конь рыжий» (1952) - трагические события Октябрьской революции и Гражданской войны, сатирические картины жизни русской эмиграции. Романы «Генерал Бо» (1929) о Б.В.Савинкове, «Скиф» (1931) о М.А.Бакунине. Портреты М.Н.Тухачевского, К.Е.Ворошилова, В.К.Блюхера, Г.И.Котовского в книге «Красные маршалы» (1933). Мемуары. - БЭС, 2000 г.
 .
 Книги:
 * Белые по Черному: Очерки гражданской войны. Книга
 * В рассеяньи сущие: Повесть из жизни эмиграции 1920 - 1921. (1927)
 * Генерал Бо. [Азеф] (1929) Роман
 * Георгий Иванов. Статья
 * Дзержинский, Менжинский, Петерс, Лацис, Ягода. (1936) Книга
 * Жизнь на Фукса: Очерки белой эмиграции. (1927)
 * Конь рыжий. (1952)
 * Красные маршалы: Ворошилов, Буденный, Блюхер, Котовский. (1933) Книга
 * Ледяной поход (С Корниловым). (1921) Мемуары
 * Моя биография.
 * Одвуконь: Советская и эмигрантская литература. (1973) Сборник
 * Одвуконь-2: Статьи. (1982) Сборник
 * Ораниенбург: Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере. (1937)
 * Победа Пастернака. (1958) Статья
 * Скиф. (1931) Роман
 * Тухачевский: Красный маршал. (1932) Книга
 * Я унес Россию. Апология русскй эмиграции
 Критика:
 * Иванов Г. «Конь рыжий». (1953)
 * Магеровский В.Л., Пирожкова В., Филиппов Б. Памяти Романа Борисовича Гуля. (1986)
 * Цветаева М.И. Неопубликованные письма М.Цветаевой к Р.Гулю. (1986)
 * Мартынов И. Последняя книга патриарха русского зарубежья. (1990)
 * Глэд Дж. Роман Гуль. (1991)
 * Померанцева Е.С. «...Только для нее, для России» (Роман Гуль). (1993)
 [attachment=2]
Могилы Романа Гуля и его жены Ольги Андреевны на православном кладбище Ново-Дивеевского женского монастыря (Ново-Дивеево) в США. Расположен в местечке Нануэт, в 30 км к северу от Манхэттена, Нью-Йорк. Монастырь основан в в начале 1950-х годов архиепископом Рокландским Андреем (Рымаренко). 

 ""Гуль Роман Борисович*, р. 8 января 1896 в Киеве. Из дворян Пензенской губ. 1-я Пензенская гимназия, Московский университет (не окончил). Прапорщик, командир роты, затем адъютант 417-го пехотного полка. В Добровольческой армии с конца 1917 в офицерском отряде полк. Симановского. Участник 1-го Кубанского похода Б Корниловском ударном полку. Осенью 1918 во 2 подотделе 2-го отдела дружины генерала Кирпичева в Киеве. В эмиграции в Германии, с 1933 во Франции, с 1950 в США. Журналист и писатель, с 1948 редактор-издатель журнала "Народная Правда" 1959-1986 редактор "Нового Журнала". Умер 30 июня 1986 в Нью-Йорке. Жена Ольга Андреевна. Соч.: Ледяной поход (с Корниловым). Берлин, б.г.; Жизнь на Фукса; Белые по Черному; ряд исторических романов и др.

 Гуль Сергей Борисович* (брат Гуля Р.Б.). В Добровольческой армии; доброволец в Корниловском ударном полку. Участник 1-го Кубанского похода во 2-й роте полка. В эмиграции во Франции. Умер 1937 в Ньере (Франция).""
С.В. Волков "Первые добровольцы на Юге России" Москва, НП «Посев», 2001. – 368 с.

Биография Романа Гуля в Википедии:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%C3%F3%EB%FC,_%D0%EE%EC%E0%ED_%C1%EE%F0%E8%F1%EE%E2%E8%F7

Видеофильм-интервью:
Беседа Джона Глэда с Романом Гулем. 1982 г. (видео запись Беседы — размер файла 147 Мб. Продолжительность: 59 минут)
http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=2001

[Игорь Устинов]

Последний кадет МИРЗОЕВ И.Н.

[attachment=1]
 
 Кадет отметил 99 лет
 Тамара КАЛИБЕРОВА, газета «Владивосток», № 1841 за 25.10.2005

 Его заветная мечта - побывать на Русском острове.
 Ровно 83 года назад, 25 октября 1922 года, 16-летний Иван Мирзоев, кадет Хабаровского графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса, навсегда попрощался с родиной.
 «Последнюю ночь, пожалуй, самую длинную в моей жизни, мы провели не в казарме, а на берегу Русского острова, где размещался наш кадетский корпус после переезда из Хабаровска, - вспоминал Иван Николаевич.- С мамой я попрощался заранее, она жила на Первой Речке, мы обнялись последний раз на пристани, больше я ее никогда не видел и ничего о ней не слышал. Отца лишился, когда мне было всего восемь лет, как ушел он в 1914-м на первую мировую - так и сгинул…
 Наконец подошли сразу два транспорта. Мы стали спешно грузиться, чтобы взять курс на Шанхай. И здесь судьба меня поберегла. Дело в том, что во время перехода мы попали в сильнейший шторм, один из кораблей затонул, 18 наших ребят погибли (по сведениям, приведенным В. Жигановым в его альбоме «Русские в Шанхае», не дойдя 100 миль до Шанхая, вместе с транспортом «Аякс» погибла канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов», которая «погребла вместе с собой капитана, почти всю команду и 36 находившихся на ней кадетов». - Прим. автора).
 С Иваном Николаевичем Мирзоевым, седовласым благообразным стариком с гуцульскими, совершенно белыми, в тон шевелюре усами, мы впервые познакомились два года назад в Русском Доме в Сент-Женевьев де Буа (Франция), где сегодня доживают свой век около 70 русских эмигрантов. Этот приют организовала почти 80 лет назад княгиня Вера Кирилловна Мещерская в подаренном ей загородном поместье французской знати (после ее смерти этим благим делом занимается невестка княгини Антонина Мещерская). В числе постояльцев здесь были семейство Бакуниных, первая жена адмирала Колчака, супруга министра Столыпина, редактор газеты «Русская мысль» Зинаида Шаховская. Не так давно в этих стенах в довольно преклонном возрасте (далеко за 90) почила Татьяна Юрьевна Старк-Кипинева, жена контр-адмирала Старка, который в октябре 22-го уводил из Владивостока последние корабли с русскими беженцами. Она приходилась родственницей внуку адмирала Колчака, которого в честь деда назвали Александром (он живет в Париже).
 Судьбе было так угодно, чтобы мы увиделись с Иваном Николаевичем еще раз, буквально за несколько дней до его 99-го дня рождения. Из Парижа до Сент-Женевьев де Буа пришлось добираться на поезде с непредвиденной пересадкой, потом на автобусе, так что я изрядно припозднилась, появившись в Русском Доме лишь около трех часов дня. Каково же было мое удивление, когда, войдя в просторную гостиную, увидела в кресле Ивана Николаевича. Он сидел, скрестя на коленях руки, о чем-то глубоко задумавшись. Рядом примостилась клюка - два года назад он еще обходился без нее. Как водится на родине, мы троекратно расцеловались. Я передала привет с Русского острова - смолистую кедровую шишку, журнал «Рассеянные, но не расторгнутые» с воспоминаниями эмигрантов, вышедший во Владивостоке в этом году, набор шоколадных конфет к чаю.
 - Эх, можно было бы прямо сейчас махнуть на Русский остров да там и остаться уже навсегда, - вздохнул Иван Николаевич. - Я пока вас ждал, все вспоминал, вспоминал… Как почти два года жили в китайских фанзах в Мукдене, как потом нас, кадетов, снова переправили в Шанхай, где посадили на французский пароход «Портос», и мы очутились в Югославии вместе с моим верным другом Юркой Немковым, его уже нет в живых. Там по прибытии нашу братию снова расформировали: одни попали в Сараевский корпус, другие, в том числе и я, - в Донской. В Донском мы, молодежь, анархисты по натуре, не ужились с самостийниками. Повздорили. Тогда каждому из нас выдали по 200 динаров и путевку на работу. Я попал на шахты. Вскоре сбежал в Белград. Голодал жестоко, но по молодости лет мало обращал на это внимание, все надеялся, что скоро вернусь в Россию и все устроится.
 Не довелось, не вернулся… А по контракту уехал во Францию. Брался за любую работу: окна мыл, паркет натирал, потом окончил курсы электриков, женился. Детей, увы, Бог не дал. Вскоре после того, как похоронил жену, перебрался в Русский Дом. Вот уже пять лет здесь живу…
 Иван Николаевич пригласил заглянуть в его комнату под номером 9. Здесь все было по-прежнему просто до аскетичности: в углу висела старинная икона, на стене - картина со среднерусским пейзажем. На тумбочке в рамке стояла фотография любимой собаки и верного товарища Дружка. После ее смерти новой он не заводит, хотя Русский Дом - один из немногих пансионатов для пожилых людей, где позволяется держать домашних питомцев.
 - Стар я уже, умру, с кем животина останется, зачем ее сиротить, я-то знаю, что это такое, - философствует Иван Николаевич. - Здесь у нас мадам Успенская живет, моя одногодка, она ухаживает за кроликами, утками (что-то вроде маленького домашнего подворья здесь сделали). Я только с ней и дружу.
 - И как вам живется в Русском Доме?
 - Все бы ничего, да видеть плохо стал, читать почти не могу. Мне раньше некогда было книжками заниматься, так я здесь, на старости лет, «налег» на Льва Толстого, Тургенева. Это для меня целый мир!
 А так распорядок мой почти неизменный все эти годы. Просыпаюсь в 5 утра, в 6.30 делают укол, потом завтракаю: кофе положен непременно с молоком. Наношу визит мадам Успенской, а потом прогуливаюсь по нашему садику. Подхожу к воротам и думаю, а не пройтись ли мне до магазинчика, где журналы продают и можно поиграть в лото. А потом зайти в бистро и выпить чашечку крепкого черного кофе (без молока). Раньше с этим проще было, сейчас глаза подводят, а на улице машины. Я тут в лотерею шесть евро выиграл, уже вторую неделю выбраться никак не рискну.
 Душе праздник, когда по воскресным дням на службу хожу в нашу домовую православную церковь.
 За разговорами на импровизированной террасе с видом на парк, куда пригласил радушный Иван Николаевич, незаметно пролетели почти два часа. Пришло время прощаться.
 - Какой бы вам подарок хотелось получить на сто лет? - полюбопытствовала я.
 - Пельменей настоящих сибирских отведать, но до этого круглого юбилея еще дожить нужно…
 Иван Николаевич, как владелец запасного ключа от боковых, не парадных ворот, вышел меня немного проводить и показать кратчайший путь до автобусной остановки. Расставаться было тяжело. Я через каждые несколько шагов все оборачивалась, а он все стоял, опершись на клюку, и смотрел вслед. За спиной у него виднелся католический храм, кругом - аккуратно подстриженные зеленые французские изгороди. Рядом не было никого.
 Тамара КАЛИБЕРОВА,
 (фото автора),
 «Владивосток»
 Сент-Женевьев де Буа
 - Владивосток
 Сегодня в 11 часов на Русском острове, в районе мыса Поспелова, состоится торжественное открытие памятника, воздвигнутого в честь тех наших соотечественников, кто не принял новую советскую власть и вынужден был в такой же октябрьский день 1922 года покинуть родину. Разнокалиберная флотилия под командованием контр-адмирала Старка, около 30 кораблей, уходила из Владивостока через пролив Босфор- Восточный, чтобы отправиться в пожизненное эмигрантское плавание. Правда, тогда об этом никто не знал, все надеялись вскоре вернуться. Не вернулись. И на многие годы были преданы сначала анафеме, потом - забвению. Великому исходу - пришло время всеобщего примирения.
 Сегодня в 10 часов от 33-го причала отойдут два катера, которые доставят на Русский остров желающих приобщиться к этому событию. В церемонии примут участие архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин, представители Владивостокского морского собрания, воины гарнизона Русского острова, создатели памятника, общественность Владивостока. На воду будет спущен памятный венок.
 Пятиметровый крест из кедрача весом почти в три центнера, изготовленный на Владивостокском заводе № 178, установили на безымянном гранитном утесе в воскресный день, как только утихомирился пришедший из Китая циклон. На все потребовалось около трех часов.
 На православном кресте, повернутом лицом к Владивостоку, - стилизованный диск солнца из полированной стали. На плите из черного мрамора золотом горят слова: «Любившим Россию и покинувшим ее. В память о трагическом исходе в октябре 1922 г.» . На второй памятной плите из розового мрамора можно увидеть имена около 30 кораблей Сибирской военной флотилии, которая покинула Владивосток 25 октября 1922 года под командованием контр-адмирала Старка: «Байкал», «Свирь», «Диомид», «Илья Муромец», «Парис», «Лейтенант Дыдымов» и другие.
 - Хочется верить, что наш скромный памятник - первый шаг с востока, с последней точки великого исхода, на пути к покаянию и примирению, - сказал один из инициаторов установки креста, яхтенный капитан, преподаватель МГУ имени Невельского Леонид Лысенко. - Пришла пора подписать мирный договор русских с русскими. Об этом говорили многие старые эмигранты, с кем довелось встречаться во время морских походов на яхте «Адмирал Невельской».

 *****
Во Франции умер последний кадет. Из Приморья
 Тамара КАЛИБЕРОВА, газета «Владивосток», № 2352 за 12 июня 2008

 В РУССКОМ Доме в Сент-Женевьев-де-Буа в возрасте 102 лет умер Иван Николаевич Мирзоев, кадет Хабаровского графа Муравьёва-Амурского кадетского корпуса. Об этом сообщил в газету «Владивосток» (мы рассказывали о судьбе эмигранта-земляка) директор Русского Дома Николай де Буаю.
 В октябре 1922-го с эскадрой адмирала Старка кадет И. Мирзоев отправился из Владивостока в своё пожизненное эмигрантское плавание (с 1920 г. кадетский корпус размещался на Русском острове). Почти два года жил в китайских фанзах в Мукдене, потом были Шанхай, Югославия, Франция. Брался за любую работу, которая находилась для бездомного бродяги: спускался в шахту, мыл окна, столярничал, случалось, жестоко голодал, пока не окончил курсы электриков. Жизнь наладилась, женился. Овдовев, перебрался в Русский Дом под Парижем, где, к слову, окончила свою жизнь и дочь адмирала Старка.
 Журналисту «В» посчастливилось познакомиться с Иваном Николаевичем. Он всегда держался молодцом. Помогал наводить порядок в библиотеке, пел во время воскресной службы в хоре домовой церкви, у него был красивый баритон.
 В последние годы Иван Николаевич мечтал вернуться на остров Русский, чтобы найти свой последний приют в родной земле. Его надеждам не суждено было сбыться. Но мы помним о нём. И значит, он с нами, в родных краях.

[Игорь Устинов]

Капитан-дроздовец РАЕВСКИЙ Н.А.

 [attachment=1]
Капитан Раевский Николай Алексеевич, артиллерист, офицер Дроздовской дивизии, в прошлом - студент Петербургского университета, ветеран двух войн, в будущем – выпускник Карлова университета в Праге, признанный специалист в энтомологии (науки о бабочках), литератор и пушкинист, политический заключенный…

ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
        Десять лет тому назад небольшой отряд офицеров и солдат румынского фронта начал вооруженную борьбу против Советской власти. Немногим раньше раздались на Дону первые выстрелы Добровольческой Армии. Её последние выстрелы гремели на Перекопе семь с лишним лет тому назад.
     Последние ли? Нет не последние ...
     Весь мир услышал выстрелы в Лозанне и в Варшаве.
     Швейцарский гражданин Конради прежде всего офицер Добровольчесной армии (Дроздовец). Девятнадцатилетний Борис Коверда никогда не был в наших рядах, но духовно он наш.
     И совсем недавно на русской земле пала в неравном бою Мария Владиславовна Захарченко-Шульц.
     Вооруженная борьба продолжается...
     Пусть эти выстрелы пока только символ негаснущей непримиримости. Пусть далек и, быть может, очень далек, тот час, когда залпы на улицах Москвы сменят редкие револьверные выстрелы.
     Мы не знаем сроков и не пытаемся их предугадать.
     Для нас, добровольцев, несомненно одно - советская власть может пасть только в результате вооруженной борьбы. Нам говорят-господа, бросьте думать о вооруженной борьбе - она объективно невозможна.
     Мы не боимся ответить - да, в данное время она невозможна, но это значит с совершенной несомненностью, что и свержение советской власти сейчас невозможно.
     Бросить думать о вооруженной борьбе - значит для нас признать, что советская власть утвердилась навсегда. Помириться с этой мыслью мы не желаем и не можем. Вооруженная борьба объективно невозможна-значитъ надо стремиться, поскольку это в силах эмиграции, сделать ее объективно возможной.
     Добиться интервенции?
     Нет не интервенции. Не потому что интервенция недопустима в принципе. Большевизм для России - абсолютное зло и всякое относительное зло становится добром, если можно путем его устранить зло абсолютное. Если можно... В том то и дело, что нельзя. Нужно совершенно не знать послевоенной Европы, чтобы мечтать об интервенции. Мне лично кажется, что вооруженное вмешательство иностранцев в советские дела невозможно в течении по крайней мере четверти столетия. Пока в районе проливов, a впоследствии на Балканах стояли дисциплинированные и частью вооруженные русские корпуса, была вполне возможна не интервенция иностранных войск, a реэвакуация Армии - конечно, в случае серьезных восстаний в Советской России. Теперь и этой возможности, по крайней мере в прежней форме, больше нет. Остается сделать вывод - советская власть падёт тогда, когда станет возможной вооруженная борьба изнутри. Я говорю о борьбе массовой и решительной, о „большой войне. Партизанская война, ведь, не прекращалась и не прекращается, но она по самому существу своему лишь тревожит врага, но победы над ним дать не может.
     Конечно, свержение большевиков не есть только вопрос военно-повстанческой техники. Наша борьба есть борьба военно политическая и залпы на улицах Москвы - только последнее звено в длинной цепи политических действий.
     В 1921 году П. Б. Струве писал: „Никакая политика в тылу не может заменить конницы на фронте".*) ( * Цитирую на память) Против этой формулы возражать не приходится, но я лично убежден в том, что верна и обратная формула-„Никакая конница на фронте не может заменить политики в тылу". Стреляющие должны знать, во имя чего они стреляют - иначе борьба безнадежна (такой, например, была борьба кронштадтских матросов). Политически действующие должны знать, в чем их ближайшая цель, иначе их действия лишены содержания.
     Мы считаем, что такой ближайшей целью является подготовка революции в советской России.
     В возможности мирной эволюции советской власти, в возможность бескровного превращения СССР в правовое государство мы никогда не верили и не верим. Пока что десять лет истории говорят в нашу пользу. И потому мы спрашиваем всех политически действующих - мир с советской властью или война против советской власти? Мы готовы идти, если не за всеми, то со всеми, кто отвечает ясно и прямо - война.
     Нам не о чем говорить с мирящимися и мы отказываемся. понимать тех, кто пытается сказать: „ни мир, ни война".
     Нас упрекают в политическом примитивизме. Поскольку дело идет о политической грамотности или, вернее, безграмотности очень и очень многих белых, упрек часто справедлив. „Политграмота" нам нужна не меньше, чем коммунистам.
     Но в конечном счете дело, все таки, ни в безграмотности, ни в республике и ни в монархии, и ни в диктатуре, a в решении огромного и самого важного при всей своей примитивности вопроса - мир или война? От решения этой дилеммы не уйдет в конце концов ни одна политическая группа. Придется на него ответить для самих себя и тем, кто чуждается и сторонится „политики" и тем, кто ненависть к большевикам вольно или невольно заменяет ненавистью к „Европе".
     Ведь и сейчас уже эмиграция фактически делится не на „правых" и „левых", a прежде всего на сторонников и противников вооруженной борьбы.
     Пока военных действий нет, но состояние войны с советской властью и внутри России, и в эмиграции продолжается. Нам могут сказать-ну a какой собственно толк в этом состоянии войны раз оно не претворяется в действие? Кому такая война страшна. Ответим не колеблясь - страшна для Советской власти несмотря на свою кажущуюся безрезультатность.
     Страшно умонастроение, которое всегда предшествует открытой борьбе и порождает ее. Если в Советской России не найдется Ивановых и Петровых, которые в подходящий момент возьмутся за оружие, советская власть можетъ быть спокойна - она не падет.
     Что может сделать в данное время эмиграция для подготовки революции в СССР?
     Всеми возможными способами поддерживать умонастроение непримиримости - прежде всего и главным образом внутри СССР, затем среди иностранцев (вооруженная интервенция невозможна, но отношение иностранцев к большевикам далеко не безразлично для хода борьбы). То же умонастроение эмиграция должна поддерживать и внутри самой себя.
     Только в эмиграции есть свободная печать, и только в эмиграции возможно свободное слово.
     Но, чтобы эта свободная печать и свободное слово приносили тот вред советской власти, который они могут приносить, нужно, чтобы пишущие и говорящие ни на минуту не забывали о самом главном и основном:
     Война против советской власти продолжается.
     Н. Раевский.

    Стезя добровольца

На фотографии начала 20-х годов – молодой темноволосый мужчина, с умными, внимательными глазами, снятый анфас, в штатском костюме, не скрывающим однако армейской выправки, на лацкане пиджака – небольшой черно-белый крест, знак галлиполийца. Это – капитан Раевский, артиллерист, офицер Дроздовской дивизии, в прошлом - студент Петербургского университета, ветеран двух войн, в будущем – выпускник Карлова университета в Праге, признанный специалист в энтомологии (науки о бабочках), литератор, политический заключенный… К тому времени, когда появилось это фото, эмигрантская жизнь Раевского постепенно налаживалась. В серой пороховой дымке растаяли Новороссийск и Севастополь (две труднейших эвакуации), ушло в легенду «галлиполийское сидение», впереди были три года в Болгарии, где белые воины тщетно ждали сигнала к новому «Кубанскому походу», потом – Золотая Прага, ставшая для русских отнюдь не золотой: как-никак чужбина. А где-то, не слишком далеко, - советская Россия, там остались родители, сестра, двое братьев…
     Николай Алексеевич Раевский, представитель старой дворянской фамилии, родился в 1894 году, в городе Вытегре Олонецкой губернии. «Я человек еще 19-го века», - говорил он на склоне лет, и слова эти имели серьезное значение: 19-й век, вернее – начало века, пушкинская эпоха, стал для героя этого очерка поистине путеводной звездой, светившей ему в дни самых тяжких испытаний. Блестяще окончив гимназию в Каменец-Подольске, где в ту пору жила семья, Николай Раевский избрал карьеру ученого и в 1912 году уже занимался в биологических лабораториях Петербургского университета, даже опубликовал научную статью в одном престижном журнале. Занятия пришлось прервать с началом 1-й мировой войны. Эту войну называли в свое время – Великой или Второй отечественной, такое название использовал в своих очерках и Николай Раевский - Великая война. Зимой 1915 года он сменил студенческую тужурку на юнкерскую шинель, поступив в Михайловское артиллерийское училище. Ускоренный выпуск, фронт, боевое крещение в дни Брусиловского прорыва, первые ордена… Потом – черный провал февраля 1917 года, который на короткое время многим офицерам-фронтовикам показался не провалом, а взлетом к чему-то новому и прекрасному. Отрезвление от либерального угара было ужасным. «А сейчас, - приводил в повести «1918 год» свои старые записи о развале фронта Николай Раевский, - жуткий липкий позор. Каждый день по грязному, избитому бесчисленными обозами шоссе мимо домика, в котором мы живем, десятками, сотнями тянутся в тыл беспогонные, нестриженые злобные фигуры. Бросают олпаршивевших, дохнущих от голода лошадей и бегут, бегут, бегут. Государственный разум великого народа русского… Свободная воля свободных граждан… И глухая, темная злоба закипает в груди – к тем, которые развратили и предали, и к тем, которые развратились и предали».
     В дни пребывания на фронте Николай Раевский стал вести дневник. Потребность в ежедневных записях своих мыслей и впечатлений для образованного, думающего человека была вполне естественной. К тому же, Раевский в начале революционных перемен был еще очень молод, и все происходящее воспринимал с особой остротой. Ему, как и всем в России, пришлось тогда выбирать между белым и красным, родиной и интернационалом, большевиками и Богом. Раевский остался с Богом и родиной, примкнув к Белому движению. Но прежде, чем это произошло, он, подобно тысячам русских офицеров, пережил глубокие душевные потрясения, самым сильным из которых было разочарование в собственном народе. «Все кончено, все надежды разбиты. Темная ночь впереди. И мы, молодые здоровые люди, чувствовали себя живыми покойниками. Ничего не хотелось делать. Руки опустились. Физически мы не пострадали от большевизма, не было личных счетов с солдатами, но никогда не было такого глухого, беспросветного отчаяния, как в то время. Бесцельно бродили по глухим городским улицам, часами слонялись по длинным светлым коридорам… И та темная, давящая злоба, которая появилась в дни развала фронта, росла и крепла. Один вид серых шинелей вызывал слепую болезненную ненависть. Стыдно было чувствовать себя русским. Стыдно было сознавать, что в твоих жилах течет та же кровь, и ты говоришь на том же языке, что и те, которые братались с врагом, бросили фронт и разбежались по домам, грабя и разрушая все на своем пути. Тогда еще нельзя было утешать себя мыслью о том, что и враги заболели той же позорной болезнью. И пусть поймут те, которые остались в стороне от борьбы, отчего первые добровольцы поголовно истребляли попадавшихся к ним в руки солдат-товарищей. Не за себя мстили они и даже не за своих близких. Мстили страшной местью за поруганную мечту о Великой и Свободной Родине...» (Н. А. Раевский «1918 год»).
    Начало второго года революции Раевский встретил в украинском городке Лубны. Волею судьбы он оказался в державе гетмана Скоропадского, но перед этим пережил месяцы красной власти, вдоволь насмотревшись на комиссарские художества. Тогда политическая жизнь Украины являла собой неразрешимый узел противоречий, в который были затянуты интересы немецких оккупантов и самостийников, анархистов и социалистов, пришлых и местных большевиков… Пробыв недолгое время на службе в гетманских войсках, очистивших Лубны от красных, Николай Раевский перешел к добровольцам – сначала в Южную армию, формировавшуюся под эгидой атамана Краснова, а затем – в вооруженные Силы Юга России, в ряды Дроздовской дивизии, элиты Белого воинства. К концу Гражданской войны Раевский – капитан, в последние недели крымской обороны – командир батареи на перекопском рубеже. Все пройденное и пережитое за эти кошмарные годы Николай Алексеевич изложил в повествовательной форме, литературно обработав военные дневники. «1918 год», «Добровольцы», «Дневник галлиполийца» - в сущности, это тоже Очерки русской смуты (А. И. Деникин был предельно точен, называя так собственный мемуарный труд), но - в отличие от воспоминаний старших воинских начальников - в произведениях Раевского события Гражданской увидены глазами простого офицера, и даже более того – глазами рядового добровольца. Не случайно среди героев названных повестей (или, в соответствии с авторским обозначением, очерков) так много простых солдат, вольноопределяющихся, младших офицеров, - они, чернорабочие войны, шедшие вместе с Раевским по фронтовым дорогам, погибавшие у него на глазах, обрели по его воле литературное бессмертие, – это ли не высшая награда воинам Белой России? Невольно напрашивается сопоставление дневниковой прозы Раевского (в одной из современных статей он был назван мастером фрагментарного письма) с известной книгой Романа Гуля «Ледяной поход», выпущенной в 1920 году в Берлине. Оба автора описывают минувшие события без романтического ореола, честно и жестко, нередко – с большей жесткостью оценивая себя, чем своих противников. В случае с Гулем последнее обстоятельство было ловко использовано большевиками, сразу переиздавшими его книгу: вот, мол, смотрите, как белые сами о себе пишут… По тем же причинам в 20-х годах советский Агитпроп проявил интерес к мемуарам Будберга, Шульгина и других лиц из белого лагеря. Белые сделали соответствующие выводы: переиздавать врагов не стали, к своим же авторам предъявили определенные требования. В виде инструкций это не выражалось, но редактора изданий, близких к Русскому Обще-Воинскому Союзу или, по крайней мере, стоящих на позициях непримирения, рассматривали поступающие к ним рукописи не с точки зрения изложенной там «правды жизни», а скорее – правды Белого Дела. Сам же Гуль так вспоминал о реакции на «Ледяной поход» со стороны офицеров: «Книга имела большой успех, но особый. Многие бывшие военные отнеслись к ней неприязненно. Я-де сгущаю краски, я-де слишком много пишу о темных сторонах и т.д.». В этих словах сквозит, конечно, раздражение, но суть претензий передана буквально. Николай Алексеевич предложил к публикации рукопись «Добровольцев» в 1931 году; он не «сгущал краски» и не упивался «темными сторонами», но сама манера подачи материала – сугубо реалистичная, в дневниковой форме, с резкими, смелыми выводами относительно политических и военных вопросов, звучащими из уст героев, соратников автора – вызвала, видимо, неприятие у тех, кто хорошо помнил историю с Гулем. Возможно, поэтому Раевский встретил отказ в редакции журнала «Возрождение», - не помогло даже содействие Владимира Набокова, в то время уже известного и модного писателя, с которым он состоял в переписке. До наших дней сохранился отзыв Набокова о прозе его пражского знакомого, изложенный в одном из писем: «Многоуважаемый Николай Алексеевич, ваши очерки прямо великолепны, я прочел – и перечел их – с огромным удовольствием. Мне нравится ваш чистый и правильный слог, тонкая ваша наблюдательность, удивительное чувство природы. Лучший из всех, пожалуй, «Смотр под огнем». Есть одна мелочь, которую нужно исправить, когда будете печатать, а именно: «трупы дам, изрубленных конницей Буденного…». Это неудачная комбинация слов. Вообще говоря, трудно к чему придраться, - и напротив есть тьма вещей удивительно хороших, так, например, чудесное описание «вагона-ресторана» или «наблюдательного пункта»… Из этих очерков должна получиться прекрасная книга: хорошие же книги из «военной жизни» редки. Сердечно благодарю вас за посылку ваших произведений, - и очень хочется еще, если таковые имеются». Таковые произведения у Николая Алексеевича имелись, - дневниковые записи он вел постоянно, и записи эти не были механическим фиксированием событий дня. В общем-то, из-под пера Раевского выходили полноценные литературные тексты. В боевых условиях, особенно в дни интенсивных действий на фронте, когда спешно вдруг приходилось срываться с места и уходить куда-то с наступающими маленький походный архив, что-то терялось… После эвакуации из Крыма, в галлиполийский и болгарский периоды пребывания на чужбине, Раевский по памяти восстанавливал утраченные фрагменты и писал, писал новые части своей добровольческой эпопеи. Обращаться в журналы не спешил, не до того было: сначала служба, потом завершение образования в Пражском университете, где он быстро выдвинулся в число самых перспективных выпускников… Однако уже в Галлиполи Николай Алексеевич стал рассматривать литературную деятельность как иную форму борьбы с большевизмом, во многом не менее действенную, чем вооруженное сопротивление. Не имея возможности выступать на страницах печати (настоящей ежедневной прессы в Галлиполи просто не было), Раевский предложил делать выпуски «Устной газеты» для чинов 1-го армейского корпуса. Цель – привить соратникам по борьбе, прежде всего, рядовой солдатской массе, элементарную политическую грамотность. Командование проект одобрило, «Устная газета» стала жить. «Раевский и его сослуживцы не теряли веру в победу «белой революции», их твердым убеждением было, что через два-три года большевицкий режим рухнет, а пока нужно вырабатывать идеологию общего антибольшевицкого фронта, постепенно объединяющегося вокруг генерала Врангеля. …Поэтому необходимо было, не теряя времени, действовать. Капитан Раевский предложил командованию создать систему политического просвещения солдат и офицеров, отсутствие которой было одной из причин разложения Добровольческой Армии и в конечном итоге обусловило ее поражение. Необходимо было изо дня в день выковывать новое духовное оружие. В условиях, когда вот-вот рухнет большевистский режим и образуется идеологический вакуум, оно понадобится в первую очередь. Тогда-то, полагал Н.Раевский, "мы придем в Россию с определенной политической программой, и каждый офицер и солдат должен так же твердо знать это свое духовное оружие, как знает винтовку и пулемет. В гражданской войне армия не только воюет, но и проводит в жизнь те идеи, во имя которых она воюет... Необходимо, чтобы каждый из нас использовал время пребывания за границей и вернулся в родную страну, усвоив политическую идеологию своей армии". Начав с создания "Устной газеты" в Галлиполи, Раевский долгие годы всем своим творчеством периода эмиграции "выковывал" это "духовное оружие"…» (Из статьи О.Карпухина «Мог ли стать барон Врангель русским Бонапартом?..»).
   Николай Алексеевич и его единомышленники, а их было достаточно, боролись за душу Белой Армии, в основу формирования которой был положен принцип добровольчества. Несмотря на то, что в крымский период борьбы главнокомандующий генерал П.Н.Врангель переименовал свои войска в Русскую Армию, оставив слово «Добровольческая» в легендарном прошлом, суть убежденных белых бойцов осталась прежней – добровольная жертва собственным благополучием, самой жизнью для спасения родины. Подлинным добровольцем был и Николай Раевский, когда зимой 1915 года впервые надел военное обмундирование, а весной 1918-го – примкнул к Белому движению. Собственно, вся его жизнь – есть стезя добровольца, крестный путь под терновым венцом. В своих произведениях Николай Алексеевич много размышляет о феномене русского добровольчества. «В 1921-22 годах, вскоре после эвакуации, я записал в сыром виде свои, еще очень свежие тогда воспоминания об учащейся молодежи на Гражданской войне. Попутно с главной темой эта запись содержала немало других наблюдений политического и бытового характера», - говорится в предисловии к повести «1918 год». И вот впечатляющий пример массового, стихийного порыва студенческой молодежи – той самой, что справедливо считалась в обществе наиболее революционным слоем – к единению с государственной властью в начале Великой Войны: «В один прекрасный день в газетах появился Высочайший приказ о мобилизации студентов. Он касался лишь младших курсов и был проведен в жизнь гораздо позже. Но в то утро немедленное зачисление в армию казалось большинству почти свершившимся фактом. Университетский коридор гудел. Открыли белый актовый зал. Студентов набилось столько, что ректор, профессор Гримм, не без труда добрался до кафедры. Бурная, восторженная манифестация. Первый и последний раз я слышал «Боже, Царя храни!» в университете. Впечатление было такое, что поет вся зала. Я посмотрел на ближайших соседей. Большинство поет, немногие молчат и наблюдают. Не то удивление, не то огорчение. Послышалось несколько свистков, но гимн зазвучал еще громче. Потом бесконечное «ура». К кафедре продираются недовольные. Видно по лицам. Один держит в руках лист бумаги. Пробует читать. - Товарищи, мы протестуем… - Довольно! - Долой! - Доло-ой! Вон! – Свист, топот, рев. Оратор машет рукой, кричит, как можно громко: - Товарищи, дайте высказаться… - Не дадим! Довольно! Долой! - Боже, Царя храни… …Накопившиеся чувства искали выхода. Взяли трехцветные флаги, портрет Государя и густой толпой двинулись к Зимнему Дворцу. Через несколько дней на Невском в витринное одной из фотографий появились снимки, собиравшие много публики. Было на что посмотреть. Коленопреклоненная толпа черных пальто перед громадой Дворца. Над студенческой толпой национальные флаги» (Н. А. Раевский «1918 год»). Приведенный отрывок очень символичен, ведь те самые студенты, что в тяжелый для родины момент, как шелуху, отбросили от себя либеральную демагогию, шли потом в ряды Белых армий, составив вместе с верными России офицерами костяк добровольчества.
     Долгими вечерами в сырой галлиполийской палатке капитан Раевский вспоминал и воскрешал в своих записях образы русских мальчишек, Белых воинов, встреченных им на дорогах Гражданской войны. Он словно бы слышал их голоса, их давние споры, шутки, - потому-то в прозе Раевского так много живой разговорной речи, диалогов. Память, как магнитная лента, доносила из прошлого обрывки фраз, крики команд, бред умирающих… Он и сам умирал от тифа, падал в изнеможении на спасительную корабельную палубу, чудом вырвав из красных тисков свою жизнь и жизни своих боевых друзей. Было это в Новороссийске… «До пристани около версты… Из всех поездов повылезали больные. Идут через силу. Красные завалившиеся глаза, почерневшие губы. Руки точно из грязного воска. Медленно бредут вдоль составов. Цепляются за вагоны. Падают. Отдышавшись, кое-как поднимаются. Опять идут. Пехотный юнкер ползет на четвереньках. Растрепанная бледная дама ведет под руку полуодетого капитана. Он качается. То и дело валится на землю. Дама поднимает, уговаривает, плачет. - Ну, родной мой… дорогой… близко ведь… совсем близко… обопрись о меня. Через несколько шагов капитан опять валится. Глаза закрыты. Дама громко рыдает. Дальше… дальше… все равно не можем помочь». Сон, страшный сон… или явь, еще более страшная? Гражданская война показана Раевским во всей ее неприглядности, но – «…он поставил себе за внутреннее правило не давать воли перу, рассказывая о тех жутких моментах, когда опасность налетала на него хищной птицей, и трагический исход казался неминуем. Расписывать ужасы и страхи ситуаций, фантазировать, играя на темных чувствах людей, - это было не для Николая Раевского. Ему, скромному от природы, красивому душой человеку, безусловно, претило выставлять себя героем. Он хотел, чтобы ему верили…». (Из статьи Н.Митрофанова «Тихий Крым» белого капитана Н.Раевского»). Не верить написанному Раевским просто невозможно, столь откровенно, без ложного пафоса, показаны им этапы Белой борьбы, путь из Новороссийска в Крым, из Крыма в Константинополь, трудные дни Галлиполи. «Дневник галлиполийца» позволяет увидеть жизнь 1-го корпуса армии генерала Врангеля как бы изнутри, погружаясь в это произведение, невольно испытываешь странное ощущение личного присутствия там, среди усталых, израненных, прошедших огни и воды последних воинов Белой России. Современному читателю известно о «галлиполийском сидении» из повести Ивана Лукаша «Голое поле». С «Дневником» Раевского она легко сопоставима: общее – в оценке происходящего, разница – в способе изложения. Лукаш – подчеркнуто литературен, временами достигает эпических нот, святость Белого Дела затмевает у него все негативное, все темные пятна; Раевский – предельно, буднично прост, говоря киношным языком – документален, но в этой документальности – большая внутренняя сила, сила жизненной правды. Иван Лукаш осуществил издание своей книги в то время, когда галлиполийский лагерь еще не прекратил существование, рукопись Раевского увидела свет лишь в последние годы ХХ столетия. Сейчас мы имеем возможность познакомиться и с другими свидетельствами возрождения эвакуированной Белой Армии – Русской Армии! – на турецком полуострове. Вот для сравнения три отрывка – из работы В.Х.Даватца (добровольца, известного публициста, профессора Киевского университета) «Русская Армия на чужбине», из повестей Лукаша и Раевского: В.Х.Даватц: «Были ли упадочные настроения среди войск? Да, были. Они не могли не быть. Тяжелые удары судьбы, пережитые испытания, усталость после трехлетних непрерывных боев, лишения и страдания моральные, неизвестность будущего угнетали людей. Чтобы устоять в буре, нужны были исключительные силы, которых у многих не хватило. Но ядро Армии было здорово». Н.А.Раевский (из беседы с бельгийским военным представителем майором де Ровером): « - Что вы думаете о будущем Армии? Ответьте мне откровенно, господин майор, это не для "газеты". Думаете ли вы, что она еще сыграет свою роль? - Как Армия - не знаю. Предсказывать события не берусь. Но я совершенно уверен в том, что те люди, которые ее сейчас составляют, сыграют в свое время большую роль, очень большую... Ваше национальное несчастье - русское безволье, а сюда, в Галлиполи, мне кажется, отфильтровались волевые люди со всей России. Конечно, они есть всюду, но это одиночки, а здесь такой сгусток воли, который неизбежно себя проявит». И.С.Лукаш: «У нас в Галлиполи произошел какой-то отбор… Кто не выдержал испытаний – ушел. Ушли те, кто не хотел наших консервов, ушли те, кто не мог тосковать в бездействии, кто задыхался и не перешагнул через железную дисциплину. Может быть, и сейчас еще есть консервники и подавленные, но большинство, я это знаю, готово на новые испытания. Мы все здесь испытуемые за Россию. Здесь испытание, здесь, в Галлиполи, история ставит свою пробу: будет ли Россия или ее не будет. Мы очистились от всех гноищ войны, мы обелились, мы стали живой идеей России, и, если она жива, не мертвецы и мы, потому что мы несем в себе Россию, как солнце». Не трудно заметить, что все три автора-галлиполийца каждый по-своему утверждают одну крайне важную мысль: сердце Белой Армии, ее ядро, это – сердце самой России, и если оно еще бьется, то бьется – в Галлиполи. Белогвардейцы-литераторы – в данном очерке речь идет прежде всего о них – Лукаш, Даватц, Раевский и другие, действительно, «несли в себе Россию, как солнце». И сгорали в ее палящих лучах. Из трех перечисленных только Раевский дожил до глубокой старости, пережив «и многое, и многих». В середине 20-х годов казалось, правда, что все самые тяжкие переживания уже позади. После переезда в Прагу и поступления в Карлов университет Николай Алексеевич всецело отдался энтомологии, в 1930 году получил степень доктора естественных наук. Благодаря своим разносторонним способностям, он смог одновременно заниматься во Французском институте искусств имени Эрнеста Дени, также расположенном в Праге, за выдающиеся успехи был награжден месячной поездкой в Париж. Там Раевскому довелось встретиться с многими однополчанами, - русская колония в Париже была огромной. Писатель В.Г.Черкасов-Георгиевский, беседовавший с Н.А.Раевским где-то в середине 80-х годов, передает такую деталь их разговора: «До сих пор стоит у меня в ушах восклицание будто помолодевшего на глазах Николая Алексеевича в его воспоминании о том, как сидели они однажды в Париже в зале «Гранд-опера» на спектакле вместе с товарищем фронтовых лет Римским-Корсаковым… И вдруг обычно очень сдержанный поручик сжал его локоть и сказал совершенно не касаемое к происходящему на сцене: – Господин капитан, а вы помните тот бой?! Еще бы было не помнить Раевскому и Римскому-Корсакову тот, казалось, безвыходный для их офицерской горстки бой, когда они чудом остались живы…». Фамилия Римских-Корсаковых знаменитая, в Белом движении было несколько ее представителей, один из них погиб на Перекопе, с другим Раевский встретился в Париже… Быть может, это были самые счастливые дни в его эмигрантской жизни. Была у Николая Алексеевича в то время и романтическая любовь, о которой, впрочем, мало что известно: на страницах дневника, ведшегося им в Праге, упоминается юная поэтесса Ольга Крейчи, часто упоминается… В годы Второй мировой девушка умерла от чахотки. Пражский период стал для Раевского и временем, когда он нашел главное дело своей жизни (не говоря, конечно, о подвиге добровольчества) – с начала 30-х годов он всецело увлекся исследованиями судеб А.С.Пушкина и близких к нему людей, благо условия для этого в довоенной Чехословакии были просто уникальными. «В 1938 году после пятилетних усилий ему удалось получить приглашение посетить замок Бродяны в Словакии и ознакомиться с ранее недоступным архивом семьи А.Н. Фризенгоф-Гончаровой. Это одна их двух сестер Натальи Николаевны Пушкиной (вторая, Екатерина, была замужем за Дантесом). Несколько раз в этот замок приезжала и Н.Н.Пушкина с детьми. Раевский оказался единственным исследователем-пушкиноведом, кто видел замок, его обстановку и архивы в первозданном виде - такими, как при сестрах Гончаровых, но поработать с архивами не успел: 15 марта 1939 года в Прагу вошли немецкие танки», - пишет в одной из своих статей современная исследовательница жизни и творчества Раевского – Г.М. Широкова. Надо отметить, что именно Раевский-пушкинист ныне широко известен российским читателям, про Раевского-белогвардейца, причем – убежденного белогвардейца, носителя духа и смысла Белого Дела знают мало, или не знают ничего. Тем ценнее подробные журналистские материалы, публикуемые в родных краях Николая Алексеевича – в Вытегре, Вологде, Череповце, в изданиях С-Петербурга, Москвы и Севастополя, рассказывающие о разных сторонах удивительной личности этого человека.
     С началом военных действий в Чехословакии, оккупированной немцами в считанные дни, Н.А.Раевский живет предчувствием близких и страшных перемен, которые неизбежно коснутся всех в Русском Зарубежье. «Если эта война «всерьез», - заносит он в дневник в сентябре 1939 года, - здраво говоря, придется стреляться или травиться, вообще уходить. Все пойдет к черту». Четыре года спустя в дневнике появляется и такая запись: «Хотел бы конца войны, как все, но боюсь большевизма – не за собственную шкуру только, за немногих дорогих мне людей, за все, что есть хорошего в европейской культуре, за право жить не по указке духовного хама… Для себя же лично – пережить две недели после конца войны. Кто-то сказал, что это будут самые страшные две недели». 13 мая 1945 года Николай Алексеевич был арестован советскими «компетентными органами». В свое время он более двух месяцев просидел в гестаповской тюрьме, но немцам старый белогвардеец показался не опасным, выпустили; из советского заключения он вышел через пять лет, потом – десять лет жил в Минусинске, с 1961 года – в Алма-Ате. Дальнейший период его жизни в творческом плане был связан исключительно с пушкинистикой. «Когда заговорят портреты…», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина – Павел Воинович Нащокин» - эти книги мгновенно завоевали интерес и любовь читателей, поскольку написаны были очень увлекательно, прекрасным русским слогом, и резко выделялись из основного числа работ о Пушкине свежестью авторского взгляда и многими совершенно новыми подробностями, касающимися близкого окружения поэта. Н.А.Раевский, свободно говоривший на четырех иностранных языках и еще четыре – знавший весьма основательно, к тому же – человек с академическим образованием в области биологии, нашел применение своим способностям, работая переводчиком в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Работал долго, до 82-х летнего возраста. А о пушкинской эпохе писал до самой смерти. В 1986 году Николаю Алексеевичу удалось побывать в Чехословакии, в Праге, с которой столько было связано в его бурной жизни. Он искал свои дневниковые записи довоенного и военного периода, рукописи неизданных и никому не известных книг, переданные в 1945 году на хранение надежным людям. Люди умерли, бумаги затерялись… Ему ничего не удалось найти. Но – согласно бессмертной булгаковской фразе «рукописи не горят» - литературное наследие Н.А.Раевского не может считаться бесследно утраченным. Известно, к примеру, что сейчас в распоряжении специалистов имеются значительные фрагменты «Пражского дневника», дело за издательством… Что же касается «белогвардейской» прозы героя этого очерка, то в настоящей книге она представлена достаточно полно и дает ясное представление об авторе как об одном из Белых воинов, несших «в себе Россию, как солнце».
     * * *
     Судьбы литераторов-белогвардейцев после Второй мировой войны большей частью складывались в зависимости от того, оказались ли они в пределах досягаемости советских спецслужб. Те, кто благополучно избежал возвращения на родину в арестантском вагоне, могли считать себя в рубашке родившимися. О тех, кто стали возвращенцами по собственному желанию, уже говорилось… На примере Н.А.Раевского можно представить, какие интеллектуальные силы имело Русское Зарубежье, какими творческими ресурсами оно располагало. С точки зрения нормального человека, использовать таких людей, как Раевский на лесоповале или уборке тюремного двора, это все равно, что забивать гвозди телевизором. Чекисты думали иначе. Поэтому, например, приходится признать, что мировой науке вулканологии повезло иметь среди своих крупнейших специалистов «черного гусара»**** Владимира Петрушевского, не умершего где-нибудь в Потьме или Карлаге, а русской поэзии среди своих интереснейших авторов – бывшего добровольца Анатолия Величковского, не убитого заодно с другими по прихоти какого-нибудь ответственного товарища. И когда порой приходится слышать, что такой-то или такой-то вывезенный из Европы и отсидевший свое белогвардеец (ну, скажем, знаменитый летчик, генерал Ткачев) вдруг уверовал в идеалы социализма, предал анафеме боевое прошлое, то становится горько и смешно. Про Раевского тоже в одной (в сущности, очень хорошей!) статье, опубликованной после его смерти, было написано, что он, вспоминая о годах заключения, говорил: «Я выстрадал тогда свою главную мысль: только в социализме будущее России, всей нашей великой и многонациональной Родины...». Что ж, возможно, Николай Алексеевич и говорил нечто подобное, но – когда и с кем? И, главное, насколько откровенно? Один из двух его братьев, оставшихся в «советском раю», был расстрелян, сестра получила лагерный срок… Но дело даже не в этом, не в личном, а - в «поруганной мечте о Великой и Свободной Родине». Сейчас в России выросло уже новое, несоветское поколение, которому трудно осознать, что еще не так давно, четверть века назад, у нас в стране люди с судьбами, подобными судьбе Раевского, редко говорили вслух то, что думали на самом деле: они не были неискренними, просто, знали – свои заветные мысли лучше не доверять никому. Символ веры белого капитана Раевского с предельной четкостью изложен в его военной прозе, в дневниковых очерках. Вряд ли с годами он изменился хотя бы на йоту.
     Дмитрий Кузнецов
 *****
Всем, интересующимся темой "Белая армия и ГВ" рекомендую прочитать книги Раевского Н.А., настоящего русского офицера с необычной судьбой и патриота своей Родины, написанные литературно живо, интересно и безукоризненно. Это книги - "1918 год", "Добровольцы. Повесть крымских дней", "Дневник галлиполийца", "Орхание-София-Прага. 1934", "Возвращение". Они есть в электроном виде на сайте voldrozd.narod.ru
 Там же, еще, и фото из эмиграции, его Послужной список офицера и документы.
 [attachment=2]
Фото: Могила Раевского Н.А. 22 декабря 2009 г. Вечная Память ему:
[attachment=3]

[Игорь Устинов]

Генерал МАНШТЕЙН В.В.
[attachment=1]
МАНШТЕЙН ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ (1894 – 1928)

 Генерал-майор Владимир Владимирович фон Манштейн происходил из военной семьи
 обрусевших немцев, перешедших в православие. Его отец – Владимир Карлович фон
 Манштейн–старший (1855 – 1933) - был кадровым пехотным офицером российской
 императорской армии, участником Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг.,
 Бухарского похода, подавления восстания ихэтуаней («боксерского») в Китае в 1900
 – 1901 гг., Русско-японской 1904 – 1905 гг. и Первой мировой войне.

[attachment=2]
(Справка: Манштейн Владимир Карлович, р. в 1855 г. Из дворян, сын офицера. В службе с 1876 г. Произведен в офицеры из вольноопределяющихся (1878) За отличия в боях произведен в прапорщики. В Русско-японскую войну - командир батальона в 4-м Томском полку. Полковник (из отставки), командир батальона 318-го пехотного полка в Великую войну. В Добровольческой армии и ВСЮР с 15 августа 1918 г. во 2-м офицерском (Дроздовском) стрелковом полку (младший офицер 5-й роты, весной 1919 г. заведующий эшелонами полка), затем 1-м Дроздовском полку. В Русской Армии при штабе Дроздовской дивизии до эвакуации Крыма. Генерал-майор (с 6 августа 1920 г.) В эмиграции в Болгарии. В 1928 г. в связи с 50-й годовщиной освобождения Болгарии был награжден болгарским царем Борисом офицерским крестом "За храбрость". Умер 8 декабря 1933 г. в Софии.)
[attachment=3]
В.В. фон Манштейн–младший, родившийся 3 января 1894 г. в Полтавской губернии,
 где, очевидно, у Манштейнов было имение, продолжил семейную традицию. Окончив
 Владимирско-Киевский кадетский корпус, он поступил в Павловское военное училище
 в Петербурге, которое окончил по 1-му разряду, и в чине подпоручика был выпущен в полк.
 В январе 1915 г. подпоручик Манштейн прибыл в действующую армию, в 7-й пехотный
 Ревельский генерала Тучкова 4-го полк, стоявший на передовых позициях на Северо-Западном
 фронте. В феврале Манштейн был легко ранен и контужен. 20, 21 и 23 февраля при д.
 Горташовице, командуя ротой, он отбил несколько атак противника, за что был
 награжден орденом Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость». За арьергардный
 бой 4 июля при отходе с Плонских позиций, где, командуя ротой, все время
 находился под сильным ружейным и артиллерийским огнем противника, он был
 награжден орденом Св. Анны III ст. с мечами. За бой 13 июля при д. Заторы, где,
 командуя ротой, все время находился под сильным ружейным, пулеметным и
 артиллерийским огнем противника, был награжден орденом Св. Станислава II ст. с
 мечами. В июле же он был ранен вторично. За разведку на позиции у д. Валуки в
 марте 1916 г. Манштейн был награжден орденом Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом.
 Осенью 1916 г. полк был переброшен на Румынский фронт. В марте 1917 г. за ночную
 разведку, в которой было взято в плен 17 германцев, Манштейн был награжден
 орденом Св. Владимира IV ст. с мечами и бантом.
 Когда после Февральской революции 1917 г. в Русской армии началось формирование
 ударных батальонов и батальонов смерти, это веяние не обошло стороной и
 пехотинцев-ревельцев. Батальон смерти стали формировать в составе 2-й пехотной
 дивизии, в которую входил 7-й Ревельский полк, и летом штабс-капитан Манштейн,
 командир 5-й роты, был откомандирован в батальон смерти, где принял командование
 ротой. В мае румыны наградили его орденом «Звезда Румынии» с мечами степени кавалера.
 В рядах батальона смерти он принял участие в летнем наступлении русских войск на
 Румынском фронте. В июле при атаке позиций австро-венгерских войск он был
 серьезно ранен и отправлен в тыловой госпиталь. За эту атаку он был награжден
 орденом Св. Анны II ст. с мечами. Позже он был представлен к награждению
 солдатским Георгиевским крестом IV ст. По выздоровлении Манштейн вернулся в полк.
 Осенью, когда началось разложение частей на Румынском фронте, наиболее
 деятельные и непримиримые к новой власти офицеры стали покидать свои части.
 Многие записывались в караульные и дежурные команды, а самые решительные
 направлялись в Яссы, Романы и Измаил. В этих городах в конце 1917 г. при
 молчаливом одобрении главнокомандующего войсками Румынского фронта генерала Д.Г.
 Щербачева началось формирование добровольческих частей (предполагалось отправить
 их на Дон и включить в состав Добровольческой армии).
 Среди других офицеров, прибывших в Яссы, был и штабс-капитан Манштейн. Он
 записался в отряд полковника М.Г. Дроздовского рядовым бойцом и был зачислен во
 2-й офицерский стрелковый полк. 4 апреля 1918 г. полковник Дроздовский назначил
 его командиром 4-й роты 2-го офицерского стрелкового полка. В составе своего
 полка он участвовал в походах от Ясс до Новочеркасска и 2-м Кубанском.
 В ходе 2-го Кубанского похода Манштейн был назначен командиром батальона. Осенью
 он получил тяжелое ранение, о чем сохранилось свидетельство сестры милосердия З.
 Мокиевской-Зубок: «…В лазарет привезли с фронта тяжело раненого офицера,
 капитана Манштейна. Ранен он был в плечо, у него началась гангрена. Ампутировали
 руку – не помогло, гангрена стала распространяться дальше, в лопатку. Рискнули
 вылущить лопатку, это был последний шанс. Стали лечить, назначили только для
 него сестру, день и ночь он был под наблюдением врачей, и… случилось чудо – его
 спасли. Получился кривобокий, но живой. Капитан был очень популярен в войсках. И
 очень боевой. Выздоровев, он вернулся на фронт, к своим».
 Выжив после столь тяжелого ранения и оставшись на всю жизнь кривобоким и
 одноруким инвалидом, Манштейн ожесточился. В 1919 г. к нему пришла громкая
 известность «безрукого черта» и «истребителя комиссаров». Об этом писали его
 однополчане–дроздовцы, включая Г.Д. Венуса и И.С. Лукаша. Вот свидетельство,
 принадлежащее первому из них: «Команду над вновь сформированным 3-м полком
 принял полковник Манштейн, – «безрукий черт» – в храбрости своей мало
 отличавшийся от Туркула. Он не отличался от него и жестокостью, о которой,
 впрочем, заговорили еще задолго до неудач. Так, однажды, зайдя с отрядом из
 нескольких человек в тыл красным под Ворожбой, сам, своей же единственной рукой,
 он отвинтил рельсы, остановив таким образом несколько отступающих красных
 эшелонов. Среди взятого в плен комсостава был и полковник старой службы.
 – Ах, ты, твою мать!.. Дослужился, твою мать!.. – повторял полковник Манштейн,
 ввинчивая ствол нагана в плотно сжатые зубы пленного. – Военспецом называешься?
 А ну, глотай!»
 После овладения Харьковом дроздовцы были развернуты в 3-полковую стрелковую
 дивизию, и Манштейн был назначен командиром 3-го Дроздовского стрелкового полка.
 Командуя полком, он принял участие в летне-осеннем «походе на Москву» (эти бои
 описаны в книге генерала А.В. Туркула «Дроздовцы в огне» и в сборнике «Дроздовцы:
 от Ясс до Галлиполи»). Позднее он участвовал в отступлении ВСЮР к Новороссийску.
 Из-за неподготовленности эвакуация обернулась трагедией: посадочных мест на
 судах, выделенных для эвакуации в Крым, оказалось во много раз меньше, чем тех,
 кто хотел подняться на борт. Не хватило мест и для чинов 3-го Дроздовского полка
 В.В. фон Манштейна. Им предназначался пароход «Св. Николай». Уже перед самым
 отплытием на капитанский мостик поднялась группа возбужденных офицеров-дроздовцев.
 Находившимся на борту судна чинам Алексеевского полка бросилась в глаза знакомая
 фигура однорукого Манштейна. Дроздовцы прикрывали посадку на корабли и только
 теперь подошли к пристани. Однако пароход был переполнен, и возмущенные
 дроздовцы спустились обратно на мол. В этой ситуации полковник Туркул – боевой
 друг Манштейна, обратился напрямую к генералу А.П. Кутепову, и 3-й Дроздовский
 полк был погружен на русский миноносец «Пылкий» и французский броненосец «Вальдек
 Руссо». Все же забрать удалось не всех людей, поэтому 3-й полк прибыл в Крым
 малочисленным, из-за чего он не участвовал в десантной операции дроздовцев у с. Хорлы.
 Позднее, приведя себя в порядок, полк в составе Дроздовской дивизии принял
 участие в прорыве из Крыма на север. За этим последовали бои в Северной Таврии,
 которые не прекращались все лето 1920 г. Как это уже стало традицией в «цветных»
 полках, в критический момент боя Манштейн бросал «в огонь» свой последний резерв
 – офицерскую роту. Причем, как это повелось еще со времен первых походов
 добровольцев, он сам шел в цепи.
 За боевые отличия Врангель произвел В.В. фон Манштейна в генерал-майоры, а позже
 произвел в генерал-майоры и его отца – старого полковника В.К. фон Манштейна,
 заведовавшего этапным хозяйством 3-го Дроздовского стрелкового полка.
 В октябре 1920 г. генералу Манштейну–младшему довелось покомандовать
 прославленной Марковской пехотной дивизией (после неудачной Заднепровской
 операции ее начальник генерал А.Н. Третьяков был отстранен от должности, после
 чего, сочтя это позором для себя, он застрелился). Манштейн командовал
 Марковской дивизией с 14 по 23 октября, когда, заболевшего, его эвакуировали с
 Арабатской стрелки, где стояли марковцы, в тыл. Из-за болезни принять участие в
 последних боях Русской армии в Крыму ему не пришлось.
 Уже в Галлиполийском лагере генерал В.В. фон Манштейн вернулся к своим
 дроздовцам. Здесь же находились его отец Владимир Карлович, жена и маленькая
 дочь. В Галлиполи Дроздовская дивизия, понесшая большие потери в последних боях
 в Крыму, была свернута в полк, и командир полка генерал Туркул назначил
 Манштейна своим помощником.
 В 1921 г. Дроздовский полк в составе 1-го армейского корпуса был перевезен морем
 в Болгарию. Из Варны дроздовцы проследовали к своим новым местам дислокации -
 городам Орхание, Севлиево, Свищов.
 Когда армия была переведена на самообеспечение и началось ее «распыление»,
 многие офицеры постарались эмигрировать тогда же в Чехословакию, Францию,
 Бельгию. Манштейны предпочли остаться, ибо правительство Болгарии приняло закон,
 по которому уравняло статус русских ветеранов Освободительной войны 1877 – 1878
 гг. с болгарскими ополченцами, и теперь русские могли получать пенсию на тех же
 основаниях, что и болгары.
 Манштейны перебрались в Софию. Здесь на улице Оборище работал III отдел РОВСа,
 который возглавлял донской генерал Ф.Ф. Абрамов. В работе этого отдела принимал
 участие и генерал Туркул, который одновременно возглавлял группы дроздовцев,
 проживавших в Болгарии. В Софии при участии генерала Туркула издавался
 информационный бюллетень Дроздовского полка, который помогал дроздовцам
 поддерживать связь между собой и ощущать себя воинской частью, стрелки и офицеры
 которой сейчас находятся будто бы в отпуску.
 Перспективы нового «весеннего похода» становились все более и более призрачными,
 а устроиться в мирной жизни однорукому генералу было очень тяжело. Никакой
 другой профессии, кроме военной, он не имел. Пенсии, которую получал его старик–отец,
 им троим не хватало. В Галлиполи умерла его дочь. Теперь супруга стала требовать
 развода. Этот груз оказался чересчур тяжелым. Утром 19 сентября 1928 г. генерал-майор
 В.В. фон Манштейн пришел вместе со своей женой в софийский городской парк
 Борисова градина. Там из револьвера он застрелил ее, а потом застрелился сам.
 Согласно сообщению в информационном бюллетене дроздовцев, генерала отпевали в
 русской посольской церкви в Софии, а потом похоронили на городском кладбище. С
 точки зрения православных канонов, самоубийц запрещено отпевать и хоронить на
 христианских кладбищах. Однако еще в годы Гражданской войны в России часть
 православного духовенства выступила с разъяснением, что самоубийство не может
 считаться грехом, если человек, в первую очередь белый воин, оказался в
 безвыходной ситуации.
 [attachment=4]
В.К. фон Манштейн–старший скончался в 1933 г. Его похоронили на участке,
 специально выделенном местными властями на Софийском кладбище для русских
 ветеранов Освободительной войны против турок 1877 – 1878 гг. Сейчас памятники
 реставрируются, и его могила будет сохранена. Могила же его сына утеряна.
[attachment=5]
Сидят (слева направо): ген. А.В. Туркул (1892-1957, Германия), командир тяжелого артиллерийского дивизиона генерал-майор П.Н. Эрдман, командир Дроздовской артбригады ген-майор М.Н. Ползиков (1975-1938, Люксембург), нач. Константиновского военного училища ген-майор Е.А. Российский, командир 8-го Донского казачьего полка ген-майор Г.Е. Шведов, нач. Корниловского военного училища ген-майор М.М. Зинкевич, ген-майор И.И. Сниткин (1873-?), пом. нач. Дроздовской дивизии К.А. Кельнер (1879-? Венесуэла?).

 Стоят (слева направо): поручик Р.С. Думбадзе, подполковник И.В.Червинов (ум. 1932, Польша), полковник Алексеевского полка А.Ю. Кривошей, ген. В.В. Манштейн (1894-1928, Болгария),полковник М.А.Кобаров (ум. 1962, Новая Зеландия), командир Марковской артбригады ген-майор Л.Л. Илляшевич (1877-1936, Франция), начальник артиллерийской школы С.Н. Власенко, капитан С.А. Бровкович (1893-1970, США), подполковник В.М.Федоровский (ум. 1939, Франция).

[Игорь Устинов]

Могила авиатора Евгения Владимировича Руднева

КРЕСТЫ И ТАБЛИЧКИ
 А. КРУЧИНИН, А. МАХАЛИН, А. ЕЗЕЕВ, сотрудники журнала «Военная быль»


 ...Они знали, что каждый из боевых собратьев всегда встанет им на смену, что всегда они будут живы, неиссякаемы в живых. И никто из нас, бессрочных солдат, никогда не должен забывать, что они, наши честно павшие, наши доблестные, повелевают всей нашей жизнью и теперь, и навсегда. «Дроздовцы в огне»

 Хорошо известно, что бои гражданской войны не заканчивались с гибелью их участников. Палачи России стремились и после смерти своих врагов надругаться над их прахом (так было с телом Корнилова) или хотя бы сделать все, чтобы могилы Белых воинов оставались преданными забвению (так было с могилой Каппеля). Что же, им это удавалось, и сегодня вряд ли уже возможно найти захоронения тех, кто погиб на родной земле. Течение Ангары унесло тело верховного правителя России адмирала Колчака. Мы не знаем, где могилы генералов Кутепова и Слащова, Мамонтова и Шкуро, Унгерна и Пепеляева, атаманов Краснова, Вдовенко, Семенова; война уничтожила могилу Дроздовского, и под чужой неизвестной фамилией похоронен был в Киеве граф Келлер; что уж после этих громких имен говорить о местах последнего упокоения простых офицеров, солдат, казаков, добровольцев...

 Но и вне досягаемости большевиков судьба не была милостивее к русским изгнанникам. Разрушенный землетрясением Русский памятник в Галлиполи и распаханное поле на месте могил Белых солдат наглядно доказывают, сколь одинокими и бесприютными оказались в часто враждебном и всегда чужом мире те, кто ушел из России, сохранив ее в своей душе. Но если сегодня и нельзя повторить слова стихотворения добровольца Белой армии профессора Даватца:
 Мы знаем, что там у Галлиполи
 Наш памятник гордый стоит, —

 мы все же верили в спокойствие и неприкосновенность могил на Православном Русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

 Но мы, должно быть, обманулись в своих надеждах, потому что в текущем году на могильном кресте военного летчика полковника Руднева была привинчена металлическая табличка — «Vladimir Maximoff"».

 Конечно, для нашего современника имя писателя-диссидента Максимова более известно и значимо, чем имя полковника Руднева. Но если России суждено возродиться, то история расставит все на свои места, по праву отметив того, кто был одним из первых русских летчиков, кто закладывал основы военно-воздушного могущества империи, кто выучил летать едва ли не всю российскую авиацию.

 Его имя не терялось рядом с именами Нестерова и Сикорского, Ткачева и Казакова. Он стал автором первых русских «Руководств и Наставлений» для летчиков, и система подготовки и воспитания воздушных бойцов России, у истоков которой стоял Евгений Владимирович Руднев, с честью выдержала испытания в Великой войне.
 Уже в 1914 году Руднев был первым командиром первого «Ильи Муромца» (из прославленной эскадры воздушных кораблей), отправленного на русско-германский театр военных действий. Он командовал авиаотрядом, а затем и группой из нескольких отрядов, а в 1917 году вернулся на преподавательскую стезю, возглавив Московскую авиационную школу.
 Авторитет Руднева в авиационных военных кругах был непререкаемо высок: возглавлявший Российский Военно-Воздушный флот Великий князь Александр Михайлович относил его к числу наиболее талантливых русских военных летчиков.
 Не только выдающимся офицером и одаренным авиатором, но и истинным русским патриотом был Евгений Владимирович Руднев. После большевистского переворота он уезжает из Москвы на юг, и летом 1918 года в Одессе организует и руководит беспрецедентным перелетом группы аэропланов с территории, занятой неприятелем, в расположение войск Добровольческой армии. Летом и осенью 1918 года полковник Руднев доблестно летает в составе боевых авиачастей Доброармии; заметим, что к этому времени он оставался единственным из когорты летчиков 1910 года, кто еще садился в кабину боевого самолета (аварии, катастрофы, немилосердные психологические нагрузки делали пилотский век очень непродолжительным).

 Высокое мастерство, глубокое знание своего дела, бесценный опыт выдвигают полковника Руднева на должность помощника начальника авиации Русской армии. В ноябре 1920 года вместе с армией он уходит в изгнание.

 Евгений Владимирович в полной мере испил уготованную ему чашу, разделив горькую, но высокую судьбу непокорившегося русского офицерства. Не найдя себе места в любимой отрасли, Руднев прожил, — оставаясь несломленным! — отпущенную ему четверть века в одиночестве и крайней нужде. Он умер 50 лет назад, 7 июня 1945 года от туберкулеза, развившегося на почве полного физического истощения.
 Но до смертного своего часа сердце его было переполнено Россией; человек, хорошо его знавший, вспоминал, «как мечтал он о встрече с родиной, как по-рыцарски пламенно и по-детски чисто любил все русское...» И вот сегодня, полвека спустя, он вновь оказался в положении потенциального изгнанника.

 Сейчас на могиле полковника Руднева еще стоит его изуродованный надгробный крест. Изуродованный не только потому, что на нем уже приписана фамилия человека, не имеющего к покойному Евгению Владимировичу никакого отношения, но и потому, что на табличке с именем Maximoff оказались срезанными короны с изображением Двуглавого Орла — эмблемы, которую носил на погонах каждый военный летчик Российской империи. Да и сама табличка укреплена на том месте креста, где почти два тысячелетия назад над головой распятого Спасителя было «написание вины Его написано» (Мк. 15:26).
 Какая страшная параллель.

 Не хочется думать, что все это было сделано в соответствии с волей покойного Владимира Максимова, зарекомендовавшего себя убежденным антикоммунистом, пытавшегося осмыслить трагедию Белого движения, написавшего роман об адмирале Колчаке. Хочется надеяться, что все происшедшее какое-то исключение, ошибка; но кажется, надежды эти беспочвенны. Среди захоронений Белых воинов, многие из которых были сделаны еще в 30-е—40-е годы, расположены могилы В. Некрасова, А. Тарковского, А. Галича. И трудно представить, чтобы эти участки земли специально десятилетиями дожидались «хозяев» из «третьей волны» эмиграции. А сегодня их пышные надгробия не оставляют ни клочка живой земли, не то что упоминания о тех, кто был захоронен здесь раньше. И вот то же самое происходит с могилой Е. В. Руднева. Кто следующий? Улагай? Туркул? Атаман Богаевский? Адмирал Кедров?

 Значит, ради этого было все — восставала Сибирь, полыхали Дон и Кубань, ради этого на последних кораблях бойцы уносили с собою Россию и возрождали из мертвых в Галлиполи Русскую армию, и десятилетия жили одной напряженной любовью к Отечеству и верой в его воскресение, чтобы пришел советский (или бывший подсоветский, все равно) литератор и занял чужое место? Значит, если нет родных и умерли однополчане, никому не нужны уже могилы тех, кто проливал кровь, жил и умирал за Россию?
 Евгений Владимирович, простите нас, грешных.
 Мы понимаем, что для сохранения кладбища нужны средства. Мы можем представить, у кого сегодня средства есть и кто не откажется хотя бы на кладбище «вписаться рядом с Буниным» и превратить Сент-Женевьев в подобие тех парадных кладбищ, поглазеть на которые зазывают экскурсантов прыткие молодые люди на московских вокзалах. Но мы знаем и другое.
 Мы знаем, что сегодня в Белой эмиграции существует сильное стремление помогать возрождающейся в муках России. Ни минуты не желая указывать кому бы то ни было, что и как следует им делать, мы хотим лишь сказать: да, нас здесь, в России, мало, мы слабы и нам трудно. Но мы еще достаточно молоды и мы еще живы. Мы еще можем постоять за себя, чего уже не могут наши мертвые с Русского кладбища под Парижем. Как не может этого полковник Руднев, как не смогли этого те, чьи места последнего упокоения придавлены мрамором с фамилиями Тарковского и Некрасова.
 Белые воины, помогите своим однополчанам! Русские, помогите Русскому кладбищу!
 Мы не можем представить себе, чтобы в сегодняшней России нашелся человек, числящий и чувствующий себя Белым, который посмел бы сказать: «Помогайте мне и не помогайте нашим мертвым на Сент-Женевьев». Этого нельзя представить себе, потому что рядами крестов Русского кладбища выстроились Императорская Гвардия, Армия и Флот, выстроились юнкера, кадеты, добровольцы Белой борьбы, выстроилось Русское Христолюбивое Воинство. И если в нас сегодня есть хоть частица того Белого духа, мы должны прежде всего помнить о них, ибо скромнейший из них в годину беды взявший винтовку, неизмеримо ценнее для вечной России, чем любой литератор. И ряды эти — наши ряды.

 Семьдесят пять лет назад мы проиграли бои за Перекоп и Чангар. Неужели мы сегодня проиграем Сент-Женевьев-де-Буа?!

[Игорь Устинов]

Генерал Абрамов Ф.Ф.
[attachment=1]
Абрамов Фёдор Фёдорович (4 января 1871 — 10 марта 1963) — русский военачальник, участник Русско-японской и Первой мировой войн, один из руководителей Белого движения во время Гражданской войны в России.

 Фёдор Фёдорович Абрамов родился 4 января 1871 в ст. Митякинской, ныне Ростовской обл. Происходил из дворян Области Войска Донского. Окончил 3-е военное Александровское и Николаевское инженерное училища, Николаевскую Академию Генерального штаба (1898). В 1914 г. получил звание генерал-майора. С 1915 г. — командующий 15-й кавалерийской дивизией, с 1917 — 3-й Донской казачьей дивизией, командир 1-го Донского корпуса. С января 1918 г. в распоряжении атамана Войска Донского А. М. Каледина. С апреля 1918 г. воевал в повстанческих отрядах на Дону. С мая по июнь командовал Атаманским полком Атамана П. Н. Краснова в Новочеркасске, с июля 1918 г. — начальник 1-й Донской конной дивизии Всевеликого Войска Донского, с августа — генерал-лейтенант.
 В феврале 1919 г., командуя группой войск, в сложнейших условиях отразил наступление Красной армии на Новочеркасск. С ноября 1919 г. — инспектор кавалерии Донской армии. В апреле 1920 г. сформировал из эвакуированных в Крым донских частей Донской корпус, командовал им во всех боях в Таврии летом — осенью 1920 г., особенно отличившись при разгроме конного корпуса Д. П. Жлобы в августе.

 ""За несколько дней до поездки в Феодосию, я смотрел в Евпатории полки Донского корпуса. Во главе корпуса теперь стоял генерал Абрамов, высокой доблести, неподкупной честности, большой твердости и исключительного такта начальник. Донец по рождению, офицер генерального штаба по образованию, командовавший до революции регулярной дивизией, долгое время исполнявший должность генерал-квартирмейстера в одной из армий, командовавший на юге России гвардейской казачьей бригадой, генерал Абрамов пользовался заслуженным уважением всей армии. Став во главе корпуса, он твердой рукой наводил порядки. Сменил целый ряд начальников, подтянул офицеров и казаков. Я не сомневался, что ему удастся в самое короткое время привести корпус в порядок и вернуть ему прежнюю боеспособность.""— из воспоминаний генерала П. Н. Врангеля

 При эвакуации привёл корпус в Чаталджу, в 1921 г. на о. Лемнос, затем в Болгарию. Выслан болгарскими властями в Югославию, назначен по совместительству помощником Главнокомандующего Русской армией. В 1924 г. вернулся в Болгарию в качестве начальника всех частей и управлений Русской армии в стране. При создании Русского обще-воинского союза назначен председателем 3-го отдела в Болгарии.
 После похищения генерала А. П. Кутепова (1930) назначен заместителем председателя РОВСа. После похищения председателя Русского още-воинского союза генерала Е. К. Миллера (1937) исполнял должность председателя организации до марта 1938.
 Во время Второй мировой войны участвовал в формировании казачьих частей, в деятельности организованного нацистами и власовцами «Комитета освобождения народов России», подписал Пражский манифест (1944).
[attachment=2]
Могила генерала Абрамова на Свято-Владимирском кладбище. Кесвилл, Джексон, Нью-Джерси, США
 После Второй мировой войны, избегая выдачи Советскому Союзу, переехал в США. Вечером 8 марта 1963 года на улице городка Лейквуд (Фривуд, Нью-Джерси), вблизи Дома пенсионеров, в котором жил генерал, он попал под спортивный автомобиль, который под управлением молодого лихача неестественно двигался по левой встречной стороне дороги и выехал на пешеходную дорожку. Генерал был отправлен в местный госпиталь. В тяжелом состоянии, но в сознании генерал, находясь под опекой местной эмигрантской белоказачьей диаспоры, боролся за жизнь ещё два дня. Умер на руках у соратников 10 марта 1963 года. Похоронен на Свято-Владимирском православном кладбище в г.Кесвилл, местности Джексон, штата Нью-Джерси, США.

[Игорь Устинов]

Генерал НАУМЕНКО В.Г.
[attachment=1]
Вячеслав Григорьевич Науменко
 Окончил Михайловский Воронежский кадетский корпус. В 1901 г. зачислен в сотню юнкеров Николаевского кавалерийского училища. В 1903 г. оканчивает училище и зачисляется в первый Полтавский Кошевого Атамана Сидора Белого полк. Десятого августа 1903 г. был произведен в хорунжие, а 1 июня 1907 г. - в сотники . Там же, в полку, судьба уготовила ему встречу со своей любовью, Кончиной Ниной Михайловной, дочерью полкового врача. И 5 ноября 1908 г. обвенчались в городе Майкопе в Александро-Невской церкви. После восьми лет службы в полку, в 1911 г., Вячеслав Григорьевич поступает в Императорскую Военную Академию и заканчивает ее по первому разряду с причислением к Генеральному Штабу.
 С началом Первой мировой войны Вячеслав Григорьевич на фронте. Награды:
 1) орден Св. Анны 4 ст. с надписью "За храбрость" - "за участие в боях 1-го периода войны (до 21 августа 1914 г.)" (приказ по8 армии за № 235 от 15 декабря 1914 г.)
 2) Георгиевское оружие (приказ по 8 армии за М 252 от 24 декабря 1914 г.)
 3) орден Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом - "за Карпатский переход дивизии и, в частности, за отличие в бою под Майданкой 25 сентября 1914 г." (приказ по 8 армии за М 274 от 7 февраля 1915 г.)
 4) орден Св. Станислава 2 ст. с мечами - "за участие в бою под Надворной и у с. Гвоздь 16 и 17 сентября 1914 Г." (Высочайший приказ от 6 апреля 1915 г.)
 5) орден Св. Владимира 4 ст. с мечами и бантом - "за то, что в бою 30 августа 1914 г. под Стрыем, будучи ранен, остался в строю, продолжая исполнять свою обязанность" (Высочайший приказ от 6 марта 1915 г.)
 6) французская военная медаль (приказ по дивизии за № 77 п.1, 1915г.)
 7) орден Св. Анны 2 ст. с мечами (приказ по 10 армии за № 177 от 29 января 1916 г.)
 Высочайшее благоволение (Высочайший приказ от 7 февраля 1917 г.)
 Начало ноября 1917 г. - начальник штаба 4-ой Кавказской казачьей дивизии.
 Конец ноября 1917 г. - 28.02.1918 г. - начальник Полевого штаба войск Кубанской области.
 Июнь 1918 г. - командир первого Кубанского полка.
 Декабрь 1918 г. - полковник Науменко В.Г. за мужество и боевые отличия произведен в генерал-майоры и назначен командиром дивизии.
 Февраль 1919 г. - назначен Походным атаманом Кубанского Казачьего войска.
 Сентябрь 1919 г. - командир 2-го Кубанского корпуса.
 Апрель 1920 г. - по требованию Войскового Атамана Букретова освобожден от должности и отозван в Крым. Принимал участие в Кубанском десанте генерала Улагая, участвовал в Заднепровской операции. В одном из боев за Днепр был ранен, а затем эвакуирован в Сербию.
 Ноябрь 1920 г. - выбран Войсковым Атаманом Кубанского Казачьего войска в Зарубежье.
 С 1920 по 1944 г. В.Г. Науменко с семьей проживал в Белграде (Сербия). По мере приближения линии фронта было принято решение эвакуировать войсковые регалии и архив ККВ вглубь Европы. Весной 1945 попал в плен в американской зоне оккупации. Против него было проведено расследование по факту его участия во Второй мировой войне, состава преступления не обнаружено.
 В 1949 г. атаман Науменко выезжает с семьей в США на постоянное место жительства.
[attachment=2]
Корниловский дивизион Кубанского казачьего войска. Лемнос 1921г.
 Впереди сидит в центре в чёрной черкеске с белыми газырями - генерал Науменко В.Г.
[attachment=3]
 Слева на право Зарецкий М.И. Науменко В.Г. Назаренко Н.Г. 1944 год.
[attachment=4]
Кубанский атаман генерал Науменко принимает присягу 24 октября 1954 года в Нью-Йорке. Снимок из газеты предоставил участник этой церемонии Бутков П.Н.
*******
Науменко Вячеслав Григорьевич (25.02.1883-30.10.1979) Войсковой старшина (1916). Полковник (18.02.1918). Генерал-майор (08.12.1918). Генерал-лейтенант (09.1920) *). Окончил Воронежский Михайловский кадетский корпус (1901), Николаевское кавалерийское училище (1903) и Николаевскую академию Генерального штаба (1914). Участник Первой Мировой войны: в штабе 1-й Кубанской казачьей дивизии и начальник штаба 4-й Кубанской дивизии в чине войскового старшины (подполковник); 08.914— 01.1917. Начальник Полевого штаба командующего казачьими войсками, 28.01.1917—01.1918. В Белом движении: участник 1-го Кубанского (Ледяного) похода Добровольческой армии, 02 — 04.1918. Начальник штаба отряда (конной бригады) генерала Покровского после его соединения с войсками Добровольческой армии, 04—06.1918. Командир 1-го Кубанского конного полка (Корниловский конный полк Кубанского казачества) с 27.06.1918 и командир 1-й конной бригады в 1-й конной дивизии, 14.08—19.11.1918. Командир 1-й конной дивизии, 19.11 — 15.12.1918. Член Кубанского краевого правительства по военным делам, 18.12.1918 — 01.1919. Походный атаман Кубанского казачьего войска, 01.02 — 14.09.1919. Под давлением «самостийщиков» правительства Кургановского П. И. ушел в отставку с этих постов. В резерве ВСЮР, 14.09-11.10.1919. Командир 2-го Кубанского корпуса (заменил генерала Улагая); 11.10.1919-03.1920. Эвакуирован из Сочи в Крым 04.1920. Участник десанта на Тамань под командованием генерала Улагая в Русской армии генерала Вранеля; 27.07 — 24.08.1920. Командир 1-й кавалерийской дивизии Русской армии в Крыму, 09.09-01.10.1920. Командир Конной группы (после смерти генерал Бабиева 03.10.1920). Ранен 03.10.1920, сдал командование генералу Чеснакову. Эмигрировал на остров Лемнос (Греция); там был избран Кубанским войсковым атаманом.Переехал в Германию (1920). Во время Второй Мировой войны — начальник Управления казачьих войск. После войны эмигрировал в США. Умер в доме престарелых Толстовского фонда под Нью-Йорком, 1979.
 *******
Науменко Вячеслав Григорьевич (1883-1979) - генерал-лейтенант Генштаба. Походный атаман Кубанского казачьего войска. Окончил Воронежский кадетский. корпус, Николаевское кавалерийское училище и два класса Николаевской военной академии (1914). С марта 1915 г.— старший адъютант штаба 1-й Кубанской казачьей дивизии. В 1917 г. — начальник штаба 4-й Кубанской казачьей дивизии. Полковник.

 В Добровольческой армии с 1918 г. Командир Корниловского конного полка, а затем бригады в 1-й конной дивизии генерала Врангеля. Генерал-майор в ноябре 1918 г. — по представлению генерала Врангеля. В декабре становится начальником 1-й конной дивизий и в то же время избирается Походным атаманом Кубанского казачьего войска. В 1919 г. — командир 2-го Кубанского конного корпуса в составе Кавказской армии генерала Врангеля. В Русской армии в сентябре 1920 г. принял командование конной группой генерала Бабиева после гибели последнего. Генерал-лейтенант. В эмиграции — бессменный Походный атаман Кубанского казачьего войска. Во время Второй мировой войны временно исполнял должность (вместо генерала П. Б. Краснова) начальника Главного управления казачьих войск. После войны выехал в США и умер в доме Толстовского фонда под Нью-Йорком 30 октября 1979 г.
 Автор книги (сборник материалов и документов) «Великое предательство» (Нью-Йорк, 1962), посвященной выдаче казаков в Лиенце и других местах (1945-1947).

 Использованы материалы книги: Николай Рутыч "Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России". Материалы к истории Белого движения М., 2002
[attachment=5]
[attachment=6]
Могила ген. Науменко В.Г. и его жены на православном кладбище Новое Дивеево (Ново-Дивеево), г. Нануэт, Нью-Йорк (США)
 *) На памятнике, тем не менее, значится только звание генерал-майор

Возможно кому-то будет интересна его книга. Вот ее предисловие:
В. Г. НАУМЕНКО
 Великое Предательство: Казачество во Второй мировой войне.
 Сборник впервые издающихся в России документов, воспоминаний очевидцев и участников происходившей в 1945—1947 гг. насильственной выдачи казаков, воевавших на стороне Германии, сталинскому режиму, составленный генерал-майором, атаманом Кубанского Войска В. Г. Науменко.
 Трагедия более 110 тысяч казаков, оказавшихся к концу Второй мировой войны в Германии и Австрии и депортированных в СССР, прослежена на многих сотнях конкретных примерах. Документы опровергают мнение о том, что депортации казаков начались лишь после Ялтинской конференции (февраль 1945 г.). Значительное место уделено пути следования от мест выдачи до концлагерей в Сибири, жизни на каторге, а также возвращению некоторых уцелевших казаков в Европу. Приведены случаи выдачи некоторых групп и лиц, не принадлежавших к казачеству, но находившихся в непосредственной связи с ним (например, выдача режиму Тито сербских четников во главе с генералами Мушицким и Рупником). Книга дополнена уникальными материалами из личного архива генерала Науменко.
 ПРЕДИСЛОВИЕ
 Эта трагическая страница жизни казаков и всех, «в рассеянии сущих», навсегда останется тяжелым грехом на совести «культурного» Запада.
 Большинство этих людей, начиная с 1917 года, вело вооруженную борьбу с коммунизмом. Одни вынужденно эмигрировали из России в 1920-м и продолжили свое участие в походе против большевиков с началом Второй Мировой войны в Европе.
 Другие, испытавшие на себе в СССР расказачивание и голод, «черные доски» и репрессии двадцатых-тридцатых, с приходом в 1942 году на казачьи земли немцев оказали сопротивление советской власти и отступили с германскими войсками в 1943-м, уходя десятками тысяч вместе с семьями, хорошо понимая, что ждет их в результате «освобождения».
 По мере продвижения Красной армии в Европу казаки стремились все дальше на Запад, надеясь, что, в конечном итоге, попадут на территорию, занятую войсками США и Англии, правительства которых окажут им приют как политическим беженцам. Однако надежды были тщетны.
 Большевики расценивали казаков как самых опасных для себя врагов, всячески компрометировали их, добиваясь от союзников поголовной выдачи.
 Ко времени окончания Второй мировой войны на территории Германии и Австрии, а также, частично, во Франции, Италии, Чехословакии и некото рых других государствах Западной Европы, по данным Главного управления Казачьих войск (ГУКВ), находилось до 110 тысяч казаков.
 Из них свыше 20 тысяч, включая стариков, женщин и детей — в Казачьем Стане Походного атамана Т. И. Доманова, в южной Австрии, на берегах реки Дравы у Лиенца.
 До 45 тысяч человек составляли 15-й Казачий Кавалерийский корпус (15-й ККК) под командованием генерал-лейтенанта Гельмута фон Паннвица, сосредоточенный в южной Австрии, севернее города Клагенфурта.
 Множество казаков в виде отдельных сотен, эскадронов, рот, взводов и команд находилось в разных немецких частях, а также было разбросано по территории Германии и Австрии, в немецких военных учреждениях, на фабриках, в «организации Тодта», на работах у крестьян и т.д.
 Кроме того, Казачьим полком и одиночно состояли они в частях Русского Корпуса и тысячи — в Русской Освободительной Армии (РОА) генерала А. А. Власова, невыделенные в отдельные казачьи части.
 Практически все казаки были выданы — на муки и смерть. Символом трагедии стал австрийский город Лиенц последних дней мая — начала июня 1945 года.
 За последние десять лет в нашей стране вышел ряд работ по этой теме (за рубежом это было сделано много раньше, о чем будет сказано ниже).
 Но мало кому известно, что первой изданной на русском языке книгой о лиенцской трагедии и обо всем, с ней связанным, был труд Генерального штаба генерал-майора В. Г. Науменко «Великое Предательство», вышедший в свет в Нью-Йорке (1-й том — 1962 г., 2-й — 1970 г.). Материалы для этой книги в виде свидетельств прямых участников и жертв совместного действа союзников и Советов он начал собирать с июля 1945 года.
 Издавая их по мере поступления в «Информациях» на ротаторе в лагерях Кемптен, Фюссен и Мемминген (американская зона оккупации в Германии), а затем в виде периодических «Сборников о насильственных выдачах казаков в Лиенце и других местах», генерал Науменко проводил свою работу в течение 15 лет, пробивая брешь в завесе лжи. Эти материалы стали основой, а взгляд изнутри событий — главным достоинством настоящего труда.
 Первая часть книги повествует о выдаче жителей Казачьего Стана большевикам, жуткой по своей жестокости. Казаки проделали путь в тысячи километров — от берегов Дона, Кубани и Терека до Альпийских гор — верхом, в повозках и пешком, от места рождения Казачьего Стана, военного городка в селе Гречаны (в шести километрах от города Проскурова) — к своей Голгофе на берега Дравы.
 Красному командованию только из Казачьего Стана было выдано более 2200 офицеров, приглашенных «на конференцию» 28 мая 1945 года. Над оставшимися беззащитными и безоружными стариками, женщинами и детьми было совершено насилие вооруженными британскими солдатами.
 Казаки не были так сильны, как четверть века назад. Физическое и моральное истребление, долгое пребывание в тюрьмах и лагерях СССР (как говорил один из выдаваемых: «я прожил в советах 25 лет, из них десять — по тюрьмам, а пятнадцать — в розысках, поэтому я им абсолютно не верю») подорвали их былую мощь. Но даже обезглавленные, без своих офицеров и строевых казаков, они оказали упорное сопротивление: были убитые и раненные английскими солдатами, раздавленные танками, повесившиеся в лесу и утопившиеся в реке.
 Во второй части помещено продолжение материалов о предательстве союзников на реке Драве, в других местах — в Италии, Франции и Англии, о насильственной выдаче чинов 15-го Казачьего Кавалерийского корпуса генерала Паннвица, добровольно оставшегося со своими казаками.
 Такая же судьба постигла и северокавказских горцев, лагерь которых находился поблизости от Казачьего Стана.
 Приведены случаи выдач некоторых групп и лиц, не принадлежащих к казачеству. К ним относятся насильственные акции против сербских четников во главе с генералами Мушицким и Рупником и отправка их партизанам Тито.
 Характерны случаи «по технике» выдачи людей, например, полка «Варяг» под командованием полковника М. А. Семенова в Италии. В рядах этого полка были и казаки.
 Являясь одним из четырех членов ГУКВ с момента его создания в марте 1944 года, временами заменяя начальника Управления генерала от кавалерии П. Н. Краснова, В. Г. Науменко обладал достаточной информацией и был одним из главных действующих лиц тех событий.
 Им были установлены первые жертвы трагедии. Он рассказал о кровавом аресте полковника Терского Войска, члена ГУКВ Н. Л. Кулакова, об акциях над казаками еще до отправки в советские концлагеря: по свидетельствам австрийцев — рабочих предместья Юденбурга, в июне-июле 1945 года на огромном сталелитейном заводе, демонтированном и пустующем, днем и ночью производились расстрелы; потом вдруг из его труб повалил дым. Завод «работал» пять с половиной суток…
 Во всех выдачах перед красными представали сознательные враги советской власти, которых по возвращении «домой» ждали разбросанные по всей стране концентрационные лагеря, тридцать лет тому назад и не существовавшие на карте Российской Империи. Лагеря ждали и миллионы военнопленных, которых никогда не было и не могло быть в истории Русской Армии.
 Один из старейших генералов Добровольчества, Кубанский Войсковой атаман с 1920 по 1958 годы, В. Г. Науменко вел переписку со многими людьми — от рядового казака до премьер-министра Великобритании У. Черчилля.
 Парадокс истории (наверное, «английский»), но Черчилль, являясь в гражданской войне на территории России союзником Белых армий в борьбе с большевиками, спустя четверть века, подписав ялтинские соглашения, стал виновником выдач советам миллионов людей, из которых десятки тысяч были белыми воинами:
 «… На многомиллионный кровавый счет, начавшийся с подлого убийства Царской семьи, занесен и неизмеримый яд Ялты — бесконечных насильственных репатриаций.
 Всеми способами, извращая пункты ялтинского соглашения, лукаво и хитро используя неосведомленность союзников, большевики подвели под кровавый итог этого счета бывших противников — участников Белого движения.
 Враги эти были старые, почти три десятка лет преследуемые, необходимые для расплаты, ранее избежавшие рук «чрезвычаек». Враги же были матерые, непримиримые контрреволюционеры 1917—1922 годов. Белогвардейцы всех мастей, всех Белых армий. Тут были деникинцы, мамонтовцы, красновцы, шкуринцы, колчаковцы, гетмановцы, петлюровцы, махновцы, кутеповцы — все, прошедшие тяжелый путь эмиграционной жизни, через острова смерти Принцевы, Лемнос, Кипр. Все они прошли и пронесли с собой непримиримость. Испытавшие ласку и горечь приема радушных чужестранных государств, королевств, жару колониальных островов и холод северных доминионов. Все они прошли школу… суровой жизни в чужих странах, и все они любили свою родину, как ненавидели тех временных поработителей, с кем теперь, на пороге смерти, приходилось снова встречаться, но не в открытом бою, а беззащитными, преданными вопиющей несправедливостью Ялты…»
 Необходимо отметить, что после Лиенца в 1945 году, когда трагедия уже совершилась, продолжались выдачи из других лагерей и в других странах. Спустя два (!) года, в мае 1947-го, в Италии англичанами в Римини и американцами в Пизе в лагерях для бывших подсоветских граждан были проведены очередные «операции», сопровождавшиеся самоубийствами и расстрелами.
 В Римини, при погрузке в эшелоны, отец и сын Быкадоровы пытались действовать вместе. Отец, спасая сына, бросился с борта машины на цепь английских солдат и, сбив с ног нескольких конвоиров, образовал таким образом брешь. Сын кинулся в эту брешь, но тут же был застрелен. Отца, находившегося без сознания, зашвырнули в вагон.
 Старушка-мать выдаваемого И. Коробко, встретившая сына в Италии после долгих лет поисков во время войны, умоляла англичан позволить ей разделить его судьбу. Мать оторвали от сына навсегда…
 На вокзале в Болонье старший русской лагерной группы П. Иванов, до конца веривший слову английских офицеров, понял, что их обманули. Он реагировал на это решительно и смело и, выбрав момент, призвал людей к восстанию. Безоружная масса смертников бросилась на охрану, разоружила часть солдат и офицеров и вступила в последний бой за свою жизнь. В схватке около ста русских погибло. Сам Иванов, видя безвыходность положения, покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе вену, а затем горло консервной банкой.
 Все это происходило после официального заявления представителя английской миссии, сделанного им в апреле 1947 года в Ватикане, что никто из Италии союзными властями выдан не будет.
 Тысячи и тысячи русских людей отправлялись эшелонами «на родину». На границах союзнических зон английскую стражу сменяла советская. Возле австрийского города Граца после выгрузки «сейчас же подошел, судя по хоро¬шей одежде, какой-то командир с двумя ведрами и сказал, указывая на них: — Здесь касса для часов, а здесь для кошельков!
 Пока он прошел всю колонну, то часов наложили полное ведро… После этого на прибывших набросились красноармейцы и начали менять одежду, отбирая хорошую и отдавая свою рваную. Так продолжалось до утра, и у некоторых меняли одежду по пять раз. К утру все были буквально ограбленные и в лохмотьях. При этом многих били…» — вспоминал очевидец.
 В тот день в Грацском лагере находилось 86 тысяч русских мужчин и женщин. К вечеру, после прибытия эшелонов из французской и титовской зон оккупаций, заключенных стало более ста тысяч. Людей держали в поле, запрещая им сходить с места по шесть суток. Хлеба не давали, огня разводить не разрешали, ели муку, заболтанную водой. Для выполнения естественных человеческих надобностей и мужчинам и женщинам позволяли лишь отползти на несколько шагов в сторону.
 Детей до 13-летнего возраста немедленно отбирали, несмотря на отчаяние матерей. Их сажали в классные вагоны и куда-то увозили…
 Всех казаков и власовцев выделяли в особые группы и по ночам вывозили «на работы». Машины всегда возвращались пустыми. За одну только ночь вывезли около двух тысяч человек. По словам красноармейцев, их всех расстреливали.
 Возвращавшиеся после допросов носили следы побоев. На допросах применяли вбивание игл под ногти. Всех женщин стригли наголо. Некоторых мужчин мазали какой-то жидкостью от лба до затылка, после чего волосы выпадали и оставалась чистая, голая кожа. Далее им предстоял путь в концлагеря Сибири и на каторгу.
 Во второй части книги помещены некоторые из ялтинских документов, материалы о дебатах в английском парламенте и американском конгрессе по поводу кровавых событий при «акциях» союзников. Считалось, что насильственные выдачи начались после Ялтинской конференции (4—11 февраля 1945 г.). Как видно из документов, это происходило задолго до нее. Всего союзными властями в Европе, в угоду Сталину, миллионы людей были переданы на верную гибель.
 Собранные В. Г. Науменко материалы предоставлялись ряду западноевропейских и американских писателей, историков, политиков, обратившихся к генералу как к первоисточнику и выпустивших свои книги по этой проблеме. В некоторых из них, как, например, в книге американца Ю. Эпштейна «Операция килевания» (1973), большую часть составили материалы генерала Науменко. Да и сам труд «Великое Предательство», неизвестный до сих пор в нашей стране массовому читателю, использовался в последние годы рядом авторов довольно «старательно», и даже без указания первоисточника.
 Николай Николаевич Краснов-младший, внучатый племянник генерала П. Н. Краснова, вырвавшийся после сталинских застенков и лагерей из СССР в Швецию, писал Вячеславу Григорьевичу: «… Вернусь к Вашему «Сборнику». Начал читать и не мог оторваться! Какую колоссальную работу проделали Вы и Ваши читатели — свидетели страшной трагедии казачества в частности и всего русского народа, — в общем! Я представляю себе весь тот ужас, те нечеловеческие страдания, которые перенесли наши женщины-герои и младенцы. Читаешь и плачешь. И никакой писатель никогда так убедительно и ярко не опишет все муки, всю боль, как эти люди, испытавшие и приклад английского солдата и фальшивую улыбку их офицеров…»
 Хотелось бы еще раз заметить, что все собранное Кубанским Войсковым атаманом — это свидетельства людей, переживших трагедию и документы о ней.
 В предисловии к первой части генерал Науменко отмечал: «… Мы общаемся с пережившими трагедию, слушаем их рассказы и читаем записанное ими. По общечеловеческой слабости, в зависимости от нашего личного отношения к авторам их, мы можем иногда уверовать в то, чему верить не следует и не верить тому, чему верить надо.
 В другом положении будет будущий историк, который по прошествии мно¬гих лет, как говорится, издали, подойдет к оценке всего случившегося много лет тому назад. Подойдет он с холодным сердцем и душою, с единою целью правильно оценить все нами пережитое.
 Принимая во внимание вышесказанное, я не задавался целью дать описание всего происшедшего, а лишь имел в виду собрать возможно полные данные о нем и лишь в редких случаях, когда то требовалось, высказывался по тому или другому вопросу.
 По той же причине материалы в книге не сгруппированы в хронологическом или каком-либо другом порядке, а размещены по мере их поступления.
 При печатании их неизбежны повторения, так как авторы отдельных воспоминаний часто говорят об одном и том же моменте трагедии и в их изложении можно встретить кажущиеся противоречия.
 Говорю — кажущиеся, потому что свои наблюдения каждый имел в обстановке крайнего напряжения, когда он мог быть схвачен и передан в руки большевиков».
 ***
 В связи с необходимостью объединить два тома в один, ряд воспоминаний дается с небольшими сокращениями. В частности, из некоторых очерков исключена оценка военно-политической обстановки на Восточном фронте Второй мировой войны, операций армий Вермахта и Красной армии, так как эта тема весьма обширна и не является целью настоящей работы. В очерках оставлены только те события, участниками которых являлись авторы.
 Затем были убраны фрагменты статей описательного и справочного характера (например, по географии СССР), предназначенные для русской эмиграции и зарубежного русскоязычного читателя, незнакомого с такими сведениями.
 Имена большинства лиц в статьях в американском издании книги были по понятным причинам обозначены первой буквой фамилии или инициалами. Ныне, работая с дневниками генерала Науменко, мы получили возможность дать в русском издании многие из этих имен полностью. В необходимых случаях добавлен ряд важных фрагментов, взятых нами из дневников. В то же время в книге сохранена ее первоначальная структура изложения: пояснения и примечания даются перед, после или в самих статьях. Авторский стиль сохранен без изменений. В тексте исправлены только явные стилистические и орфографические ошибки, допущенные в зарубежном издании. Некоторые фотографии взяты из альбома «Les Cosaques de Pannwitz» (Heimdal, Paris, 2000).
 Новая, 3-я часть книги подготовлена по материалам, которые хранились в архиве Кубанского Войскового атамана, генерал-майора В. Г. Науменко и никогда не публиковались.
 К ним относятся, прежде всего, письма начальника ГУКВ генерала от кавалерии П. Н. Краснова, дневниковые записи В. Г. Науменко о коман¬дире 15-го ККК генерал-лейтенанте фон Паннвице, о Главнокомандующем ВС КОНР (Комитет освобождения народов России) генерал-лейтенанте А. А. Власове, об освобождении Праги 1-й дивизией РОА, о Русском Корпусе, переписка Кубанского атамана с Н. Н. Красновым — младшим, автором книги «Незабываемое», свидетельства о выдачах русских людей с территории Соединенных Штатов и другие материалы.
 Подготовке к первому в России изданию «Великого Предательства» способствовало искреннее участие и помощь дочери генерала, Наталии Вячеславовны Назаренко-Науменко, передавшей составителю многие документы из архива отца, и любезное содействие и помощь старшего научного сотрудника Краснодарского исторического музея-заповедника Наталии Александровны Корсаковой. Без их доброй воли не могла бы осуществиться работа над книгой, за что приношу им глубокую благодарность.
 У генерала Науменко был свой путь: через живые свидетельства очевидцев трагедии поведать России правду, открыть души всех тех казаков, кому старый атаман в многолетних трудах посвятил свою жизнь.
 «Много страшного пережило казачество, — писал он 16 марта 1949 года, — но мало равного Лиенцу»....

О трагедии Лиенца снят документальный фильм Алексея Денисова "Последняя тайна ВТОРОЙ МИРОВОЙ" (поищите в сети) и написана книга "ЖЕРТВЫ ЯЛТЫ" графа Н.Д. Толстого-Милославского (есть на сайте Волкова С.В.)
 Еще о генерале Науменко В.Г., читайте на этом сайте в разделе "Биографии".

[Игорь Устинов]

Дроздовец ВЕНУС Г.Д.  
[attachment=1]
Георгий Давыдович Венус
     (1898-1939)
     Из книги «Писатели Ленинграда»
     Венус Георгий Давыдович (31. XII. 1898, Петербург - 8. VI. 1939), прозаик. Родился в семье рабочего - потомка литейщиков-немцев, приглашенных в Россию Петром I. Окончил военное училище, был офицером. Участник первой мировой войны. В годы гражданской войны оказался в стане белых. Был в эмиграции в Константинополе, в Берлине. В середине 20-х годов вернулся в СССР и стал профессиональным литератором. Одним из первых выступил с обличением нарождающегося фашизма. Его книгу «Война и люди» высоко оценил М. Горький.
     Полустанок: Стихи. Берлин, 1925; Война и люди: Семнадцать месяцев с дроздовцами. М.-Л., 1926 и др. изд.; Самоубийство попугая: Рассказы. М.-Л., 1927; Стальной шлем: Роман. М.-Л., 1927; Зяблики в латах: Роман. М.-Л., 1928; Папа Пуффель: Рассказы. М.-Л., 1927; Последняя ночь Петра Герике: Рассказы. Л., 1929; В пути. Л., 1930; Огни Беркширии: Рассказы. М„ 1930; Хмельной верблюд: Роман. Л., 1930; Притоки с Запада: Очерки. Л., 1932; Молочные воды: 1-я кн. Л., 1933; Дело к весне: Рассказы. Куйбышев, 1937; Солнце этого лета и другие рассказы. Л., 1957.

     Слышишь грохот воды весенней?
     Четверть века гудит в набат.
     Я не первый и не последний,
     В ком ломает себя судьба.
     Георгий Венус

     МОЙ ОТЕЦ ГЕОРГИЙ ВЕНУС
     Я хочу рассказать о судьбе моего отца, человека, прошедшего через невзгоды и тяготы нашей суровой и во многом страшной эпохи, человека, заплатившего за свои ошибки и чужие преступления собственной жизнью. Георгий Венус родился в 1898 году в Петербурге. Он был тем, кого до революции называли «василеостровский немец», кого Лесков так добродушно называл «островитянами» и так тепло рисовал их органическое трудолюбие, их прирожденную честность, их быт, может быть, чуть смешноватый, рисовал, приговаривая: «Милое дитя Васильевского острова». Двести лет врастали корни Венусов в русскую землю: ремесленников, мастеровых и рабочих. Мой дед, рабочий-ткач, умер, когда младшему сыну Георгию было 4 года. Осталась вдова с тремя детьми. На детях рабочая династия отцов нарушилась. Георгий пошел не в цех, а в немецкое реальное училище Екатериненшуле, за обучение в котором платила немецкая община. Мальчик с детства любил стихи, проникся поэзией Блока, хорошо рисовал, мечтал стать художником. Однако все сложилось не так, как мечталось. Началась первая мировая война, и в 1915 году, сразу после окончания Екатериненшуле, Венус добровольно поступает в Павловское пехотное училище. Через восемь месяцев юнкер, приняв присягу, становится прапорщиком. Несмотря на свое происхождение и воспитание в немецкой школе, отец, выросший в традициях русской культуры, не представлял для себя другого пути кроме защиты Отечества. Воевал он честно. Дважды был ранен, награжден Георгиевским крестом. Но уже тогда армейская действительность заставила на многое посмотреть другими глазами. Романтический пьедестал, на котором строились юношеские идеалы, пошатнулся. Об этом позднее он рассказал в романе «Зяблики в латах», автобиографическом в значительной мере. Георгий Венус социально был совершенно чужд русской офицерской касте. Однако время юнкерства и офицерские погоны все же оказали влияние на формирование характера молодого человека, и это влияние сохранилось навсегда. Уже в зрелом возрасте он сохранял любовь к военным маршам, парадам и другой военной атрибутике. Помню, отец, сидя у моей детской кровати, напевал: «Солдатушки, бравы ребятушки!..» Потом, вдруг, замолкал и через несколько минут читал Блока или «Счастливого принца» Оскара Уайльда. Однако любовь к военным маршам сочеталась у отца с необыкновенной мягкостью. Недаром, когда он уже стал литератором, в писательской среде его часто называли Венус-кроткий - эпитет этот дал ему писатель Сергей Колбасьев. Октябрьская революция застала Георгия Венуса в окопах. Фронт практически перестал существовать. Массы солдат покидали позиции. Возвратился в родной город и прапорщик Венус. Без погон, но во фронтовой шинели, в офицерской фуражке с кокардой, с «Георгием» на груди. Что было дальше, я точно не знаю, кажется, кто-то на Троицком мосту незаслуженно оскорбил бывшего прапорщика, возник конфликт. Венус был задержан и оказался в Петропавловской крепости. В происшествии скоро разобрались; камеры были переполнены людьми, чья вина представлялась более значительной, поэтому прапорщика попросту выгнали на улицу, посоветовав больше не ерепениться. Но этого было достаточно. Честь офицера-фронтовика, по мнению отца, была незаслуженно оскорблена (напомню, что отцу было всего 20 лет); возвратившись домой, он принял решение пробираться на юг России. Добравшись до оккупированной немцами территории Украины, на демаркационной линии отец, пользуясь знанием языка, заявил германскому часовому, что он немец. Часовой, не очень усердно несший свою службу, пропустил его. Оказавшись в местах дислокации белой армии, Венус вступил в ее ряды и был направлен в Дроздовский добровольческий офицерский полк. Так была совершена ошибка, сказавшаяся на всей его дальнейшей судьбе. Дроздовцы в основном состояли из крайне монархически настроенного кадрового офицерства. При Деникине, а позднее при Врангеле они воевали на самых ответственных участках фронта и прославились своей жестокостью. В этих боях принимал участие и мой отец. На материалах бесславно закончившегося белого похода им позже, уже в эмиграции в 1926 году, был написан роман «Война и люди». Это была первая, изданная в Советском Союзе книга, автор которой являлся непосредственным участником белого движения. В предисловии к первому изданию книги говорится: «Автор рисует головокружительную кампанию белого отряда на Украине, закончившуюся неудачей, отступлением и сдачей Перекопа Красным. Белая армия дана не только в действии и боях, но и в быту. Ценно то, что у Венуса показано не только организационное разложение белой армии, но и вырождение «белой идеи». Эта мысль выражена приводимой записью из дневника белого подпоручика: «Идея, способная на вырождение,- не есть идея. Над идеей белого движения я ставлю крест». Это сказано словами подпоручика в момент активного участия его в белогвардейском движении. Эта же мысль о том, что в поражении белогвардейщины виновато не только организационное преимущество Красной армии над белой, но и превосходство «красной идеи» над вырождающейся белой, пронизывает всю книгу, хотя нигде не высказывается непосредственно». И далее: «Венус не столько «мыслитель», сколько добросовестный наблюдатель. Он записывает подряд и важные политические события, и незначительные мелочи. Местами эти случайные мелкие наблюдения, не имеющие как будто прямого отношения к главным событиям, очень интересны и художественны сами по себе. Отсутствие сконцентрированности, благодаря тому, что нет выявленного лица автора, как стержня, на котором бы держались основные эпизоды,- основной недостаток книги. Но, может быть, именно поэтому книга приобретает особый интерес непосредственного документа, не искаженного теоретизированием или «эмоциями» автора. Советский читатель уже настолько вырос, что умеет сам делать выводы. Для него не обязательно, чтобы автор-белогвардеец бил себя кулаком в грудь, проклиная разложившуюся белую армию, или всенародно каялся» (Война и люди. М.- Л., Госиздат, 1926). Роман «Война и люди» в 20-х - начале 30-х годов выдержал несколько изданий, переведен на немецкий и чешский языки. О книге положительно отзывался А. М. Горький. (В 1931 году к нам пришел военный с двумя ромбами в петлицах, с орденом Красного Знамени на груди. Это был Василий Дмитриевич Авсюкевич. Узнав адрес, он решил познакомиться с автором романа «Война и люди». В период гражданской войны В. Д. Авсюкевич командовал красными курсантами, бой с которыми описан в главе «Орехово». Дружба этих людей, сражавшихся в разных станах, сохранилась до конца жизни Венуса. К третьему изданию романа «Война и люди» красный командир В. Д. Авсюкевич написал развернутое предисловие, в котором подробно описан бой под хутором Орехово со стороны красных курсантов.) В обороне Перекопа отец не участвовал. Во время прорыва красных в Крым, он, раненный в плечо, лежал в госпитале. Предстояла операция по извлечению пули из легкого, но сделать ее не успели. Она так и осталась в теле до конца жизни. В октябре 1920 года вместе с госпиталем отец был эвакуирован в Константинополь. Сейчас трудно судить, мог ли отец избежать эмиграции. Наверное, мог. Вероятно, сказалось все то же ложно понятое чувство долга, верности присяге, офицерского братства. Ведь из офицеров белой армии в России оставались единицы, уходило большинство. Сколько было таких людей, стечением обстоятельств брошенных белое знамя и не покинувших его. Сколько нелепых ошибок, странных коллизий, сломанных судеб. Жизнь Георгия Венуса в Турции была подобна жизни тысяч белых эмигрантов. Все еще надеясь на реванш, Врангель и Кутепов решили сохранить свою армию. Войска были расквартированы в маленьком городке Галиполи. Для содержания войск нужны были деньги. Союзники французы давали их мало и с трудом. Офицеры месяцами не получали жалованья, бедствовали и голодали. Чтобы как-то прокормиться, отцу приходилось на берегу Босфора охотиться на черепах. Однажды попытался торговать с лотка сдобными булочками. Продать удалось одну - четыре съел сам. После этого булочник-турок отказался вернуть отданный в залог за товар маленький серебряный медальон, полученный отцом от матери еще в России при уходе на германский фронт. Это была последняя вещь, напоминавшая о доме. На берегу Босфора Венус часами тренировался в набрасывании проволочных колец на колышки, чтобы потом в балаганчике на знаменитом константинопольском базаре «Гранд барахолка» выиграть в виде приза заветный кусок халвы. Одно время отца подкармливали остатками в столовой общежития менонитов. Эта религиозная секта зажиточных немцев, эмигрировавших из России, получала помощь из Америки от своих «братьев во Христе». Наконец Венусу повезло. Его мать, находившаяся в России, после длительной переписки разыскала в Берлине состоятельного двоюродного дядюшку, одного из управляющих известной фирмы «Сименс Шукерт», который открыл на имя Венуса счет в банке Константинополя. Три дня швейцар не впускал в помещение банка оборванного молодого человека, принимая его за бродягу. В конце концов деньги были получены. Несколько недель отец кормил и поил своих друзей-эмигрантов в ресторанах и кофейнях Константинополя. Берлинский дядюшка, обеспокоенный необъяснимо большими расходами племянника, прислал ему вызов и предложил срочно выехать в Берлин. Так в начале 1922 года Георгий Венус оказался в Германии. Константинопольская эмиграция послужила материалом для цикла рассказов, изданных в 20-30-х годах и частично переизданных в сборнике «Солнце этого лета» («Советский писатель», 1957). Гражданской войне посвящена первая часть романа «Молочные воды» («Издательство писателей в Ленинграде», 1933). Вторая часть этого романа написана на материале константинопольского периода. Венус начал писать ее в 1934 году и закончил в 1937. Две главы из второй части «Молочных вод» напечатаны в 1934 году - «Вожди» в альманахе молодой прозы и «Гранд барахолка» в номере 12 журнала «Звезда» в том же году. Это были последние прижизненные публикации Венуса в Ленинграде. Даже по отдельным главам видно, насколько, по сравнению с ранним творчеством, возросло мастерство писателя. Было ему в те годы всего тридцать пять лет. Итак, этап константинопольской эмиграции оказался позади, предстоял ее германский период. Берлин 20-х годов был наводнен русскими эмигрантами. Найти работу считалось большой удачей. Добрый дядюшка снова помог. Отец хорошо рисовал, и его приняли в рекламное бюро. Платили немного, но на скромную жизнь хватало. В те годы в Берлине существовало множество эмигрантских литературных кружков и объединений, которые отец регулярно посещал. В нем проснулась тяга к литературному творчеству. На одном из таких собраний отец познакомился с Мирой Кагорлицкой, и вскоре она стала его женой. Моя мать, Мира Борисовна Венус, урожденная Кагорлицкая, родилась в местечке Городище недалеко от Белой Церкви. Окончив гимназию, сначала училась на медицинском, а потом на филологическом факультете Харьковского университета. Во время революции прервала учебу и вернулась на родину в Городище. На местечко наступали петлюровцы. Оба брата матери были большевиками и перед приходом петлюровцев ушли с красными. Мать, спасаясь от еврейских погромов, вместе с подругой бежала из родного местечка в Бессарабию, которая в 1920 году перешла к Румынии. Так они оказались за границей. У подруги были дальние родственники в Германии, и девушки переехали в Берлин. Там Мира Кагорлицкая познакомилась с моим отцом. В 1923 году Венус начал писать стихи и работать над прозой. Примыкал он к эмигрантскому движению «Сменовеховцев», изредка печатался в журнале «Накануне» и других берлинских изданиях, выходивших на русском языке. Несколько его публикаций напечатали в журнале «Вокруг света» в России. Из рекламного бюро он ушел, чтобы целиком заняться творческой работой. Возникали новые знакомства. Из Парижа в Берлин приехали члены «Цеха поэтов». На встрече с Георгием Ивановым Венус познакомился с Вадимом Андреевым, сыном известного русского писателя Леонида Андреева. Вскоре они стали друзьями. Тогда же, в 1923 году, по инициативе В. Андреева в Берлине организовалась литературная группа «4+1» - четыре поэта и один прозаик. В нее вошли Борис Сосинский, Анна Присманова, Георгий Венус, Вадим Андреев и Семен Либерман. Группа печаталась в газете «Дни» и журнале «Накануне», выступала также на литературных вечерах. В 1924 году в Берлине вышел небольшой сборник стихов Георгия Венуса «Полустанок». Вот несколько строк из стихотворения «Сыну»:
     Не я - твой вожатый! - Заря на валу.
     Не я пред тобою сниму заставы!
     Да будет бежать пред тобой тропа.
     Да будет петь - телеграфный провод!
     ... Весенний ветер в траву упал,-
     Да будет в траве он звенеть снова!
     Пусть посох верный не я возьму,
     Чтоб вновь тягаться с весенним бегом!..
     Смотрю, ломая глазами тьму,
     Как вздулась сила под талым снегом.
     И, бросив годы в поток воды,
     Волной ровняю твои победы,-
     И моет ливень мои следы,
     Чтоб ты за мною не шел следом.
     В этих строках, написанных в день моего рождения, звучит глубокая тоска по Родине и сознание вины перед ней. В своей книге «Возвращение к жизни» В. Андреев, вспоминая о том времени, пишет о моем отце: «Во всем облике Юры сквозила неуклюжесть, происходящая от большой застенчивости и странного сочетания талантливости и неуверенности в себе. В нем была большая, не сразу распознаваемая нежность, а щедрость его была удивительной: однажды я, как это иногда бывает, когда с кем-нибудь живешь душа в душу и часами читаешь друг другу стихи, свои и чужие, сам того не заметив, воспользовался образом Юры, запавшим мне в память после читки его стихов: что-то вроде «солнечный капкан лучей». Юра мне ничего не сказал, а когда я сам сообразил, что образ-то не мой, он предложил изменить свое стихотворение: «У тебя лучше получается...» Я встречал людей, отдававших свою последнюю рубашку, но поэта, готового отдать свой образ и изменить стихотворение для того, чтобы друг стал богаче,- никого, кроме Юры, я за всю жизнь не встретил... Немецкого в нем ничего не было, разве только то, что он говорил по-немецки превосходно. Он был старше меня лет на 6, и война сожгла его молодость. Участвовал он и в белом движении и возненавидел его. Сознание собственной вины было в нем очень глубоко. «Я семь лет,- говорил он,- шел не в ногу с историей, и ты понимаешь, что значит для военного вдруг увидеть, что ты идешь не в ногу со своим полком». Призрак войны все время преследовал его... В своих стихах Юра был близок к имажинистам... Присущее ему чувство собственного достоинства сочеталось с мягкостью, доброжелательностью и благородной простотой...» Работу над романом «Война и люди», о котором я уже говорил, отец начал в 1924 году. Он надеялся издать его в Советской России. В 1926 году эта книга была напечатана в Ленинграде. Германия в начале 20-х годов переживала глубокий экономический кризис. Жизнь была трудной, редкие публикации мало помогали. У меня сохранилась записка В. Шкловского, адресованная А. Н. Толстому, который в то время также находился в Берлине. «Дорогой Шарик! Посылаю тебе молодого и талантливого писателя Георгия Венуса. Я уже доучиваю его писать. Пока ему надо есть. Не можешь ли ты дать ему рекомендацию? Он красный. Я уехал на море. Твой В. Шкловский». Толстой помог, печатать стали регулярнее. В 1925 году Венус, а за ним и Вадим Андреев подали в советское посольство заявление о возвращении на родину. После выхода в России романа «Война и люди» отец получил разрешение. Получил его и В. Андреев. Визу подписал Н. Н. Крестинский, бывший в то время послом в Германии. Весной 1926 года наша семья вернулась в Ленинград. Андреев в последний момент передумал. Отец в течение всей жизни не мог простить ему этого, и связь между ними оборвалась. В 60-70-е годы я неоднократно встречался с В. Л. Андреевым, когда он приезжал из Женевы. Мы регулярно обменивались письмами. Он называл меня племянником и подарил книгу о своем детстве с надписью: «Дорогому Борису Венусу, сыну моего милого друга, заочному племяннику, с настойчивой просьбой написать книгу о своем отце. Вадим Андреев. 10 марта 1967 г.» Во время войны Андреев участвовал во французском Сопротивлении, после войны получил советское подданство, был членом Союза советских писателей и печатался только в СССР. Жил и работал в Женеве при Организации Объединенных Наций. Вероятно, решение Андреева о невозвращении было не лишено оснований. Он умер несколько лет назад, прожив длинную и интересную жизнь. Его брат, оставшийся в России, погиб в ссылке. Первые годы жизни в Ленинграде после возвращения из эмиграции были для нашей семьи благополучны. Мы поселились на Петроградской стороне на небольшой улочке со странным названием Грязная. Теперь это улица Кулакова. Мамина подруга по Харькову, актриса Евгения Карнава, проживавшая в Ленинграде, выделила нам две комнаты в своей большой квартире. Отец много работал. Вышли его три романа, несколько сборников рассказов и очерков. Один из романов «Стальной шлем» посвящен зарождению фашизма в Германии начала 20-х годов. Находясь в эмиграции в Берлине, Венус был непосредственным свидетелем этих событий. Если не ошибаюсь, это первая книга в России, повествующая о начале становления фашизма. Отец активно включился в работу по истории фабрик и заводов, организованную по инициативе А. М. Горького. Ему поручили написать историю Октябрьской железной дороги и торфоразработок Ленинградской области. Эти очерки были опубликованы. Появились друзья среди писателей - Борис Лавренев, Сергей Колбасьев, Николай Чуковский, Елена Тагер. Дружил с художниками: братьями Ушиными - Николаем и Алексеем, с Николаем Поповым, Яр-Кравченко. Первые беды пришли в самом начале 30-х годов. Однажды отца вызвали в милицию, в паспортный стол. Там ему, как бывшему белому офицеру, отказались обменять паспорт, предложив выехать на 101-й километр. Однако «недоразумение» вскоре было ликвидировано. Борис Лавренев съездил в Смольный, предъявил вместо пропуска именной браунинг, обратился к одному из секретарей, заверив его в полной лояльности Венуса. Из Смольного последовал телефонный звонок. В паспортном столе извинились и документ выдали. Прошло еще несколько лет. В 1934 году закончилось строительство писательской кооперативной надстройки на канале Грибоедова, 9, членом правления кооператива был и мой отец, и мы переселились туда. В те годы в надстройке жили многие ленинградские писатели: Ольга Форш, Михаил Зощенко, Иван Соколов-Микитов, Михаил Казаков, Елена Тагер, Евгений Шварц, Борис Томашевский и др. Население кооператива было дружным, писатели общались между собой, вместе встречали праздники. Мы, дети, тоже образовали свой коллектив. Я дружил с Володей Никитиным, Костей Эйхенбаумом (оба погибли на фронте), Валентином Зощенко, Машей Тагер, Колей Томашевским. Но относительно спокойной жизни скоро пришел конец. В декабре 1934 года был убит Киров. Это страшное известие потрясло отца. Он почти не разговаривал, сидел запершись в своем кабинете, непрерывно курил. В конце января, ночью отец был арестован. В квартире произвели обыск. Забрали мою коллекцию марок, отметив широкую связь с заграницей. Через две недели отец вернулся домой бледный, обросший и растерянный. Решением какой-то комиссии ему с семьей предлагалось в десятидневный срок покинуть Ленинград и отбыть к месту административной ссылки на пять лет в город Иргиз, расположенный в песках восточного Приаралья. Вся писательская общественность была поднята на ноги. Срок отъезда дважды откладывался. Наконец, благодаря хлопотам К. И. Чуковского и А. Н. Толстого, место ссылки было заменено на Куйбышев, но добиться полной ее отмены не удалось. Тяжелый маховик террора набирал обороты, и остановить его уже не мог никто. Это было только начало. Кое-как распродав вещи, раздав знакомым на хранение часть книг и мебели, в апреле 1935 года мы выехали в Куйбышев. На моей детской фотографии этих лет рукой отца написано: «Ade, schone Degend*. Борис едет в Куйбышев».
     * Прощай, счастливая жизнь (нем.).
     Многие писатели пришли провожать нас на вокзал. Люди в те годы были еще не окончательно запуганы, и народу собралось много. С нами в купе в Москву ехал немецкий журналист, коммунист-коминтерновец. Отец знал его раньше, они вместе сотрудничали в одной из газет. Немец, бежавший из Германии от фашизма, никак не мог понять, что происходит. Отец все объяснял временными недоразумениями. В конце 30-х годов бедняга, вероятно, все понял, разделив трагическую судьбу большинства коминтерновцев, оказавшихся в Союзе. В Москве мы на три дня остановились у Бориса Пильняка. У него в то время гостила Анна Андреевна Ахматова. Мне, мальчишке, это мало что говорило. Однако я почувствовал, что отец и мать относились к ней с какой-то особой почтительностью. Борис Пильняк сразу сказал отцу, что помочь ничем не сможет. Его вмешательство только усугубит положение. К этому времени уже была конфискована его «Повесть непогашенной лучины»,- он был в опале. Ничего не дали и обращения к Михаилу Кольцову и Мариэтте Шагинян. Только неугомонному Корнею Ивановичу Чуковскому удалось добиться, чтобы отца не исключали из Союза писателей. Сначала мы поселились под Куйбышевом в деревне Красная Глинка. Отец стал бакенщиком, зажигал вечером и тушил утром фонари, указывающие судоходный фарватер. Все свободное время мы вдвоем проводили на Волге. Заработка бакенщика на жизнь не хватало, ловили рыбу и меняли на молоко, фрукты, овощи. Это, пожалуй, самое счастливое время моего детства. Много бывая с отцом, я в это лето особенно привязался к нему, а любовь к рыбной ловле сохранилась у меня до сих пор. В ссылке отец продолжал писать. Он заканчивал вторую часть романа «Молочные воды», написал повесть «Солнце этого лета», которая была издана лишь в 1957 году. Так как отец продолжал оставаться членом Союза писателей, ему иногда удавалось напечатать в местной газете или журнале небольшой рассказ или очерк. В Куйбышевском издательстве даже вышла тоненькая книжка с оптимистическим названием «Дело к весне». Зимой 1935 года мы переехали в Куйбышев и сняли на окраине города маленькую комнату. Обстановка в стране становилась все более тревожной; все чаще звучало со страниц газет и журналов выражение «враг народа». Начались массовые аресты. По ночам отец почти не спал, подбегая к окну при шуме каждой проезжающей машины. Весной 1938 года был арестован редактор Куйбышевского издательства. Из его стола изъяли оба экземпляра рукописи второй части романа «Молочные воды», который был уже подписан в набор. 9 апреля 1938 года отец зашел в местное управление НКВД и из проходной позвонил следователю, чтобы навести справки об изъятой рукописи. Следователь Максимов вежливо поинтересовался, располагает ли отец временем, чтобы зайти к нему за рукописью, которая по делу редактора интереса не представляет. Был выписан пропуск, отец прошел в управление, мать осталась ждать в проходной... Прошло три часа. Отца не было. Мама позвонила Максимову. Ответ был
лаконичен: «Венус арестован». «Разве так арестовывают?» - спросила ошеломленная мать. «Ну, знаете ли, нам лучше знать, как арестовывают!» - ответил следователь и повесил трубку. Больше отца мы никогда не видели. Через два дня к нам приехали с обыском. Это было днем, я был дома. Долго рылись в вещах, забрали письма, рукописи. Мы с мамой подавленно смотрели на происходящее. Вдруг она резко обернулась ко мне: «Тебе тут делать нечего. Забирай ранец и иди в школу!» Я догадался: в старом, плотно набитом ранце хранились почти все отцовские книги, рукопись повести «Солнце этого лета», письма и другие бумаги. Я взял ранец, надел его на спину и беспрепятственно вышел. Так удалось все это сохранить. Потом было бесконечное стояние в очередях у справочной НКВД, отказы в свиданиях и передачах. Наконец, уже летом приняли передачу и в ответ пришла первая записка отца. «Родная! Посылаю тебе через следователя мою вставную челюсть и очень прошу отдать ее в починку, пусть там постараются склеить. Передай эту челюсть опять следователю. Передачу получил. Большое спасибо! Целую тебя и Бореньку. Ваш Юра». На германском фронте отец был ранен осколком в верхнюю челюсть, зубы пришлось удалить и с двадцати пяти лет он пользовался зубным протезом. Позднее, от сидящего в одной камере с отцом человека, я узнал, как был сломан протез. Это произошло на допросе при ударе по лицу пресс-папье. Побои при допросах послужили и причиной заболевания плевритом. Легкие у отца были ослаблены. Я уже писал, что в легком после ранения с времен гражданской войны оставалась пуля. После окончания следствия отец, до так называемого суда, был переведен в Сызранскую городскую тюрьму. Мама почти все время находилась в Сызрани. Таких, как она, было множество. Ночевали на окраине города под открытым небом. По ночам их разгоняла милиция, грозя арестами. Днем у тюрьмы выстраивалась длинная очередь. В сызранской тюрьме отец заболел гнойным плевритом и 30 июня был переведен в тюремную больницу. Последнюю записку от отца мы получили 6 июля. Ее тайком передала вольнонаемная санитарка. Записка написана карандашом на клочке бумаги. Почерк был почти неузнаваем. Записка сохранилась: «Дорогие мои! Одновременно с цынгой у меня с марта болели бока. Докатилось до серьезного плеврита. Сейчас у меня температура 39, но было еще хуже. Здесь, в больнице, не плохо. Ничего не передавайте, мне ничего не нужно. Досадно отодвинулся суд. Милые, простите за все, иногда так хочется умереть в этом горячем к вам чувстве. Говорят, надо еще жить. Будьте счастливы. Живите друг ради друга. Я для вашего счастья дать уже ничего не могу. Я ни о чем не жалею, если бы жизнь могла повториться, я поступил бы так же. Юра». Это были последние строчки, написанные рукой моего отца. 8 июля 1939 года он умер. Сомнений быть не могло. Санитарка, с большим риском для себя передавшая эту записку, потом рассказала матери, что видела на теле мертвого отца шрамы, которые сохранились с детства и о которых знать могли только мы. Мама пережила ссылку, в 1940 году вернулась в Ленинград, была награждена медалью «За оборону Ленинграда», работала учительницей. Умерла в 1964 году. Могила Георгия Венуса неизвестна. Годом раньше был расстрелян старший брат моего отца - Александр Венус. Он окончил Гатчинское летное училище и с первых дней образования Красной Армии служил в ней летчиком. Возникла столь характерная для гражданской войны ситуация, когда братья оказались по разные стороны фронта. Александр Венус перед арестом был начальником Коктебельской планерной школы, дважды устанавливал мировые рекорды на планерах собственной конструкции. Но конец братьев был одинаков - оба погибли в тюрьме. Жена Александра Венуса тоже была арестована. Дочь оказалась в специальном детском доме для детей «врагов народа». С трудом ее разыскала там старшая сестра моего отца Эльфрида Давыдовна Венус-Данилова, известный ученый-химик, единственная из семьи, не тронутая волной репрессий. У нее и воспиталась моя двоюродная сестра Калория. После того как был снят нарком Ежов, кое-кого из подследственных освободили. Выпустили и А. Схино, который довольно долго находился в одной камере с отцом. С его женой моя мать познакомилась в тюремных очередях. После освобождения этот человек под строгим секретом сообщил матери некоторые подробности. Георгий Венус обвинялся в принадлежности к террористической группе, готовившей покушение на Сталина. В нее входили Н. Заболоцкий, Б. Лившиц, Е. Тагер, А. Гизетти и еще многие писатели. Руководителем заговора якобы был Николай Тихонов, который, однако, не был арестован. Отцу, как бывшему офицеру, согласно обвинению, было поручено организовать непосредственно террористический акт. За четыре года, проведенных в ссылке, Венус никуда далее двадцати километров от Куйбышева не уезжал. Так было предписано административно-ссыльным. Паспорта ни у него, ни у матери не было. Имелся так называемый «синий билет», и он раз в месяц обязан был регистрироваться в местном управлении НКВД. С членами так называемой группы не переписывался. Абсурдность обвинения очевидна, но искать логику в действиях органов НКВД тех лет бессмысленно. Около шести месяцев отец не подписывал предъявленных ему обвинений. Потом, больной, доведенный конвейером допросов и побоями до полного изнурения, поняв бессмысленность сопротивления, подписал все. Георгий Венус погиб, когда ему едва исполнилось сорок два года. Ссылка практически лишила его возможности писать. Сколько бы он еще успел сделать! За свою недолгую жизнь отцом написано шесть романов, три повести, множество рассказов и очерков. Вторая часть романа «Молочные воды», написанная по материалам константинопольской эмиграции, как я уже писал, была закончена в ссылке. Два экземпляра рукописи изъяли в Куйбышевском издательстве. Третий, последний, забрали при обыске. Тогда же было изъято письмо А. М. Горького, в котором он одобрительно отзывался о романе «Война и люди». Рукописи и письма пропали. После посмертной реабилитации отца в 1956 году мы с матерью обратились в Куйбышевское областное УКГБ с ходатайством о возвращении нам рукописи. Приведу ответ на наше письмо. «Гражданке М. Венус. На Ваше письмо по вопросу возвращения рукописи романа «Молочные воды», часть II сообщаем, что по материалам дела Вашего мужа значатся не рукописи, а экземпляры, отпечатанные на машинке, которые в 1939 году уничтожены путем сожжения. Поэтому вернуть их Вам не представляется возможным. Зам. нач. УКГБ по Куйбышевской области Соковых. 31 августа 1956 г. № 11/3 818363». Оказывается, рукописи все же горят! По сохранившимся разрозненным черновикам мы с матерью пытались восстановить вторую часть романа «Молочные воды», но это оказалось нам не под силу. После реабилитации, в 1957 году вышел сборник Георгия Венуса (в нем повесть «Солнце этого лета» и рассказы). В плане издательства стояли и другие книги. Но период «оттепели» закончился, и Венуса из планов вычеркнули. Я обращался к Константину Федину, хорошо знавшему отца, к главному редактору издательства Лесючевскому, но все напрасно. Начался период умолчания. Но умолчать и остановить жизнь невозможно. Даже в самые трудные времена многие не отвернулись от отца. К. И. Чуковский, Н. С. Тихонов, И. С. Тихонов, И. С. Соколов-Микитов, М. Э. Козаков многое сделали для нашей семьи. У меня сохранились письма жены А. Н. Толстого, Людмилы Ильиничны, этой доброй и отзывчивой к чужому горю женщины. Она материально помогала нам в самое трудное время. Я благодарен Д. С. Лихачеву, В. А. Каверину, М. С. Еленину, покойным Л. Н. Рахманову и М. Л. Слонимскому, способствовавшим изданию этой книги и возрождению забытого имени писателя. Глубоко признателен редакции Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» за чуткое и доброжелательное отношение в период подготовки книги к печати.
     Борис Венус
*******
P.S. Книгу Г.Д. ВЕНУСА "Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами" в электронном виде вы можете найти на сайте http://dk1868.ru
 Этот интереснейший роман-воспоминание написан в середине 20-х годов. Мемуары его интересны в первую очередь как в взгляд на Гражданскую войну изнутри, изобилуют многими забытыми, и потому нам незнакомыми бытовыми подробностями того времени, да и сама атмосфера войны, «окопная правда» передана у Венуса точно и ярко.