Автор Тема: Деникин - лектор и писатель  (Прочитано 43983 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
 
Деятельность в эмиграции

 В Европе Деникин испытал на себе все невзгоды, связанные с его вынужденной эмиграцией. Сначала, весной 1920, он попал в Константинополь, вскоре оказался в Лондоне, в августе уехал в Брюссель. Будучи крайне щепетильным в финансовых вопросах, Деникин не обеспечил себе стредств к существованию; прежде всего из-за материальных обстоятельств его семья в июне 1922 переехала в Венгрию, обосновавшись в конце концов в местечке близ озера Балатон ( именно в Венгрии была написана самая известная его книга "Очерки русской смуты", 1921-1926). В 1925 Деникины вернулись в Брюссель, в 1926 переехали в Париж.

"Очерки русской смуты", вышедшие уже в Париже, сочетали в себе элементы мемуаров и исследования. Деникин полагался не только на память и материалы своего архива; по его просьбе ему присылали различные документы, участники белого движения предоставляли в его распоряжение свои неопубликованные воспоминания. "Очерки" до сего дня являются наиболее полным и ценным источником по истории белого движения на юге России; читаются с нарастающим интересом и написаны выразительным русским языком.

В Париже вышли также его книги "Офицеры" (1928) и"Старая армия" (1929).

Литературные заработки и гонорары от чтения лекций были единственным средством его существования. В 1930-х годах в условиях нарастания военной угрозы много писал и выступал с лекциями по проблемам международных отношений; занимал антинацистскую позицию, что ни в коей мере не означало его примирения с советским режимом. Выпустил в Париже книги и брошюры "Русский вопрос на Дальнем Востоке" (1932), "Брест-Литовск" (1933), "Кто спас Советскую власть от гибели?" (1937), "Мировые события и русский вопрос" (1939).
"Не цепляйтесь за призрак интервенции, - писал он, - не верьте в крестовый поход против большевиков, ибо одновременно с подавлением коммунизма в Германии стоит вопрос не о подавлении большевизма в России, а о "восточной программе" Гитлера, который только и мечтает о захвате юга России для немецкой колонизации.

Я признаю злейшими врагами России державы, помышляющие о ее разделе. Считаю всякое иноземное нашествие с захватными целями - бедствием. И отпор врагу со стороны народа русского, Красной армии и эмиграции - их повелительным долгом".
  В 1936-38 публиковался в газете "Доброволец" и некоторых других русскоязычных изданиях.. После капитуляции Франции в июне 1940 Деникины перебрались на юг Франции в местечко Мимизан, близ Бордо. Бывший генерал тяжело переживал поражения Красной Армии и радовался ее победам, однако, в отличие от многих эмигрантов не верил в перерождение советской власти.

В мае 1945 вернулся в Париж, но, опасаясь насильственной депортации в СССР, через полгода уехал в США. В мае 1946 писал в частном письме: "Советы несут страшное бедствие народам, стремясь к мировому господству. Наглая, провокационная, угрожающая бывшим союзникам, поднимающая волну ненависти политика их грозит обратить в прах все, что достигнуто патриотическим подъемом и кровью русского народа".

 Не прерывалась и его общественно-политическая деятельность: 11 июня 1946 г. он отправил правительствам Великобритании и США записку-меморандум "Русский вопрос". Анализируя внутреннее положение СССР, он отмечал, что, хотя Советскому правительству третья мировая война и не желательна, мировая революция остается конечной целью коммунизма и правительство Сталина будет стараться "взорвать мир изнутри". При этом он особо подчеркивал: "Если западные демократии, спровоцированные большевизмом, вынуждены были бы дать ему отпор, недопустимо, чтобы противобольшевистская коалиция повторила капитальнейшую ошибку Гитлера, повлекшую разгром Германии. Война должна вестись не против России, а исключительно для свержения большевизма. Нельзя смешивать СССР с Россией, советскую власть с русским народом, палача с жертвой. Если война начнется против России, для ее раздела и балканизации (Украина, Кавказ), или для отторжения русских земель, то русский народ воспримет такую войну опять как войну Отечественную".
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #1 : 28.10.2011 • 07:57 »
  
 Ой, нашла "Нигде ни в чем ты не был фарисей... и научил меня быть Русским гражданином"! Антон Иваныча стихи, посвященные отцу:) Здорово - для 8 - ми лет:))
 Ну, я фанатка, да.

http://www.rusarchives.ru/evants/exhibitions/rossika-exp/28.shtml
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #2 : 02.11.2011 • 00:00 »


  ОБРАЩЕНИЕ ГЕНЕРАЛА А.И. ДЕНИКИНА К АМЕРИКАНСКОМУ СЕНАТОРУ АРТУРУ ВАНДЕРБЕРГУ.
Октябрь 1946 г.


…Сотни тысяч человек «дисплейсед персонс» сидят в лагерях оккупированной Германии и Италии.
Эти люди лишены самых элементарных человеческих прав на свободу и вольный труд, т.е. на то, за что столетиями боролось человечество.
И среди этих обездоленных самые несчастные – русские, ибо им грозит выдача советской власти, с необыкновенным, зловещим упорством добивающейся этой «репатриации».

Теперь, когда столь многое из того, что творится за «Железным занавесом», стало явным, когда явилось уже столько живых свидетелей неописуемой жестокости, с которой коммунистическая диктатура обращается с человеком, общественному мнению США должно быть понятно, почему эти русские люди больше всего боятся… возвращения на родину.
Знала ли история подобное явление, чтобы десятки, сотни тысяч людей, вывезенных из родной страны, где протекала вся их жизнь, и где, следовательно, сосредоточились все их интересы, где остались их семьи и близкие – не только всеми силами противились бы возвращению, но одна возможность его доводила бы их до сумашествия, до самоубийства.

Пресса касалась этого вопроса не раз, в официальных докладах он освещен вполне.
И Вы знаете, конечно, о тех кошмарных драмах, которые разыгрывались в лагерях Дахау, и Платтлинге, когда американские солдаты силою волокли упиравшихся, обезумевших от ужаса, обливающихся кровью русских пленных, которые бросались под колеса грузовиков, перерезывали себе горло и вены, старались воткнуть себе в грудь штык американского солдата – только бы избежать «возврата на родину»…
Эти страшные страницы стали уже достоянием истории и, думаю, их никогда не забудут участники - ветераны США.

Я знаю, что оправданием у творивших это дело служат Ялтинские договоры…
Но подобный торг человеческими душами не может быть оправдан никакими политическими договорами.
Ибо есть нечто превыше политики – христианская мораль, достоинство и честь человека.

Массовые выдачи в последнее время прекратились, но в небольшом числе советской власти все еще удается добывать свои жертвы.
Как она с ними поступает, также хорошо известно.
Путем невероятных усилий отдельным репатриированным удалось вырваться обратно из лагерей СССР, и они поведали о всем пережитом на страницах печати.
Эта быль так страшна, что иностранцам все еще трудно в нее поверить.
А тем временем русские люди, сидящие за проволокой лагерей, в приютах Красного Креста или на частных квартирах в зоне американской оккупации, живут в постоянном смертельном страхе, ожидая выдач их Советам.

Все эти люди – мужчины, женщины, дети, старики – чувствующие себя как на краю пропасти, перенесли такие лишения, такие страдания, что, если бы описать все ими пережитое, получилась бы небывало жуткая книга человеческой скорби.

Они стучатся во все сердца, они шлют повсюду свое тревожное С.О.С., не переставая верить, что и за ними будет признано право на жизнь.
Они ждут решения правительства свободолюбивого народа.

Господин Вандерберг, помогите своим влиянием и авторитетным словом этим замученным людям, никакого преступления не совершившим, желающим работать на любом поприще, только бы жить, мыслить и умереть свободными.

Один русский религиозный мыслитель сказал недавно, что «человеческая совесть больна»…
От болезни можно, ведь, выздороветь, только смерть безнадежна.
Помогите же тем, кто верит в человеческую совесть!

Искренне Ваш
А.И. Деникин
б. Главнокомандующий Русской армией (1917-1920)
(Архив К.В. Деникиной)»



  ПЕРЕПИСКА ГЕНЕРАЛА А.И. ДЕНИКИНА С ГЕНЕРАЛОМ ЭЙЗЕНГАУЕРОМ ПО ПОВОДУ НАСИЛЬСТВЕННОЙ РЕПАТРИАЦИИ.


(Прим.) В декабре 1945 года генерал Деникин прибыл в Соединенные Штаты.
Вскоре в газетах начали появляться сведения о насильственной репатриации б. советских военнопленных – Власовцев, казаков и других, и об ужасах, творившихся при этом.

Ген. Деникин обратился за содействием к ген. Айзенгауеру.
Свое письмо, в котором он обрисовал страшную судьбу этих несчастных людей и меры принуждения, к которым прибегали американская и английская стража, закончил он следующими словами:

«Я могу себе представить, какие чувства должны испытывать американские офицеры и солдаты – участники таких экзекуций…

Ваше Превосходительство, я знаю, что имеются «Ялтинские параграфы», но ведь существует еще, хотя и попираемая ныне, традиция свободных демократических народов – Право Убежища.

Существует еще и воинская этика, не допускающая насилий даже над побежденным врагом.

Существует, наконец, христианская мораль, обязывающая к справедливости и милосердию.
Я обращаюсь к Вам, Ваше Превосходительство, как солдат к солдату и надеюсь, что голос мой будет услышан.

Прошу принять уверения в моем искреннем уважении.
Генерал А. Деникин
Бывший главнокомандующий русскими армиями 1917-1920 г.г.»


  ИЗ ОБРАЩЕНИЯ ГЕНЕРАЛА ДЕНИКИНА.

…Ничто не изменилось в основных чертах психологии большевиков и в практике управления ими страной.

А между тем в психологии русской эмиграции за последнее время произошли сдвиги неожиданные и весьма крутые, от неосуждения большевизма, до безоговорочного его приятия…
К глубочайшему сожалению, по такому опасному пути пошла и наша эмигрантская церковь, под водительством митрополита Евлогия, осенившая сменовеховство духовным авторитетом…

Первый период войны… Защита Отечества. Блистательные победы армии. Возросший престиж нашей Родины… Героический эпос русского народа. В помыслах своих, в чувствах мы были едины с народом.

С народом, но не с властью.

На этой струнке играют и «советские патриоты», и сменовеховцы, дружным хором прославляя советскую власть, которая-де «подготовила и организовала победу» и поэтому «должна быть признана национальной властью…».

Но ведь советское правительство ставило себе целью не благо России, а мировую революцию, внося даже соответственное положение в устав красной армии…

Советы, так же как и Гитлер, собирались «взрывать мир» и для этого именно создавали колоссальные вооружения.
Между тем, при наличии России национальной, с честной политикой и прочными союзами, не могло бы быть «гитлеровской опасности», не было бы и самой Второй мировой войны.

Но вот, когда красная армия вышла за пределы российских земель, большевицкий Янус повернулся к миру своим подлинным лицом.
И тогда началось раздвоение в эмигрантской психологии.
Ибо, по мере того, как советская стратегия на штыках российских несла народам освобождение, советская политика претворяла его в порабощение.

Нелепо применять такие термины, как «историческая задача России», «славянофильство», «объединение славян», к кабальным договорам, заключенным Советами с коммунистическими и коммунизантствующими правительствами, ими насильно поставленными, под глухой ропот народов.

Наоборот, советская оккупация дискредитирует идею славянского единения, возбуждая горечь, разочарование, даже враждебность против СССР, увы, отождествляемого с Россией.

Наконец, третий этап: война окончена, идет борьба за мир. Вместо этого Советы ведут вызывающую политику, грозящую восстановить против них внешний мир, грозящую нашей родине новыми неисчислимыми бедствиями третьей мировой войны, с небывалыми еще ужасами. Все более нарастает приглушенная пока, ненависть к СССР…
К СССР, но и… к России.

И вот эти-то именно эксцессы советской политики в убогом сознании «советских патриотов» вызывают особенно бурный прилив ксенофобии и показной, аффектированной «национальной гордости».

…«Советские патриоты» и сменовеховцы подходят к вопросу еще и с другой стороны: они представляют советскую политику неумеренных требований и злостного вмешательства во внутреннюю жизнь чужих народов – как необходимую самооборону против предполагаемого нападения Запада.
В сущности – против англосаксов, ибо в данное время только эти державы могли бы организовать и противопоставить надлежащую силу большевицкому напору.
Но тогда к чему же все пустословие в Сан-Франциско?
Из Москвы идут бурные протесты против Западного блока, еще не существующего, когда под эгидой советского правительства лихорадочно создается советский Восточный блок.

…В самом деле, что могло бы ныне угрожать России – действительно миролюбивой, когда весь мир устал от войны, расстроен, погряз в своих собственных неустроениях и опасностях… Когда Тегеран, Ялта, Потсдам, Сан-Франциско были рядом уступок и «отступлений» западных демократий… Когда радио и пресса свободных стран в большинстве случаев стараются избегать всего, что могло бы раздражать могущественного союзника, а правители расточают льстивые похвалы «отцу народов»…
Когда народы и правительства испытывают явный страх перед колоссальной потенциальной силой восточной державы, перед неуязвимостью ее безграничных просторов и перед… аморальностью правящей в ней власти.

Во всяком случае, можно сказать с уверенностью, что жизненные интересы России не потерпят ущерба и что ни англосаксы, ни кто-либо другой не выступит против России, если только большевизм тем или иным путем не схватит их за горло.

В предвидении такой возможности необычайно важно, чтобы мир не отождествлял советскую власть с народом российским.
Недопустимо поэтому замалчивать зло, ею творимое, воздерживаться от осуждения и, тем более, оправдывать – из опасения, якобы «повредить России».
Ничто так повредить России не может, как оправдание большевицкого режима и большевицкой агрессивности.

Надо правду называть правдой, ложь – ложью и преступление – преступлением».

Генерал А.И. Деникин («Свободный голос»,
Париж, сборник 1, февраль 1946 г., с. 11-12.).»



    В январе 1940-го генерал А.И. Деникин представил Даладье докладную записку по русскому вопросу, которая начиналась так: «И пангерманизм, и коммунизм несут рабство народам. Иго немецкое, большевистское или немецко-большевистское гибельны.
И поэтому, подняв оружие, нельзя останавливаться на полпути, а необходимо покончить навсегда с обоими врагами.
Между тем в отношении к Германии и СССР до сих пор применяются две марки и двое весов: к первой – война, ко второму – «нормальные дипломатические отношения», хотя СССР ударил на Польшу в союзе с Германией и на Финляндию – в согласии с Германией…

Мы бессильны повлиять прямым путем на отношения иностранных держав к советам. Ибо ни голос правды и тревожные предостережения, ни стоны распятого русского народа не достигают слуха правящих. Но мы считаем своим нравственным правом высказать нашу глубокую горечь, когда государственные люди трактуют о русской действительности, полагая, что Сталин и Каганович осуществляют идеи... Толстого и Достоевского... Когда оскорбляют память боровшихся и павших за общее дело, ставя их на одну доску с предателями. Когда, наконец, наносят тяжкую обиду несчастному русскому народу-жертве, отождествляя его с советской властью — палачом."
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #3 : 02.11.2011 • 00:06 »

   Деникины и Шмелевы
1.  А.И.Дникин, Ив Жантийом, Марина Деникина, И.С.и О.А. Шмелевы, К.В.Деникина. Капберон, 1926 г.
2. И.Шмелев с приемным сыном Ивом Жантийомом, Ю.А.Кутырина, А.И.Деникин, Н.К.Кульман. Капберон, 1928 г.
3. И.С. и О.А. Шмелевы, неизвестная, К.В.Деникина. Французские Альпы, 20 августа 1943 г.
« Последнее редактирование: 02.11.2011 • 00:16 от Ольга »
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Игорь Устинов

  • Полковник генштаба
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: ШоЭ 2011
  • Сообщений: 556
  • Спасибо: 200
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #4 : 02.11.2011 • 17:20 »
Антон Иванович Деникин
(1872 – 1947)
[attachment=1]
На фото: Офицерский караул встречает генерала А.И. Деникина на вокзале Ростова-на-Дону. 1919 г. РГАКФД
Антон Иванович Деникин родился 4 декабря 1872 г. в д. Шпеталь Дольный, завислинском пригороде Влоцлавска, уездного города Варшавской губернии, в семье отставного майора пограничной стражи. В сохранившейся метрическая записе записано: "Сим с приложением церковной печати свидетельствую, что в метрической книге Ловичской приходской Предтеченской церкви за 1872 год акт крещения младенца Антония, сына отставного майора Ивана Ефимова Деникина, православного исповедания, и законной жены его, Елисаветы Федоровой, римско-католического исповедания, записан так: в счете родившихся мужеска пола № 33-й, время рождения: тысяча восемьсот семьдесят второго года, декабря четвертого дня. Время крещения: того же года и месяца декабря двадцать пятого дня".

Его отец - Иван Ефимович Деникин (1807 - 1885) - происходил из крепостных крестьян д. Ореховка Саратовской губернии. 27-ми лет от роду он был сдан помещиком в рекруты и за 22 года "николаевской" службы выслужил чин фельдфебеля, а в 1856 г. сдал экзамен на офицерский чин (как позднее писал А.И. Деникин, "офицерский экзамен", по тогдашнему времени весьма несложен: чтение и письмо, четыре правила арифметики, знание военных уставов и письмоводства и Закон Божий"). Произведенный в прапорщики, он был назначен на службу сначала в Калишскую, а затем - Александровскую бригаду пограничной стражи, стоявшую во Влоцлавске. В 1869 г. вышел в отставку в чине майора.

Его мать - Елизавета Францисковна (Федоровна) Вржесинская (1843 - 1916) - была полькой, происходила из семьи обедневших мелких шляхтичей. И.Е. Деникин женился на ней вторым браком в 1871 г.

Семья состояла из пяти человек - Иван Ефимович, Елизавета Федоровна, Антон, дед (отец матери Антона) и нянька Полося (Аполония) - и жила бедно. С 1882 г. Антон учился в Ловичском реальном училище.

В 12 лет он остался без отца, и матери с большим трудом удалось дать ему образование в полном объеме реального училища.

Выбрав военную карьеру, по окончании училища в июле 1890 г. он вступил вольноопределяющимся в 1-й стрелковый полк, а осенью поступил на военно-училищный курс Киевского пехотного юнкерского училища. В августе 1892 г., успешно закончив курс, был произведен в чин подпоручика и направлен на службу во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду, стоявшую в г. Бела (Седлецкая губерния).

Осенью 1895 г. Деникин поступил в Академию Генерального штаба, но на выпускных экзаменах за 1-й курс не набрал необходимого количества баллов для перевода на 2-й курс и вернулся в бригаду. В 1896 г. поступил в академию вторично.


В это время Деникин увлекся литературным творчеством. В 1898 г. в военном журнале "Разведчик" был напечатан его первый рассказ о бригадной жизни. Так началась его активная работа в военной журналистике; он регулярно печатал рассказы и очерки о быте, нравах и боевых эпизодах русской армии под псевдонимом "И. Ночин".

Весной 1899 г. Деникин закончил академию по 1-му разряду. Однако в результате затеянных новым начальником академии генералом Сухотиным с благословения военного министра А.Н. Куропаткина перемен, коснувшихся, в том числе, и порядка подсчета баллов, набранных выпускниками, он был исключен из уже составленного списка причисляемых к Генеральному штабу. Считая, что его законные права несправедливо нарушены, он, в строгом соответствии с Дисциплинарным уставом, обратился с жалобой на имя императора. Академическое начальство оказало на него давление, требуя признать "ложность жалобы" и грозя увольнением от службы. Но Деникин, свято веря в справедливость императора, твердо стоял на своем. Тем не менее его, когда выпускные офицеры производились в следующие чины, тем же приказом произвели в чин капитана.

На традиционном приеме выпускников военных академий у императора, когда Николай II подошел к Деникину, стоявшему в ряду офицеров, не удостоенных причисления, Куропаткин пояснил, что "этот офицер, ваше величество, не причислен к Генеральному штабу за характер". Николай II принял это решение как должное, и у Деникина остался "тяжелый осадок на душе и разочарование… в "правде воли монаршей".

Весной 1900 г. Деникин возвратился для дальнейшего прохождения службы во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду. Когда переживания по поводу явной несправедливости несколько утихли, из Белы он написал личное письмо военному министру Куропаткину, вкратце изложив "всю правду о том, что было". По его признанию, ответа он не ждал, "захотелось просто отвести душу". Неожиданно в конце декабря 1901 г. из штаба Варшавского военного округа пришло известие о причислении его к Генеральному штабу.

В июле 1902 г. Деникин был назначен старшим адъютантом штаба 2-й пехотной дивизии, стоявшей в Брест-Литовске.

С октября 1902 г. по октябрь 1903 г. он отбывал цензовое командование ротой 183-го пехотного Пултуского полка, стоявшего в Варшаве. С октября 1903 г. служил старшим адъютантом штаба 2-го кавалерийского корпуса.

С началом Японской войны Деникин подал рапорт о переводе в действующую армию. В марте 1904 г. он был произведен в чин подполковника и командирован в штаб 9-го армейского корпуса, где получил назначение на должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады пограничной стражи, охранявшей железнодорожный путь между Харбином и Владивостоком. В сентябре 1904 г. был переведен в штаб Манчжурской армии, назначен штаб-офицером для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса и вступил в должность начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии генерала П.К. Ренненкампфа. Участвовал в Мукденском сражении. Позднее занимал должность начальника штаба Урало-Забайкальской казачьей дивизии. В августе 1905 г. был назначен начальником штаба Сводного кавалерийского корпуса генерала П.И. Мищенко; за боевые отличия произведен в чин полковника.

В январе 1906 г. Деникин был назначен штаб-офицером для особых поручений в штаб 2-го кавалерийского корпуса (Варшава), в мае - сентябре 1906 г. командовал батальоном 228-го пехотного резервного Хвалынского полка, в декабре 1906 г. переведен на должность начальника штаба 57-й пехотной резервной бригады (Саратов), в июне 1910 г. назначен командиром 17-го пехотного Архангелогородского полка, расквартированного в городе Житомире.

В марте 1914 г. Деникин был назначен исправляющим должность генерала для поручений при командующем войсками Киевского военного округа и в июне произведен в чин генерал-майора. Позднее, вспоминая о том, как началась для него Великая война, он писал: "Начальник штаба Киевского военного округа генерал В. Драгомиров был в отпуску на Кавказе, дежурный генерал тоже. Я заменял последнего, и на мои еще неопытные плечи легла мобилизация и формирование трех штабов и всех учреждений - Юго-Западного фронта, 3-й и 8-й армий".

В августе 1914 г. Деникин был назначен генерал-квартирмейстером 8-й армии, которой командовал генерал А.А. Брусилов. Он "с чувством большого облегчения сдал свою временную должность в киевском штабе вернувшемуся из отпуска дежурному генералу и смог погрузиться в изучение развертывания и задач, предстоящих 8-й армии". В качестве генерал-квартирмейстера он принял участие в первых операциях 8-й армии в Галиции. Но штабная работа, по его признанию, его не удовлетворяла: "Составлению директив, диспозиций и нудной, хотя и важной, штабной технике я предпочитал прямое участие в боевой работе, с ее глубокими переживаниями и захватывающими опасностями".

И когда ему стало известно, что освобождается должность начальника 4-й стрелковой бригады, он сделал все, чтобы уйти в строй: "Получить в командование такую прекрасную бригаду было пределом моих желаний, и я обратился к… генералу Брусилову, прося отпустить меня и назначить в бригаду. После некоторых переговоров согласие было дано, и 6 сентября я был назначен командующим 4-й стрелковой бригадой".

Судьба "железных стрелков" стала судьбой Деникина. За время командования ими он получил почти все награды Георгиевского статута. Участвовал в Карпатском сражении 1915 г. В апреле 1915 г. "Железная" бригада была переформирована в 4-ю стрелковую ("Железную") дивизию. В составе 8-й армии дивизия приняла участие в Львовской и Луцкой операциях. 24 сентября 1915 г. дивизия взяла Луцк, и Деникин за боевые заслуги был досрочно произведен в генерал-лейтенанты. В июле 1916 г. в ходе Брусиловского прорыва дивизия взяла Луцк вторично.

В сентябре 1916 года генерал А.И. Деникин назначается командиром 8-го армейского корпуса, который в конце года в составе 9-й армии перебрасывается на Румынский фронт.

В феврале 1917 г. Деникин получил назначение помощником начальника штаба верховного главнокомандующего русской армией (Могилев), в мае - главнокомандующим армиями Западного фронта (штаб в Минске), в июне - помощником начальника штаба верховного главнокомандующего, в конце июля - главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта (штаб в Бердичеве).

После Февральской революции Деникин по мере возможности противодействовал демократизации армии: в "митинговой демократии", деятельности солдатских комитетов и братании с противником он видел только "развал" и "разложение". Он защищал офицеров от насилия со стороны солдат, требовал введения смертной казни на фронте и в тылу, поддерживал планы верховного главнокомандующего генерала Л.Г. Корнилова установить в стране военную диктатуру для подавления революционного движения, ликвидации Советов и продолжения войны. Он не скрывал своих взглядов, публично и твердо отстаивая интересы армии, как он их понимал, и достоинство русского офицерства, что сделало его имя особенно популярным среди офицеров.

"Корниловский мятеж" поставил точку в военной карьере Деникина в рядах старой русской армии: по распоряжению главы Временного правительства А.Ф. Керенского он был снят с должности и 29 августа арестован. После месячного содержания на гарнизонной гауптвахте в Бердичеве 27 - 28 сентября его перевели в г. Быхов (Могилевская губерния), где находились в заключении Корнилов и другие участники "мятежа". 19 ноября по приказу начальника штаба верховного главнокомандующего генерала Н.Н. Духонина был освобожден вместе с Корниловым и другими, после чего уехал на Дон.

В Новочеркасске и Ростове Деникин принял участие в формировании Добровольческой армии и руководстве ее операциями по защите центра Донской области, которую М.В. Алексеев и Л.Г. Корнилов рассматривали как базу антибольшевистской борьбы. В ситуации, когда взаимоотношения двух вождей добровольчества были крайне напряжены, он не скрывал своего возмущения, когда напряженность перерастала в открытые ссоры между ними. Уважаемый и Алексеевым, и Корниловым за принципиальность и прямоту, он сохранял с обоими хорошие служебные и личные отношения, что позволяло ему снимать противоречия между ними в интересах дела.

25 декабря 1917 г. в Новочеркасске Деникин женился первым браком на Ксении Васильевне Чиж (1892 - 1973), дочери генерала В.И. Чижа, друга и сослуживца по 2-й полевой артиллерийской бригаде. Венчание состоялось в одной из церквей на окраине Новочеркасска в присутствии лишь нескольких самых близких.

В феврале 1918 г., перед выступлением армии в 1-й Кубанский поход, Корнилов назначил его своим заместителем.

После гибели генерала Л.Г. Корнилова 31 марта (13 апреля) 1918 года при штурме кубанской столицы города Екатеринодара Деникин стал командующим Добровольческой армией, а в сентябре того же года - ее главнокомандующим.

Первым приказом нового командующего Добровольческой армией стал приказ об отводе войск от Екатеринодара обратно на Дон, с одной-единственной целью - сохранить ее личный состав. Ему удалось спасти понесшую большие потери армию, избежав окружения и разгрома, и вывести ее на юг Донской области. Там, благодаря тому, что донские казаки поднялись на вооруженную борьбу против Советов, он получил возможность дать армии отдых и пополнить ее за счет притока новых добровольцев - офицеров и кубанских казаков.

Вместе со своим начальником штаба и близким другом генералом И.П. Романовским, Деникин считал, что большевиков необходимо изгнать в первую очередь с территории Кубани, богатой людскими и материальными ресурсами. Во-первых, этим можно было предотвратить занятие ее германскими войсками, а во-вторых, Северный Кавказ должен был послужить базой армии в борьбе против большевизма во всероссийском масштабе. Ему удалось убедить в правоте своих стратегических взглядов М.В. Алексеева, который был более склонен к движению на Царицын, исходя из сведений, что союзники намерены воссоздать на Волге Восточный фронт против Германии и большевиков.

Переформировав и пополнив армию, Деникин в июне двинул ее во 2-й Кубанский поход.

К концу сентября Добровольческая армия, нанеся ряд поражений Красной армии Северного Кавказа, заняла равнинную часть Кубанского края с Екатеринодаром, а также часть Ставропольской и Черноморской губерний с Новороссийском. Армия несла большие потери из-за острой нехватки вооружения и боеприпасов, пополняясь за счет притока казаков-добровольцев и снабжаясь захватом трофеев. Достаточное количество вооружения и боеприпасов можно было получить на Украине путем установления через Донского атамана П.Н. Краснова союзнических отношений с гетманом П.П. Скоропадским. Но в отличие от Краснова и Скоропадского Деникин не допускал и мысли о победе Германии и об ориентации, даже временной, на нее и измене союзникам по Антанте. Хотя сотрудничество со Скоропадским и командованием германских войск, оккупировавших Украину и часть Донской области, открывало возможность получения снабжения со складов бывшей русской армии на Украине, он категорически отказывался от этого, рассчитывая на скорую помощь союзников.

Деникин был убежден, что командование Добровольческой армии и созданные при ней временные органы гражданского управления как представляющие "всю Россию" вправе подчинить себе все вооруженные силы и гражданский аппарат казачьих областей - Дона и Кубани. Однако ему не удалось договориться из-за разногласий в отношении "союзников" с Донским атаманом Красновым. Деникин не смотря на открытые предательства и обманы со стороны Антанты, слепо надеялся на помощь от них и всячески отметал объединение с Германией. Краснов же видя откравенное предательство бывших союзников, так и не предоставивших обещанной помощи справедливо видел союзника именно в Германии.

Также начинались разногласия с кубанскими казаками у которых возникали настроения о самостоятельности края. Кубанские власти, со своей стороны, отстаивая "суверенность" Кубанского края, периодически поднимали вопрос об изъятии из состава Добровольческой армии кубанских казачьих частей и формировании отдельной Кубанской армии. За этим крылось их стремление как минимум к независимости во внутренней политике. "Самостийность" кубанских властей диктовалась желанием оградить казаков от жертв, неминуемых в случае их участия в "походе на Москву", и ограничить снабжение Добровольческой армии за счет ресурсов Кубани ради скорейшего выведения ее из хозяйственной разрухи.

Для Деникина не свойственно было поступаться своими убеждениями. Отрицательно относясь к "хамелеонам и пресмыкающимся", он реагировал на все прямо и откровенно, высказывая людям "много резкой правды". В отношениях с казачьими правителями его нежелание "поступаться принципами" (выражение самого Деникина) привело к острому конфликту с Красновым и напряженности в отношениях с кубанским правительством.

На взгляд М.В. Алексеева, негибкость Деникина в отношениях с Красновым сильно вредила общему делу.

25 сентября (8 октября) 1918 г., после смерти "верховного руководителя" армии генерала М.В. Алексеева, Деникин вступил в должность главнокомандующего Добровольческой армией.

В ноябре 1918 г., когда после поражения Германии армия и флот союзников появились на юге России, Деникину удалось решить вопросы снабжения (благодаря, прежде всего, товарным кредитам правительства Великобритании, которые были, в буквальном смысле, грабительскими). С другой стороны, под нажимом и буквальным шантажом союзников атаман Краснов в декабре 1918 г. согласился на подчинение Донской армии Деникину в оперативном отношении (в феврале 1919 г. он подал в отставку). В результате Деникин объединил в своих руках командование Добровольческой и Донской армиями, 26 декабря (8 января 1919 г.) приняв звание главнокомандующего Вооруженными силами на юге России (ВСЮР).

К этому времени Добровольческая армия ценой тяжелых потерь в личном составе (особенно среди офицеров-добровольцев) завершила очищение от большевиков Северного Кавказа, и Деникин начал переброску частей на север: помочь терпящей поражения Донской армии и начать широкое наступление в центр России.

В этой связи перед ним встала исключительно сложная задача управления расширявшейся территорией.

Резко критически относясь к старой царской бюрократии, Деникин в то же время исключал привлечение к гражданскому управлению социалистов (эсеров и меньшевиков). Поэтому главную ставку он сделал на представителей партии кадетов (Н.И. Астров, М.М. Федоров и другие). Действовавшее при нем Особое совещание (законосовещательный и распорядительный орган) состояло из старших начальников ВСЮР и глав гражданских ведомств. Однако работа гражданского аппарата управления была крайне неэффективной из-за бюрократизма чиновников как центральных, так и местных учреждений.

Сосредоточив в своих руках огромную власть, Деникин, человек высокой нравственности и глубоко религиозный, не позволил честолюбию и властолюбию взять верх над собой. Хотя за глаза окружение именовало его "царем Антоном", он не вынашивал никаких далеко идущих замыслов относительно собственной персоны. Он не раз говорил о своем желании после освобождения России от большевиков "уйти от дел на покой и садить капусту". В июне 1919 г., полагая, что это отвечает интересам России, он добровольно подчинился адмиралу А.В. Колчаку, объявившему себя верховным правителем России и верховным главнокомандующим, хотя многие члены Особого совещания считали это нецелесообразным по соображениям внутриполитического характера.

В феврале 1919 г. у Деникиных родилась дочь Марина. Он был очень привязан к семье.

Называя Деникина "царем Антоном", его ближайшие сотрудники отчасти иронизировали по-доброму. Ничего "царского" ни в его облике, ни в манерах не было.

Среднего роста, плотный, слегка расположенный к полноте, с добродушным лицом и чуть грубоватым низким голосом, он отличался естественностью, открытостью и прямотой. Он очаровывал людей простотой общения, добродушием и слегка лукавой улыбкой. С ним можно было говорить откровенно о чем угодно и совершенно запросто.

Наиболее проницательные собеседники, однако, замечали, что главком ВСЮР воспринимал аргументы и поддавался влиянию только тех близких к нему людей, которым доверял безусловно. Прежде всего - влиянию генерала Романовского. Но советам и рекомендациям других лиц он не придавал достаточного значения. Вообще, несмотря на ум и одаренность, военную и литературную, он далеко не всегда воспринимал жизнь во всей ее сложности и противоречивости. По мнению кн. В.А. Оболенского, он "был чрезвычайно прямолинеен в своих чувствах, взглядах и суждениях. Раз усвоив их, он оставался им верен до конца, хотя бы жизнь на каждом шагу давала ему разочарования".

В быту он отличался поразительной скромностью и непритязательностью: жил на одно жалование, носил потертое и застиранное обмундирование.

В июле, стремясь быть поближе к центру событий, а также тяготясь конфликтной атмосферой Екатеринодара, Деникин перевел свой штаб в Таганрог. А Особое совещание и центральные управления позже перевел в Ростов. Размещать штаб в богатом, разгульном и полном соблазнов Ростове он не хотел, предпочтя провинциальную скромность и тишину Таганрога. Осенью семьи Деникиных и Романовских иногда выезжали вместе на краткий отдых за город, собирая в окрестных дубравах желуди, которые потом мололи и пили вместо кофе, слишком дорогого для них.

Начатое весной 1919 г. наступление ВСЮР на широком фронте развивалось успешно: в течение лета - начала осени тремя армиями ВСЮР (Добровольческая, Донская и Кавказская) были заняты территории до линии Одесса - Киев - Курск - Воронеж - Царицын. Изданная Деникиным в июле "Московская директива" ставила каждой армии конкретные задачи по занятию Москвы.

Стремясь к скорейшему занятию максимальной территории, Деникин (в этом его поддерживал начальник его штаба генерал Романовский), пытался, во-первых, лишить большевистскую власть важнейших районов добычи топлива и производства зерна, промышленных и железнодорожных центров, источников пополнения Красной армии людским и конским составом и, во-вторых, использовать все это для снабжения, пополнения и дальнейшего развертывания ВСЮР.

Однако расширение территории привело к обострению экономических, социальных и политических проблем.

Деникин был убежден, что свобода торговли должна создать условия для восстановления экономики и налаживания снабжения армии всем необходимым: снаряжением, продовольствием, фуражом, лошадьми и т.д. Для оплаты расходов на снабжение армии он считал исключительно важным наладить выпуск собственных бумажных рублей ВСЮР. Из свеженапечатанных денег торговцам и промышленникам выдавались значительные кредиты для налаживания производства и закупок всего необходимого. Но в условиях свободы торговли те предпочитали не восстанавливать производство, а вывозить российское сырье за границу и спекулировать на внутреннем рынке импортными товарами.

Неоднократно говоривший, что вся его собственность - это "мундир и жалование", Деникин остро реагировал на проявления классового эгоизма со стороны предпринимательских кругов, на бурный рост спекуляции, взяточничества и казнокрадства в тылу. По его приказанию был разработан суровый закон о борьбе со спекуляцией, который оказался неэффективным из-за бюрократизма и коррумпированности центральных и местных властей. Он горько переживал свое бессилие, поскольку спекуляция, взяточничество и казнокрадство питались нараставшей разрухой, обесценением рубля и ростом цен, а главное - оказывали разлагающее влияние на армию.

В аграрной политике Деникин искренне стремился "обеспечить интересы крестьян", захвативших в конце 1917 - начале 1918 гг. помещичьи земли: оставить в их собственности большую часть (до 4/5) урожая 1919 г. и приступить к наделению их землей, частично отчуждаемой у крупных собственников в принудительном порядке, за выкуп. Однако давление помещичьих кругов промешало Особому совещанию принять закон о земельной реформе.

В этой ситуации крестьяне юга России оценивали власть Деникина не по его обещаниям, а исходя прежде всего из тягот мобилизаций, реквизиций и повинностей на армию. Хозяйства были разорены, не хватало ни рабочих рук, ни лошадей, поэтому крестьяне в массе своей не хотели ни пополнять части ВСЮР, ни снабжать их. Обычно крестьяне, надеясь с приходом белых избавиться от большевистской продразверстки, встречали их доброжелательно. Но мало кто хотел воевать, и никто не хотел принимать обесценившиеся бумажные деньги в уплату за лошадей, зерно, скот и продовольствие. Поэтому части ВСЮР стали сплошь и рядом прибегать к насильственным мобилизациям и реквизициям. И в результате доброжелательность быстро исчезала и уступала место враждебности.

В условиях инфляции и срыва снабжения насильственные реквизиции быстро вылились в вынужденный грабеж населения. Все попытки Деникина и его штаба бороться с грабежами в армии были тщетны. Грабежи, с одной стороны, разлагали армию, превращая часть офицеров из воинов в мародеров и спекулянтов, с другой - вызывали острейшее недовольство населения, что стало причиной дезертирства мобилизованных крестьян и роста повстанческого движения в тылу. Крестьяне в большинстве были уверены, что большевики будут разбиты и без их помощи, не особо задумываясь о поражении русской Армии и им ещё только предстояло узнать зверство комиссаров, ужас продразвёрсток и голодоморов.

Помимо всего, Деникину так и не удалось найти компромисс с казачьими правительствами. В результате его гражданская власть на территорию казачьих областей практически не распространялась. Самый острый конфликт - с Кубанью - в ноябре был разрешен применением силы и расправой с лидерами "самостийников" (сторонников отделения Кубани от России), что привело к ускоренному разложению кубанских частей.

В отношениях с Антантой Деникин твердо отстаивал интересы России, однако его возможности противостоять своекорыстным действиям Великобритании и Франции на юге России были крайне ограничены. С другой стороны, материальная помощь союзников была крайне недостаточной: части ВСЮР испытывали хроническую нехватку вооружения, боеприпасов, технических средств, обмундирования и снаряжения. Антанта продавала оружие по грабительским ценам и более того используя шантаж в своих политических интересах. В целом можно заявить, что Антанте была невыгодна победа русских, им выгоден был постоянный очаг.

В результате нарастания хозяйственной разрухи, разложения армии, враждебности населения и повстанческого движения в тылу в октябре - ноябре 1919 г. произошел перелом в ходе войны на Южном фронте. Армии и войсковые группы ВСЮР потерпели тяжелые поражения от превосходящих их по численности и вооружённости армий советских Южного и Юго-Восточного фронтов под Орлом, Курском, Киевом, Харьковом, Воронежем. К январю 1920 г. ВСЮР с большими потерями отступили в район Одессы, в Крым и на территорию Дона и Кубани. Офицеры армии и тыловая "общественность" главными виновниками поражений считали начальника штаба главкома ВСЮР генерала И.П. Романовского и "окопавшихся" в Особом совещании кадетов.

В то же время правые силы (монархический генералитет и политические деятели правого толка, как А.В. Кривошеин) активно готовили смещение Деникина с поста главкома ВСЮР, выдвигая в качестве преемника генерала П.Н. Врангеля, командующего Кавказской армией.

К концу 1919 г. критика Врангелем политики и стратегии Деникина привела к острому конфликту между ними. В действиях Врангеля Деникин увидел не просто нарушение военной дисциплины, но и подрыв власти. В феврале 1920 г. он уволил Врангеля с военной службы.

12 - 14 (25 - 27) марта 1920 г. Деникин эвакуировал остатки ВСЮР из Новороссийска в Крым. С горечью убедившись (в том числе и из рапорта командира Добровольческого корпуса генерала А.П. Кутепова), что офицеры добровольческих частей более не доверяют ему, Деникин, разбитый морально, 21 марта (3 апреля) созвал военной совет для выборов нового главкома ВСЮР. Поскольку совет предложил кандидатуру Врангеля, Деникин 22 марта (4 апреля) своим последним приказом назначил его главкомом ВСЮР.

Вечером того же дня миноносец британского военно-морского флота "Emperor of India" вывез его и сопровождающих его лиц, среди которых был генерал Романовский, из Феодосии в Константинополь. С момента отъезда из Крыма он считался гостем британского правительства и находился под покровительством Великобритании. Крайне щепетильный в денежных вопросах, он оказался на чужбине почти без средств. Весь его наличный "капитал" составили: 23 тыс. "царских" (бумажных) руб., несколько сотен "керенок", незначительное количество австрийских крон и турецких лир, монеты 10-копеечного достоинства чеканки 1916 г. на сумму 49 руб. Все это в переводе на твердую валюту равнялось менее 13 ф.ст. А на его иждивении было девять человек: дочь Марина, ее нянька, жена Ксения Васильевна, ее дед и мать со вторым мужем полковником Ивановым, дети генерала Корнилова (дочь Наталья Лавровна и малолетний сын Юрий) и девица Надя Колоколова, отец которой командовал Архангелогородским полком до Деникина и которую после смерти родителей он приютил у себя.

5 апреля, в день приезда в Константинополь, в здании русского посольства был убит генерал Романовский. Получив известие об этом, Деникин впервые в жизни потерял сознание. После панихиды, 6 апреля на дредноуте "Marlborough" его и сопровождавших его лиц британское командование отправило в Англию.

В Лондон "группа Деникина" прибыла поездом из Саутгемптона 17 апреля 1920 г. Лондонские газеты отметили приезд в Деникина почтительными статьями. "Times" посвятила ему следующие строки: "Приезд в Англию генерала Деникина, доблестного, хотя и несчастливого командующего вооруженными силами, которые до конца поддерживали на Юге России союзническое дело, не должен пройти незамеченным для тех, кто признает и ценит его заслуги, а также то, что он пытался осуществить на пользу своей родины и организованной свободы. Без страха и упрека, с рыцарским духом, правдивый и прямой, генерал Деникин - одна из самых благородных фигур, выдвинутых войной. Он ныне ищет убежища среди нас и просит лишь, чтобы ему дали право отдохнуть от трудов в спокойной домашней обстановке Англии…"

Деникин, действительно, хотел одного: поселиться в каком-нибудь провинциальном английском городке подальше от Лондона, чтобы его оставили в покое, и отдохнуть. Из британских государственных деятелей он посетил лишь У. Черчилля, много сделавшего для организации материальной помощи ВСЮР.

Покоя, однако, не было. Во-первых, многие сочувствовавшие ему эмигранты, политики и общественные деятели не желали мириться с его положением частного лица. Во-вторых, хронически отсутствовали средства к существованию.

Лидер кадетов П.Н. Милюков настойчиво убеждал его, что он, Деникин, "есть символ и знамя, которое опускать нельзя", и потому он должен принять на себя российскую власть Колчака, дотошно расспрашивал о ситуации в Крыму и его отношениях с Врангелем. Деникин на это отвечал, что после всего происшедшего не может считать себя главой правительства, является просто частным человеком, не хочет заниматься политикой и желает, чтобы его оставили в покое. "Не мешайте Врангелю, может быть, он что-нибудь сделает, - заявил он. - Я хочу уйти от политики, не вмешивайте меня".

Денежный вопрос стоял гораздо острее. У Деникина буквально ничего не было. Дома он носил свою военную форму, а выходя на улицу, надевал непромокаемый военный дождевик (отсутствие погон позволяло), а голову покрывал приобретенной "по случаю" клетчатой кепкой. Милюков предложил, чтобы хоть как-то на первых порах обеспечить Деникина, переговорить с заведующим выдачей ассигнований из прежних русских государственных сумм, находившихся в заграничных банках в распоряжении российских послов. Деникин заявил, что об этом не может быть и речи, так как деньги казенные, а он - частное лицо.

Отказался он и от предложения англичан поселиться в одном из поместий и жить там совершенно бесплатно. Ему претило принимать "милостыню" даже от "доброй союзницы" Великобритании. В неопубликованном дневнике он записал: "Не понимают нашего положения - отвели помещение в дорогом отеле "Кадоган". Ищем дешевого дома в уединенном месте".

Вскоре относительно дешевое жилье в провинции было найдено, и семья Деникиных переселилась наконец из Лондона сначала в Певенси-Бей, а потом в Истборн (Восточный Суссекс). Тем не менее было решено к осени переехать в Бельгию, где жизнь была дешевле. Однако в августе произошли события, ускорившие отъезд.

В середине августа "Times" опубликовала ноту, отправленную лордом Дж. Керзоном в Москву наркоминделу Г.В. Чичерину еще в начале апреля, которая содержала предложение прекратить военные действия против белых войск генерала Врангеля, закрепившихся в Крыму. В ноте среди прочего говорилось: "Я употребил все свое влияние на генерала Деникина, чтобы уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все свои усилия, чтобы заключить мир между его силами и вашими, обеспечив неприкосновенность всех его соратников, а также население Крыма. Генерал Деникин в конце концов последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю".

Это заявление потрясло Деникина. Буквально накануне "новороссийской катастрофы" его действительно посетил генерал Бридж, член британской военной миссии, с предложением посредничества британского правительства для заключения перемирия с Красной армией, на что он ответил одним словом: "Никогда!"

В редакцию было послано резкое опровержение, и 27 августа оно было опубликовано. "Я глубоко возмущен этим заявлением, - писал Деникин, - и утверждаю: 1) что никакого влияния лорд Керзон оказать на меня не мог, так как я с ним ни в каких отношениях не находился; 2) что предложение (британского военного представителя о перемирии) я категорически отверг и, хотя с потерей материальной части, перевел армию в Крым, где тотчас же приступил к продолжению борьбы; 3) что нота английского правительства о начале мирных переговоров с большевиками была, как известно, вручена уже не мне, а моему преемнику по командованию Вооруженными Силами Юга России генералу Врангелю, отрицательный ответ которого был в свое время опубликован в печати; 4) что мой уход с поста Главнокомандующего был вызван сложными причинами, но никакой связи с политикой лорда Керзона не имел. Как раньше, так и теперь, я считаю неизбежной и необходимой вооруженную борьбу с большевиками до полного их поражения. Иначе не только Россия, но и вся Европа обратится в развалины".

В это же время британское правительство, стремясь установить торговые сношения с Россией, начало в Лондоне переговоры с советской делегацией, что Деникин расценил как подготовку признания большевистского СНК законным правительством России.

Деники только теперь понял, что Антанта уже давно предала Россию и их интересовали только спекулятивные интересы. В результате он посчитал для себя невозможным долее оставаться в Англии и уехал в Бельгию.

В Бельгии Деникины прожили чуть дольше - с августа 1920 г. до мая 1922 г., где сняли небольшой дом с садом в окрестностях Брюсселя. В июне 1922 г. они переехали в Венгрию, где жили сначала близ г. Шопрон, затем в Будапеште и Балатонлелле. В Бельгии и Венгрии Деникин написал самый значительный из своих трудов - "Очерки русской смуты", представляющий собой одновременно воспоминания и исследование по истории революции и Гражданской войны в России.

Весной 1926 г. Деникин с семьей переехал во Францию, где поселился в Париже, центре русской эмиграции. Занимался литературной и общественной деятельностью, пропагандируя "оборонческую" позицию, отрицавшую союз эмигрантов с иностранным государством, которое совершило бы агрессию против России с целью ее завоевания или расчленения.

В середине 30-х гг., когда среди части эмиграции распространились надежды на скорое "освобождение" России армией нацистской Германии, в своих статьях и выступлениях Деникин активно разоблачал захватнические планы Гитлера, называя его "злейшим врагом России и русского народа". Он доказывал необходимость поддержки Красной армии в случае войны, предрекая, что после разгрома Германии она "свергнет коммунистическую власть" в России.

"Не цепляйтесь за призрак интервенции, - писал он, - не верьте в крестовый поход против большевиков, ибо одновременно с подавлением коммунизма в Германии стоит вопрос не о подавлении большевизма в России, а о "восточной программе" Гитлера, который только и мечтает о захвате юга России для немецкой колонизации.

Я признаю злейшими врагами России державы, помышляющие о ее разделе. Считаю всякое иноземное нашествие с захватными целями - бедствием. И отпор врагу со стороны народа русского, Красной армии и эмиграции - их повелительным долгом".

В 1935 г. он передал в Русский заграничный исторический архив в Праге часть своего личного архива, включавшую в себя документы и материалы, которые он использовал при работе над "Очерками русской смуты".

В мае 1940 г. в связи с оккупацией Франции германскими войсками Деникин с женой переехал на атлантическое побережье и поселился в д. Мимизан в окрестностях Бордо (дочь Марина осталась в Париже, и от ее имени соратники Деникина посылали ему продуктовые посылки). На приглашение немецкого командования переехать в Германию и в хороших материальных условиях продолжить историко-литературную работу он ответил отказом.

В июне 1945 г. Деникин возвратился в Париж, а затем, опасаясь, что французские власти выдадут его Советскому Союзу, он выехал из Франции на постоянное жительство в США вместе с женой (дочь Марина осталась жить во Франции). Как гласит семейное предание, когда Деникин спускался по трапу с парохода в Нью-Йорке, в его кармане было 8 долл.

Некоторое время Деникины жили в Нью-Йорке, где он продолжал заниматься литературной деятельностью. Им были написаны мемуары "Путь русского офицера" и книга "Вторая мировая война, Россия и зарубежье" (обе книги закончены не были), а также "Навет на Белое движение" (ответ на работу генерала Н.Н. Головина "Российская контрреволюция").

Не прерывалась и его общественно-политическая деятельность: 11 июня 1946 г. он отправил правительствам Великобритании и США записку-меморандум "Русский вопрос". Анализируя внутреннее положение СССР, он отмечал, что, хотя Советскому правительству третья мировая война и не желательна, мировая революция остается конечной целью коммунизма и правительство Сталина будет стараться "взорвать мир изнутри". При этом он особо подчеркивал: "Если западные демократии, спровоцированные большевизмом, вынуждены были бы дать ему отпор, недопустимо, чтобы противобольшевистская коалиция повторила капитальнейшую ошибку Гитлера, повлекшую разгром Германии. Война должна вестись не против России, а исключительно для свержения большевизма. Нельзя смешивать СССР с Россией, советскую власть с русским народом, палача с жертвой. Если война начнется против России, для ее раздела и балканизации (Украина, Кавказ), или для отторжения русских земель, то русский народ воспримет такую войну опять как войну Отечественную".

7 августа 1947 г., на 75-м году жизни, Деникин скончался от повторного сердечного приступа в госпитале Мичиганского университета (г. Анн Арбор). Последние его слова, обращенные к жене Ксении Васильевне, были: "Вот, не увижу, как Россия спасется".

После отпевания в Успенской церкви он был похоронен с воинскими почестями (как бывший главнокомандующий одной из союзных армий времен Первой мировой войны) сначала на военном кладбище Эвергрин (г. Детройт). 15 декабря 1952 г. останки его были перенесены на русское кладбище Св. Владимира в Джексоне (штат Нью-Джерси).

Книги А.И. Деникина:
· Деникин А.И. Очерки русской смуты.
· Т.1. Крушение власти и армии (Февраль - сентябрь 1917 г.). Вып.1. Париж, 1921; Вып.2. Париж, 1921.
· Т.2. Борьба Генерала Корнилова (Август 1917 г. - апрель 1918 г.). Париж, 1922.
· Т.3. Белое движение и борьба Добровольческой армии (Май - октябрь 1918 г.). Берлин, 1924.
· Т.4. Вооруженные Силы Юга России. Берлин, 1925.
· Т.5. Вооруженные Силы Юга России. Берлин, 1926.
· Деникин А.И. Офицеры. Париж, 1928.
· Деникин А.И. Старая армия. Т.1. Париж, 1929; Т.2. Париж, 1931.
· Деникин А.И. Русский вопрос на Дальнем Востоке. Париж, 1932.
· Деникин А.И. Брест-Литовск. Париж, 1933.
· Деникин А.И. Международное положение России и эмиграция. Париж, 1933.
· Деникин А.И. Кто спас Советскую власть от гибели? Париж, 1937.
· Деникин А.И. Мировые события и русский вопрос. Париж, 1939.
· Деникин А.И. Путь русского офицера. Нью-Йорк, 1953.
"Демократия – это власть подонков" Альфред НОБЕЛЬ

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #5 : 02.11.2011 • 20:26 »

А. И. Деникин


De profundis...




1917–1927 годы… Черные годы, кровью и грязью записанные в книге судеб России.

«Победители» ликуют. В слове, в песне, в музыке, в графике, в пышных зрелищах являют миру свою непритворную радость. Еще бы: ведь десять лет, десять бесконечных лет — непостижимо для них самих — длится уже их властвование над страною.

От края и до края земли разносят они весть о «ликованиях народных»…

«Народ ликует»… Сколько глубокого трагизма в этой фразе.

Распяв плоть, они полонили и души многих. Насилием, муками, страхом, голодом, бесправием, — они заставили не только молчать, но и славословить.

Служитель Бога Вышнего, призывающий к неосуждению богоборческой власти, «радующийся ее радостям и печалящийся ее неудачам»…

Ученый, на развалинах школы, науки, над могилами безвременно ушедших бесстрашных и бескорыстных служителей ее — восхваляющий советские «достижения»…

Писатель и журналист, сменившие вехи, оплевавшие то, что раньше называли «светлым, вечным», и слагающие гимны распутству новой жизни…

Старый боевой офицер, болезненно переживший унижение страны и крушение армии и под конец «познавший — здоровую сущность советской власти»… Не первый раз уж он «ликует». Я помню его хмурое лицо еще в 17-м году на первомайской манифестации, когда он плелся в колонне, над которой реяли уже и большевицкие знамена и плыли звуки интернационала…

И другие: «сотрудники», спецы, нэпманы, «беспартийные»…

И с ними безликие толпы подневольных «граждан» покорно следуют за колесницей «победителей». Пока, до времени…

Не правы те, кто в этой удручающей картине видят только моральное падение. В ней — глубочайшая жизненная драма. Ибо это — пир во время чумы. И нынешние господа положения согнали на него миллионы людей, для которых «октябрьские торжества» — жуткая тризна по близким, безвинно погибшим и погибающим от рук устроителей пира, тризна — на костях и крови.

Страшен вид человека, замученного в подвалах чрезвычайки… Но еще страшнее облик его матери, принужденной по наряду комитета шествовать к «мавзолею» для поклонения останкам… палача.

Может ли быть пытка утонченнее?

«Народное ликование»…

Мне представляется картина:

Тишина. Мрак. Огромная, бездонная могила, наполненная до краев человеческими трупами. Их миллионы. И все еще несут, несут…

Кто они? Не все ли равно, какие политические и социальные грани разделяли их при жизни. Не все ли равно — принадлежали ли они к буржуазии, пролетариату, крестьянству. Братская могила — и одно имя всем:

«Умученный большевиками».

Тишина и мрак. Но эта тишина говорит громче, чем все громкоговорители, нагло прославляющие «советское строительство». Но этот мрак светит ярче, чем все обманчивые праздничные огни веселящейся толпы.

Они взывают к небу и человеческой совести, требуя справедливости и возмездия.

Ведь в этой бездонной русской могиле вместе с окровавленными трупами погребены и молодость, и сила, и талант; погребены невознаградимые культурные ценности страны, ее интеллектуальные и рабочие силы, ее чаяния и надежды.

А вокруг могилы идет дикий шабаш. В безумном хороводе сплелись руками и устроители пира, и те, чьи матери, дети, отцы, родные и близкие лежат в могиле. Их держат цепко — не вырваться. Их лица застыли в штампованном выражении благонамеренности. Их голос молчит или произносит штампованные приветствия. Они не смеют открыть свои душевные муки, не смеют громко помянуть своих мертвых.

В эти дни русской скорби они особенно несчастны.

Мы, живущие под чужим холодным небом, но свободные духом, разделяем их скорбь — нашу скорбь. В эти дни во всех концах мира, куда занесло нас злосчастье, — в храмах и в душах — мы вспоминаем благоговейно всех павших от руки большевицкой.

Вечная им память…

Тихий перезвон колоколов, печальные звуки погребальных песнопений — пусть разнесутся набатом по лицу земли родной — «гудя, негодуя и на бой созывая»…

Верим, Господи, Твоему произволению.




Борьба за Россию.
№ 50. Paris, 5 ноября 1927. С. 1–2
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 293
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #6 : 17.11.2011 • 17:33 »
 
Этапы

  рассказ из книги "Офицеры"

 
1

  Второй день уже без перерыва идет артиллерийская подготовка. Никогда еще такого огня не было. Словно разверзлись бездны и выбросили в мир хаос звуков, сотрясающих воздух и землю. Они — эти звуки — оглушают, давят и держат в тревожном напряжении все живое.
Поле перед австрийскими окопами вспахано, изрыто. Тысячью фонтанов вздымается кверху черная земля, и в тяжелых брызгах ее мелькают обломки бревен, спутанные комья рваной колючей проволоки и временами изуродованные части человеческого тела.
Смерть и разрушение расчищают путь — вперед...
Тысячи глаз, прильнувших к амбразурам, впиваются в знакомые очертания неприятельских окопов — теперь неузнаваемых; словно нащупывают смертоносные гнезда пулеметов.
«Молчат... Не оживут ли?..»
Тысячи сердец бьются часто и томятся великим томлением от долгого, изнуряющего ожидания:
«Скорей бы уж...»
— Поручик Русов... Поручика Русова к батальонному командиру!..
— Ну вот, батенька, готовьтесь. Телефонограмма из штаба дивизии получена: «В 9 часов приказываю войскам дивизии атаковать, и да поможет нам Бог!» Так как вы уж, батенька, не того, не посрамите земли русской...
— Будьте покойны, господин полковник.
Тысячи глаз блестят... Тысячи сердец бьются сильнее... Без четверти... Уж лучше под пули, чем это томительное ожидание... Без пяти минут...
И вдруг сразу, одновременно по всему полю невидимою рукою подняло ввысь стальные бичи, хлеставшие по первой линии неприятельских окопов; подняло и перекинуло вдаль.
— Ур-ра-а!.. — вспыхнуло по фронту и потонуло глухо в урагане звуков, в бушующей стихии разрушения.
... Первая линия занята. Уже тянутся длинные вереницы пленных; идут гуськом, торопясь и кланяясь своим шрапнелям, осыпающим подступы. Рота поручика Русова показалась на гребне бруствера и нырнула в глубокие щели австрийских окопов. Поручик — уже на той стороне, бежит дальше...
— Не задерживаться! Вперед! Окопы осмотрит резерв. Вперед!..
Оглянулся: сильно поредела рота...
Ревет стихия, сыплются кругом шрапнельные пули: австрийцы заградительным огнем стремятся удержать надвигающийся поток.
— Вперед!..
Из-за гребня показался вдруг зеленый навес. Четыре жерла глянули из-под него, четыре темных зева выбросили огненные языки и плеснули смертью почти в упор. Бухнулись люди, словно вросли в почву.
Стоны поползли по земле...
— Вперед!.. Ур-р-а-а!..
Отозвалось всего десятка четыре голосов — надрывным исступленным криком, в котором разряжалось накопившееся напряжение: ожидания страха, надежды... Несколько ручных гранат взметнулось в воздух, упало меж орудий и брызнуло землей и осколками. Что-то лязгнуло, что-то хрустнуло, и через минуту поручик Русов, возбужденный и радостный, с разорванным воротом, размахивая фуражкой, сидел верхом на пушке и кричал:
— Рота, ко мне!..
Стальные бичи свистели выше и хлестали землю все дальше и дальше. Оттуда, с той стороны отзывались уцелевшие орудия — редко и беспорядочно. Вот вспыхнуло белое облачко в небесной синеве над взятой батареей и рассыпалось градом...
...Русов схватился за голову, потерял равновесие и упал. Инстинктивно прижал обеими ладонями глаз: горячая струя крови просачивалась сквозь пальцы и заливала все лицо.
Померкнул свет...

2

  «Протокол общего собрания 1-го батальона N-ro полка. Принимая во внимание несознательность командующего батальоном, капитана Русова, а также, что он 1) до революции был строг с солдатами; 2) отказывается подписывать увольнительные билеты товарищам, которым беспременно нужно домой, и даже вопреки медицине; 3) насчет последнего наступления немцев на полк выражался «трусливое стадо», когда никто не обязан участвовать в империалистической бойне; и 4) вообще за старорежимность — собрание постановило капитана Русова отчислить от должности батальонного и назначить кашеваром во вторую роту.
Председатель собрания, он же
председатель батальонного комитета,
лекарский помощник
Слива».


3

 Солнце — к закату. Так близко, так отчетливо видны контуры Екатеринодара, Черноморский вокзал, маковки соборов... Впереди — длинные ряды большевицких окопов, усеянных густо серыми шинелями и черными пальто. Трещат немолчно ружья и пулеметы. Трижды подымались цепи Добровольцев в атаку и трижды валились опять — подкошенные, поределые — не в силах преодолеть неширокую, отделяющую их от врага полосу смерти. В ближнем овраге набились густо, перемешавшись между собою, живые и мертвые.
— Капитан Русов! К ферме подошла на подкрепление сотня Кубанцев. Примите командование и приведите их к кургану.
— Слушаю.
Приподнялся на локтях; прополз несколько шагов... По близости затрещало — острые иглы обожгли и впились в ногу.
...Пролежал до полной темноты. И только под ее покровом подползли санитары, стащили волоком в придорожную канаву, перевязали и понесли в станицу.
Утром по всей станице разнеслась потрясающая весть; ее передавали шепотом, точно страшную тайну:
— Убит генерал Корнилов... «Что же теперь? Конец всему?!..»
По обозу, по избам, набитым ранеными, ползут зловещие слухи об израсходовании всех патронов, об окружении и сдаче...
Под свернутой в изголовье шинелью рука Русова ощупывает револьвер:
«Не пора ли?..»

4

 Солнце заливает Харьков. Екатеринославская улица и Соборная площадь запружены многотысячными толпами народа. Людьми усеяны балконы, крыши домов, даже деревья... Прокатывается по улицам «ура!», гудит площадь, несется ликующий звон колоколов... Радость на лицах, радость в сердцах.
«Ур-р-а-а!..» «Христос Воскресе!..»
Улыбки и слезы... Зеленью и цветами усыпан путь, по которому идут колонны Добровольцев.
Проходит полк. Впереди — офицер с Георгиевским крестом и знаком терновым; черная повязка на глазу; идет, прихрамывая и опираясь на палку. От толпы отделяется светловолосая девушка, протягивает ему пучок белых лилий. Он подымает руку, чтобы взять цветы, девушка хватает ее, быстро целует и скрывается в толпе...
Офицер в волнении роняет цветы, потом неловко, торопливо подбирает их дрожащими руками...
...Снова раскаты «ур-р-а-аа»... Торжественные звуки многолетия, красный звон, колыхающиеся хоругви и яркое, радостное солнце, заливающее улицы, толпу, войска, играющее веселыми переливами в золотых ризах духовенства, на стали штыков и обнаженных шашек... Светлый праздник...

5

 Бушевал норд-ост; сквозь запертые окна и двери врывался леденящим холодом. В палате сыпно-тифозных тускло горела керосиновая лампа. Тихий шепот, бессвязные речи, буйные крики — жутью наполняли комнату. Смех, стоны, бред... Борьба безумия с разумом, жизни со смертью.
Дежурный санитар у окна тоскливо смотрел на мерцающие огни порта и судов.
«Вот еще один пароход ушел... Когда же нас повезут?..»
— Вперед, за мною!.. Кто растоптал лилии? Почему в крови?.. Не сметь!
На кровати метался больной; сбросил на пол подушку и одеяло; сорвал черную повязку с головы, привстал и — растерзанный, страшный — одним блестящим, воспаленным глазом обводил палату.
Подошел санитар, поправил постель.
— Полковник Русов, успокойтесь!.. Ну, чего, чего... лягте.
— Пустите меня, пустите... Они топчут белые цветы... Не сметь!..

6

 Железная клетка рванула и поплыла плавно вниз, в глубокий колодезь. Спускается ночная смена рабочих — русских, итальянцев, португальцев и еще каких-то — желтолицых... Все — в отрепьях, с предохранительными касками на голове, с грязными платками, обмотанными вокруг шеи; держат в руках тяжелые электрические фонари. Подведенные едкой несмывающейся угольной пылью глаза смотрят понуро; разговаривать не хочется.
На 800 метрах — остановка. Расходятся по галереям. Одна партия пошла дальше, к другому спуску. Идут долго, гуськом узким и длинным лабиринтом, низко пригнувшись и поминутно задевая касками за балки, подпирающие свод. Сверху сыплются холодные капли воды. Где-то ревут насосы, накачивающие воздух, и, когда откроется дверь, отделяющая поперечную галерею, с воем и свистом крутит сквозняк и обжигает холодом.
Вышли в магистральную галерею — здесь несколько шире и выше.
— Attention!..
Бросились к стенам, прижавшись вплотную. С глухим шумом прошел по рельсам, почти задевая людей, поезд вагонеток, груженных углем, запряженный двумя першеронами. Лошади здесь — несчастнее, чем люди... Их пускают в это царство вечной ночи один раз и навсегда. Они живут в подземных конюшнях, слепнут быстро от тьмы и угля и, слепые, работают до смерти. Подымают на поверхность только трупы.
Опять железная клетка и спуск — еще на 300 метров... Новый лабиринт, узкие щели — проходы между двумя пластами блестящего угля, с большим наклоном; по ним, лежа на боку и придерживаясь за продольную планку, люди летят в преисподнюю от тяжести своего веса. Дальше щель суживается еще и только уже плашмя на животе, сдавленный сверху и снизу, цепляясь за выбоины черной скалы, скользишь вниз по гладкой темной доске.
Раньше полковника Русова, ввиду его инвалидности, ставили на работу при вагонетках. Это было значительно легче. Но как-то однажды он не стерпел — ответил резко на дерзкий окрик контрметра. С тех пор, вот уже второй месяц, приходится разрабатывать щель. Целыми часами, лежа на боку, он подрывает киркой крышу своего полутемного гроба. Летят куски, сверкающие в луче фонаря, и с шумом катятся по гладкой железной дорожке далеко вниз в подставленную вагонетку. Мелкие осколки засыпают лицо; тучи едкой пыли наполняют гроб, пробиваются сквозь одежду, забираются во все поры, слепят единственный глаз и несут отраву легким. Жарко невыносимо. Разделся по пояс. Обнаженное тело покрывается потом, густо замешанным с угольной пылью...
Русову сегодня не по себе. Раненая нога ноет нестерпимо. Хотел перемочь себя, менял неоднократно положение, но ничего не вышло. Решил бросить на сегодня работу. Сполз вниз, в галерею, пошел к выходу, спотыкаясь о рельсы, шлепая туфлями по лужам.
Послышался странный гул... Полковник поднял голову и вздрогнул: навстречу ему под уклон летела с грохотом оторвавшаяся от поезда вагонетка.
Бросился в сторону, но зацепился ногой... и упал поперек рельс...

7

 — Присядьте, сестрица, assayez... Ну, вот, благодарю вас. Это ничего, что вы не понимаете меня. Но мне, видите ли, страшно... Не смерти — это пустяки, сколько раз бывал на волоске... Нет. Но такого одиночества... в последние часы. Mes dernieres heures... Non, non— не говорите — я ведь понимаю — с разбитой грудной клеткой долго не протянешь... Жаль, что не говорю по-вашему. Но теперь уже все равно...
— Вы знаете — последнее время немножко тяжело было. Непривычная работа, да притом я ведь, правду сказать, калека... Вот у вас хорошо — заботятся о своих инвалидах — дают им легкую работу, пенсии, устраивают убежища... А у нас, сестрица, кому же? Нет у нас родины... И знаете — вы только не сердитесь — я очень доволен уходом и всем... Но все же вы мне чужие... И такая смертельная гложет тоска, так хочется услышать напоследок родную речь, хочется, чтобы близкая рука закрыла глаза...
— Вы уходите, сестрица? Еще минутку, un moment... Есть у меня друзья, да далеко. И в вашем городе живет один мой приятель, mon ami Petroff — солдат нашего полка. Чудесный человек! Ведь вы его вызвали? Rue de Belgique, quatorze... Да? Ну, вот спасибо. Merci... merci...
— ...А, это вы!.. Дорогой мой, голубчик, как я рад, что застали еще... Поправлюсь? Полноте, не надо, я знаю. Мне трудно уже говорить — задыхаюсь. Дайте мне вашу руку. Так... Рассказывайте же — про себя, про полк, про Россию...
Неслышными шагами вошел санитар и поставил у кровати Русова створчатую ширму. Двое других больных, лежавших в палате — также обреченных, — переглянулись и тяжело вздохнули. Один сказал тихо:
— Счастливец...

8

 В дальней части кладбища, у самой ограды, где тесными, ровными рядами ютятся бедные могилы, вырыта яма, и над ней на досках стоит гроб. Петров волнуется; поминутно поглядывает вдоль дороги к воротам. Все нет... Опоздали, видно, на поезд. А может быть, он сам виноват — не так составил телеграмму...
Могильщики спорили между собою, выражали нетерпение. Один заявил решительно:
— Monsieur, мы больше ждать не можем, у нас есть другая срочная работа.
...Наконец-то!
По каменной дорожке торопливо шла группа людей, прилично и как-то однообразно одетых; все — с усталыми, подведенными глазами. Две русские смены — третья должна была остаться в шахте. С ними — старенький священник.
Окружили гроб, положили цветы, обвитые широкой бело-сине-красной лентой...
— Благословен Бог наш...
Один из углекопов поднял руку... И по чужому кладбищу, над чужими могилами поплыли величавые, волнующие звуки русской скорби...
«...Надгробное рыдание...»
Долго не расходились. Молча, уныло глядели, как ловко, привычными руками вскидывались лопаты и тяжелые комья желтой глины гулко ударяли о крышку гроба.
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Игорь Устинов

  • Полковник генштаба
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: ШоЭ 2011
  • Сообщений: 556
  • Спасибо: 200
ДЕНИКИН А.И.   Кто спас советскую власть от гибели

    В 1917-1920 годах на востоке Европы происходили события грозные и кровавые, решавшие судьбы России и Польши. Одна из страниц этого прошлого, наиболее темная и, может быть, наиболее трагическая по своим результатам, только в последние дни получила окончательное разъяснение. Я разумею роль Польши в противобольшевицкой борьбе армий Юга России, мною некогда предводимых.

     История моих взаимоотношений с маршалом Пилсудским была освещена мною еще в 1926 году в V томе моего труда «Очерки Русской Смуты». Но в Польше, по желанию Пилсудского, на эти темные страницы прошлого до самой его смерти наложен был запрет. Только теперь бывшие сотрудники маршала - генералы Галлер (бывш. начальник Генерального штаба) и Кутшеба (бывш. начальник Отдела оперативных планов) напечатали свои воспоминания, вскрывающие сущность деяния, даже в глубоких сумерках современной политической морали представляющего явление незаурядное. Освещение этого вопроса интересно не только в целях установления исторической правды, но и потому еще, что надвигающиеся события создают конъюнктуру, во многом сходную с той, которая была в 1919-1920 годах.

     С конца 1917 года поднялось Белое движение. Сначала на Юге, потом на Востоке, на Севере и Западе. Весьма разнородное - и социально, и политически - по составу своих участников, оно возникало стихийно, как естественное стремление народного организма к самосохранению, к государственному бытию, как протест против Брест-Литовского мира и распродажи России, как реакция против небывалого угнетения духа, свободы, самодеятельности народа, против физического истребления целых классов. Значение Белого движения не ограничивалось пределами России. В первое критическое время после окончания мировой войны только Белые армии остановили красный поток, угрожавший Европе; только они охранили от затопления западные новообразования и бессильную еще тогда в военном отношении Польшу. Достаточно сказать, что к концу 1918 года, когда рухнул заградительный австро-германский кордон, из 400 тысяч действовавшей советской армии 300 тысяч было сковано Белыми фронтами, и только 100 тысяч развернулось более чем на 1 000 километров, от озера Онежского до Орши на Днепре, против Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши.

     Этим обстоятельством воспользовалась Польша и, встречая слабое сопротивление большевицких войск, продвинула свой фронт до Двины, Березины и Случа. Рядом международных трактатов, заключенных на Версальской конференции в середине 1919 года, установлена была западная граница Польши. Что же касается восточной, то решение этого вопроса без России представляло непреодолимые трудности. И только в начале декабря Верховный Совет определил, наконец, примерно по рубежам бывшей русской Польши, без Гродно и Брест-Литовска. В этих пределах Польше предоставлено было ввести нормальное государственное управление, тогда как дальнейшее расширение на восток ставилось в зависимость от соглашения с Российским Учредительным Собранием. Это решение вызвало в Польше взрыв неудовольствия. В польском сейме и в печати в самой резкой форме раздались требования о присоединении к польскому государству в той или другой форме Литвы, а также о захвате от России большей части Белоруссии, Волыни и Подолии. Эти домогательства имели против себя политику Антанты, Белых правительств и Литвы, и вооруженное противодействие красной армии. К созданию «Великой Польши» за счет России особенно отрицательно отнеслась Англия, и лорд Керзон самым настойчивым образом советовал польскому правительству «удержать свои притязания в разумных пределах, не стремясь поглотить народности, не имеющие с Польшей племенного родства и могущие быть лишь источником слабости и распада».

     К осени 1919 года армии Юга России, наступая на Москву, занимали фронт от Царицына на Воронеж - Орел - Киев - Одессу, прикрывал освобождённый от большевицкой власти район восемнадцати губерний и областей - пространством в 1 миллион кв. километров с населением до 50 миллионов.

     Предпринимая наступление в сторону Киева, я имел в виду огромное значение - в обоюдных интересах - соединения Добровольческой армии с Польской. Это соединение автоматически освобождало бы польские войска восточного фронта и все русские войска Киевской и Новороссийской областей для действия в северном направлении. Я предлагал польскому командованию, чтобы оно продвинуло войска только до верхнего Днепра, в общем направлении на Мозырь. Одна эта диверсия, как видно из схемы, приводила к уничтожению 12-й советской армии, не представляла для поляков никаких трудностей, не требовала никаких чрезмерных жертв и, во всяком случае, стоила бы им неизмеримо меньше крови и разорения, нежели предпринятый впоследствии «Киевский поход» и последовавшее за ним вторжение в Польшу большевицких армий.

     Боевое сотрудничество осенью 1919 года Польской армии с Добровольческой грозило советам разгромом и падением. В этой оценке положения сходятся все три стороны.

     Между тем, начальник Польского государства Пилсудский осенью 1919 года заключил с советами тайное соглашение, в силу которого военные действия на польско-советском фронте временно прекратились.

     История этого соглашения такова.

     В сентябре 1919 года возле Луцка находилась советская миссия «Красного Креста», имевшая официальной целью обмен между Польшей и советами пленных и заложников. Во главе миссии стоял поляк-коммунист Мархлевский, приятель и бывший соучастник Пилсудского по революционной деятельности в России. Штаб Пилсудского поручил некоему подпоручику Бирнбауму войти в контакт с Мархлевским «для разведки об истинных военных целях советов». Это взаимное «осведомление» продолжалось в течение сентября и октября. Но, видимо, советское правительство или плохо понимало, или не совсем доверяло польскому «осведомлению», ибо 3 ноября ген. Пилсудский командировал к Мархлевскому капитана Боэрнера уже с прямым предложением приостановки военных действий и установления демаркационной линии: Новград-Волынск - Олевск - р. Птич - Бобруйск - р. Березина - р. Двина. Боэрнер должен был лишь прочесть Мархлевскому ноту Пилсудского, отнюдь не давая в руки большевикам никаких письменных следов соглашения. Факт соглашения приходилось скрывать и от моей ставки, куда была послана польская миссия для фиктивных переговоров, и от Англии и Франции, оказывавших политическую и материальную помощь Польше - вовсе не в качестве пособницы большевиков и большевизма... С той же целью камуфляжа локальные столкновения мелкими частями должны были продолжаться, а в районе р. Двины, где линии фронтов сходились близко, Пилсудский рекомендовал советам «железнодорожные сообщения производить ночью, так как обстреливание днем не исключено»...

     В сущности, приостановка польского наступления в опаснейшем для советов направлении, имея цель вполне определенную, произошла задолго до 3 ноября.

     Ибо в вербальной ноте Пилсудского, обращенной при посредстве Боэрнера к советам, сказано ясно:
     «Содействие Деникину в его борьбе против большевиков не соответствует польским государственным интересам. Удар на большевиков в направлении на Мозырь несомненно помог бы Деникину и даже мог бы стать решающим моментом его победы. Польша на полесском фронте имела и имеет достаточные силы, чтобы этот удар осуществить. Разве осуществила? Разве обстоятельство это не должно было открыть глаза большевикам?»

     В то же самое время в Таганроге в моей ставке польские военная и экономическая миссии вели фиктивные переговоры с правительством Юга России. В то же самое время начальник военной миссии, бывший генерал русской службы Карницкий - хочу думать бона фидэ - горячо уверял меня, что и начальник государства (Пилсудский) и глава правительства (Падеревский), напутствуя его, «требовали во что бы то ни стало добиться соглашения», считая, что «иначе положение Польши между Германией и Россией грозит чрезвычайными потрясениями». Горячо уверяли меня и таганрогские миссии Антанты, что у Польши никакого соглашения с советами нет, а временное затишье на фронте вызвано техническими условиями... Подобные же заверения делались в Варшаве обеспокоенным представителям Англии и Франции, в частности уполномоченным английского правительства, члену парламента Мак-Киндеру и генералу Бриггсу, ведшим в польской столице переговоры о кооперации Польских Армий с Добровольческими.

     Что же касается советского правительства, то оно с радостью приняло предложение Пилсудского, дав, по его требованию, заверение, что «тайна будет сохранена нерушимо». Сохранялась она советами действительно до 1925 года, когда, по случаю смерти Мархлевского, советская печать поведала миру, какую великую услугу оказал покойный российскому коммунизму. Так шли недели и месяцы. А тем временем 12-я советская армия спокойно дралась против Киевских Добровольческих войск, имея в ближайшем тылу своем польские дивизии.... А тем временем советское командование снимало с польского фронта и перебрасывало на мой десятки тысяч штыков и сабель, решивших участь Вооруженных сил Юга России.

     Только с конца декабря, после падения «белого» Киева, польские войска возобновили военные действия на севере, а на Волынском фронте ген. Листовский стал занимать без боя города, покидаемые отступавшими к Одессе Добровольцами. Об этой трагедии Белых армий и русского народа ген. Галлер с холодной жестокостью говорил:
     «Слишком быстрая ликвидация Деникина не соответствовала нашим интересам. Мы предпочли бы, чтобы его сопротивление продлилось, чтобы он еще некоторое время связывал советские силы. Я докладывал об этой ситуации Верховному вождю (Пилсудскому). Конечно, дело шло не о действительной помощи Деникину, а лишь о продлении его агонии»…

     С этой именно целью предположена была диверсия против советского фронта «после того, как большевики займут Полтаву». Но от мысли этой генералы Пилсудский и Галлер скоро отказались: «мы пришли к убеждению, - пишет Галлер, - что диверсия эта принесла бы нам мало пользы».

     Достойно внимания, что даже в те дни, когда принято было это решение, ген. Пилсудский счел возможным довести до моего сведения о согласии своем на свидание со мной и на помощь нам... весною.

     Это было в январе 1920 года, когда армии Юга отступили уже за Дон. Мы не знали тогда, что вопрос идет только о «продлении нашей агонии», но и помимо того, при создавшихся условиях, обещание помощи «весною» звучало злой иронией.

     Нечего и говорить, что с русской национальной точки зрения «методы», применявшиеся Пилсудским, вызывают глубочайшее возмущение. Но и «мировая совесть», несмотря на хроническую глухоту свою, не может не заклеймить «военную стратагему» покойного маршала Польши.

     Из всего изложенного вполне понятно, почему Пилсудский об этой истории молчал до конца своей жизни и заставлял молчать других. Теперь, когда запрет молчания снят, его соучастники стараются оправдать его и свои деяния.

     Какие же мотивы приводят они?

     Во второй вербальной ноте (начало декабря 1919 года) капитан Боэрнер передавал советскому правительству:
     «В основу политики начальника государства (Пилсудского) положен факт, что он не желает допустить, чтобы российская реакция восторжествовала в России. Поэтому все в этом отношении, что возможно, он будет делать хотя бы вопреки пониманию советской власти. Из этого признания советское правительство давно уже должно было сделать соответственные выводы. Тем более что давно уже реальными фактами Начальник государства доказывал, каковы его намерения».

     Можно только поражаться таким... односторонним заботам Пилсудского о России. А «восторжествование в России» всеразрушающей, заливавшей и заливающей кровью страну, наиболее реакционной из всех когда-либо бывших диктатур - советской - могло быть допущено?

     Нет, не за торжество того или иного режима, не за партийные догматы, не за классовые интересы и не за материальные блага подымались, боролись и гибли вожди Белого движения, а за спасение России. Какой государственный строй приняла бы Россия в случае победы Белых армий в 1919-1920 г., нам знать не дано. Я уверен, однако, что после неизбежной, но кратковременной борьбы разных политических течений, в России установился бы нормальный строй, основанный на началах права, свободы и частной собственности. И уж во всяком случае - не менее демократический, чем тот, который ввел в Польше покойный маршал... Наконец, было ведь совершенно ясно, что не «деникинский», не «колчаковский», не какой-либо иной временный режим поставлен на карту, а судьбы России.

     Во всяком случае, непонятным и непосильным являлось навязывание извне русскому народу его государственного устройства. Тем более непонятным, что сам ген. Пилсудский, порицая активную политику Антанты, направленную против большевиков, в первой вербальной ноте советам заявил, что «Польша не есть и не желает быть жандармом Европы»!..

     Второй мотив оправдания (ген. Кутшеба):
     «По сведениям ген. Пилсудского... Деникин отказался признать полную государственную самостоятельность Польши и ее право голоса в вопросе о будущем тех земель, некогда польских, которые по разделам достались России».

     И потому:
     «Погром советской армии привел бы к утверждению правления Деникина и, в результате, к непризнанию интегральной самостоятельности Польши».

     Такое оправдание, принимая во внимание тогдашнюю международную обстановку, при наличии архивов «белых», английских, французских, при жизни десятков союзных деятелей, бывших посредниками в сношениях между Таганрогом и Варшавой, такое оправдание рассчитано, очевидно, только на полную неосведомленность читателей.

     Мое признание независимости Польши было полным и безоговорочным. Еще до падения Германии, когда Польша находилась в австро-германских тисках, я формировал польскую бригаду полковника Зелинского «на правах союзных войск», с самостоятельной организацией и польским командным языком. Эта бригада, со всей ее материальной частью, при первой же возможности была отправлена мною морем (дек. 1918 г.) на присоединение к польской армии. С начала 1919 года на территории Вооруженных сил Юга находился уполномоченный Польского Национального Комитета, признанного и Антантой, граф Бем-де-Косбан - в качестве представителя Польши; он встречал широкое содействие со стороны моего правительства в отправлении своих официальных функций. Когда же 26 сентября в Таганрог прибыли миссии генерала Карницкого и Иваницкого, они встречены были нами с исключительной торжественностью и сердечностью. На приеме я приветствовал послов Польского государства следующими словами:
     «После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжелых потрясений мировой войны и общей разрухи, два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил. Я от души желаю, чтобы пути наши более не расходились.

     Подымаю бокал за возрождение Польши и за наш будущий кровный союз».

     Тяжелое воспоминание...

     Таким образом, признание нами Польского государства носило не только формальный, но и идейный характер. Но для официальной версии, очевидно, удобнее отрицать эту очевидность, чтобы дать какое-либо оправдание тому непостижимому для непосвященных парадоксу, в силу которого ген. Пилсудский, как свидетельствуют его сотрудники, «сознательно стремился к гибели русских национальных сил» и к поддержке той «красной революции», которая, по его же убеждению, «шла не только с целью опрокинуть Польшу, но и поджечь факелом коммунизма весь мир».

     Наконец, третий мотив - вопрос о восточных границах. Вопрос этот силою вещей не мог в те поры получить окончательное разрешение. Я настаивал на сохранении временной границы впредь до разрешения судеб приграничных земель совместно польской и будущей общероссийской властью - на базе этнографической. Какое же иное решение вопроса могло быть более справедливым и реально выполнимым в тогдашнем хаосе международной и междоусобной борьбы и версальских пререканий, при отсутствии общепризнанной всероссийской власти, при наличии изменчивых фронтов, возникающих и падающих правительств, эфемерных гетманов и атаманов?!

     Но и этот вопрос, как оказывается, был только фикцией. Дело в том, что представитель Польши, ген. Карницкий, в сущности, никогда и не предъявлял мне каких-либо определенных условий относительно польско-русских границ. Очевидно, вопрос этот в такой постановке не играл роли, так как Пилсудский задавался планами иными, более грандиозными. По свидетельству ген. Кутшебы, покойный маршал стремился «к новой организации Востока Европы» - путем полного раздела России и сведения ее территории в «границы, населенные коренным русским элементом»... В частности задолго до вступления в сношения со мною Пилсудский подготовлял «союз» с Петлюрой - союз, который, по словам польского историка Станислава Кутшебы, имел целью отделение Польши от России буфером в виде «враждебного России и тяготеющего к Польше (вассального) государства - Украины - страны плодородной, богатой углем и заграждающей России столь важные для нее пути к Черному морю»... Пилсудский полагал, что «только путем реституции Украины поляки могут обеспечить себя с востока». И что только в том случае «Деникин стал бы союзником нашим, если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов», и в частности «признал бы украинское движение»...

     Пособников в разделе России среди вождей Белого движения не нашлось. И потому в польской главной квартире было решено: «так как официальное строительство Украины выявило бы наше враждебное отношение к Деникину, что для нас невыгодно», то эти планы надлежало скрывать и от Деникина, и от Антанты, и к выполнению их «можно приступить только после падения Деникина». Так гласила инструкция, данная Пилсудским генералу Листовскому, командовавшему Волынским фронтом.

     Никогда, конечно никогда никакая Россия - реакционная или демократическая, республиканская или авторитарная - не допустит отторжения Украины. Нелепый, безосновательный и обостряемый извне спор между Русью Московской и Русью Киевской - есть наш внутренний спор, никого более не касающийся, который будет разрешен нами самими. «Отторжение» в 1920 году оказалось совершенно непосильным для польской армии, даже перед лицом пораженческой советской власти и разбитой красной армии Тухачевского. Поэтому так легко, вслед за сим, по Рижскому договору, и Петлюра, и Украина были брошены поляками на произвол судьбы.

     Просто и ясно.

     Но вот ген. Кутшеба задает вопрос: «Верно ли, что Польша предала украинцев?» И отвечает:
     «Если бы не польско-украинская кровь, пролитая во имя этого дела, если бы не политическая программа 1920 года, быть может, не существовала бы сегодня Украина, как самостоятельная республика»…

     С чувством удивления и... стыда за автора читаешь эти строки. Во-первых, как известно, первоначальная инициатива признания Украины исходила от немцев, а во-вторых... не дай Бог, генерал Кутшеба, чтобы ваша родина стала когда-нибудь такой «самостоятельной республикой», как советская Украина...

     Таким образом, в свете исторической правды «борьба против российской реакции», «высокая историческая задача освобождения украинского народа», «непризнание Деникиным государственной самостоятельности Польши» и проч., и проч. - все это оказывается лишь неудачным камуфляжем безграничного национального эгоизма. Вопрос в те роковые дни сводился исключительно к разрешению страшной по своей простоте и обнаженности дилеммы:
     - Содействовать ли национальному возрождению России или, по крайней мере, не препятствовать ему? Или же способствовать коммунистическому порабощению России и ее разделу?

     Большевизм победил.

     Каковы результаты этой победы не только для России, но и для всего мира - об этом говорить теперь нет надобности. Но было бы непростительным заблуждением считать, что приведенная здесь история закончена. Она продолжается. Мир вновь стоит перед событиями грозными и кровавыми. Большевицкая пропаганда и большевицкое золото разлагают жизнь народов, в том числе и Польши. Русско-польская рана кровоточит по-прежнему. По-прежнему ненависть заглушает голос крови и рассудка. Те планы, которыми задавался в 1919-1920 годах маршал Пилсудский, и тот метод, который он применил тогда не только в отношении Вооруженных сил Юга России, но и в отношении союзных Франции и Англии - как видно из появившихся официозных «воспоминаний» - находят оправдание и одобрение в польских правящих кругах и сегодня. По крайней мере, осуждения им не слышно. Мало того, недавно, по случаю пребывания в Варшаве румынского короля Кароля, официоз министра иностр. дел Бека «Польское политическое агентство» привел слова, обращенные в 1922 г. маршалом Пилсудским к румынскому королю Фердинанду: «От моря Балтийского до моря Черного живет одна и та же нация, хотя и носит различные национальные цвета...»

    И многозначительно добавил: «Польша и Румыния решили строить свои судьбы, согласно их собственной воле и своими собственными силами»...

     Если «программа» и «методы» маршала Пилсудского не подвергаются осуждению и пересмотру, то это обстоятельство, с одной стороны, ставит под большое сомнение ценность современных международных обязательств Польши, и с другой - вызывает призрак новой братоубийственной войны, исключая возможность действительного замирения Востока.

     Предостережения истории, как видно, не идут впрок... Те круги, которые питают надежду на сотрудничество Германии в «восточных планах», могут жестоко обмануться. Данцигский коридор, Поморье, Верхняя Силезия, быть может, часть Познани, это - реальность. Украина же - иллюзия, обманывавшая не раз жестоко и шведов, и поляков, и немцев. Не исключена ведь и такая возможность, что «стратагема маршала Пилсудского» обернется другим концом, что Гитлер в решительный момент использует ее в отношении Польши так, как Пилсудский применял ее некогда в отношении России...

     Итак, «дилемма» поставлена перед Польшей вторично и ждет спешного и теперь уже окончательного решения. Ибо сроки близятся: на востоке происходят знаменательные процессы самопожирания большевизма и пробуждения Национальной России. Никто и ничто не в силах остановить эти процессы.

     В необыкновенно сложной и тревожной конъюнктуре своего внутреннего и международного положения Польша, волею судеб и следствием своей политики, поставлена между молотом и наковальней. И не раз еще, быть может, неповинному польскому народу придется горько пожалеть о том, что в 1919 году вожди его предали Россию.

"Демократия – это власть подонков" Альфред НОБЕЛЬ

Оффлайн White cross

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Re: Деникин - лектор и писатель
« Ответ #8 : 17.11.2011 • 19:21 »
Вот, что нам надо Польше припомнить чтобы не вякали.
«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн Игорь Устинов

  • Полковник генштаба
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: ШоЭ 2011
  • Сообщений: 556
  • Спасибо: 200
    А. И. Деникин. Военный совет. Мой отъезд

     О том, что происходило на Военном совете, я узнал лишь много времени спустя. Я думаю, что тогда и генерал Кутепов, и я не вполне верно оценивали добровольческие настроения.
     Приведу описание этих событий, составленное одним из участников и нашедшее подтверждение со стороны других членов совета{283}:
     «В день совета было назначено в 2 часа дня собрание старших начальников дивизии на квартире у генерала Витковского, на которое должен был приехать в 3 часа генерал Кутепов. На совещании у генерала Витковского было единогласно решено просить генерала Деникина остаться у власти, так как все мы не могли мыслить об ином главнокомандующем. Заявление генерала Кутепова о том, что генерал Деникин твердо решил оставить свой пост, не изменило общего единодушного решения. У всех нас было впечатление, что генерал Деникин пришел к своему решению вследствие какого-то разногласия, интриг и выраженного ему недоверия. Всем нам непонятно было, почему генерал Кутепов не поддерживал нас в нашем решении, но, наоборот, настаивал на том, что наше решение ничего не изменит, так как он знает о твердом решении генерала Деникина. Нам было совершенно непонятно поведение генерала Кутепова, а потому большинство ушло с заседания неприязненно настроенными против него{284}.
     Генерал Кутепов, уезжая с заседания у генерала Витковского, приказал собраться во дворце на назначенный вечером того дня Военный совет на 1? часа раньше, с тем, чтобы устроить перед началом Военного совета предварительное совещание старших начальников Добровольческого корпуса.
     Кстати скажу, что так как в воздухе было тревожно, то решено было принять некоторые меры, которые выразились в следующем: от наших полков и артиллерийской бригады были назначены усиленные патрули, в особенности на улицах, примыкающих ко дворцу. На местах квартирования были назначены дежурные части, которые должны были бодрствовать в полной готовности и имели связных-быстроходов во дворце. У главного входа дворца стояли команды пулеметчиков. Такие же команды были скрытно размещены внутри соседних дворов. Во дворе дворца скрытно размещалась офицерская рота.
     На предварительном совещании под председательством генерала Кутепова все начальники единодушно высказали мысль о недопустимости оставления генералом Деникиным своего поста, настаивали на выражении ему полного доверия и о принятии всех мер, чтобы упросить его не оставлять своего поста. Решено было оказать соответствующее влияние на остальных участников Военного совета, с тем чтобы Военный совет просил бы и даже умолял генерала Деникина не покидать свой пост.
     Генерал Кутепов сидел грустный, как бы подавленный, и неоднократно заявлял о твердом решении генерала Деникина. Привыкнув видеть в генерале Кутепове начальника энергичного, настойчивого и решительного, мы недоумевали его пассивности. Невольно вспомнились слухи о его неладах с генералом Деникиным и о «подкапывании». Это было совершенно неправдоподобно, но тем не менее не было объяснений молчаливому, пассивному, а потому непонятному поведению генерала Кутепова. Никто из нас не понял тогда, как ему было тяжело. Мы не могли понять, что ему действительно было известно твердое и непреклонное решение генерала Деникина, мы не понимали, что генерал Кутепов, всегда честный и прямой, знал, что не может дать нам надежду, и, переживая гораздо острее и глубже все то, что мы переживали, не мог сказать нам ничего иного, как о твердом решении генерала Деникина оставить свой пост{285}.
     Было решено на случай непреклонности генерала Деникина выразить ему полное доверие и просить его самого назначить себе заместителя, признание которого, естественно, будет для всех обязательным.
     Открывая заседание, генерал Драгомиров прочитал приказ главнокомандующего о назначении Военного совета. Затем была произведена поверка присутствующих на заседании и установление их права на участие в нем.
     Сейчас же по окончании поверки генерал Слащов заявил о том, что его корпус находится на фронте, а потому он не мог командировать на заседание всех старших начальников, имеющих право принять участие в нем. Генерал Драгомиров объявил, что это предусмотрено и оговорено в приказе главнокомандующего. Генерал Слащов продолжал настаивать на том, что его корпус не имеет на заседании достаточного числа представителей для выявления желаний и решения корпуса, что это является несправедливостью по отношению к доблестному корпусу, дольше всех отстаивающему последний клок белой русской земли, и прочее. Генерал Драгомиров снова заявил, что он не имеет права изменить приказ главнокомандующего, что для всех частей было назначено справедливое представительство, что число присутствующих от определенного воинского соединения не имеет существенного значения, раз представительство от него все-таки есть, а в частности, касаясь 2-го корпуса, ясно, что его голос в достаточной мере будет сильным в лице командира корпуса и присутствующих от корпуса представителей. Генерал Слащов снова с большим волнением старался доказать невыгодное и обойденное положение его корпуса в то время, как 1-й корпус имеет на заседании обильное наличие своих представителей. Генерал Кутепов заявил, что он согласен сократить число представителей от своего корпуса, если наличие их вызывает такой протест о нарушении справедливости. Генерал Драгомиров снова заявил, что он не видит нарушения справедливости по отношению к какому-нибудь из воинских соединений, изменить приказ главнокомандующего он не смеет и дальнейшее обсуждение вопроса о представительстве на заседании Военного совета он прекращает.
     Вслед за тем генерал Драгомиров объявил, что во исполнение приказа главнокомандующего необходимо избрать ему заместителя. Генерал Слащов первым просил слова и весьма пространно говорил о необходимости установить порядок. Кроме генерала Слащова, говорили, как мне помнится, генерал Махров и Вязьмитинов, заявляя о том, что им хорошо известно о непреклонном решении генерала Деникина уйти от власти. Генерал Слащов говорил несколько раз. Он говорил о недопустимости выборов «нового главнокомандующего», ссылаясь на уподобление Красной армии, после того, как старшие покажут пример «избрания». Горячо, прямолинейно, искренно, честно и хорошо говорил генерал Топорков. Со стороны Добровольческого корпуса до сих пор никто не говорил.
     Генерал Драгомиров приказал раздать бумагу и карандаши для закрытого намечения заместителя главнокомандующему. Тогда капитан 1-го ранга{286} просил слова, начав словами: «Пути Господни неисповедимы», произнес патетическую речь о необходимости исполнить приказ главнокомандующего и назвать имя его заместителя, каковым является, по убеждению чинов Черноморского флота, генерал Врангель. Имя генерала Врангеля было названо официально на заседании совета, но в частных беседах оно уже называлось.
     В это время шло частное обсуждение около генерала Витковского, который после распоряжения генерала Драгомирова раздать бумагу просил через генерала Кутепова слова{287} и энергично и настойчиво заявил о том, что он и чины Дроздовской дивизии находят невозможным для себя принять участие в выборах и категорически от этого отказываются. После слов генерала Витковского сейчас же присоединились к его заявлению начальники Корниловской, Марковской и Алексеевской дивизий и других частей Добровольческого корпуса. Представители от дивизий поддерживали своих начальников тем, что при их заявлении все вставали. Генерал Драгомиров в строгой форме обратил внимание на недопустимость такого заявления, так как оно составляет неисполнение приказа главнокомандующего. Тогда генерал Витковский возразил, что приказы главнокомандующего мы всегда исполняли и исполним и теперь, что мы ему вполне доверяем, и если главнокомандующий решил сложить с себя власть, то мы подчиняемся его решению и его назначению себе заместителя. Но предварительно необходимо выразить главнокомандующему доверие и просить его остаться у власти и немедленно довести до его сведения о таковом постановлении Военного совета. После этих слов кто-то из чинов Добровольческого корпуса крикнул: «В честь его высокопревосходительства главнокомандующего генерала Деникина - ура». Дружное и громкое «ура» долго оглашало здание дворца. После того как оно кончилось и все сели на свои места, генерал Драгомиров снова пытался доказать необходимость выполнить приказ главнокомандующего, который Военным советом не может быть изменен. Тогда генерал Витковский и другие чины Добровольческого корпуса доказывали о необходимости доложить по прямому проводу генералу Деникину о настроении Военного совета, о выражении ему доверия и просьбы остаться у власти. Генерал Драгомиров на все эти доводы возражал и не соглашался с ними.
     Все были изрядно уставши, а потому к нашей просьбе - сделать небольшой перерыв - охотно присоединились многие другие, и, к нашему удовольствию, генерал Драгомиров на это согласился, объявив перерыв. Сейчас же мы (Добровольческий корпус) заняли одну из уединенных и находящихся внизу комнат и решили послать от себя срочную телеграмму генералу Деникину, в которой выразить ему полное доверие и признательность и просить остаться у власти. В занятую нами комнату пришли некоторые начальники, не принадлежавшие к Добровольческому корпусу, но вполне разделявшие наши взгляды. Не помню, кто составлял телеграмму, в общем она была составлена коллективно{288}.
     Телеграмма сейчас же была отправлена на городской телеграф с одним из наших связных с приказанием добиться немедленной ее отправки генералу Деникину. Телеграмма была принята, но своевременно отправлена не была, ибо, как выяснилось позже, провод со Ставкой был занят и было распоряжение генерала Драгомирова никаких телеграмм без его разрешения не передавать.
     По возобновлении заседания Военного совета генерал Драгомиров изъявил согласие послать телеграмму генералу Деникину и просил составить текст ее. На просьбу, обращенную к генералу Драгомирову, переговорить с генералом Деникиным немедленно по прямому проводу с тем, чтобы после этого закончить заседание Военного совета, генерал Драгомиров категорически отказался.
     На другой день заседание долго не начиналось, и мы в недоумении и с разными предположениями ходили по коридорам, заходили и в большой зал заседаний, но постоянно видели двери в комнату старших начальников плотно закрытыми; вход в эту комнату без разрешения генерала Драгомирова не допускался. Неоднократно пытались узнать, когда начнется заседание совета и вообще состоится ли оно. Ответы получались самые расплывчатые и неуверенные. Вызвать генерала Кутепова из комнаты старших начальников не удавалось. Генерала Витковского в эту комнату не пропускали. Сведений об ответе генерала Деникина на посланную ему накануне телеграмму никаких не было. Слагалось впечатление, что Военный совет состоялся из высших начальников, а остальных игнорировали. Полная неизвестность и неопределенность создавшегося положения и отсутствие хотя каких-либо объяснений сильно нервировали и вызывали недовольство генералом Драгомировым, упорство которого на предыдущем заседании породило против него много врагов. Поэтому через некоторое время настроение из нервного превратилось определенно во враждебное против комнаты старших начальников. Но скоро оно было рассеяно неожиданным приходом группы новых офицеров, сопровождавших нескольких английских офицеров. Дневное заседание не было открыто, и ответ генерала Деникина не был объявлен нам. Нам объявили, что прибыла делегация от англичан, что сделанные ими предложения настолько необычайны и важны, что совершенно затемняют остроту переживаемых событий, а потому высшие начальники займутся обсуждением английских предложений, а заседание совета назначено на 8 часов вечера этого же дня.
     Также прошел слух, что приехал в Севастополь генерал Врангель, который будет присутствовать на вечернем заседании Военного совета.
     Когда мы прибыли на это заседание и в ожидании его открытия блуждали по коридорам и комнатам дворца, то через некоторое время заметили присутствие генерала Врангеля, который нервно ходил по коридору около большого зала. Двери в комнату старших начальников по-прежнему были закрыты, и в ней шло заседание. Несколько раз туда приглашали генерала Врангеля, и через короткое время он выходил оттуда еще более взволнованный».
     Как оказалось, генерал Врангель привез с собою в Севастополь английский ультиматум, адресованный мне, но врученный ему 20 марта в Константинополе; в своей ноте великобританское правительство предлагало «оставить неравную борьбу» и при его посредстве вступить в переговоры с советским правительством. В случае отклонения этого предложения Англия «снимала с себя ответственность» и угрожала прекратить какую бы то ни было дальнейшую помощь. По непонятным причинам об этом ультиматуме не было сообщено мне в Феодосию, и я узнал о нем только за границей.
     О происходившем в заседании «малого совета» - старших начальников, до корпусных командиров включительно, генерал Богаевский пишет:
     «У всех было подавленное настроение духа. Почти никто не знал - ни точной обстановки, ни истинных причин ухода генерала Деникина. Неестественной казалась и сама причина нашего сбора, невозможная до сих пор в регулярной армии.
     Кроме того, не было никого, кто мог бы в то время стать преемником генерала Деникина без возражений с чьей бы то ни было стороны. Никаких имен не называли.
     На другой день генерал Драгомиров собрал снова совещание и прочитал ответную телеграмму генерала Деникина, приказывавшего все-таки выборы произвести.
     Несмотря на это, многие протестовали против этого, и нужна была вся твердость и настойчивость генерала Драгомирова, чтобы совещание не приняло форму митинга и прошло спокойно{289}...
     После долгих споров решено было составить два совещания: одно - из старших начальников и другое - из всех остальных. Первое должно было наметить преемника, второе поддержать или отвергнуть выборное лицо.
     Я был в числе старших начальников. Мы заседали в большом угловом кабинете, остальные - в зале.
     Наше совещание затянулось. Все еще спорили и не могли остановиться на чьем-либо имени.
     Из зала, где томились уже несколько часов уставшие и голодные начальники войсковых частей, являлись не раз посланные с запросом, что мы решили?
     Нужно было как-нибудь кончать, откладывать на другой день было уже невозможно: этим неминуемо сразу подрывался бы авторитет будущего главнокомандующего.
     Тогда я выступил с речью, в которой, очертив создавшуюся обстановку и необходимость во что бы то ни стало скорее кончить вопрос, назвал генерала Врангеля как нового главнокомандующего.
     Возражений не последовало, и, как мне показалось тогда, не из симпатий к нему, а просто потому, что нужно же избрать кого-нибудь и кончить тяжкий вопрос. В то время едва ли кто думал о продолжении борьбы с красными вне Крыма: нужно было отсидеться, привести себя в порядок и уходить за границу, если не удастся удержать Крым. Считали, что Врангель с этим справится.
     Пригласили его в наш кабинет (он только что приехал из Константинополя), и здесь председатель сделал ему нечто вроде экзамена: «Како веруеши?» Его ответы в резком, решительном тоне, сводившиеся в общем к тому, что он не мыслит о продолжении серьезной борьбы и будет считать своим долгом, если станет во главе армии, «с честью вывести ее из тяжелого положения», удовлетворили не всех в совещании.
     Генерала Врангеля попросили временно удалиться, чем он, видимо, остался очень недоволен, и снова начали обсуждать его кандидатуру.
     Наконец, решено было остановиться на нем.
     Снова вызвали его, и генерал Драгомиров объявил ему о нашем решении.
     Генерал Врангель принял это внешне спокойно, однако у многих из нас - да, вероятно, и у него - все же были сомнения, утвердит ли генерал Деникин наш выбор. Мы не знали подробностей, но всем было известно, что между ними были дурные отношения и вина в них падала не на генерала Деникина...
     Согласившись на наш выбор, генерал Врангель удивил всех нас своим решительным требованием - дать ему подписку в том, что условием принятия им поста главнокомандующего не будет переход в наступление против большевиков, а только вывод армии с честью из создавшегося тяжелого положения.
     На вопрос наш, зачем эта подписка, генерал Врангель ответил, что он хочет, чтобы все - и прежде всего его родной сын - не упрекнули его в будущем в том, что он не исполнил своего долга.
     Все это было не совсем для нас понятно - такая предусмотрительность, но ввиду настойчивого требования генерала Врангеля - чуть ли не под угрозой отказа от выбора - подписка была дана{290}.
     После этого была послана телеграмма генералу Деникину».
     Заседание «малого совета» закончилось.
     «Наконец, было объявлено нам приглашение занять свои места в зале заседания. Когда все были на своих местах, двери комнаты старших начальников отворились, и из нее вышли генерал Драгомиров, генерал Врангель и другие.
     Генерал Драгомиров прочел текст телеграммы, посланной им накануне генералу Деникину. Многие из нас обратили внимание, что содержание телеграммы было не совсем такое, как читали нам накануне в окончательной форме. Затем генерал Драгомиров прочел ответный приказ на нее генерала Деникина с назначением своим заместителем генерала Врангеля. По прочтении этого приказа генерал Драгомиров провозгласил «ура» в честь главнокомандующего генерала Врангеля»{291}.
     Вечер 22 марта.
     Тягостное прощание с ближайшими моими сотрудниками в Ставке и офицерами конвоя. Потом сошел вниз - в помещение охранной офицерской роты, состоявшей из старых добровольцев, в большинстве израненных в боях; со многими из них меня связывала память о страдных днях первых походов. Они взволнованы, слышатся глухие рыдания... Глубокое волнение охватило и меня; тяжелый ком, подступивший к горлу, мешал говорить. Спрашивают:
     - Почему?
     - Теперь трудно говорить об этом. Когда-нибудь узнаете и поймете...
     Поехали с генералом Романовским в английскую миссию, откуда вместе с Хольмэном на пристань. Почетные караулы и представители иностранных миссий. Краткое прощание. Перешли на английский миноносец. Офицеры, сопровождавшие нас, в том числе бывшие адъютанты генерала Романовского, пошли на другом миноносце - французском, который пришел в Константинополь на 6 часов позже нас.
     Роковая случайность...
     Когда мы вышли в море, была уже ночь. Только яркие огни, усеявшие густо тьму, обозначали еще берег покидаемой русской земли. Тускнеют и гаснут.
     Россия, Родина моя...
     * * *
     В Константинополе на пристани нас встретили военный агент наш генерал Агапеев и английский офицер. Англичанин что-то с тревожным видом докладывает Хольмэну. Последний говорит мне:
     - Ваше превосходительство, пойдем прямо на английский корабль...
     Англичане подозревали. Знали ли наши?
     Я обратился к Агапееву:
     - Вас не стеснит наше пребывание в посольстве... в отношении помещения?
     - Нисколько.
     - А в... политическом отношении?
     - Нет, помилуйте...
     Простились с Хольмэном и поехали в русский посольский дом, обращенный частично в беженское общежитие. Там моя семья.
     Появился дипломатический представитель.
     Выхожу к нему в коридор. Он извиняется, что по тесноте не может нам предоставить помещения. Я оборвал разговор: нам не нужно его гостеприимства...
     Вернувшись в комнату, хотел переговорить с Иваном Павловичем о том, чтобы сейчас же оставить этот негостеприимный кров. Но генерала Романовского не было. Адъютанты не приехали еще, и он сам прошел через анфиладу посольских зал в вестибюль распорядиться относительно автомобиля.
     Раскрылась дверь, и в ней появился бледный как смерть полковник Энгельгардт:
     - Ваше превосходительство, генерал Романовский убит.
     Этот удар доконал меня. Сознание помутнело, и силы оставили меня - первый раз в жизни.
     * * *
     Моральных убийц Романовского я знаю хорошо. Физический убийца, носивший форму русского офицера, скрылся. Не знаю, жив ли он, или правду говорит молва, будто для сокрытия следов преступления его утопили в Босфоре.
     Генерал Хольмэн, потрясенный событием, не могший простить себе, что не оберег Романовского, не настояв на нашем переезде прямо на английский корабль, ввел в посольство английский отряд, чтобы охранить бывшего русского главнокомандующего...
     Судьбе угодно было провести и через это испытание.
     Тогда, впрочем, меня ничто уже не могло волновать. Душа омертвела.
     * * *
     Маленькая комната, почти каморка. В ней - гроб с дорогим прахом. Лицо скорбное и спокойное. «Вечная память!..»
     * * *
     В этот вечер я с семьей и детьми генерала Корнилова перешел на английское госпитальное судно, а на другой день на дредноуте «Мальборо» мы уходили от постылых берегов Босфора, унося в душе неизбывную скорбь.
"Демократия – это власть подонков" Альфред НОБЕЛЬ