Армия в изгнании

[Dageron]

Недавно наткнулся на очень интересную статью, решил поделиться ею с Вами)


Армия в изгнании

Никогда не думал, что моя предыдущая статья «Конец белой России» вызовет столько страстей. Многие читатели упрекали меня в восхвалении белого движения, обижались за выражение «красные орды». Порой мне чудилось, что мы снова перенеслись в 1920 год и стоим друг против друга на Перекопе. Казалось бы, у страны столько других проблем! Животрепещущих. Современных. Адептам левого движения логичнее было бы не на «белогвардейца» Бузину набрасываться, а спросить того же главного коммуниста Симоненко, почему его депутаты разъезжают на джипах вместо тачанок, сменив кожанки на пиджаки от модных кутюрье, а сам он чаще фигурирует в СМИ как герой семейно-строительных скандалов, а не защитник народных масс? Где герой социалистического движения Александр Мороз, цеплявшийся за свою должность партийного вождя, как Брежнев за Мавзолей, пока не уложил в символический саркофаг и себя, и свою партию? Настоящие левые, где вы? А-у! Почему вас не видно на политической палитре и не слышно в политическом эфире?

На фото: Врангель со своими офицерами. Снимок сделан в Югославии в Сплите в мае 1925 г. Сегодня это Хорватия.


По-моему, куда ближе к народу были простые белогвардейские вожди. Деникин, даром, что генерал и выпускник Академии Генштаба, скромно выращивал в эмиграции шампиньоны. Кстати, не прибегая к наемному труду – вспомнив, что папа его был простым крестьянином, дослужившимся до майорского чина. Генерал Шкуро выступал с номерами в цирке, демонстрируя великолепное мастерство конного акробата – плясал на лошади не хуже, чем рубил комиссарские головы в лихих кавалерийских атаках. Офицеры императорской гвардии с громкими княжескими фамилиями Трубецкие и Оболенские – не гнушались трудиться таксистами в Париже. Бывшие полковники, не задирая нос, записывались рядовыми во Французский иностранный легион, чтобы снова воевать, не теряя профессиональных навыков. Многим из них судьба, словно в награду за несговорчивость, послала очень долгую жизнь. Тот же Деникин умер в семьдесят пять, пережив своих победителей – и Ленина, и Троцкого, и расстрелянного Сталиным «красного маршала» Егорова. Потомок запорожцев генерал-лейтенант Науменко – командир Корниловского конного полка и Кубанский войсковой атаман – вообще дотянул до девяноста шести лет! Он умер в Нью-Йорке в 1979 году. Многие белогвардейцы увидели даже Перестройку, как, например, поручик Дроздовской артбригады Сергей Мамонтов, умерший в Каннах в 1987-м на девяностом году жизни. Союзники предложили 150 000 белогвардейцев эмигрировать в Бразилию. Врангель — отказался. Скажите, что лучше: мирно умереть в девяносто в Каннах или в сорок четыре быть расстрелянным прямо в здании Военной коллегии Верховного Суда СССР, подобно бывшему подпоручику лейб-гвардии Семеновского полка и «выдающемуся» советскому маршалу, а заодно «врагу народа» Тухачевскому? Первое, несомненно, приятнее. Тем более что приспособившемуся Тухачевскому до самой смерти приходилось только врать и произносить бессмысленные казенные речи, которые невозможно читать не морщась. А поручик Мамонтов, повоевав в основном на Украине, оставил одни из самых честных и проникновенных мемуаров о гражданской войне «Не судимы будем» («Походы и кони»).  В 1918 году ему было всего двадцать. Тогда, окунувшись в стихию гражданской войны, он попытался договориться с «высшими силами», описав это соглашение уже в старости: «На войне становишься суеверным. Суеверие, по-моему, та же вера, но древняя, языческая. У меня с судьбой установился «договор». Меня не убьют и не ранят, если я не буду делать подлостей и убивать напрасно. Можно было убивать для защиты и при стрельбе из орудий. Это убийством не считалось. Но не расстреливать и не убивать бегущих… Страх, конечно, я испытывал, такова уж человеческая природа. Но когда я вспоминал о «договоре», то мне казалось, что пули перестают цыкать около меня». Скажите, у кого из красных мемуаристов, чьи произведения пронизаны классовой ненавистью, можно прочитать такое? У Буденного? У Жукова? Кроме дежурных фраз о верности партии, вы не найдете в них никакой «философии». Иногда кажется, что подобные произведения могла бы настрочить сенокосилка, присоединенная через секретаршу к пишущей машинке.  А у Мамонтова вы найдете совсем другую картину той эпохи: Красные, упоенные безнаказанностью, доходили до бестиальности, теряли человеческий образ. Мы тоже не были ангелами и часто бывали жестоки. Во всех армиях всегда находятся извращенные типы, были такие и у нас. Но большинство было порядочными людьми. Культурный уровень нашей армии был несравненно выше культурного уровня красной армии. У нас был дух дружбы, не только среди офицеров, но и между офицерами и солдатами. И в этом ничего удивительного не было. Жили мы той же жизнью, делали ту же работу. Дисциплина была добровольная. Не помню дисциплинарных наказаний, за ненадобностью таковых. Никаких сысков и доносов у нас не было. Часть превращалась в семью. В этом была громадная разница между нами и красными. Там господствовал сыск, доносы и чуть что – расстрел. Отношение к нам населения зависело от того, испробовало ли оно власть большевиков. Если большевиков в крае не было или были недолго, то население им симпатизировало, но это ощутимо менялось после долгого пребывания красных. Они наводняли города и деревни пропагандой, грубой и лживой, и потому действенной. Наша же пропаганда почти не существовала».  Странно, но для вооруженных сил Советской России именно Белая армия осталась недостижимым моральным и эстетическим идеалом. Покидающие Крым врангелевцы оказались на свободе. А победители-большевики чувствовали себя словно в плену. В плену партии, комиссаров, ЧК, политотделов, особых отделов, ЧОНов (частей особого назначения) и даже своих жен, до самого распада СССР таскавших в парткомы жалобы на мужей. Так же, как Сталину, тринадцать раз посмотревшему «Дни Турбиных», втайне хотелось быть царем, а не самозванцем-диктатором, так и бесчисленные краскомы (красные командиры) предпочли бы хоть на день почувствовать себя настоящими офицерами – не из-под палки, а по духу. Белые увозили легенду, доказывая, что иногда лучше оказаться побежденным, чем победить недостойным образом. 

На фото: Крейсер «Генерал Корнилов». Он же — бывший «Очаков», на котором восстал в 1905 г. лейтенант Шмидт. На этом корабле Врангель в последний раз обошел Крым осенью 1920 г.


В Советском Союзе вопреки всему стал складываться культ белогвардейцев. Белые казаки Шолохова в «Тихом Доне» почему-то оказывались симпатичнее «правильных» большевиков, вышедших из-под его же пера. Чапаев и Петька превратились в героев анекдотов, а марширующий на пулеметы офицерский строй из того же фильма стал символом самоубийственного героизма. «Хождение по мукам» Алексея Толстого читали не ради описания плана ГОЭЛРО, а ради того, чтобы узнать хоть что-то о Ледовом походе генерала Корнилова. Красная армия шаг за шагом начала «белеть». В 1942 году вернулось слово «офицер». В следующем – погоны. И даже мечты отставников о пенсионных 6 сотках напоминали жажду хоть пародийно оказаться дореволюционным «помещиком». Только с царями не везло. Ни генсек-колхозник Хрущев в соломенной шляпе, ни бровастый бюрократ Брежнев, ни косноязычный ляптан Горбачев, ни даже Андропов в интеллигентских очках и мафиозной шляпе не могли тягаться с портретами самодержцев Романовых в густых эполетах. На фоне Петра Великого Ленин смотрелся как вертлявая мартышка, сбежавшая из зоопарка. И даже Сталин не дотягивал до эстетического совершенства. В мундире генералиссимуса он действительно выглядел царем. Но свита! Расплывшиеся, как бабы, Жданов и Маленков, толстолобый Молотов, топором рубленные наркомы – все это выглядело такой же мещанской пародией на Российскую империю, как нынешняя «юдашкинская» парадная форма напоминает великолепие царской гвардии. 

На фото: Константинополь. Врангель — в шляпе, макинтоше и армейских ботинках.



Генерал Врангель в Константинополе расположился со штабом на яхте с жизнелюбивым названием «Лукулл». Но обстановка на корабле, который носил имя древнеримского полководца, прославившегося пирами, не способствовала благодушию. Это советские газеты могли писать, что Антанта и капиталистический Запад стоят за «черного барона» горой, вынашивая планы нового вторжения в государство победивших рабочих и крестьян. Действительность была прямо противоположной пропагандистским штампам. Правительство белых признавала только Франция. В Великобритании вообще победила точка зрения премьер-министра Ллойд Джорджа, считавшего, что с Лениным в Кремле нужно налаживать нормальные отношения, требуя от него «демократизации» режима и возвращения дореволюционных займов. Помните известный с детства рассказ о посещении английским писателем Гербертом Уэллсом московского логова большевиков? Редкая книжка обходилась без упоминания об ответе Ленина прославленному фантасту: «Приезжайте к нам лет эдак через десять». Уэллс оказался в Кремле неслучайно. Он уже побывал однажды в России в 1914 году, а в 1920-м его отправили туда снова – как большого «специалиста» по русскому вопросу. Встреча с Лениным произошла у него еще в сентябре, когда до исхода белых из Крыма оставалось почти два месяца. Правительство Его Величества, предвидя исход гражданской войны, прощупывало, можно ли идти на контакт с большевиками. Деятель культуры годился для этой цели куда лучше, чем профессиональный дипломат – его встречу с главным врагом мировой буржуазии всегда можно было выдать за личную инициативу. 

На фото: Сплит, май 1925 года. Белой акации цветы эмиграции...


А уже в ноябре англичане и французы – новые хозяева Европы после окончания Первой мировой войны – потребовали у Врангеля распустить армию, не оставляя ему никаких шансов на возвращение в Россию. Начальник штаба французского оккупационного корпуса в Турции полковник Депре сразу же по прибытии белой эскадры в Стамбул попытался командовать ею, минуя Врангеля. 18 ноября он издал приказ, предписывающий отправить 10 тыс.яччеловек на остров Лемнос в Эгейском море и 20 тысяч — на полуостров Галлиполи в Дарданеллах. В тот же день генерал-изгнанник опротестовал этот документ, направив начальнику Депре – генералу Шарпи — письмо: «Прошу Вас приказ в части, касающейся организации Русской Армии, отменить… В противном случае я и назначенные мною генералы не можем нести ответственности за могущие произойти нежелательные явления в русских войсках». За вежливой формулировкой скрывалась неприкрытая угроза – если «союзники» не станут считаться с белыми силами, они поставят Константинополь на дыбы. Боясь открытого конфликта с армией Врангеля, французы отступили. Этот дипломатический успех стал возможным только потому, что белые отступили из Крыма в полном порядке, сохранив организацию и веру в командование. Многие из них еще надеялись вернуться домой и укротить революционное чудище. С этого момента между Врангелем и французами начались переговоры о дальнейшей судьбе армии. 

На фото: Врангель в изгнании. Дама, облокотившаяся на руку, супруга генерала.


Поначалу французы хотели спровадить белых с глаз долой – в Бразилию. Именно это место казалось им наиболее подходящим, чтобы не раздражать победивших большевиков. В умах французского истеблишмента уже зрел план, что в будущем даже красная Россия понадобится, чтобы сдерживать Германию, если та вдруг воскреснет после поражения в мировой войне. Но, чтобы и большевики не задирали нос раньше времени, в качестве противовеса им решили использовать врангелевские войска, пока не распуская их. Одних пугали Бразилией, других – возвращением Врангеля. В общем, ловили Россию на ее извечной европомании, свойственной как дореволюционным петербуржцам, так и нынешним новорусским москвичам, идеал которых: «Наши – в Лондоне». Пока танцевали эти дипломатические менуэты, Франция продолжала выделять деньги на содержание русских беженцев и армии. Но в середине марта 1921 года французы снова вернулись к старой песне, предложив на выбор три варианта: выехать поодиночке в Советскую Россию, оставив надежды на вооруженную борьбу, эмигрировать в Бразилию, искать частного заработка. Врангель ответил, что ни возвращаться на верную смерть в Совдепию, ни ехать «на полную неизвестность» в Южную Америку своим людям он рекомендовать не может. К этому времени примерно половина из 150 тысяч эмигрантов уже рассосалась по Европе, а немногочисленные войска были расквартированы в Галлиполи, который русские называли в шутку «Голое поле», и на Лемносе. Там собралось около 60 тыс. солдат – больше, чем у Врангеля было в Крыму. Но значительную часть из них составляли «мертвые души», так как французы очень скупо выделяли продукты. Командующий белыми вел переговоры с Королевством сербов, хорватов и словенцев (так называлась тогда Югославия) и Болгарией. Обе страны, расшатываемые внутренней коммунистической заразой, были готовы принять эмигрантов с богатым военным опытом и искренней ненавистью к «краснопузой сволочи». Впоследствии именно белогвардейские отряды подавили коммунистический путч в Болгарии. Но пока Врангель не спешил складывать оружие. В феврале 1921 года в Галлиполи на смотре войск он заявил выстроившимся полкам: «Не пройдет и трех месяцев, и я поведу вас в Россию». Он еще верил, что это возможно. Но уже в марте обещания потеряли конкретику: «Как год тому назад, я призываю вас крепко сплотиться вокруг меня, памятуя, что в единении наша сила». Весной Болгария согласилась принять 9 тыс. солдат и офицеров-врангелевцев. Еще 7 тыс. пожелала заполучить Югославия. Оставалось сдыхаться еще главнокомандующего, упорно не спускавшего флаг на «Лукулле». 15 октября яхту Врангеля неожиданно протаранил итальянский пароход «Адрия» — и она мгновенно затонула. Была ли это акция французов или большевистских агентов, осталось тайной. Но неслучайный характер ее очевиден – стойкий генерал мешал всем. Только после этой катастрофы Врангель покинул Константинополь и поселился в Белграде. Там он и умер в 1928 году, не дожив до пятидесяти. Подозревали, что его отравили агенты ГПУ. Вполне вероятно, если учесть, что двумя годами раньше в Париже был убит Симон Петлюра, а через несколько лет чекисты выкрали и убили ближайшего соратника Врангеля генерала Кутепова. Все эти странные смерти пришлись на период после 1926 года, когда в Польше к власти пришел маршал Пилсудский и возникла реальная возможность создания антибольшевистского фронта. Тайну смерти белых вождей до сих пор хранят архивы Лубянки.