Автор Тема: И.П. Романовский - письма к жене  (Прочитано 13846 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 295
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
 
 На протяжени  всех горьких  годов всероссийской "великой смуты" Иван Павлович вел переписку со своей дорогой супругой. Для нас эти письма стали известны благодаря внучкам И.П.  передавших  бумаги  в Архив русской эмиграции в Бюсселе. Спасибо им огромное  ;D
Письма к жене. 1917 год
Иван Павлович Романовский








30 апреля 1917 г. № 40

Дорогая Ленурка, мне бесконечно совестно, что за это всё время я тебе не написал ни одного письма, но вершением является то обстоятельство, что ты всё это время, несомненно, очень занята и, вероятно, без писем не очень скучаешь. Кроме того, имеешь телеграммы обо мне.

Как сложится моя судьба в дальнейшем, не знаю, пока же она складывается так. Каледин должен был ехать в 6-ю армию и просил, чтобы меня туда назначили, об этом распоряжение уже сделали, но я просил не приводить его в исполнение, не будучи уверен в том, что Каледин туда поедет. В конце концов так и вышло. Цурикова оставили в 6-й. Каледину предложили 5-ю вместо Драгомирова, но последний, видимо, желая избавиться от Юрия Данилова, устроил его в 5-ю, и для Каледина армии не осталось, и он уходит в Военный совет, а сюда назначается Корнилов. Но обо мне затеянная история все-таки продолжается. Не знаю, по просьбе Цурикова или самолично, но начальник штаба Румынского фронта ген. Головин возбудил опять ходатайство о моём назначении в 6-ю армию, но я, хотя и не знаю, захочет ли меня Корнилов, от назначения меня отказался и просил меня оставить здесь. В смысле политики здесь не очень хорошо, но зато в других отношениях великолепно; об этом я в другой раз.

Пиши скорее. Целую детей, мамулика, тебя.

     Твой Ваня



2 мая 1917 г. № 41

Милая и дорогая Ленурка, ничего от тебя не имею и не рассчитываю скоро иметь, т.к. послал тебе телеграмму 29-го, но ответа на неё до сего времени не имею и, получила ли ты её, не знаю. И в телеграмме, и в письме я тебе сообщаю, что пока я оставлен в 8-й армии. Говорю «пока», потому что окончательное решение этого вопроса будет зависеть от ген. Корнилова, который сюда назначается командующим армией. Корнилов если возьмёт меня, то я буду очень рад служить с ним, ну а нет, куда-нибудь да назначат.

Дела наши военные не радуют, война, по-видимому, для нас кончена. Здесь одно утешение – это прекрасная штаб-квартира. Черновицы – великолепный городок: чистенький, красивенький, много зелени - словом, жить здесь очень приятно. Ну а что касается апартаментов, занимаемых штабом армии, то об этом можно было только мечтать: у меня 5 хороших светлых комнат с коврами, мягкой мебелью, ванной, клозетом, с кроватью вроде наших. Словом, для полного счастья не хватает только нравственного спокойствия и уверенности в том, что всё происходящее в настоящее время в России может привести к хорошему результату, и затем не хватает тебя. Но ты, конечно, можешь приехать, если только устроишь как следует своих, и если меня, конечно, не погонят отсюда.

Каледин послезавтра уезжает, жалко мне его очень: разумный, твёрдый, просвещённый, а главное честный. Как-то обидно, что такие люди могут сейчас остаться не у дел.

Телеграммы до сих пор от тебя не имею. Сегодня пошлю телеграмму Ляле, чтобы она телеграфировала, что с вами. Да, Ленурка, куда мы придём, неужели вернёмся к старому и подтвердим, что мы действительно навоз для германской культуры? Прямо до слёз обидно. Пиши скорее, как вы устроились. У меня теперь сомнения, что лучше ли в Рязани, чем под Петроградом. Поцелуй мамулика, детишек. Крепко целую. Как только выяснится, что останусь у Корнилова, так я телеграфирую и тогда можно будет думать о поездке сюда.

     Твой Ваня



5 мая 1917 г. № 42

Милая и дорогая Ленурка, наконец, получил твою телеграмму из Рязани и, слава Богу, могу успокоиться, что у вас всё обстоит благополучно и что вы устроились. Теперь можно и деньги вам посылать. Вчера последний раз обедали с Калединым, а сегодня он уезжает. Когда и кто к нам приедет, неизвестно, при теперешних переменах, может быть, это случится нескоро.

Теперь, Ленурка, прости меня за эгоизм, но я все-таки напишу тебе о том, что мне бы очень хотелось повидать тебя здесь. Это возможно, т.к. Каледин, да и другие, живут с жёнами, Стогов жил тоже с женой. Квартира у меня такая, что вполне может вместить не только тебя, но и «поросят» [1]. Но это одна сторона, а другая сторона – это трудность, а может быть и невозможность, оставить одного мамулика с детьми, а второе – это трудность сюда приехать. Плацкарты отменены, а едет масса народу, и ехать сейчас по железной дороге – это целый подвиг. Вот ты это всё обдумай, а если захочешь немедленно приехать, то телеграфируй. Здесь у меня ещё нет достаточно связей, чтобы помочь тебе, но думаю, с помощью Кусонского устрою. К сожалению, его сейчас нет, т.к. он уехал в Киев, получив сведения, что с его отцом очень плохо.

Вот, Ленурка, ты всё это обдумай и черкни мне. Имей в виду, что я, конечно, жажду тебя видеть, но вместе с тем, всегда примирюсь с необходимостью и роптать не буду, если нельзя нам будет свидеться. Теперь с нетерпением буду ждать письма, как вы устроились в Рязани и что из себя представляет Рязань, т.е. похожа <ли> на деревню: много воздуху или совсем нет его. Напиши, как решился вопрос с моими рейтузами, заказанными в Экономическом обществе.

А пока, мой милый дружок, без счёта тебя целую, хотел бы это проделать лично, но буду ждать. Поцелуй маму и детей. Видела ли ты Володю [2]?

     Твой Ваня





8 мая 1917 г. № 43

Милая и дорогая моя Ленурка, скучно без тебя и без писем от тебя. Так бы хотелось повидать тебя, и я с нетерпением жду писульку от тебя, из которой увижу, возможно ли на такой приезд рассчитывать, <и> если возможно, то когда.

Вчера я был в штабе фронта, представлялся Брусилову, познакомился с Духониным и его женой. Между прочим, Духонин мне сказал, что он говорил с Корниловым относительно того, есть ли у него свой кандидат на должность начальника штаба или нет, и Корнилов заявил, что у него никого нет и что против меня он ничего не имеет, так что до известной степени моё положение определилось, и ты, моё сокровище, если хочешь и можешь, можешь ко мне приезжать. Мне только совестно тебя просить, потому что ехать уж очень трудно. Во всяком случае, хлопотать надо начать сейчас же, если хочешь ехать, и записаться в Москве на место в международном вагоне; это, кажется, единственное средство. Что касается от Киева, то тут тебе придётся обратиться к коменданту, чтобы он тебя устроил в штабном вагоне, который едет на Каменец-Подольск, мы об этом ему протелеграфируем. От Каменца приедешь на автомобиле, встречу тебя либо я, <но> вернее, что Кусонский, ну а, в крайнем случае, Пупков. Вот, моя дорогая, все мои соображения. Если решишь ехать и возможно это будет проделать, то чем скорее это сделаешь, тем лучше.

Когда письма начну от тебя получать, я не представляю. Как вы устроились, как себя чувствуют детишки, питаются ли свежим воздухом или этот вопрос слабо стоит? Затем, как вопрос с прочим питанием? Приехала ли Ляля? Я когда здесь был у Наталии Владимировны Духониной, то она жаловалась, что Ляля её совсем забыла. Сейчас приехал Кусонский, который был очень растроган, увидев у Духониной Гришин [3] портрет на столе. Он просит вам всем передать свои приветствия.

Поцелуй маму и детей. Без счёта целую тебя и мечтаю, когда это можно будет в действительности проделать.

     Твой Ваня





14 мая 1917 г. № 44

Милая и дорогая Ленурка, сегодня получил два твоих письма от 2 и 4 мая и был, конечно, очень обрадован этим первым весточкам из далёкой и чужой нам Рязани. К сожалению, моих писем ты ещё не получила, и на жгучий для меня вопрос относительно возможности твоего приезда ответа я не имею. А очень бы хотелось тебя повидать. Быть может, это письмо придёт к 21 мая, в таком случае поздравляю тебя с днём Ангела и желаю всего лучшего.

Относительно поездки я тебе уже писал, что лучше ехать на Каменец, причём от Москвы до Киева запастись местом в международном вагоне, а от Киева просить места у коменданта в штабном вагоне, если ты успеешь меня предупредить, то комендант будет предупреждён. Твоего письма в 6-ю армию мне ещё не переслали, думаю, что перешлют.

Сюда командующим армией, как я тебе уже писал, назначен генерал Корнилов. 11-го он приехал, менять меня пока не хочет, я, конечно, очень рад иметь такого командующего. Настроение у него хорошее и бодрое, ну а это всегда передаётся. Назначению Керенского в.<военным> министром, конечно, все очень рады. Должен он был завтра приехать к нам, но, к сожалению, это не состоялось. Фронта пока, слава Богу, нигде не прорвали. Ты знаешь, между  прочим, что Ал. Петрович [4] назначен начальником гл. штаба и что он мне опять предлагал должность дежурного генерала, но я отказался.

Я думаю, что для Леночки [5] большое счастье, что наши дети приехали. Поздравь Ольгу с днём рождения. Ну, пора спать. Целую тебя крепко-крепко, поцелуй детей и маму. Когда решишь ехать, телеграфируй. Ляле мой привет. Поскорее бы тебя вновь поцеловать.

    Твой Ваня





27 мая 1917 г. № 45

Дорогая Ленурка, взял сейчас книжечку и увидел, что я не писал тебе почти две недели. Не сердись, голубка, всё время был занят разговорами с разными комитетами, которые для меня кончатся, вероятно, печально: придётся уйти, должно быть, из штаба 8-й армии, т.к. с одним из комитетов, с гарнизонным, у меня вышел серьёзный конфликт, они меня обвинили в контрреволюции и требуют моего ухода. Конечно, себя мне не жалко будет, если они добьются этого, ну а обидно в принципе: честному человеку приходится уходить под давлением кучки евреев. Ну да Бог с ними, на всё воля Божия.

Вот, к сожалению, пришлось тебе сегодня телеграфировать, чтобы ты не приезжала, <а> я так мечтал о нашем свидании. Сегодня получил неприятное письмо о падении Иринки. Ко всем происшедшим событиям <вдобавок> это письмо расстроило меня ещё больше. Не дай Бог, если что-нибудь ещё случится. Ну и про себя ты, конечно, пишешь тоже неважно: отчего ты мне не написала, когда и где ты так расшиблась, что до сих пор была больна и не могла делать гимнастику? Как вопрос с Лялиным багажом? Я твоих двух писем не получил.

Ты спрашиваешь моё мнение относительно Керенского. Его назначение я приветствовал, т.к. на мой взгляд, это с наибольшим авторитетом имя и человек смелый и честный. Ну а насколько обаяния его имени хватит для восстановления армии, сказать трудно, т.к. восстановить разрушенную громаду вряд ли возможно одним именем. Ну, будем надеяться, что Россия выйдет из ниспосланного ей испытания окрепшей.

Крепко тебя целую. Поцелуй маму и детишек.

     Твой Ваня





Без даты [6]

Дорогая Ленурка, в Москву не еду и жду тебя с розовым капотом и крахмалеными рубахами для меня. Сегодня получил письмо от всех троих младенцев.

     Твой Ваня





8 июля 1917 г. № 46

Дорогая Ленурка, не желая тебя опять огорчать, пишу коротенькое письмо, т.к. на длинное совсем нет времени. Из газет ты, конечно, знаешь, что наш разгром уже начался. Наше отступление идёт столь стремительно, что готово превратиться в катастрофу.

Скверно, дорогая Ленурка, как-то пахнет концом и скверным концом. Видишь и думаешь: сколько раз какая-нибудь пуля могла отправить на тот свет, ушёл бы с честью, с мечтой, что голову сложил за счастье Родины, а теперь какой-то сумбур и в голове, и на душе.

Ну не буду расстраивать тебя, милая моя. Как ты всех дома нашла? Что дети? Воображаю, как они обрадовались, хотя ещё больше, вероятно, обрадовалась мамулик. Ну, Христос с тобой, моя родная, будь здорова и не забывай своего скверного мужа. Крепко целую, поцелуй детей, маму, Лялю, Тоню.

     Твой Ваня





14 июля 1917 г. № 47

Милая и дорогая моя Ленурка, опять пишу тебе коротенькое письмо, потому что времени нет на длинное. Вчера получил рейтузы, за которые приношу благодарность; получил мамино письмо от 5 июля, а сегодня твоё [7]. Ну, слава Богу, что ты доехала хорошо. Благодаришь ты меня напрасно, это я тебя должен благодарить. Ты уехала, и на душе как-то печально стало, а тут, кроме того, и события такие печальные, из которых не знаю, как и выберемся. С этой стороны? было бы приятно твоё здесь присутствие, всегда хорошо близкого человека около, когда на душе так моркотно, а с другой стороны, так работы много, что, может быть, и лучше, что ты уехала.

Вчера меня Марианна Павловна огорчила, сообщив, что Серёжа8 не согласен квартиру передавать. Как вы и где будете искать, я не представляю. Багаж, по-моему, вы напрасно не брали, на станции больше шансов ему пропасть, чем дома.

Ну, моя родная, крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детишек, маму, Лялю, Тоню. Был у меня на днях Митя Абашев, а сегодня заходил Ковалевский, приехал с какой-то депутацией к Брусилову. Ну, крепко целую.

     Твой И. Романовский





19 июля 1917 г. № 48

Милая и дорогая Ленурка, я уже соскучился без тебя и начинаю опять мечтать, что, может быть, ты, когда поедешь в Петроград, то заедешь ко мне. Как-то особенно почувствовал твоё отсутствие, когда начались неприятности на фронте. Я не люблю жаловаться и когда меня жалеют, но люблю иметь близкого человека около, которому веришь вполне.

Новости ты наши знаешь, что приехали сюда Керенский и Терещенко, устроили совещание, уехали, а через два дня прислали телеграмму об увольнении Брусилова и назначении Корнилова, которого мы завтра и ждём.

Теперь о Петрограде. Чем я больше думаю об этой зиме, тем больше впадаю в смущение. С каждым днём вести относительно довольствия из Петрограда всё хуже и хуже. И вот я думаю, стоит ли вам ехать в Петроград, чтобы морить детей голодом. Что касается Мишки, то, может быть, лучше ему поступить в интернат, по крайней мере, есть будет хорошо, а вам остаться в Рязани или поехать в Могилёв, если меня до тех пор не выгонят или сам не уйду.

Сегодня я получил письмо от Ирины, из которого заключаю, что наши дети довольны принять Абашевских беженцев [9]. Поблагодари её за письмо. Сегодня приехал Кусонский: там, в штабе 8-й армии, новый командующий разогнал весь штаб, так что Кусонский приехал в качестве беженца, а я очень рад был взять его к себе.

Ну, мой дружок, почти два часа, пора спать. Крепко тебя целую, поцелуй детей, маму и всех прочих.

     Твой Ваня





23 июля 1917 г. № 49

Милая и дорогая моя Ленурка, ещё и трёх недель не прошло, как ты уехала, а у меня впечатление, что это давно-давно было, и я уже мечтаю, когда вновь это случится, что мы с тобой вновь увидимся. Это, конечно, эгоистические чувства; а я всё задумываюсь о том, стоит ли вам ехать в Петроград. Все приходящие оттуда вести говорят одно и то же, что есть нечего, а для детей это, пожалуй, самый важный вопрос. При этих условиях, не подумать ли о том, чтобы так или иначе устроить свою мебель, а самим устроиться в Рязани или Могилёве? Я надеюсь, что ты, едучи в Петроград или обратно, заедешь ко мне и, может быть, мы договоримся до чего-нибудь.

Сегодня приехала m-me Лукомская к мужу, и сегодня приехал Корнилов. У нас тут все повеселели, все возлагают на него надежды. Дай Бог, чтобы он оправдал их. Воли? упорства и смелости у него хватит, дай Бог ему и счастья. Я фаталист и сейчас хочу фатум приспособить к светлым надеждам. Ведь недаром же судьба его столько раз сберегала от смерти, чтобы он здесь сорвался. Быть может, ему и написано на роду спасти Россию. Решительности он большой.

Да, быстро всё меняется: Брусилова выкинули, как старую перчатку. Я не принадлежал к числу его поклонников, но при этой выгонке старика жаль стало. А главное, ведь никто не знает, за что и почему его выгнали.

Да, Ленурка, интересную мы эпоху переживаем, но только тяжёлую, а, главное, впереди ещё тяжелее: как эта зима пройдёт и будущая весна, одному Богу известно. Если бы детей не было, можно было бы свистеть, а вот с детьми, когда подумаешь, что, может быть, им голодать придётся, то жутко становится.

Ну, Ленурка, моя драгоценная, крепко тебя целую, а с каким бы удовольствием в действительности расцеловал. Поцелуй детишек, маму, Лялю, Тонечку.

     Твой Ваня





25 июля 1917 г. № 50

Милые и дорогие мои Ленурка и Мишурка, поздравляю вас с днём рождения и желаю всего хорошего. Я всё думаю о предстоящей зиме: где и как вам устраиваться. Ведь в Петрограде с голоду помереть можно, так плохо там с продовольствием. В Рязани, видимо, вы не склонны оставаться, приходится подумывать о Могилёве, но и здесь, вероятно, не просто устроиться. Сегодня я возил Павла Алексеевича к Марковым и встретил их. Они шли искать квартиру и найти, кажется, никак не могут.

Если ты поедешь в Петроград, нельзя ли мне раздобыть крахмальные рубахи. В последних письмах ты ничего не пишешь, когда вы окончательно решили ехать. Мне как бы хотелось тебя повидать на пути туда или обратно. Чем тебя Лёля огорчила? Желудки детские и тут, кажется, у всех неблагополучны.

Ты спрашиваешь, как перемена Брусилова на Корнилова отразится на мне? Да я думаю, никак. Встретились мы с ним как старые приятели; он в первый же вечер пригласил меня чай к себе пить, и его близкие говорят, что он часто вспоминал меня добрым словом. Все вообще очень довольны произведённой сменой.

Ну, Ленурка, пока крепко-крепко тебя целую и с тоской думаю, когда это можно реально проделать, пока я только в воображении рисую мою милую кудрявую головку, розовый капотик и твои горячие поцелуи. Поцелуй детей.

    Твой Ваня





30 июля 1917 г. № 51

Милый и дорогой мой дружок, славная моя Ленурка, месяца ещё не прошло, как ты уехала, а мне кажется, что это было в прошлом году, и страстно хочется тебя опять повидать и расцеловать мою милую, славную женурку.

Сегодня есть в агентских телеграммах, что из Петрограда выселяют всех, кто непричастен к определённому делу, связанному с Петроградом. Значит, и вам нельзя туда ехать. То, что рассказывает Хозиков относительно довольствия в Петрограде, совершенно правильно, т.к. все это подтверждают.

Нужно ли вам при таких условиях ехать в Петроград? Не решить ли окончательно, что надо ехать в Могилёв и в этом смысле вести дело, т.е. поехать в Петроград кому-нибудь одному, чтобы устроить вещи, в Могилёве начать искать квартиру и, найдя таковую, уже сюда везти детей? В отношении Миши решить: если Ляля будет в Петрограде, то просить её взять Мишку, если нет, то отдать его в интернат. Затем, что касается Тонечки, то для неё, кажется, самым выгодным будет Могилёв, т.к. Маруся едет в Смоленск, а здесь можете быть вы, затем Марковы и Мария Владимировна спрашивали, не приедет ли Тонечка сюда.

Что касается меня, то Бог знает, долго ли я останусь. Корнилов, по-видимому, никого выгонять не собирается, ну а долго ли Корнилов и все мы просуществуем, это одному Богу известно. Относительно подоходного налога я не силён, но мне кажется, что военнослужащие, находящиеся на войне, его не платят.

Ну, Ленурка, пока покойной ночи, крепко-крепко тебя целую и мечтаю, когда это можно будет сделать в действительности, а пока «хожу мимо Франции» и с тоской вспоминаю былые дни. Поцелуй маму и детей. Был у меня тут В.О. [10], пришёл он не очень вовремя да ещё с контуженой рукой на привязи, я думаю, не очень ласково я с ним обошёлся.

     Твой Ваня





6 августа 1917 г. № 53

Дорогая моя Ленурка, пишу тебе на Петроград на Лялин адрес, т.к. в Петрограде получил твою телеграмму, что вы 4-го выезжаете. Я полагаю, что выезжаете именно в П. Я в недоумении только, кто выезжает, т.к. предполагал, что выедешь ты одна. В Петрограде я пробыл всего один только день, конечно, себе не принадлежал и потому к Ляле мог заехать только поздно вечером, не застал её, попробовал позвонить к Лебедевым [11], но они, очевидно, с Володей куда-то ушли, так что я уехал, не поговоривши с ней. Я ей написал письмо с вокзала, предназначаемое, собственно, для тебя, в котором, между прочим, предупреждаю тебя, что на этих днях, вероятно, опять приедем в П. и что, может быть, на 12-14 августа поеду с Корниловым в Москву [12]. Теперь выяснилось, что в Москву я не поеду, едет Плющик. По-видимому, и в П. Корнилов не поедет, таким образом, ты в своих действиях являешься более свободной.

На твоё письмо 29 июля я тебе ответил телеграммой с полным одобрением твоих предположений, да ты, конечно, ничего другого и ожидать не могла. Если это осуществится [13], то конечно, будет очень приятно, т.к. и дети будут сыты, и Мишка будет вместе с вами. Одно обидно, что мы с тобой в разлуке, но если жизнь наладится, то я полагаю, что ты на продолжительные сроки будешь в состоянии приезжать. В бытность свою в П. я хотел быть в корпусе, чтобы переговорить относительно Миши, но буквально не имел времени. Вот я не совсем понимаю, куда вы вместите мебель к Ляле, если она останется в П., по этому поводу я тоже хотел переговорить с Мучником [14], но, к сожалению, его не застал. Что касается Стоши [15], то помочь так, как ты просишь, не могу, т.к. Марков уже удрал из Западного фронта.

Ну, дорогой дружок, теперь буду жить ожиданием, когда увижу тебя, по-видимому, это произойдёт скоро. Крепко тебя целую. Поцелуй Лялю.

     Твой Ваня





29 августа 1917 г. № 53

Милая и дорогая моя Ленурка, вчера получил твоё письмо от 25 августа. К стыду своему, должен сказать, что я тебе не написал ни одного письма, но надеюсь, ты меня простишь, приняв во внимание, какое время мы переживаем. Больше всего меня волнует вопрос, что ты очень будешь взволнована за мою судьбу, поэтому моя самая большая просьба быть спокойной и предоставить всё воле Божьей. Как то вы доедете до Сум? По расчётам, вы вчера должны были выехать, а завтра приехать.

Ну, о себе что же тебе сказать? Из газет вы, вероятно, больше знаете, чем я могу сказать. Нечестную партию правительство сыграло с Корниловым. Он как честный человек поверил вполне тому, что ему говорили Савинков и Львов, присланные от Керенского. Высказался сам, а его на другой день сместили с должности Верховного Главнокомандующего и обвинили в желании узурпировать всю власть. Ну, Бог с ними, нечестные пути не приведут их к хорошим результатам. Корнилова, Лукомского и меня, вероятно, ожидают очень неприятные перспективы, но ты знаешь, что я всегда руководствовался лишь указаниями совести, т.к. в данном случае совесть моя чиста и за будущее своё я спокоен. А ваше будущее, к сожалению, меня очень беспокоит; беспокоит больше всего материальная сторона, т.к. очевидно, что содержания моего вы лишитесь. Но повторяю опять, что всё в руках Божиих.

Напиши, как вы доехали, как устроились, как Мише понравился новый корпус [16]. Передай ещё раз тёте Вере мои приветствия и благодарность, что она вас устроила.

Ну, Ленурка, обещай мне, что будешь вести себя хорошо. Пока всего лучшего, моя родная, Христос с тобой. Поцелуй детей и маму.

     Твой Ваня





31 августа 1917 г. № 54

Милая и дорогая моя Ленурка, вчера я получил твою телеграмму из Сум, что вы благополучно доехали. Слава Богу, у меня на душе стало легче, что это путешествие уже совершили. Теперь меня несколько волнует мысль, что ты беспокоишься за меня, и был бы очень рад, если бы ты убедила меня в своём спокойствии. В газетах ты будешь читать всякие ужасы про нас, но ты не придавай этому значения, а помни, что без воли Божией ни один волос с головы человека не упадёт, а ты, как и раньше, можешь быть уверена, что твой муж ничего против совести и чести не сделал и не сделает. Какая судьба ожидает Корнилова и Ставку, ещё неизвестно. Сегодня должен сюда прибыть Алексеев, от него, может быть, узнаем что-либо более определённое.

Смущает меня очень ваше будущее материальное положение, т.к. содержания, вероятно, лишат. И вот сейчас, чтобы увеличить твои ресурсы, я думаю, как распорядиться с лошадью. По настоящим временам, она сейчас стоит, по крайней мере, тысячи две, но покупателя не найдёшь быстро, а на кого оставить, не знаю, т.к. Павлу Алексеевичу, вероятно, тоже не миновать всех тех мытарств, которые предстоят и старшему командному составу.

Как-то вы устроились в Сумах? Дай Бог здоровья тёте Вере за её заботу. Одна надежда на неё, что вы не погибнете, т.к. иначе, без её помощи и без содержания, тебе, конечно, не справиться с «тремя поросятами». Будем надеяться, что это ненадолго.

Ну, пока, Христос с тобой, моя дорогая, крепко целую. Поцелуй детишек и маму.

     Твой Ваня





2 сентября 1917 г. № 55

Милая и дорогая моя Ленурка, нумерую это письмо 55-м, два письма я послал, по-моему, тебе без номера. Ну, моя дорогая, свершилось. Вчера вечером нас арестовали: Корнилова, Лукомского, меня и Плющевского. Плющевского, по-моему, по недоразумению. Пока нас содержат в доме губернатора, где помещался Корнилов и Лукомский, причём мы с Плющевским помещаемся в маленькой комнатушке адъютанта Лукомского. Но, кажется, общественное мнение нашло наше размещение во дворце слишком шикарным, и нас сегодня ночью переводят в гостиницу и подвергнут уже одиночному заключению, <а> пока мы сообщаемся друг с другом и с потусторонним миром. Завтра это прекратится. Лукомский не без основания говорит, что это лучше, что нас постепенно спускают с этапа на этап, т.к. следующая ступень будет уже тюрьма или Петропавловская крепость.

В Могилёве мы, по-видимому, пробудем ещё несколько дней, т.к. следственная комиссия хочет здесь вполне со всем познакомиться и разобраться. Комиссии этой я сам ещё не видел. Сегодня они допрашивали, кажется, местных депутатов Совета рабочих и солдатских депутатов, и сейчас идёт допрос Корнилова. Завтра можно ожидать нашего допроса. Скорее бы. Боюсь я этого изматывания, впервые ведь придётся быть в такой передряге.
 
Вещи все, кроме тех, что беру с собой, я оставлю Кусонскому, а он уже как-нибудь перешлёт тебе. Между прочим, в новом чемодане пачка твоих писем, которые ты сохрани, и там же вместе с письмами лежит квитанция на мои тёплые вещи. Лошадь буду стремиться продать здесь, если же не продам, то постараюсь переслать в Сумы, а ты отдашь Вере Андреевне, я думаю, лошадь в хозяйстве не пропадёт, а лошадь хорошая и притом такая, которая может быть и под седлом, и в упряжь.

Тебя, дорогая Ленурка, прошу быть спокойной, довериться судьбе. Ведь нам не миновать того, что намечено Богом. Если есть благоразумие и совесть в людях, то должны нас выпустить, ну а если нет, то, может быть, лучше погибнуть. Крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детей и маму.

  Твой Ваня

P.S. Пишу на имя мамулика, чтобы не обращать внимания своей фамилией.





5 сентября 1917 г. № 56

Милая и дорогая моя Ленурка, вот уже четвёртые сутки сижу. 2 сентября мы ещё сидели вместе с Плющевским, тогда были заключены в доме, который занимал Верховный Главнокомандующий. В ночь со 2-го на 3-е нас перевели в гост. «Метрополь», это на Днепровском, почти против кинематографа «Чары», и рассадили поодиночке; мой номер между номерами Лукомского и Плющика. Хороший номер, так что пока живём с полным комфортом, питают нас из собрания, но думаю, что это ненадолго, и нас переведут либо в тюрьму, либо перевезут в Петроград. Эти вопросы, кажется, должны решиться приезжающим сегодня Керенским.

По газетам судя, нам, конечно, ничего ждать не приходится, но я совершенно спокоен, и только гнетёт мысль о тебе, что ты теперь переживаешь душевную драму за меня, и затем будущее в смысле материальном темно. И писем от тебя нет; вероятно, наши письма задерживают, я поэтому пишу на имя мамулика, а ты пока можешь писать на имя Кусонского.

Хотелось бы мне, чтобы ты, так же как и я, верила в судьбу и не волновалась. Скучно в одиночестве, но пока был занят: вчера и позавчера писал свои показания, сегодня пишу вот тебе, затем ещё несколько писем напишу, книги пока есть, Павел Алексеевич, у которого служебные ко мне дела ещё остались, заходит.

Вот, кто меня удручил, это Пупков. Его назначили служить сюда в гостиницу <и>, конечно, человек, привязанный к своему барину, с удовольствием бы это исполнил, чтобы быть ближе к своему бывшему барину, а он отказался. Да вот и рассчитывай, три года пожили вместе, думаю, что ничего, кроме добра, он от меня не видел, но сердечной привязанности это не создало. Грустно, но Бог с ними, не будем обольщаться на их счёт. И сейчас сколько ненависти к буржуям, эти страшные истории в Финляндии.

Я всё думаю, неужели мы заслужили эту ненависть. Ведь вот, видит Бог, я всегда любил солдата, да и разве я один; все те, которые сейчас заключены: Деникин, Марков, Плющевский - разве тоже не были привязаны душой к нему? Неужели такая глубокая пропасть между нами и ими? Ведь при этих условиях нет спасения России: они, может быть, и здоровая, но тёмная масса, не могут вести государство без интеллигенции, но ведь и интеллигенция не может идти, не опираясь на народ. Тяжело это всё, Ленурка.

Ну как вы поживаете, мои дорогие, как дети, что мама? Хорошо ли устроились? Крепко тебя целую, моя родная. Христос с тобой. Верь в ту судьбу, которую нам Бог послал. Поцелуй детишек и маму. Привет тёте Вере.

    Твой Ваня





6 сентября 1917 г. № 57

Мой милый друг, дорогая Ленурка, вот и ещё сутки прошли нашего заключения. Может быть, сегодня, так или иначе, решится наша судьба. Вчера вечером приехал Керенский и вчера принимал, и сегодня, кажется, опять принимает доклад чрезвычайной следственной комиссии, которая ведёт следствие.

Я пока чувствую себя хорошо, не успел даже соскучиться очень. Я так давно не читал, что теперь с удовольствием читаю. Читаю сейчас «Милого друга» Мопассана и вспоминаю, конечно, тебя, т.к. это, вероятно, та самая книжонка, которую ты читала и оставила Кусонскому. За книжкой идут представления о тех милых ручках, которые её держали, о тех милых глазках, которые в неё смотрели т.д. Словом, я чувствую себя недурно и благодарю Бога, что он послал такую спокойную и примитивную натуру, живущую настоящим днём и не задумывающуюся о завтрашнем дне, который может сулить всякие неприятности. А может быть, это вера в судьбу, которой всё равно не миновать.

Одна тяжёлая сторона во всей этой истории – это неизвестность вашего будущего. Трудно вам будет жить, не имея денег, и, дорогая Ленурка, надо теперь же начать приучать себя к сокращению. Я знаю, что ты никогда ничего лишнего на себя не тратила, но теперь придётся задуматься, как весь домашний обиход сократить. Между прочим, я недавно получил письмо от Алексея Петровича [17], он просит сообщить адрес француженки, которая ходила к вам в Петрограде, очевидно, С. А., если вернётся в Петроград, хочет взять её к Шурику.

 Печально очень, что со дня ареста я не имею ни одного письма. Очевидно, письма наши задерживаются, мне плохо представляется, чтобы за это время ты ни одного письма мне не написала. Сейчас заходил Кусонский, говорит, что пока всё идёт хорошо. Ты, мой дружок, не волнуйся и верь в нашу судьбу.

Как вы живёте в Сумах, что детишки, как Мишка сживается с новым корпусом? Крепко тебя, мою родную, целую. Поцелуй детей, маму. Христос с тобой.

     Твой Ваня





7 сентября 1917 г. № 58

Милая и родная моя Ленурка, вот и ещё сутки прошли, как мы томимся в узнице, но пока, как я тебе писал, в этом ничего неприятного нет, за эти дни я отдохнул, отоспался. Единственно скверно, что я не имею писем ни от тебя и ни от кого вообще.

Позавчера у меня был Юрий [18], он опять вызван на своё прежнее место. Вещи все, которые мне в данное время не нужны, я просил его взять к себе и пока поберечь. Там у него будет два чемодана, ключи от которых Павел Алексеевич передал Софии Александровне [19], кровать и шашка. Вот, кажется, и всё. Вопрос с лошадью несколько сложнее. Ты бы спросила Веру Андреевну, не возьмёт она её себе. Лошадь хорошая. Тогда бы я попросил Юрия переправить её в Сумы или в Гуты.

Керенский пока здесь, но как распорядится с нами, ещё неизвестно. Кажется, решено поменьше шуму делать. Деникина, Маркова и Орлова, кажется, привезут сюда. Сейчас видел Марью Владимировну, она пришла к мужу. Говорит, что Марианна Павловна очень волнуется и плохо ведёт себя. Я говорю, что ты у меня более спокойная, но в душе не уверен. А главное, хоть бы строчка от вас.

Только что пришёл П.А. и сообщил, что нас переводят из Могилёва, но куда, вопрос ещё не решён. Должны перевести в один из ближайших пунктов, вроде Орши, Рогачёва, Рославля. Теперь начнутся мытарства.

Я сейчас читаю Тьера и думаю, как много общих картин, не дай только Бог, чтобы кровь так полилась, как тогда лилась.

Как то вы поживаете? Бедняга Плющик узнал о переезде и разволновался, но, может быть, его отпустят до переезда. Ну, мой дружок, пока до свидания. Надо письмо отдать П.А. Христос с тобой. Поцелуй детей. Крепко тебя целую и маму.

     Твой Ваня





9 сентября 1917 г. № 59

Родная моя Ленурка, ещё день заключения и, что хуже, ещё день без вестей от вас. Тюремщики нового режима, вероятно, хуже тюремщиков старого: прежде цензуровали, но письма отдавали, а теперь, видно, просто уничтожают. Новости у нас следующие: в ночь с 11 на 12 нас перевезут из Гомеля в ст. <станицу> Быхов – это городок в 45 вёрстах от Могилёва по пути к Гомелю. Поместят нас там в женской гимназии. Помещение, кажется, недурное. Софья Михайловна Лукомская там была, искала для себя помещение, вполне одобряет наше помещение. Самое приятное – это что там имеется сад и, значит, будем гулять. Для себя С.М. тоже, говорит, нашла вполне подходящее помещение.

Завтра должны к нам привезти, если следственной комиссии удастся вызволить, Деникина с Марковым и Орловым. Плющика, как я писал, слава Богу, выпустили.

Да, Ленурка, всё было бы хорошо, если бы письма от тебя были, а то нет и нет. Эти тюремщики революционной демократии, очевидно, учитывают, чем больнее можно нас прищемить. Вчера послал Вере Андреевне телеграмму, чтобы она передала тебе просьбу телеграфировать о себе.

Ну вот, кажется, все мои новости. Как вы поживаете и как вам живётся в Сумах? Мне теперь остаётся жить воспоминаниями, что я и делаю. Конечно, в этих воспоминаниях главным действующим лицом являешься ты. Повторятся ли все те моменты счастливых дней минувших? Вероятно, нет. Уж молоды не будем. Теперь я начинаю сожалеть, что тогда я не был достаточно молод. Четырнадцать лет назад столько ярких мгновений прошло так незаметно. Ну, не стоит себя раздражать картинами того, что уже не вернётся.

Пока до свидания, милая Ленурка. Поцелуй маму и детишек. Крепко тебя, мою милую, целую. Христос с Тобой, моя родная.

     Твой Ваня





9 ноября 1917 г.

Дорогая Ленурка, посылаю тебе 200 руб. Ехать тебе надо, потому что события идут с головокружительной быстротой и такого случая может тебе не представится. Тебе С.Л., вероятно, сообщил, что я тоже намечен к выпуску, но состоится ли это, не знаю. Не переговоришь ли ты с Букато, не даст ли он в случае, если мне понадобится, вестового какого-нибудь или, может быть, он разрешит оставить чемодан на его попечение. Орлов спрашивает, возьмёшь ли ты его чемодан? В получении денег дай расписку. Крепко тебя целую. Китель мой завтра принеси.

     Твой Ваня
 




12 ноября 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, вот прошёл вчерашний день, первый без тебя, и было так скучно-скучно, но я думаю, привыкну. К сожалению, погода не содействует весёлому настроению: темно, тучи по небу ходят, и ветер завывает чисто по-осеннему, и хочется только спать. Ты, бедная, долго сидела на станции, по приехавшим сюда офицерам я мог заключить, что ты выехала не раньше семи часов. Сегодня, я думаю, что ты уже дома и Иринкино рождение справляешь вместе с детьми. Вот-то радость для них!

Вчера вернулся из Петрограда сын Эльснера и привёз освобождение отцу, Михаилу Ивановичу [20] и Будиловичу [21]. Они моментально испарились, и без них, естественно, стало ещё скучнее, ещё печальнее, но я рад за них: старик Эльснер совершенно изнервничался последние дни, ожидая освобождения.

Вести из Петрограда и с фронта очень скверные. Вожди большевиков, осознав свой провал, обдумывают свой побег, но, к сожалению, успели уже нагадить в достаточной мере. На фронте начинается голод, и со дня на день надо ожидать голодных бунтов. Ввиду провала большевиков, наше здесь сидение опять откладывается на неопределённое время. Единственная женщина здесь осталась Ксения Васильевна.

Напиши, как ты доехала и как нашла всё дома, как поживают детишки и мамулик, вернулась ли тётя Вера? Ну, пока желаю тебе всего лучшего. Поцелуй детишек, маму. Привет Вере Андреевне. Христос с тобой.

     Твой Ваня





14 ноября 1917 г.

Милая и дорогая Ленурка, вчера получил телеграмму, что ты благополучно доехала. Спасибо, милая, что не забыла прислать, теперь я буду чувствовать себя в известной мере спокойным. Теперь буду ждать писем; маминых пока не получал. Сегодня был Бей-Муред, говорит, нет писем. Сегодня и Ксения Васильевна уехала. Вчера отпустили Кислякова и Пронина, так что нас совсем мало осталось. Слава Богу, этот отъезд не был такой грустный, как предыдущий, т.к. и вчера, и сегодня дивная погода, ну а когда на небе солнышко, то и на душе веселее, и гулять можно. И вчера, и сегодня я гулял по два часа, что уже сравнительно давно не делал. Кисляков последние дни был грустен и уехал без особых восторгов; я ожидал, что он больше будет рад.

Новостей у нас никаких. Александр Сергеевич получил телеграмму, что дочь его вышла замуж, свадьба была в Киеве. Софья Михайловна на свадьбе, кажется, не была. Сегодня Ал. Серг. жарил сало, но это было далеко не так вкусно и весело, как бывало раньше.

Наезжают к нам понемногу из Могилёва, новости привозят все неважные. Власти нет, и мало надежды, что она когда-нибудь будет. Пр. Крыленко ездит по фронту, его хотя и не признают, как говорят, но, тем не менее, всюду пропускают, в Могилёве все ждут его приезда и волнуются, конечно.

Ну а как у вас дела, как ты доехала, в каком классе ехала и хорошо ли? Как нашла детей и как у тёти Веры дела: не пострадал ли московский дом [22], как в имениях - не отразились ли декреты о передаче всей земли земельным комитетам; говорила ли ты по вопросу, о котором в своё время писала.

Милая моя Ленурка, скучно без тебя, а с другой стороны, обстановка такова, что ни за один день нельзя поручиться. Хотя мне думается, что только в начале декабря выяснится обстановка и вырисуется что-либо реальное. Посылаю тебе письмо Марьи Владимировны, сам Плющик тоже пишет грустное письмо. Как его адрес, напиши. Ну, Христос с тобой. Крепко целую тебя, детишек и мамулика. Привет В.А. и Тоне.

     Твой Ваня





17 ноября 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, сегодня получил первое письмо от 13 ноября, писем маминых к тебе мне не приносили. Спасибо тебе, родная моя, за письмо. Письмо это, признаюсь, подрасстроило меня. Расстроило известие о том, что все дамы [23] с семьями едут в Сумы и будут жить всю зиму в доме с вами; при этих условиях ваше проживание в доме, несомненно, их стеснит, вы явитесь неприятными, стеснительными приживальщиками. Если можно было думать, что для одной тёти вы не только не в тягость, а, может быть, даже утешение, то теперь условия сильно изменились, и в неприятную для вас сторону, а я, к сожалению, ничем не могу помочь, и эта мысль меня угнетает.

Ленка, какая же ты глупая, что пошла на вокзал пешком и не взяла с собой солдата, чтобы донёс тебе чемоданчик. Я думаю, тебе и Букато бы дал, и могла к нам позвонить, я бы попросил георгиевцев, и они дали бы тебе своего солдата. Что же это с Иринкой, что она так плохо выглядит, что доктор у неё находит и показывали её <ему>?

Мы здесь живём по-прежнему, как и при тебе, но, конечно, стало скучнее, т.к. народу меньше, да и отношения у нас с К.<Корниловым> несколько натянулись. У него шило сидит, а мы вчетвером ему дружную оппозицию составляем, он, естественно, недоволен нами, а мы им. Известия получаем из П. тоже неважные, так что как всё разрешится, Бог знает, будем надеяться на Него. Но надо признаться, что когда такая печальная общая политическая конъюнктура, когда неважны семейные и денежные дела, и когда погода скверная, и тебя около нет, то скверно становится на душе.

Ну, Христос с тобой, моя родная, поцелуй мамулика, детишек. Привет тёте Вере, Тонечке и Ване. Между прочим, я, может быть, лошадь на этих днях пришлю, ты подготовь почву. Лошадь будет с седлом, со всей амуницией, с попоной, с недоуздком. Ну, пока всего хорошего. Кланяйся Ряснянской [24].

     Твой Ваня

Говорила ли ты что-либо с Ваней?





23 ноября 1917 г.

Милая и дорогая Ленурка, доехали мы благополучно [25]. Вести, ожидавшиеся нами, мы действительно получили 21 утром, но на них никто не реагировал. Сейчас другие интересы и этим вопросом занимаются мало. От С.Н. получил посылку, спасибо тебе, милая, за неё, и поблагодари тётю и Ваню за неё.

Положение здесь пока неопределённое, и, очевидно, придётся пробираться дальше. Неопределённость этого вопроса угнетает меня в смысле получения вещей и переписки. Обидно покупать вещи, которые есть и не можешь получить. Если будет какая-либо оказия, дорогая моя, получить вещи из Петрограда – там два моих чемодана у Ляли и шашка, затем папаха – ты привези к себе. Затем мне очень нужен будет френч, который ты увезла с собой, если представится случай прислать его раньше, то ты это сделай. Адрес свой сообщу, как только где-либо прочно обоснуюсь. Не удивись, если получишь телеграмму с приглашением от Мар. Ип., возможно, что я к ней заеду. Старшая наша пара только что подъехала.

Ну как вы все поживаете, долго ли ты продолжала волноваться, я ужасно себя бранил, что решил тебя так волновать. Ну, пока до свидания, мой дружок, Христос с тобой, крепко тебя целую, скоро надеюсь поцеловать лично. Поцелуй детей, маму. Привет всем.

     Твой Ваня

P.S. Извиняюсь, что я стащил мыло, и полотенце, и карту железнодорожную.





26 ноября 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, все мои компаньоны разъехались, я собирался уехать тоже с ними, но в последний момент ко мне пристали, чтобы я тут остался, и я, полагая, что уехать всегда успею, остался, т.к. мне представляется, что в случае приезда мужа Т. Вл. я могу быть небесполезным. Уехать я собирался с А.И. и С.Л., и последний остался очень недоволен моей здесь задержкой, хотя с моей точки зрения, для них удобнее без меня, но, вероятно, тут действует стадность: «На миру и смерть красна!» Мне обидно было с ними разлучаться, но я повторяю, что уехать всегда успею, тем более что они поехали на перспективы совершенно неизвестные.

А.И., кажется, собирается воспользоваться предстоящими днями и произвести акт бракосочетания. Ну, давай ему Бог, вот на свадьбе его я не прочь был бы быть, т.к. я думаю, что для него каждый близкий человек в этот момент должен быть дорог. Мар.П. и Кс.В. пока здесь, В.Е. тоже. Живут в очень тяжёлых условиях, за две комнатки холодных и маленьких платят 200 руб. Тесно, готовить неудобно, Вера [26] всё время ворчит, С.Л. всё время, благодаря этому, был злой, как чёрт, - словом, картина беженцев. Я был у Р. <Ряснянского С.Н.>, взял посылку, которую ты мне отправила, и отвёз им, чем доставил большое удовольствие, особенно фруктами, которые правда очень вкусны. Я поместился, или вернее, меня поместили «прямо великолепно»: будуарчик у пары супругов [27], интеллигентных, симпатичных и достаточно богатых, ухаживают вовсю.

Купил себе статский костюм, и это удовольствие, дорогая Ленурка, мне стоило 700 руб. без пальто и, конечно, всё это далеко не первосортное, но на вид в статском, говорят, я достаточно приличен. Что касается вопроса, который тебя, вероятно, очень интересует, относительно нашего свидания, пока положение неопределённое, я думаю, тебе не стоит ездить. Как определится, я телеграфирую на имя тёти, что можешь приезжать. Это, конечно, не значит, что ты должна обязательно ехать, но будет значить, что препятствий к такому решению нет. Я думаю, что положение выяснится дней через 7-10. Пиши мне пока по следующему адресу: Кавказская улица, д. № 60. Полковнику Владимиру Ильичу Сидорину для И.П. В случае если можно будет приехать и захочешь это сделать до того времени, я тебе ничего не сообщу, ты и приехать можешь к Сидорину, а он уже тебя соответственно направит. Затем, если тебе нужны деньги, то черкни, я тебе пришлю, много не могу, но рублей 500 смогу прислать.

Пришла ли лошадь и мои вещи? Было бы лестно их получить, но как это сделать, не знаю, если ты поедешь, то везти будет трудно столько вещей. Правда, мне пока многого не нужно. Спальный мешок не нужен, подушка, одеяла и постельное бельё тоже пока не нужны, но бельё носильное, затем несессер, чемодан или портплед очень нужны, но этот вопрос мы ещё как-нибудь обсудим. Рейтузы, шинель, френч и сапоги – это будет зависеть от того, можно ли будет появиться в воен. форме или лучше ходить в статском.

Получила ли ты первое моё письмо отсюда от 24 ноября? Я тебя прошу, когда ты получишь это письмо, протелеграфируй на Сидорина, что вы здоровы и письма получаете. Это меня успокоит, что ты письма получаешь.

Ну как ты поживаешь, моя голубка, как дети и мамулик, как дела у В.А., всё ли у них благополучно? Храни тебя Бог, моя дорогая, крепко целую. Поцелуй детишек и мамулика.

     Твой Ваня

P.S. Между прочим, сообщи, прислал ли Букатый книги, я их там бросил, а, между прочим, там книги Трубецкого [28].





29 ноября 1917 г.

Милая и дорогая Ленурка,  пишу тебе отсюда третье письмо, но не уверен, что они до тебя доходят, т.к. под Ростовом идут бои и этот нормальный путь движения корреспонденции закрыт. Во втором письме я тебе писал, чтобы ты писала письма на имя полковника Владимира Ильича Сидорина для И.П., а он будет их мне пересылать. Адрес его: ул. Кавказская, д.60. Также просил тебя в том же письме, что когда ты получишь письмо, чтобы ты телеграфировала о благополучии и получении письма тоже на имя Сидорина.

Приехал Сер. Ник., просил от твоего имени, чтобы я протелеграфировал, но я этого не стал делать, т.к. мною была послана телеграмма срочная 24-го, т.е. в день его отъезда. Наши все разъехались, остался я один, папа [29] ещё не приезжал. Настроение здесь ввиду событий, происходящих под Ростовом, крайне тревожное: Ленин объявил войну Каледину, как поведут себя казаки, Бог знает. Здесь много приезжих, в них во всех проявляется обычная славянская черта разбиваться на партии и вести борьбу между собой. Но всех этих приезжих положение вполне зависит от той позиции, которую займут казаки, а они вообще предпочитают нейтральные позиции.

Сегодня заходил к М.И. [30] и видел его супругу. Вполне с тобой согласен, на редкость неприятное лицо, но дама, вероятно, умная и самостоятельная. Сегодня думаю пройти к Мар. Павл.

Как ты, мой дружок, поживаешь, как детишки? Не находишь ты, что слишком осторожно со мной обошлась? Крепко тебя целую, мою родную, поцелуй детишек, мамулика, тётю Веру, Ваню. Пришли ли лошадь и вещи? Христос с тобой.

     Твой Ваня





30 ноября 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, зашёл к Роженко, встретил nам Сергея Николаевича, он сообщил мне, что у него сегодня оказия в Сумы, вот я и решил тебе черкнуть. Я тебе уже написал три письма, из которых, если ты их получила, ты должна знать, что я доехал благополучно и что устроился великолепно в тихом семействе, состоящем из пары супругов, ухаживающих за мной вовсю. Принимая во внимание, что супруги имеют хорошие средства, очень хорошо едят, имеют превосходную квартиру со всеми удобствами, ты можешь понять моё благополучие. Совестно только, что денег не берут, приходится отыгрываться подарками, но это всё-таки не очень удобно.

Сер. Леон., Ант. Ив. и Ал. Сер., оставшись недовольны здешним климатом, уехали, дамы первых двух помещаются здесь и ждут выезда.

Ленурка, эта самая оказия, которая привезёт письмо, может быть, согласится взять маленькую посылочку, тогда ты пришли мне следующие вещи: белья – рубашек белых с мягкими воротниками, которые можно носить при статском, затем кальсон пары три, носков, полотенец и платков носовых. Затем пришли несессер, и бритвенный жилет, и туфли ночные. Это мне наиболее необходимо. Всё это, конечно, можно сделать, если вещи пришли, в чём я не уверен.

Ты, вероятно, знаешь, что тут идёт война, чем она кончится, Бог знает. Пишу в чужом доме и поэтому не могу сосредоточиться, ты на меня не сердись, что письмо рассеянное. Скучаю без тебя, Ленурка, но, пока тут положение не выяснилось, вызывать боюсь, т.к. боюсь, что, м. быть, придётся и отсюда удирать. Крепко тебя, мою родную, целую, поцелуй детишек, маму, тётю Веру. Тоне и Ване мой привет. Христос с Тобой.

     Твой Ваня





3 декабря 1917 г.

Милый и дорогой мой Ленурок, пишу тебе, кажется, пятое письмо отсюда, от тебя пока ни писем, ни телеграммы не имею. Из газет ты, вероятно, знаешь уже хорошие новости для здешних мест: казаки овладели Ростовом; таким образом, большевики пока здесь провалились. Это хорошее начало, которое, вероятно, предопределит позицию собравшегося здесь Круга и, в дальнейшем, линию поведения казаков, ну а вместе с тем определит и возможность твоего приезда, если бы ты этого захотела. Словом, с этой стороны дело идёт хорошо.

Вот как и где нам поместиться в случае твоего приезда, это будет вопрос более сложный, т.к. квартиру здесь найти очень трудно, а вдвоём нам поместиться в той квартире, в которой я теперь, невозможно. Хорошо бы тебя, мою дорогую, крепко обнять и расцеловать, но пока надо терпеть и ждать.

Сегодня был у Таис. Влад., она очень волнуется о муже, никаких известий от которого не получает. Между прочим, Ленурка, когда получишь мои вещи, то ты из кителя вынь, что там в карманах, мне нужна записная книжка, карандаш. Затем, не напишешь ли ты Мар. Ип., если она в  Екатеринодаре, и не выяснишь ли, возможно ли там жить, есть ли квартиры?

Из вещей, которые в Петрограде, мне особенно лестно было бы получить оружие: шашку и два револьвера (они в чемодане). Отослала ли ты деньги Юрию [31]? Тебе, вероятно, Ляля писала об их происхождении? и это она, Ляля, просила выслать 100 руб., а он уже от себя, очевидно, решил послать 300 руб. Не нужно ли тебе денег? Я тебе уже писал, что много послать не могу, но рублей 500 могу прислать.

Как вы поживаете, как себя чувствуют детишки? Крепко тебя целую, мою ненаглядную Ленурку. Поцелуй детей и мамулика. Мой привет всем.

     Твой Ваня



8 декабря 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, последние дни так замотался, что совсем перестал писать тебе, а кроме того, боюсь, что те письма, которые пишу тебе, не доходят до тебя, т.к. гражданская война мешает и цензуруют, вероятно. По крайней мере, от тебя я не имею ни писем, ни телеграммы, которую я просил отправить тебя. Скучно без тебя, мой дружок, но пока положение неопределённое, всё боюсь тебя вызывать, да и с квартирным вопросом дела неважно обстоят. Кс. Вас. уехала отсюда к Ант. Ив., Мар. Павл. пока осталась здесь. Третьего дня приехал наш киргизёнок [32], усталый, измученный, пока отдыхает.

Как здесь всё сложится, трудно сказать, я пока играю совершенно несвойственную мне роль дипломата, боюсь, что на этом поприще провалюсь. Эти дни своей личной жизни как-то совсем у меня не было, исключая моменты перед сном, когда я закрываю глаза и представляю себе тебя. Да хотелось бы тебя повидать.

Из Петр. новости идут самые странные, что якобы немцы с Троцким восстанавливают Романовых в лице Алексея с регентами Павлом Александровичем и Генрихом Прусским. Я всё думаю, что неужели мы так пали, что и это перенесём и с этим позором примиримся. Ужас.

Имеете ли вы письма от Ляли? Напиши, как вы поживаете, как чувствуют себя детишки и мамулик. Ужасно печально, вот уже полмесяца не имею от тебя никаких вестей. Ну, пока до свидания, моя дорогая, крепко тебя целую, Христос с тобой. Поцелуй детишек и маму.

     Твой Ваня





11 декабря 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, получил первое твоё письмо, посланное с оказией, других писем не получал, да оказывается, неудивительно, т.к. ты не знаешь, куда писать. Что со мной сделалось, понять не могу. По-моему, в моём письме, которое я тебе послал с оказией, был повторён адрес, т.к. я учитывал возможность неполучения тобой первых писем и нарочно решил повторить адрес. Как я этого не сделал, прямо-таки понять не могу. Адрес, на который я тебя просил писать, такой: Кавказская улица, дом № 60, полковнику Влад. Ильичу Сидорину.

Затем второй вопрос о твоём приезде сюда. Милая моя детка, я, конечно, тоже очень хотел бы поскорее тебя повидать и вопрос с квартирой мог бы быть до известной степени разрешён, т.к. моя хозяйка приглашает <тебя> к ним приехать, но я, откровенно говоря, боюсь. Там, в Сумах, ты хорошо устроена, а ведь ты знаешь, что казакам объявлена война, и как эта война разыграется, неизвестно: были бои у Ростова, окончившиеся пока поражением большевиков, но теперь началось наступление от Воронежа. Пока через Ростов как будто проехать можно, но за завтрашний день ручаться нельзя. Ты знаешь, приехала сюда С.М., и в Ростове попала в осаду, и лишилась всех вещей: вырезали чемодан и всё покрали.

Очень ты меня огорчила относительно моих вещей, ведь, если пропадут лошадь и вещи, по нынешним временам это целый капитал. Сейчас я ботинки купил за 175 руб. и через неделю пришлось их чинить, а там у меня новые сапоги. Если бы можно было даже кого-нибудь послать за вещами, то выгоднее было бы эту поездку оплатить.

Если ты вздумаешь все-таки приехать, то телеграфируй и приезжай по следующему адресу: Комитетская, 74, квартира пр. Копылова, Рыкачёву [33]. Впрочем, телеграмму можно прямо на имя Копылова послать. Каракулевое пальто может стеснить только в дороге, а здесь тебе обязательно его нужно, т.к. январь и конец декабря, говорят, бывают суровые. Если поедешь, то обязательно попроси провожатого, хотя бы до Ростова. Бельё и вещи ты напрасно покупала, т.к. ведь и я мог бы купить сам. Хозяева мои, кажется, на праздники думают уехать в Киев.

Я тебе писал, что последнее время занимался политикой, соглашательствовал и старался примирить Ал.<Алексеева> и Л.Г.<Корнилова>; кажется, это удалось.

Милая моя Ленурка, крепко тебя целую. С.М. вызвала супруга сюда, я вызвал остальных, М.П. и не уезжала отсюда. Христос с тобой, поцелуй детей, маму и Тонечку.

     Твой Ваня



12 декабря 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, тяжело жить и без тебя, и без всяких сведений о вас. Единственное письмо, которое я получил, это посланное с оказией, спасибо и за то. Вчера я послал тебе письмо с офицером, который должен бросить его в Ростове, но как-то всегда опасаешься, что провозит у себя в кармане, а то и совсем не бросит. Писать я тебя просил на имя полк. Владимира Ильича Сидорина, адрес его: Кавказская, 60, для И.П.

Написал тебе вчера, что если ты не боишься и очень хочешь, то можешь приехать, причём приезжай на Комитетскую ул., 74, кв. проф. Копылова. Конечно, ты не сомневаешься, что видеть тебя я очень хочу, но побаивался тебя выписывать, да и квартирный вопрос меня очень смущает, т.к. трудно что-либо найти, а мои хозяева не хотят брать деньги. Смущает меня очень вопрос о вещах; неужели лошадь и все вещи пропали, ведь при наших затруднённых денежных условиях это целый погром. Во всяком случае, если вещи не пришли и ты всё-таки поедешь, то привези мне хотя бы френч, а то я боюсь, что мой костюм статский не надёжен.

Как вы все поживаете? Я иногда подумываю, не приехать ли мне к вам на день – на два. Ты когда поедешь, телеграфируй о времени отъезда Копылову. Я уже тебе писал, что С.М. здесь, по дороге, бедная, лишилась всех своих вещей, всё выкрали из чемодана, который она сдала только на 15 минут на хранение на вокзале.

Ну, мой дружок, пока всего хорошего. Храни тебя Бог, крепко целую. Поцелуй детишек, маму. Привет всем.

     Твой Ваня





15 декабря 1917 г.

Милый и дорогой мой Ленурок, жить без писем невообразимо скучно, не знаешь, получаешь ли ты от меня письма, не знаешь даже, живы ли вы все или нет. В двух последних письмах я написал тебе, чтобы ты приезжала, если очень хочешь и не боишься дороги. Хозяева мои готовы тебя принять на некоторое время. Самое страшное - это, конечно, дорога, как ты поедешь. Ну и затем смущает меня взять тебя от детей на праздники. Решай, словом, сама как знаешь. Конечно, я тебе всегда рад. Приехали ли мои вещи и лошадь? Неужели всё это погибло?

Что касается меня, то здесь я, мне кажется, известную пользу принёс, но теперь начинаю огорчаться: настолько плохо мы, русские, можем работать, настолько много личных самолюбий, каждый хочет играть роль, каждый старается для себя и очень мало кто думает об общем деле. Грустно, Ленурок, принадлежать к народу погибающему; народ-то, конечно, не погибнет, но государство Российское, пожалуй, уже погибло. Верить не хочется, что не найдётся у нас патриотизма спасти Россию, а между тем, когда сталкиваешься с людьми, то закрадывается сомнение.

Как ты, моё сокровище, поживаешь, как детишки, всё ли у вас благополучно? Моментами у меня мелькает желание приехать на день – на два к вам, но храбрости не хватает. Что вы имеете от Ляли, не умерла ли она с голоду ещё? Пока до свидания, моя дорогая, крепко тебя целую. Поцелуй детишек, маму. Привет всем. Христос с тобой.

     Твой Ваня





17 декабря 1917 г.

Милая и дорогая Ленурка, видел сегодня Сергея Николаевича, и он мне говорил, что посылает письмо с оказией и вызывает Марианну Васильевну [34]. Я уже отправил несколько писем, в которых писал тебе, что вопрос с квартирой до известной степени разрешился, т.к. хозяева мои готовы принять тебя в качестве гостьи на некоторое время; значит, первые дни обеспечены, а там, может быть, что-либо и найдём. Конечно, ты не сомневаешься, что я тебя жажду видеть, но боюсь определённо тебя вызывать, т.к. политическая обстановка такова, что не позволяет быть уверенным в завтрашнем дне и не даёт уверенности, что ты доедешь благополучно. Но если бы ты всё-таки решилась ехать и посланный сообщил, что беспрепятственный проезд возможен, то, конечно, приезжай с Мар. Вас. Приезжай прямо ко мне, а я помещаюсь на Комитетской ул., 74 в кв. проф. Копылова. О выезде телеграфируй Копылову. Одна ни в коем случае не поезжай, потому что трудно справляться одной с вещами.

Для писем я тебе давал адрес на полковника Влад. Ильича Сидорина, Кавказская ул., 60, но, видимо, ты ни одного моего письма не получила, т.к. ты мне ничего не ответила до сего времени. Я был уверен, что этот адрес я поместил в том письме, которое я послал тебе прошлый раз с посыльным, но очевидно, я это только думал сделать, но не сделал.

Сейчас почти все съехались, приехали Ал. Сер. и Сер. Леон., сегодня или завтра приедет Ант. Ив. Он поженился и приедет уже с женой. Что С.М. приехала, я тебе уже писал, она, бедная, попала в Ростов во время происходивших там событий, на пятнадцать минут сдала чемодан на хранение и лишилась всех вещей: из одного чемодана замок вырезали и всё выкрали, из другого вырезали бок. Если ты мои вещи получила, то было бы очень хорошо, если бы ты привезла мои вещи, чтобы я мог в форму одеться.

Как ты поживаешь, как детишки? Крепко тебя, мою родную, целую, а уж как расцелую… Поцелуй мамулика и детей. Привет всем.

    Твой Ваня





22 декабря 1917 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, наконец-то я получил первое твоё письмо по почте, рад ему чрезвычайно. Перед ним Марков мне привёз письмо, полотенца два. Неужели все мои вещи и лошадь безвозвратно погибли? Ленурка, теперь всё настолько дорого, что есть расчёт послать человека в Быхов и оплатить его <поездку>, но вещи и лошадь вызволить. А покупать мне ничего не стоит, ведь я тут могу всё купить и деньги у меня есть, так что если тебе надо, то я пришлю. Что касается таких вещей, как полотенца, то мне определённо их не надо, т.к. хозяева снабжают меня всем.

Совсем упустил поздравить тебя с праздниками, ведь послезавтра они наступают. Поздравь за меня маму, детишек, тётю Веру и Тонечку. Желаю, чтобы ваш спектакль удался. Из того, что ты пишешь об участии внуков тёти Веры в спектакле, я понял, что дети без мамаш живут в Сумах и, по-видимому, ожидаются мамаши. Что касается направления твоего движения на Рождество, я бы предпочёл, чтобы ты приехала ко мне, а не в деревню, но, к сожалению, это вряд ли осуществится, т.к., по-видимому, на всех путях, нас соединяющих, идут бои, разбираются пути и ехать далеко не безопасно.

Что касается моей пристроенности к делу, то я болтаюсь при деле, как будто, во всяком случае, верчусь, насколько продуктивно, не знаю. Дипломатическая моя миссия, слава Богу, закончилась успешно. Но ты совсем превратного обо мне мнения: именно без дела я бы себя превесело бы чувствовал, ухаживал бы за дамами и лучше бы ничего не делал, с особенным бы удовольствием поухаживал бы за одной дамой, да нет её здесь, к сожалению. Ну, Христос с тобой, моя дорогая дама. Поцелуй детей и маму. Всем привет.

     Твой Ваня



« Последнее редактирование: 25.09.2014 • 10:11 от Ольга »
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 295
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: И.П. Романовский - письма к жене
« Ответ #1 : 25.09.2014 • 10:03 »
   
 Заключительное письмо Ивана Павловича Елене в 1917 году.

 29 декабря 1917 г.


Милая и дорогая моя Ленурка,  только что получил твою телеграмму от 27-го. Спасибо тебе, моя родная, это все-таки утешение, писем я не получаю. Поздравляю тебя с Новым Годом и от всей души желаю тебе в этом новом году больше счастья, чем в старом. Старый год я провожаю с тяжёлым чувством. Боюсь, что последние надежды рухнут, т.к. приходится убеждаться, что по всем частям мы плохи. Меньше всех мы имеем право обвинять ту тёмную массу, которая губит Россию по темноте, по неразумию; что с них взять, ведь их держали во тьме. Но выше, ведь и выше не лучше. Как мало идейных людей, как мало даже добросовестных людей: все думают о своей шкуре, пьянствуют, развратничают!

Не лучше и на верхах. Я писал тебе, что всё время занимался дипломатией, всё склеивал то, что расползалось. Раза два уже впечатление было: ну вот наконец склеил. Смотришь – и опять разъехалось. И сейчас, кажется, опять расползается. Давно у меня уже закрадывалось сомнение относительно нашего приятеля, не доминирует ли у него над всем честолюбие, и теперь я прихожу к убеждению, что это так. Но и это было бы полбеды, всё в своё время придёт, но, к сожалению, честолюбие такое, которое не хочет ни с чем считаться, не хочет считаться с тем, что раз он прогорел и растратил своё состояние, что теперь надо бросить замашки миллионера и некоторое время посвятить накоплению состояния и при этих условиях быть иногда скромным и, может быть, занимать не первое место. И ты понимаешь, что я начинаю терять спокойствие, когда вижу, что в вопросах, когда сталкиваются интересы Родины и личные, последние доминируют.

Вторая неприятность в том, что влез этот поганец, автор «Бледного коня» [35]. Помимо того, что он поганец, он умный и твёрдый человек и при этих данных и при большой очень выдержке заберёт всё в руки. Его появление, конечно, создало для многих обстановку едва переносимую и, прежде всего, для нашего честного и прямого Антона Ивановича. Я всячески убеждаю <его>, что из-за одного <этого> появления уходить без борьбы нельзя. Но боюсь, что тут у меня ещё большой противник в виде супруги, которая, как мы и предсказывали, точит его. Они отвратительно устроились, и вот достаточные данные для того, чтобы пилить: зачем ты приехал, тебе здесь делать нечего, живём мы как собаки и т.д. и т.д. Ал. Сер. тоже вопрос, кажется, разрешает больше с точки зрения благополучия.

Так что, как видишь, обстановка невесёлая. Ну а кроме того, и тебя здесь нет, и писем от вас нет – всё это усугубляет мрачное настроение, и иногда доходишь до того, что, если бы не было совестно, бросил бы всё и ушёл.

Как вы поживаете, мои дорогие? Как детишки, где вы проводили время на Рождестве: в Сумах или деревне? Крепко тебя целую, поцелуй детишек, маму, привет всем. Христос с тобой.

     Твой Ваня



   Примечания

1 Имеются в виду дети Романовских Михаил, Ирина и Ольга.

2 Владимир Павлович Романовский, брат И.П. Романовского.

3 Полковник Григорий Быстреевский, муж Ольги Быстреевской (Ляли).

4 Генерал Архангельский Алексей Петрович.

5 Леночка, вероятно, дочь соседей или знакомых.

6 Эта записка без даты, предположительно, относится к июню 1917 года, когда Е.М. Романовская приезжала к мужу в Ставку (скорее всего после 10 июня в г. Могилёв). Как известно, будучи занятым по службе, он иногда писал ей записки. Возможно, речь идёт о планировавшейся им короткой поездке в Москву по какой-то служебной надобности. Предположение основано на упоминании розового капота жены в письме от 25 июля 1917 года.

7 Е.М. Романовская приезжала к мужу, судя по письмам, в июне 1917 г. и уехала в первых числах июля.

8 Речь идёт о генерале С.Л. Маркове и его жене.

9 Речь идёт о Наталье и Юрии, детях М.А. и М.Д. Абашевых.

10 О ком идёт речь, выяснить не удалось.

11 Семья Лебедевых: Иван Михайлович (юрист) и София Александровна, урождённая Букреева (сестра М.А. Бакеевой), их сыновья Юрий и Владимир.

12 Л.Г. Корнилов 12-15 августа 1917 г. принял активное участие в работе Московского государственного совещания, созванного Временным правительством. В своём обстоятельном докладе он указал на катастрофическое положение на фронте, на губительное действие на солдатские массы законодательных мер, предпринимаемых Временным правительством, на продолжающуюся разрушительную пропаганду, сеющую в армии и стране анархию. Бездействие Временного правительства парализовало все инициативы Корнилова по выходу из такого положения.

13 Речь идёт о переезде семьи Романовских в г. Сумы к двоюродной тёте Е.М. Романовской Вере Андреевне Харитоненко.

14 О ком идёт речь, выяснить не удалось. Вероятно, это сосед или знакомый Романовских в Петрограде.

15 О каком знакомом или родственнике Романовских идёт речь, выяснить не удалось.

16 Имеется в виду Сумской кадетский корпус, основанный в 1901 году и расположенный в двух верстах от города.

17 Речь идёт о генерале Алексее Петровиче Архангельском и его малолетнем сыне Александре.

18 Скорее всего, имеется в виду генерал Данилов Юрий Никифорович.

19 Лебедева София Александровна, урождённая Букреева, сестра М.А. Бакеевой («мамулика»).

20 Имеется в виду генерал М.И. Орлов.

21 Военный чиновник, полковник А.А. Будилович.

22 Московский дом (дворец) и усадьба семьи Харитоненко была построена в Замоскворечье, на берегу Москвы-реки, в 1890-е гг., в 1918 г. хозяева её покинули, она перешла наркомату иностранных дел, и с 1931 г. в ней находится посольство Великобритании.

23 Имеются в виду дочери В.А. Харитоненко Елена Павловна и Наталья Павловна.

24 Скорее всего, имеется в виду мать полковника С.Н. Ряснянского, которая проживала в Сумах.

25 19 ноября Верховный главнокомандующий Н.Н. Духонин прислал в Быхов полковника П.А. Кусонского с  распоряжением освободить быховских узников и перевести их на Дон, но Общеармейский комитет воспротивился этому. Тогда арестованные генералы, узнав о приближении эшелонов с большевиками во главе с Н.В. Крыленко для расправы с ними, приняли решение бежать в Новочеркасск, переодевшись и запасшись поддельными документами, что и осуществили.

26 Речь идёт о Вере Евгеньевне Марковой, матери С.Л. Маркова.

27 Имеются в виду проф. А.А. Копылов и его жена.

28 Вероятно, имеются в виду сочинения кого-то из русских философов: Трубецкого Сергея Николаевича (1862-1905) либо его брата Трубецкого Евгения Николаевича (1963-1920).

29 Имеется в виду генерал Л.Г. Корнилов.

30 Скорее всего, имеется в виду генерал Орлов Михаил Иванович.

31 Вероятно, генерал Юрий Николаевич Плющевский-Плющик.

32 Киргизёнком для конспирации назван генерал Л.Г. Корнилов, мать которого имела киргизское происхождение. Он прибыл в Новочеркасск 6 декабря 1917 года.

33 Скорее всего, Рыкачёв - это конспиративный псевдоним И.П. Романовского в Новочеркасске.

34 Речь идёт о Сергее Николаевиче Ряснянском и, скорее всего, о его матери Марианне Васильевне (его жену звали Мария Александровна).

35 Савинков Борис Викторович, один из руководителей партии эсеров, автор книги «Конь бледный» (Ницца, 1913).
  Ссылка на публикацию http://www.proza.ru/avtor/ipromanovsky


1918 Год

2 января 1918 г.

Дорогая моя Ленурка,  ты на меня в претензии, вероятно, что редко пишу. Не сердись, родная, уж очень я мотаюсь и совсем нет времени. Это во-первых, а во-вторых, что письма совсем не ходят, обидно писать для того, чтобы они какому-либо любознательному читателю попадали или в печку. С твоими письмами тоже неладно: и ходят плохо, а помимо того, когда доходят, то плохо попадают. Вот уже дня два-три, как пришло от тебя письмо, а ко мне попасть не может. Ужасно обидно. Пиши мне по тому адресу, как я тебя просил телеграфировать: Комитетская, 74, Алексею Алексеевичу Копылову для меня. Вчера поехал в Харьков и к вам в Сумы Чунихин, но я не мог, к сожалению, успеть написать письма.

Милая моя Ленурка, когда то я тебя увижу? Измотался я за это время, и иногда хотелось бы иметь опору своей старости, но, к сожалению, большевики не дают надежды на то, что скоро это произойдёт, пути все, кажется, заняты ими.

Как вы встретили и провели праздники, как детишки, как ваш спектакль? Были ли в деревне? Ну, крепко тебя целую, мою родную, поцелуй детишек и маму.

    Твой Ваня





5 января 1918 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, вот и праздники прошли, а мы с тобой так и не повидались, и когда удастся повидаться, одному Богу известно. От тебя имею последнее письмо от 22 декабря, за период с 11 по 22 декабря ни одного письма не получил, хотя, очевидно, ты их писала. Всё это, да и все здешние настроения, конечно, веселью не содействуют, так что у меня на душе, очевидно, так же невесело, как и у тебя. Несомненно, если бы наши души соединились, то нам бы стало веселее.

Ну как вы провели праздники, как ёлка детям понравилась, как довольны подарками остались? Откуда ты Ваню ждала, что надеялась, что он привезёт тебе известия? Что вы сыты и в тепле находитесь, этому действительно надо радоваться и за это благодарить Бога, так как сейчас можно быть совсем на улице. Что Лялька делает и как она питается? Я тебе писал, что здесь был Гедройц [36] и говорил про своих, что они благополучно пребывают в Щиграх. Повидать тебя я, вероятно, не менее хочу, чем ты меня. Да что-то из наших желаний ничего не выходит.

Ленурка, что же мои вещи пропали или пан Букатый их прислал? Мой статский семисототрублевый костюм ещё не более как на месяц хватит. Был у меня тут Митя проездом из Новороссийска в Смоленск. Поехал вещи и лошадей перевозить. Маруся с детьми в Новороссийске. В Геленджике купили себе дачу с фруктовым садом, куда и собираются перебраться. Теперь жду Чунихина, надеюсь, что он что-нибудь от тебя привезёт.

Ну, мой дорогой дружочек, крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детей, маму. Привет тёте и Тонечке.

   Твой Ваня.

P.S. Сергей Николаевич, не имея известий от Мар. Вас., тоже волнуется.





16 января 1918 г.

Родная моя Ленурка, кончились мои буржуйные дни, уехал я от Копыловых в Ростов, провожали они меня прямо как родного. Бывают же такие люди – мало того, что ухаживали вовсю, когда я у них жил, ни за что не взяли <денег>, но когда я уезжал, m-me Копылова собирала меня так же, как ты бы, вероятно, собирала. Приехал сюда, попал на холостое положение и очень скверное, т.к. своего белья постельного нет, казённое уж очень плохо, в кровати клопы, прислуги нет и т.д. и т.д.

Приехал сюда и вот за три дня еле-еле мог взять перо в руки, чтобы тебе написать, да и то уже спать хочется. Всё думаю, как нам дальше переписываться. Я думаю, пока ты пиши: Ростов, почтово-телеграфное отделение, И.Б. Рыкачёву до востребования. Хотя должен сказать, что в Ростове я лучше получаю письма, чем прежде. Сегодня мне привезли четыре твоих письма и мамину открытку: твои старые от 9 дек., 27 и 30 дек. и от 3 янв. Мамина открытка от 8 янв. От 8 января я имею от тебя письмо через посланного. Всё думаю, не удастся ли мне к тебе как-нибудь проехать, хотя сейчас надо подождать, т.к. идут бои под Таганрогом.

Очень рад за тебя, что у тебя так удачно сошёл спектакль. Всё думаю, как переправить вам деньги. Пойду спать. Крепко тебя целую, поцелуй детишек и маму.

   Твой Ваня

P.S. Здесь был Павел Алексеевич и говорил, что видел Ваню, который не мог реализовать чек. Т.к. этот вопрос очень важный, то ты скажи, что здесь можно будет получить по чеку, если он будет дан на Ростовский, а ещё лучше на Екатеринодарский банк, но лучше чека, если будет выслан вексель, данный кем-либо из крупных и кредитоспособных лиц и акцептированный таким же лицом. Такой вексель будет здесь учтён. Это письмо привезёт тебе офицер, которого я лично не знаю, так что отправлять лучше со своим верным человеком или об этом офицере узнав в Харькове.





23 января 1918 г.

Дорогая моя Ленурка, и поезда не ходят, и времени нет, и настроение отвратительное – в результате всего этого я и не пишу тебе. Ты, моя дорогая, усмотришь из всего этого, что я разлюбил тебя. Нет, не разлюбил, наоборот: когда всё рушится кругом, то ты становишься ещё дороже, но я просто устал, и потому у меня, вероятно, нет и должной экспрессии. Кроме того, все почти письма, как и это, например, приходится писать наспех при ожидании того лица, с которым посылаешь, и в результате торопишься и ничего путём не напишешь.

Положение наше неважное: больше надежды на милость Божию. И вот прошёл слух, что Константинополь [37] взят союзным флотом. Сегодня этот слух подтверждается. Если это так, то, конечно, мы воскреснем. Главная гадость, что настроение неважное. Ну это пустяки.

Как вы, мои дорогие, поживаете? Как дети, как мама, как ведут себя ваши большевики, пострадала ли тётя? Крепко тебя, мою родную, целую. Христос с тобой.

   Твой Ваня





27 января 1918 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, вероятно, у тебя впечатление, что у тебя муж без вести пропал. Редко я тебе пишу, да, вероятно, и те редкие письма, которые я тебе пишу, до тебя не доходят. Относительно получения мною писем положение не лучше: последнее твоё письмо у меня от 8 января, но, слава Богу, вчера был офицер, который передал поклон от Вани и от него же сообщил, что вы живы и здоровы и пока в безопасности. Конечно, я благодарю Бога и за такие известия, хотя иногда как хочется с тобой побеседовать. Письма хотя не вполне, но отчасти возмещали недочёт личного свидания. Что тебя здесь нет, при всём моём желании видеть тебя, мою ненаглядную, я рад, т.к. обстановка складывается всё тяжелее и тяжелее, нельзя поручиться за завтрашний день и весьма возможно, что этот завтрашний день погонит куда-нибудь дальше, если не совсем далеко.

Да, я так несказанно благодарен тёте за то, что она пригрела вас: этой тяготы обязательств перед детьми нет, и душа спокойна, что они обуты, одеты и не только сыты физически, но и сыты духовно. Дай ей Бог здоровья. А как с Мишей разрешился вопрос, где и как он учится? Беспокоит меня очень вопрос с деньгами, что вам нужны деньги, а как их переслать, не знаю. Боюсь, что, послав по почте, я и вам ничего не дам, и себе уменьшу.

Положение здесь, как ты, вероятно, из газет знаешь, неважное. Казаков не миновала та же зараза большевизма, которая север погубила, и здесь всё меньше и меньше незараженных мест, а большевистские части всё ближе и ближе, и надо думать, что той маленькой горсточке, которая собралась спасать Россию, придётся исчезать отсюда. Конечно, исчезнуть самому – это нетрудно, но когда на плечах несёшь обязательства перед массой юнцов, то положение становится много хуже. И вот, дорогая Ленурка, заколдованный круг: с одной стороны, чувствуешь, что не настал ещё час отрезвления, а с другой стороны, стыдно сейчас сидеть сложа руки, когда Россия гибнет.

Ну, мой милый Ленурок, на сегодняшний день достаточно тебе напел грустных мотивов, так как вероятно, придётся ждать оказии для отправки этого письма, то, если удастся, продолжу его ещё в следующие дни.

Да придут ли к нам ещё золотые дни счастья или придут тогда, когда состаришься и душой, и телом и будешь жить только воспоминаниями? Я и теперь уже чувствую эту старость: во-первых, устал, иногда хочется просто только покоя и отдыха, а затем чаще и чаще начинаешь обращаться к воспоминаниям. Вспоминаются наши первые дни, Крым, и становится жалко, что это уже ушло и не повторится; если бы можно было это повторить, то мы бы ярче пережили. Но во всём есть своя мудрость; может быть, и в этом есть она.

Пока до свидания, дорогая моя, поцелуй детей, маму. Христос с тобой. Письмо это даю Мите, который едет к себе, с тем, чтобы он бросил его где-нибудь.

   Твой Ваня



22 февраля 1918 г.

Дорогое моё сокровище, давно я тебе не писал и давно от тебя никаких вестей не имею. Единственная причина – это перерыв всяких сообщений с областью. Живы ли вы, здоровы ли вы, что делается у вас? Все такие вопросы, на которые безумно жаждешь ответа и не знаешь, когда получишь. Это письмо посылаю на удачу, что, м. быть, его бросят в районе, где почта действует. Если будешь писать, то пиши на Николая Митрофановича <Успенского>, может быть, я у него в ближайшее время побываю.

Что касается меня, то я жив, здоров, что на душе, ты сама можешь представить себе. Безумно хочется тебя поскорее увидеть и расцеловать. А пока целую заочно и желаю спокойной ночи. Поцелуй детишек и маму.

   Твой Ваня





1 мая 1918 г.
Ст. Мечетинская

Милая и дорогая моя Ленурка, вероятно, не получая в течение 3-х месяцев от меня вестей, ты уже считала меня без вести пропавшим и, вероятно, собиралась вновь выходить замуж, но я вновь объявился и пользуюсь случаем поездки маленького Ряснянского, чтобы дать о себе знать.

Ты знаешь, что в начале января мы перешли из Новочеркасска в Ростов, но в Ростове недолго пришлось пробыть, и 9 февраля мы принуждены были покинуть Ростов. При этом т.к. Лукомский дипломатично сбежал, то я оказался в роли начальника штаба. Должность эта, по правде сказать, меня очень тяготила: во-первых, в тяжёлое время большая нравственная ответственность возлагалась с этой должностью, а во-вторых, и отношения с Корниловым утратили ту дружественность, которая была раньше: он стал очень подозрителен на почве неладов его с ген. Алексеевым. Когда он явно оказывался несправедливым, у нас происходили немые размолвки, и он настораживался, видимо, против меня.

Ушли мы из Ростова в задонские станицы, и там перед нами стал вопрос, что делать и куда идти. Большинство, вопреки моим настояниям, признавало необходимым идти в  Екатеринодар, я советовал выждать в Донской области, т.к. обстановка на Кубани нам абсолютно не была известна и я не очень верил в нашу способность совершить этот поход. Во втором пункте я оказался неправ, и Добровольческая Армия блестяще совершила поход, по первому пункту мои предположения оправдались.

До 4 марта у нас дело шло великолепно. Мы шли кратчайшей дорогой к  Екатеринодару, за поход сплотились, организовались, пять боёв, бывших до этого дня, закончились бесспорными и сравнительно лёгкими нашими успехами. 4 марта был опять бой у ст. Кореновской, это станций за пять от  Екатеринодара. Бой кончился успешно, но вести его пришлось в тяжёлых условиях против больших сил, большой артиллерии, бронированных поездов; некоторые части, в том числе полк Маркова, понесли большие потери, и здесь узнали, что  Екатеринодар оставлен Кубанским правительством. Корнилов, поддавшись впечатлительности Маркова, решил изменить маршрут движения и не идти прямо на  Екатеринодар, а свернуть на Кубань на соединение с кубанскими войсками, отошедшими за Кубань. И вот при этом движении мы попали в осиное гнездо: каждый день приходилось идти с боем, каждый день мы били большевиков, но на следующий день оказывались новые, при этом драться приходилось на все четыре стороны.

Поход был неимоверно трудный: каждый день драка, спать приходилось мало; обозы пришлось побросать, частью они сами сокращались. Так, в один прекрасный день за повозкой Корнилова, где лежали и мои вещи, недосмотрели, и возница-австриец, военнопленный, очевидно, решил уехать к большевикам и я остался с одной сменой белья; большинство в таком положении было уже раньше. Всё это происходило в местах чрезвычайно глухих, где приобрести ничего невозможно, где связей с Россией никаких. Но выдерживали всё это добровольцы стоически, поход этот прямо легендарный.

Один день, 15 марта, я, вероятно, никогда не забуду. Выступили мы рано утром, с утра шёл дождь с ветром, реки, ручьи разлились, приходилось идти в воде выше колена. Затем ветер постепенно начал холодать, вместо дождя пошла крупа, а затем уже со студёным ветром, под вечер мы подошли к реке, за которой были большевики, река оказалась вздувшейся, один мост снесённым, другой затопленным, и вот переправляться пришлось вброд выше брюха лошади под огнём противника. Переправа затянулась до полуночи. Все обмёрзли, вместо верхней одежды на всех были обледенелые короба, лошади от тяжёлой дороги и обмерзания падали в громадном количестве, люди же, несмотря на то что в рядах наших масса мальчишек, выдерживали. Большевики, окажи они тут немножко больше упорства, нас могли окончательно заморозить, но здесь, благодаря энергии Маркова, мы вышли победителями и ночь спали под крышей, хотя, когда мы с Корниловым входили под крышу станичного управления, через заднюю дверь большевистский штаб удирал – это была ст. Ново-Дмитриевская. В это время мы соединились и с Кубанским отрядом.

После 15 марта в течение нескольких дней мы были в состоянии полной неспособности что-либо предпринять, а затем, когда лошади несколько оправились, опять возник вопрос, что делать. Решили идти на  Екатеринодар, но перед этим приходилось выдержать несколько боёв и переправиться через Кубань. Вот у меня никогда не было предчувствий, но 24 марта у нас должен был быть бой под ст. Георгие-Афипской – это третья станция от  Екатеринодара на Новороссийск. И вот 23 марта у меня самое хорошее предчувствие относительно предстоящего боя, он хорошо был задуман, а в это же время совершенно определённое щемящее ощущение относительно себя лично, что этот бой для меня будет неблагополучен, и, ты знаешь, на следующий день как гора с плеч свалилась, когда пуля чиркнула мне по ноге, пробив только мякоть.

26 марта мы переправились через Кубань и начали наступление на  Екатеринодар сначала хорошо, но затем враги наши усилились, мы же, благодаря огромному обозу (все приходилось возить с собой), сразу переправить всё не могли. У противника оказалась громадная артиллерия и неисчислимое количество снарядов, наши боевые припасы были на исходе. 30-го уже выяснилось, что мы  Екатеринодара не возьмём, но вместе с тем ясно было, что с отказом нашим от  Екатеринодара мы без патронов, с огромным числом раненых проигрываем дело окончательно. Корнилов смотрел на дело так, что если  Екатер. не будет взят, то ему надо пустить себе пулю в лоб. Решили по совету Алексеева ещё день подождать, а 31-го вечером атаковать, но 31-го утром граната влетела в наш домик, разорвалась почти под самым Корниловым, перебила ногу у бедра, осколок попал в висок, и он, не приходя в сознание, через 5 минут скончался. Его заменил А.И. Деникин.

С тяжёлым чувством пришлось отступить от  Ек., армия была деморализована. Говорят, что были слухи о выдаче н<ачальни>ков большевикам, но здесь Бог оказался к нам милостивым или Деникин оказался счастливым, но при первом же переходе через железную дорогу, который всеми рассматривался как окончательно гибельный, Марков со своей бригадой одержал успех, захватил бронированный поезд с двумя пушками, патронами и снарядами и мы ожили вновь.

В половине апреля получили сведения о наступившем пробуждении на Дону и перешли опять туда же, откуда в феврале ушли. Оздоровление несомненное, начались сношения с Россией, и я пишу моей голубке; но вместе с тем стали почти лицом к лицу с немцами, и сейчас перед нами страшный вопрос, как быть с ними. Одни мы бессильны, а по-видимому, все склонны видеть в них избавителей, ну а я, как и А.И., видим в них самых страшных врагов, а сил бороться и с большевиками, и с ними, конечно, нет. Ну, это впереди, а пока выдыхались, дней пять тому назад к нам подошла ещё добровольческая бригада, прибывшая из Румынии [38].

Марков и Деникин и их семьи живы и здоровы, Лукомский, дипломатически удравший от нас, тоже оказался жив, хотя его, кажется, трижды арестовывали. Казанович, доблестно сражающийся у нас, ранен в плечо, пробита лопатка. С Успенским встретились, он очень озабочен своей семьёй и в невесёлом настроении. Соколовский (Витя, кажется) попал недавно в плен и, вероятно, погиб. Пришёл ко мне как-то тут славный кадетик и отрекомендовался моим родственником Масловым, я не сразу сообразил – оказался брат Кати. Роженко, пытавшийся удрать, убит. Ну, вот все мои новости.

О вас, конечно, ничего не знаю. Сегодня получил твоё письмо от 10 января и мамино от 8 декабря, в котором она протестует против твоей поездки ко мне. Милый мамулик, как она, видимо, устала! Ты успокой её, ведь я всегда приглашаю тебя условно. Куда и как мне писать, пока не знаю. Приехать теперь к вам, может быть, и можно было бы, но не могу оставить одного Деникина. Посылаю тебе с Ряснянским 2 тысячи рублей; ты, вероятно, совсем без денег. Крепко тебя целую, поцелуй детишек, мамулика, тётю Веру. Да хранит вас Бог.

    Твой Ваня

P.S. Посылаю тебе обращение А.И. Деникина к москвичам от Добр. армии.

     И.Р.



4 мая 1918 г.
Ст. Мечетинская

Милая и дорогая моя Ленурка, послал тебе одно письмо и денег 2 тысячи рублей с маленьким Ряснянским. Теперь буду пытаться отправить с Казановичем, который завтра поедет в Москву и так или иначе будет проезжать через Украину и, значит, в состоянии будет бросить где-либо письмо. Самое скверное, что я не знаю, как наладить получение от тебя писем, будут ли от вас <письма> доходить до Новочеркасска. Если бы доходили, то можно было бы писать через моих милых Копыловых: город Новочеркасск, улица Комитетская, 74, Алексею Алексеевичу Копылову для И.П.Р. Затем в прошлом письме я ничего не написал тебе о вещах. Сейчас у меня совсем ничего нет, и поэтому было бы крайне желательно получить белье, обмундирование, сапоги, шинель, но это, конечно, можно прислать или с оказией, или со специальным человеком; если будет случай, я пришлю кого-нибудь.

Затем у меня, конечно, возникнет вопрос о нашем свидании. Мне, конечно, безумно хочется тебя повидать. Приехать к вам, не знаю, удастся ли, выписывать тебя боюсь, и потому что маме трудно оставаться, и потому что мы пока ещё не в городе, передвижение и сообщение не вполне удобно. Но может быть, этот вопрос как-нибудь и разрешится.

Страшно бы хотелось знать, как и что у вас, всё ли благополучно, как себя чувствуют детишки, как мамулик, не пострадали ли тётя Вера и Ваня. Ничего этого не знаешь; вообще, что на белом свете делается, мы только теперь начали узнавать, а то в полной глуши, отрезанные от всех, бродили, совершенно не зная, что делается.

Только что узнал, что Копыловы собираются уезжать в Киев и надумал, что самое лучшее будет писать на имя В.Е. и М.П. Марковых [39]. Адрес их: город Новочеркасск, улица Садовая, 12. Так давно тебе не писал, что совсем разучился писать письма. Ничего не выходит.

Ах, Ленурка, болит моё сердце за Россию, прямо страшно подумать, что мы из себя представляем. Ну, дорогой мой Ленурок, крепко тебя целую. Поцелуй маму, детишек.

    Твой Ваня



13 мая 1918 г.
Ст. Мечетинская

Милая и дорогая моя Ленурка, посылал тебе одно письмо и две тысячи рублей с маленьким Ряснянским, второе письмо послал с Б. И. Казановичем, который должен был ехать в Москву и по дороге где-нибудь бросить письмо, но он пока не поехал, а передал письмо для отправки другому. Когда оно отправится и отправится ли вообще, не знаю. Равно не знаю, когда и это письмо поедет. Но кажется, послезавтра поедет старший Ряснянский, дам ему, он довезёт до тебя, моей милой.

Прежде всего, о делах. Я совсем почти голый, у меня нет, в сущности, ни белья, ни обмундирования, ни шинели. Неужели, Ленурка, моё всё в Быхове пропало и Букато не нашли? Ты в тех письмах, которые я сегодня получил от Копыловых, ничего об этом не пишешь, но в одной маминой открытке как будто значится, что человек, посланный в Быхов, вернулся ни с чем. Ведь это положительно трагедия для меня, не говоря уже о том материальном ущербе, который наносится всей этой пропажей. Если же вещи привезены, то, Ленурка, пришли их, дорогая. Хочется прилично одеться. Пришли в Новочеркасск, а оттуда укажут, как их мне переправить. В Новочеркасске надо спросить или генерала Кислякова, или генерала Эльснера. Сегодня мне привезли твои четыре письма, но, увы, последнее от 28 января, а сегодня милостью Божьей 13 мая, таким образом, что с вами произошло за эти 3 ; месяца, мне не суждено пока знать, живы ли вы и здоровы ли.

Пишешь ты, моя дорогая, что хотела бы повидаться со мною. Моя ненаглядная, как бы я этого хотел, но, с одной стороны, мне маму очень жалко, которой трудно без тебя, а с другой стороны, и наше положение пока таково, что не очень приедешь к нам, да ещё как-то и не совсем мы самоопределились. А.И.Д. всё время поговаривает об уходе, ну а если он уйдёт, то и я ни минуты не останусь. Ну а если останется, то м. быть, удастся хоть недельку выкроить и прикатить к вам. Хотя я сейчас не вполне убеждён, в Сумах ли вы; возможно, что приедешь, а вас там нет.

Что касается России, дорогая Ленурка, вполне убеждён, что, конечно, Россия не погибла, весь вопрос о том, увидим ли мы с тобой её возрождение или нам уже не суждено этого увидать. Затем это возрождение может начаться уродливо. Теперь для меня сложнее вопрос с немцами. Я никак не могу примириться, что война кончена и немцы победили. И мне кажется, что нам надо, пока союзники дерутся, тоже так или иначе с немцами бороться. К сожалению, в этом пункте я мало поддержки нахожу себе.

Это письмо повезёт Ряснянский. Он тебе расскажет то, что я не написал. Он говорит, что его брат поедет сюда, с ним ты и пришли, что можешь. Имея в виду, что у меня, в сущности, ничего нет. Крепко целую мою ненаглядную. Поцелуй детишек и маму. Всем привет.

    Твой Ваня

P. S. Милая и дорогая моя Ленурка, совсем забыл тебя поздравить с днём ангела, ведь через неделю твои именины.



10 июня 1918 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, последние дни опять не получаю от вас известий, а т.к. на этих днях мы опять двинемся в поход, то боюсь, что наша переписка совсем разладится. Да и это письмо, не знаю, как дойдёт до тебя. Так хотелось тебя повидать.

Сейчас тут началось настоящее лето. Жара такая, что я вспоминаю Ташкент, <здесь> немногим прохладнее, только и можно дышать после семи часов вечера. Ты любишь степь, м. б., тебя и пленили бы здешние места, но я не то чтобы приходил в уныние, но с грустью думаю об ещё больших жарах и о том, что в этой степи буквально от них некуда спрятаться, всё голо. Правда, простору тут хоть отбавляй. Немцы, глядя на эти, в сущности, очень мало использованные степи, вероятно, нас понимают вроде собаки, лежащей на сене.

Ну, словом, днём здесь скверно, ну а ночью, когда немножечко земля охладится и когда луна появляется на небосклоне, становится лучше и хочется увидеть милую свою жёнушку. А самое скверное, что я сейчас не предвижу, когда мы с тобой увидимся, потому что, заглядывая вперёд, я совсем не вижу такого момента и рассчитываю только на то, что, быть может, сама обстановка даст нам эту возможность.

Только что получил письмо от Поля, что ты собираешься приехать ко мне. Пока, Ленурка, воздержись, т.к. сегодня уходим в поход и наверное не менее двух недель пробродим. Когда будет возможность, извещу тебя. Затем Поль пишет, что, кажется, есть возможность получить те деньги, которые были собраны. Ряснянский за ними выехал. Поблагодари тётю и работай в этом направлении, т.к. деньги нам нужны до зарезу: людей сейчас, сколько угодно. И убеди, что республиканства вождей Добр. армии бояться не приходится (тут распространяются такие слухи, меня причислили к эсерам и республиканцам).

Не в состоянии тебе, моя голубка, написать сейчас больше, т.к. прямо рвут на части. Начал писать тебе письмо 8-го, а кончил только сейчас, а через два часа надо двигаться, и, по обыкновению, у меня ничего не уложено.

Поцелуй детишек и маму. Где вы? В Пархомовке или в Сумах? Крепко тебя целую.

    Твой Ваня



18 июня 1918 г.

Дорогая Ленурка, вчера я был чрезвычайно поражён сообщением Антона Ивановича, что ты приехала и находишься в Н<ово>черкасске. В смысле времени этот приезд так же неудачен, как и в своё время в Варшаву. Приехать в Н-черкасск скоро я вряд ли смогу, так что если ты хочешь меня видеть и не боишься дальнего путешествия, то приезжай сюда ко мне. Все-таки повидаемся, а может быть, ты и в лазарете можешь пригодиться. Поездку организуй так: из Н-черкасска попроси ген. Эльснера или ген. Богаевского отправить тебя в Мечетинскую. В Мечетинской обратись к генералу Покровскому, чтобы он отправил тебя в Егорлыкскую, а там есть в ст. Постовский, он тебя, может быть, уже на поезде перевезёт в Торговую. Из Торговой, как-нибудь обратившись к старшему начальнику, переправишься к штабу армии. Боюсь только, что это путешествие очень тебя утомит.

   Твой Ваня



22 июня 1918 г.
Ст. Песчанокопское

Милая и дорогая моя Ленурка, я тебе уже писал, что приезд твой был для меня полной неожиданностью, хотя мама и писала о возможности его, и по времени он оказался неудачным, т.к. последовал через три дня после того, как мы снялись с мест, сравнительно близких от Новочеркасска. Как сложится будущее и попаду ли я скоро в Н-черкасск, или остановимся мы где-либо, предусмотреть трудно, а т.к. было бы обидно тебе приехать, а затем ни с чем уехать, я написал тебе тотчас же, как получил твоё первое письмо о том, чтобы ты приехала ко мне, но затем начались бои в сравнительно близком расстоянии от того пути, который я тебе наметил, я забеспокоился о твоей безопасности, протелеграфировал Эльснеру, чтобы он задержал твой отъезд. Получила ли ты то и другое или одно что-либо? Я не знаю, что теперь тебе советовать: заставлять тебя долго сидеть в Новочеркасске совестно, подвергать опасности страшно, а видеть мою Ленурку очень хочется. Вот и выпутывайся из этого положения. Может быть, через день, через два что-нибудь станет яснее, тогда телеграфирую.

Писем твоих из Н-черкасска получил только два, хотя Шкиль говорит, что ты послала их три, да это видно из твоего письма, в котором ты пишешь, что боишься надоесть мне своими письмами. Нет, голубка, не бойся, не надоешь. Конечно, я бы предпочёл вместо писем тебя саму увидать, но страшно. Если ты будешь ориентирована в обстановке, то сама решай, ехать или не ехать. Ты мне пишешь про вещи, которые прислала тётя. Имей в виду, что мне совсем не в чем возить вещи, так что, если у тебя будет возможность, то привези мне какое-нибудь вместилище. Мои вещи в Быхове, очевидно, все пропали, т.к. по рассказу Бей Мурата, Букатый куда-то удрал.

Как ты несчастливо, а может быть, и счастливо приехала для Марковых! Бедный Серёжа не сносил своей буйной головушки и так обидно погиб [40]. Без конца жаль его, а ещё больше, конечно, мать и жену.

Ну, дорогая моя, моё сокровище, пока спокойной ночи. Пойду спать. Крепко тебя целую.

   Твой Ваня

P.S. Я ни Вере Евгеньевне, ни Марианне Павловне ничего не писал утешительного по поводу их утраты, трудно писать в таких случаях, ты скажи, что я всем сердцем чувствую эту утрату и что я чем могу, всегда это выражу (конечно, действием).



30 августа 1918 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, только что ты уехала, а кажется, что это было давным-давно, как ты была у меня. Через день после твоего отъезда мы с Антоном Ивановичем проехали в Ставрополь. Там была подготовлена встреча чрезвычайно торжественная: со шпалерами войск и публикой по улицам, с массой цветов, букетов, с благословениями, подношением адресов, икон, с речами на паперти и за обедом. Словом, торжества превыше меры. А.И. в своих выступлениях был удачен на редкость. Так что, в общем, впечатление получилось довольно грандиозное и, конечно, приятное.

Город Ставрополь чрезвычайно ветхозаветный, типы совершенно гоголевские. Городок красивый и дешёвый: сообщаю это на всякий случай. Теперь следующая поездка в Новороссийск. Эта поездка даст меньше торжеств, но больше удовольствий. М. быть, удастся покупаться, а, м. б., даже удастся проехать в Геленджик к Марусе. Ты подумай, какое это будет удовольствие! Жаль, что ты до него не дожила у меня.

Вчера получил мамино письмо на твоё имя от 1 сентября [41], в котором мама, между прочим, резонно пишет о трудности сейчас перебираться с семьёй. Как вы, в конце концов, решите? Между прочим, если прапорщица, которая повезёт это письмо, будет у вас, то пришли с ней мой китель и то, что есть у тебя из моих офицерских вещей – если они, конечно, есть.

Ах, Ленка, много хотелось бы тебе написать, но нет времени. Только что получил твою т<елеграм>му относительно подыскания квартиры в  Е-ре и пр. Дорогая Ленура, боюсь я пока этого переезда и до того, как соберётся Рада и вырешится отношение к нам, хотел бы, чтобы ты задержалась. Рада [42] должна собраться 10 сентября старого стиля, но, вероятно, задержится. Буду подыскивать квартиру, но дело это пока не очень верное. Бог знает, как сложатся наши отношения с Кубанцами. Если вам нужно во что бы то ни стало выехать из Сум, то конечно, выезжайте, и в этом случае телеграфируй, если же нужды такой нет, то задержись. Затем я тебе выше пишу, что очень хороший городок Ставрополь, и, м. б., там обосноваться было бы лучше.

Сейчас узнал, что Рада откладывается ещё до 23 сентября. При этих условиях, я понимаю, что вам трудно затягивать отъезд, и надо решать теперь же вопрос, переезжать или нет. Получив это письмо, телеграфируй окончательное решение. Квартиру буду подыскивать. Уже я соскучился без тебя. Ты скажешь, что непостоянный я.

Между прочим, по-видимому, почта наладилась между Украиной и Кубанью, т.к. я сегодня получил письмо из Киева. Может быть, было бы лучше и это письмо послать по почте, а то прапорщица Ряснянского третий день всё не едет. Пока крепко тебя целую. Поцелуй маму и детишек.

   Твой Ваня



22 сентября [43] 1918 г.

Милая и дорогая моя Ленурка,  я бесконечно чувствую себя виновным перед тобой: со времени твоего отъезда пишу лишь второе письмо. Не думай, моя голуба, что я забыл тебя, нет, дружок, каждый день многократно вспоминаю, но совсем не имею времени заняться своими делами. Скучаю без тебя очень; ты посмеёшься, но, право, может быть, я мало внимателен к тебе был, когда ты была здесь, а, тем не менее, я постоянно чувствовал твоё присутствие и на душе было спокойнее, ну, и ещё соображения, которые ты знаешь.

А теперь тебя нет. И не только тебя, но и писем от тебя. А отсутствие писем в данное время вдвойне неприятно. Отсутствие всякой связи с тобой; а затем меня очень беспокоит вопрос вашего переезда. Ты написала о квартире, я ответил просьбой повременить и написал в письме, почему; и вот я начинаю думать, что если вам необходимо теперь же выезжать, а я вас задерживаю в таком неопределённом положении? И становится страшно совестно, что я мало заботлив по отношению к вам. Так что, милая моя, хоть телеграфируй мне, спешный это вопрос о выезде вашем или нет.

За это время ничего чрезвычайного у нас не случилось, если не читать, что взяли Армавир и Майкоп и связались с Терской. Ездили мы, между прочим, в Новороссийск и оттуда в Геленджик к Марусе. Это была прекрасная поездка. Два дня провели с большим наслаждением, и я всё жалел, что не было тебя. У меня новый вагон и такой уютный, что ты, вероятно, осталась бы довольна, ну а затем в самом Новороссийске очень хорошо: солнце, море, прекрасная дорога в Геленджик, там чудное морское купанье. Поездка в Абрау-Дюрсо, тоже красивая дорога, и там дегустирование вин. Ксения Васильевна тоже ездила.

Маруся нас принимала великолепно в смысле угощения, конечно. Дача у неё, в сущности, паршивая, но всё же приятно иметь свой уголок, да особенно в таком месте. При даче недурной сад с виноградом, персиками и др. фруктами. Детишки Марусины прелестны, особенно Туська [44].

Вчера у нас был бал в пользу раненых, устраивали m-me Алексеева [45] и Кс. Вас. Ободрали меня вдребезги. Внутренние наши дела всё осложняются, так что А.И. всё чаще и чаще говорит о капусте.

Ну, иду спать, мой дорогой дружок, если бы… Покойной ночи. Поцелуй маму и детишек, и Тонечку. Мой привет В.А. Где вы сейчас помещаетесь? В доме у В.А. или на своей квартире? Ну, Христос с тобой. Скорее бы свидеться.

   Твой Ваня



25 сентября [46] 1918 г.

Милая и дорогая Ленурка, только что узнал, что через несколько минут уезжает в Сумы юнкер. Чрезвычайно обидно, что я тебе ничего не успею написать. Дорогая моя, я до сих пор не получил ни одной весточки от тебя, а, между тем, почта, по-видимому, действует. Попробуй написать просто по почте в  Е-дар по адресу: Гимназическая, д. Аведова [47]. Л.М. Успенскому для И.П. А то ужасно тягостно ничего не знать о вас, особенно сейчас. Быть может, я пока своим отказом поставил <вас> в тяжёлое положение и вам там негде жить. Дела у меня уйма, всё как будто прибывает, и я должен сознаться, что чрезвычайно устал.

Как вы поживаете? Послала ли ты мой китель с прапорщицей? Без тебя очень соскучился и очень хотел бы повидать тебя поскорее, но до Рады, которая собирается только 23 сентября, всех вас боюсь выписывать, это конечно не касается лично тебя.

Что касается квартиры, то пока мои помощники в этом вопросе ничего не сделали. Но в решительную минуту, я думаю, что что-нибудь найдётся. А.И. тоже последнее время, видимо, устал и хандрит. Дела боевые идут средне, так, ни шатко, ни валко.

Ну, мой милый, ненаглядный друг, пока крепко тебя целую. Поцелуй маму и детишек.

   Твой Ваня



Без даты <осень 1918 г.>

Милая и дорогая моя Ленурка, последние дни так много дела, и так я устаю, что писать писем не способен. А главное, удручён очень, что до сих пор не нашёл квартиры и ничего тебе не телеграфирую.

Получил твоё письмо, в котором ты меня так обижаешь. Как тебе не грех писать такие фразы: «В прежние времена моё мнение имело для тебя значение, теперь это, кажется, уже в прошлом. Видимо, тебе этого (переезда) очень не хочется…» и т.д. Ах Ленурка, и так-то нелегко, а ты тоже огорчения создаёшь. Трудно мне уверить тебя, что ты неправа, ну да что делать. Опасности ехать сюда, конечно, нет. Но всё может так повернуться, что придётся покидать  Ек-дар. Ну а согласись: обидно переезжать для того, чтобы опять расставаться.

С квартирой мне самому невозможно заняться, а все мои пособники ничего не находят. Если не боишься, то приезжай, в вагоне, может быть, несколько дней пересидите, может быть, детей на время к Марусе отправим, а с вашим приездом розыски энергичнее пойдут, но я, по правде сказать, боюсь телеграфировать. Когда поедете, телеграфируй, когда будете в Ростове, чтобы я вам здесь мог устроить проезд приличный. С соображениями твоими относительно детей я вполне согласен и решение твоё приветствую, а тебя видеть рядом всегда жажду. Посылки твои получил. Не помешают твои нарывы путешествию?

Так, Ленурка, вашему приезду буду очень рад, но квартиры пока нет, если считаешь возможным переправить маму и детей на некоторое время к Марусе, то приезжайте. Крепко-крепко целую мою несправедливую жену. Поцелуй маму и детей.

   Твой Ваня

<P. S.> Посылки получил.



   Примечания

36 О каком представителе большого дворянского рода Гедройц, участвовавшем в белом движении, идёт речь, установить не удалось.

37 Слух неточный и, вероятно, основан на таком факте: 7/20 января 1918 г. турецкий корабль "Бреслау" был потоплен вблизи пролива Дарданеллы после неудачной попытки выйти в Средиземное море, корабль того же класса "Гебен" получил серьезные повреждения. Это означало блокирование турецкого флота, но не взятие Константинополя, который был оккупирован английскими и французскими войсками  с ноября 1918 г. по октябрь 1923 г.

38 24 апреля 1918 года успешно завершился переход Первой Отдельной бригады Русских добровольцев под командованием Генерального штаба полковника М.Г. Дроздовского с Румынского фронта 1-й мировой войны на Дон для соединения с Добровольческой армией и совместной борьбы против советской власти.

39 Вера Евгеньевна и Марианна Павловна Марковы, мать и жена генерала С.Л. Маркова.

40 Генерал С.Л. Марков был смертельно ранен при взятии станции Шаблиевка Кубанской области в самом начале Второго Кубанского похода и скончался 25 июня 1918 года.

41 Скорее всего, М.А. Бакеева датировала своё письмо по новому стилю, по старому стилю это 19 августа 1918 г.

42 Речь идёт о казачьей Кубанской краевой войсковой раде.

43 Вероятно, это письмо датировано по новому стилю, по старому стилю – 9 сентября.

44 Абашевой Наталье Дмитриевне в 1918 г. было 9 лет.

45 Вероятнее всего, Анна Николаевна Алексеева, вдова генерала М.В. Алексеева.

46 Из упоминания о совещании Кубанской рады, намеченном на предстоящем 23 сентября старого стиля, можно заключить, что письмо написано ранее этого дня и датировано по новому стилю. По старому стилю – 12 сентября
« Последнее редактирование: 01.10.2014 • 15:38 от Ольга »
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...

Оффлайн Ольга

  • Со - Модератор
  • Штабс-Капитан
  • **
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 295
  • Спасибо: 169
  • Спаси Бог Россию!
Re: И.П. Романовский - письма к жене
« Ответ #2 : 01.10.2014 • 15:41 »
 
1919 год

 Без даты <весна 1919 г.>

Милая Ленурка, совсем соскучился без тебя. Черкни, как здоровье Л.М., как его рана. Что меня огорчает, что ты отказалась от поездки в Геленджик, как бы хотелось, чтобы дети провели лето на берегу моря. Марусе три тысячи (если это за всё лето) наскрести можно было бы, но вот с довольствием, вероятно, дорого очень. Есть ли у вас деньги?

     Твой Ваня
P. S. Привет и поцелуй маме, детишкам, Тоне, Кате.
     И. Р.





19/30 апреля [48] 1919 г.

Дорогая Ленурка, наше пребывание здесь затянулось, и я всё больше и больше скучаю без тебя. Кроме того, хозяйственная сторона моего существования осложняется, нет мыла, пришли кусочек. Сапоги приходят в упадок, но ту пару, которая дома, боюсь выписывать, как бы не свистнули по дороге, можно прислать с особо надёжным посланным.

Я не успел ответить Ковалевскому, но ты передай ему, что как адъютанта я его, конечно, не мог бы третировать и это создало бы и для меня, и для него неловкое положение, а если он хочет приехать на фронт, то я буду рад его видеть. Я просил Ю.Н. телеграфировать ему об этом.

Что же это у тебя дети расквасились? А я-то думал тебя выписать на день-другой. Приходится отставить. Крепко целую. Поцелуй детей, маму, Тонечку.

     Твой Ваня



 Без даты <13 или 14 июня 1919 г.>

Дорогая моя Ленурка, спасибо тебе, родная, за носки. Белье у меня, кажется, здоровое. Операция у нас безнадёжно затянулась. Я надеялся, что мы сегодня выедем отсюда в Ростов и, возможно, я буду дома, но расчёты оказались преждевременными.

Великокняжеской [49] пока не взяли. Бог знает, удастся ли всё это завтра. А соскучился я без вас очень, хотя вообще жизнь здесь в смысле нервов немного спокойнее: нет политики, нет никаких приёмов и только отзвуки маленькие (с Ковалевским и др.).  Крепко тебя целую. Поцелуй всех.

     Твой Ваня





10 июля 1919 г.

Дорогая моя Ленурка, сегодня приехал, и сегодня же на счастье оказия. Это письмо привезёт тебе п. Щербицкий, ты прими и обласкай его. Как же вы доехали и как устроились, были ли кровати и не очень ли мамулик удручена? Не знаю, вернулся ли Харитонов, я его не видел, а спросить брата ещё не успел.

Съездили мы с Антоном Ивановичем не без пользы для себя, т.к. каждый из нас получил по паре донской формы – суконный френч из хорошего материала и годный при всякой форме и штаны с однорядным лампасом, а сегодня Юрик [50] преподнёс английской материи на пару, так что, как видишь, разбогател твой муж чрезвычайно. Но и ты, кажется, тоже разбогатела, т.к. В.М. Юзефович купила в Царицыне для тебя и для М.В. мануфактуры и ниток по ценам, кажется, очень дешёвым. Предлагала мне приехать выбрать, но я уклонился, сославшись на М.В.

Поездка наша была удачна в том смысле, что было не очень жарко, но всё время ливший дождь, спасавший нас от жары, не дал возможности нам много поездить и на самом фронте мы не были. В Таганрог думаем перебраться в воскресенье 14-го, квартира там, говорят, хорошая - в 6 комнат с садом!

Мишке скажи, что поездка наша в Крым оттягивается и что боюсь, что когда мы поедем, то это будет не через Новороссийск; но всё это видно будет.

Крепко тебя, мою дорогую, целую. Поцелуй мамулика, детей и Тоню. Христос с тобой.

     Твой Ваня

P. S. Забрала ты мой кошелёк, а с ним вместе мои зубные резинки [51]. Будь добрая и верни их мне.
     И. Р.





11 июля 1919 г.

Милая и дорогая Ленурка, получил твоё письмо и переживал с тобой все твои злоключения [52]. Воображаю, как много тебе пришлось выслушать укоров по поводу легкомыслия. Но кто действительно легкомыслен – это Надежда Владимировна [53]. Как же можно было всё это так проделать?

У Харитонова сегодня оказия, и я тороплюсь написать тебе. Масло, как он говорит, он достал и посылает тебе. Боюсь, что только не перетопит его, хотя я ему говорил и он обещал это сделать. Я думаю, что в смысле дачи вопрос с течением времени уладится, а условия жизни для детей, кажется, действительно хорошие, и Ник. Алекс. [54] говорит, что они сразу загорели и чувствовали себя прекрасно.

На столе горы <документов>, и поэтому кончаю письмо. Крепко тебя целую, поцелуй детишек, маму, Тоню.

     Твой Ваня


Без даты <декабрь 1919 г., не ранее 18>

Дорогая моя Ленурка, как вы доехали, как устроились и как себя чувствуете? Как твоё здоровье и как дети? Сегодня мы покинули Таганрог, переселились в поезд и с большим трудом выбрались из Таганрога. С трудом и с грустью. Обидно уезжать назад, но, веря в твои предсказания, что завтра фортуна повернётся к нам передом, я думаю, что уехали мы ненадолго.

В печальный момент попали вы в  Екатеринодар. Жаль бесконечно Николая Митрофановича [55], да и политически эта смерть несвоевременна: опять на Кубани начнётся политическая  борьба. Как здоровье Марьи Владимировны?

Ну, надо кончать письмо. Крепко тебя, мою дорогую, целую. Веру Андреевну и Марусю вывез. Но как их вещи, дойдут ли, не знаю, один чемоданчик с документами у Маруси уже украли. Маруся направляется в Новороссийск, Вера Андреевна собирается остаться в Ростове, и если ты найдёшь что-нибудь в  Екатеринодаре, может быть, пригласишь её, писать ей: Ростов, Таганрогский пр<оспект>, контора Гольдина (Техногор).

Поцелуй детей и Тонечку. Плющевским привет.

     Твой Ваня



21 декабря 1919 г.

Дорогая моя Ленурка, пользуюсь случаем, чтобы черкнуть тебе несколько строк. Стоим сейчас в Батайске в вагонах. На фронте пока ничего нового хорошего нет, если не считать вчерашней победы генерала Мамонтова [56], но которая сама по себе ещё ничего не делает. Но, может быть, это то начало поворота, которое ты обещала на 20-е.

Как вы поживаете? Как дети? Вчера к вам с Врангелем отправил Веру Андреевну и Марусю. Крепко тебя целую, мою родную, есть ли у тебя деньги? Поцелуй детей и Тонечку.

    Твой Ваня





24 декабря 1919 г.

Милая и дорогая Ленурка, поздравляю тебя, детишек и Тонечку с праздником. Желаю вам праздник этот провести повеселее. Поздравь от меня Марию Владимировну и Соню [57].

Мы пока сидим в Батайске и наезжаем в Ростов. Погода стоит отвратительная и потому ездить приходится верхом, т.к. для другого способа дороги совершено не проезжие. В Ростове полная паника. Буржуи мечутся в поисках подвод и места на железных дорогах. Жалко и больно за них.

Как у вас в  Ек-даре настроения? Приехали ли Вера Андреевна и Маруся или они проехали в Новороссийск? Твои два письма, сначала второе, а потом первое, я получил. Аведову напишу на этих днях. Повидать тебя очень хотелось бы, но когда это случится, и предвидеть невозможно. Если твои предсказания исполнятся, тогда устроим это с течением времени, когда всё станет на рельсы, пока же это невозможно.

Ну, моя дорогая, крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детей.

     Твой Ваня

      P.S. Что значит, что ты пишешь «в молчании Киселевском» [58]?




28 декабря 1919 г.

Милая и дорогая Ленурка, пользуюсь случаем поездки Кс. Вас., чтобы послать тебе несколько строк и двадцать тысяч <рублей> денег, т.к. боюсь, что у тебя может их не оказаться. Вместе с Кс. Вас. едет п. Нолькен, к<ото>рый с тобой переговорит о дальнейших перспективах.

Обстановка на фронте не хороша, твои предсказания не исполнились. В связи с неуспехами на фронте растёт недоброжелательное отношение к нам со стороны казаков, и в один прекрасный день могут начаться всякие выступления против нас. Что касается непосредственно нас, то ты сама понимаешь, что и А.И., и я, конечно, до последнего момента останемся бороться, и т.к. мы будем при своих войсках, то нам ничего угрожать не может. Хуже дело с вами, т.е. с семьями.

И вот ввиду этого, с англичанами сговорились относительно вашей отправки заграницу, куда - это пока не установлено, но берутся вас вывезти. Из  Е-дара в Новороссийск берётся вас вывезти п. Нолькен. С ним и надо сговориться. Вещи более громоздкие он берётся вывезти в качестве английских. Надо только отсортировку сделать: более ценное, более нужное и менее громоздкое отобрать с собой, а всё остальное сложить для отправки с английскими вещами.

У меня, впрочем, не исчезла надежда, что мы всё поправим и к нам вернутся более счастливые дни, но надо рассчитывать на худшее и к нему готовиться. Я жив, здоров и настроения не теряю.

Будь здорова. Христос с тобой. Поцелуй детишек, Тонечку и тётю Веру. Да благословит Вас Бог. Крепко тебя целую. Думал повидать тебя, да не вышло.

     Твой Ваня





31 декабря 1919 г.

Родная моя Ленурка, поздравляю тебя с Новым Годом и всем сердцем желаю тебе всякого счастия - и нового, и старого. Так бы хотелось повидать тебя и лично поздравить и поцеловать для Нового Года, но, по-видимому, это непросто сделать. Из  Е-дара никто из штабных не едет, а в общем вагоне по нынешним временам ехать невозможно. Ну, заочно крепко тебя целую. Поздравь детишек, Тонечку, Веру Андреевну, Катю и Плющевских.

Мы сидим и от сидячей жизни пухнем; погода скверная, пожалуй, на счастье нам, никуда не выйдешь. Одно утешение: смотреть на твою карточку и мечтать о свидании с тобой. На душе, конечно, скверно после всех последних событий. Чувствуешь себя виноватым во всём происшедшем, и это сознание, конечно, не веселит. Будущее темно. Хочется верить, что всё повернётся к лучшему, но случится ли это - Бог весть.

От вас из  Ек-дара вести самые скверные, видимо, и паникует публика, и как всегда в этих случаях, ругают и А.И., и меня. Ну, будем думать, что в этом году Бог пошлёт нам больше счастия. Крепко целую мою родную, хорошую. Если представится случай, приезжай на денёк-другой.

     И. Романовский

     Примечания

47 Аведовы – кубанская купеческая династия. Братья Иван и Степан Аведовы основали маслобойные заводы в Екатеринодаре, Армавире и других городах. Дом на ул. Гимназической (ныне № 61) принадлежал Ивану Аведову, в настоящее время памятник архитектуры, отреставрирован.

48 Ошибка в двойной датировке. Правильно: 19 апреля/2 мая 1919 г.

49 Станица Великокняжеская была занята Добровольческой армией 15 июня 1919 г. по ст. стилю.

50 Скорее всего, речь идёт о генерале Ю.Н. Плющевском-Плющике.

51 Вероятно, имеется в виду жевательная резинка «Dentine», разработанная в начале XX века для защиты зубов и выпускаемая компанией Wrigley’s, которая могла поставляться в Добровольческую армию союзниками из Антанты. Именно «Dentine» называли «зубной резинкой».

52 Речь идёт о переезде Е.М. Романовской с семьёй в Таганрог.

53 Вероятно, супруга или мать С.А. Харитонова.

54 Возможно, Хомяков Николай Алексеевич, возглавлявший Общество Красного Креста в Добровольческой армии и ВСЮР.

55 Генерал Успенский Николай Митрофанович, избранный атаманом Кубанского казачьего войска, скончался от тифа 17 декабря 1919 г.

56 В декабре 1919 г. 4-й Донской корпус генерала К.К. Мамонтова нанёс несколько поражений конным будённовским частям.

57 Плющик-Плющевская Софья Юрьевна, дочь Ю.Н. Плющевского, близкая подруга дочерей И.П. Романовского.

58 Возможно, Е.М. Романовская имела в виду черту характера (молчаливость) одного из высших чинов ВСЮР Н.М. Киселевского.


1920 год


2 января 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, всё лелеял мысль тебя увидать и обнять на праздниках. Но судьба против нас, и этой мечте не суждено было осуществиться. У меня глубокое убеждение, что всё кончится хорошо и что вы могли оставаться в  Е-даре, а ты приехать сюда, но если бы что случилось, то меня совесть бы замучила, что я, вопреки общим советам, тебя задержал.

Теперь меня чрезвычайно беспокоит мысль о вашем переезде в Новороссийск, как вы там устроитесь, как будете жить при той забитости, которая там в настоящее время. В  Е-даре всё-таки была квартира и, главное, всё можно было достать. Нехорошо. Ну да никто как Бог.

 Теперь вопрос с заграницей. Если вас повезут, то, конечно, желательно было бы ехать уже вместе с более близкими, в данном случае с Плющевскими, Деникиной и семьями штаба. По этому поводу я говорил с Нолькеном. Конечно, в этом случае лучшее место была бы Сербия, где, может быть, и бедно, но приветливо встретят. Вообще, мне пока не очень хотелось бы, чтобы вы уезжали заграницу, но тут приходится равняться на всех.

Я жив, здоров, пухну от сидячей жизни. Как вы, как детишки? Последние дни от тебя не имею известий, вероятно, собиралась приехать и не писала. Думаю, что с Леонидом Митрофановичем пришлёшь что-нибудь. Крепко тебя целую. Поцелуй детишек.

     Твой Ваня





4 января 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, ты себе представить не можешь, как я себя безумно считаю виноватым и перед тобой, и перед семьями офицеров, которые попали в ужасные условия с этим переездом. Есть у меня дурацкая черта, что я могу, не вдумавшись по вопросу, который не кажется мне особо серьёзным, сказать «да» или «нет». Так и здесь, на ходу, когда я был занят чем-то другим, Ю.Н. мне сказал, что Подчертков предлагает вас перевезти в Новороссийск. Совершенно не отдавая себе отчёта, что это будет делаться в таком спешном порядке и вызовет тревогу среди семей офицеров, я дал согласие и теперь казнюсь. Казнюсь, потому что и тебя не повидал, чего тоже безумно хотел, и ещё больше казнюсь, что благодаря этому выкинули эту глупость с перемещениями семей офицеров и поставили себя в чрезвычайно тяжёлые условия.

Послали вас в Новороссийск только благодаря вестям из  Е-дара. Вести эти были действительно скверные, но, м. б., моя беспечность, мой оптимизм служили тому, что я особенно этому значения не придавал. Правда, мне представляется, что будет лучше, если вы будете вместе и в обстановке, где исключается возможность внезапной паники, но, тем не менее, очень обидно это происшествие.

Вообще, Ленурка, если нет от меня лично указания какого-нибудь, то действуй по своему разумению или постарайся добиться лично меня. Это всегда можно запиской по аппарату. Затем, конечно, вам на месте много виднее. Увидеть тебя мне хочется безумно, и я дал Харитонову указание, что если возможно с удобствами привезти тебя, то это сделать, но конечно при условии, что это не нарушит никаких твоих предположений и если дети устроены. Перед выездом, во всяком случае, лучше справиться, т.к. обстановка меняется часто.

Очень меня беспокоит, как вы устроились в Новороссийске, боюсь, что очень скверно и что тяжело будет с довольствием. Затем Л.М. мне сообщил, что часть вещей ты оставила в Ек-даре. На кого и какие вещи? Харитонов предложил перевезти их, хотя я и не знаю, что это за вещи, но я дал ему разрешение.

Как детишки, где Вера Андреевна и Катя? Родная моя Ленурка, хотелось бы тебя повидать, но можно это сделать, если это будет благоразумно, так зря не подымайся, потому что когда станем несколько на рельсы, то может быть, и мы приедем в Новороссийск. Христос с Тобой, моя родная, главное - будь здорова. Безумно тебя, мою дорогую, люблю. Поцелуй детишек.

     Твой Ваня

P. S. Написал позавчера письмо, но отправить до сих пор не удалось. Сейчас пользуюсь поездкой ген. Ф. Настроение скверное, т.к. последнее время идёт усиленная травля на меня <и>, конечно, это не может не отразиться на настроении, особенно принимая во внимание, что, конечно, всё это доходит до тебя и тебя нервирует. Но ты, голуба, не обращай внимания и помни, что у твоего мужа совесть чиста. Ещё раз крепко-крепко целую.

Как вы довольствуетесь?

Твой Ваня





  17 января 1920 г.

Дорогая моя и милая Ленурка, на фронте прилично и в Е-даре как будто тоже всё обошлось хорошо. София Севериновна говорит, что вам в Новороссийске достаточно скверно. При этих условиях, может быть, тебе опять переехать в Ек-дар?

Завтра вопрос наших взаимоотношений с казаками окончательно выяснится, и если он выяснится благоприятно, а я думаю, что это будет именно так, то тебе предоставляется решить вопрос, возвращаться ли в Ек-дар или остаться в Новороссийске. Ксения Васильевна, по-видимому, возвращается в Ек-дар. Если решили, то нужно будет уведомить Успенского, которого я оставлю в Ек-даре, и попрошу Тихменева или Колчинского о перевозке. Поцелуй детей. Крепко целую.

     Твой Ваня





20 января 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, только пять дней, как ты уехала отсюда, а впечатление, что это было уже давно-давно [59]. Правда, за это время много событий произошло. Побывали мы в Ек-даре и опять вернулись сюда. В политической нашей кухне всё кипит. Ты уже конечно знаешь, что 16-го Деникин выступал в Верховном Круге. Речь ты, вероятно, читала, она очень хороша, но А.И. был не в ударе и произнёс её не очень хорошо. Встреча была холодноватая, но затем, когда состоялось совещание, то обе стороны пошли на уступки, и хотя соглашение ещё пока не достигнуто, но, тем не менее, оно будет достигнуто. И таким образом в нашей политической жизни начнётся новая эра, за которую Новороссийск проклянёт А.И., а попутно и меня, конечно, но не взять этого нового курса Деникин, конечно, не мог. Весь вопрос, не поздно ли и даст ли он теперь быстрые результаты? Останемся, как всегда, оптимистами и будем думать, что эти результаты не замедлят сказаться. Пока же, к сожалению, наоборот мы всюду в тылу имеем возмущения и в настоящий момент мы от вас отрезаны, т.к. где-то на ст. Ильской зелёные прервали сообщение.

В Ек-даре был у Успенских и у Каракай. Мария Ипполитовна в своём горе сильно выиграла наружно, сейчас у неё красивое одухотворенное лицо. Между прочим, она меня огорчила сообщением об Анапе [60], говорит, что там на могиле ничего не сделано. Не напишешь ли ты Скрипицыну [61] и не задашь ли вопрос, что мы ему должны за надгробную плиту и ограду? Каракай очень беспокоится за твои вещи. Там часть вещей, по-видимому, не заперта, и она говорит, что какой-то тюк там всё время уменьшается. Я условился с Леонидом Митр., что он переселит в эту квартиру Софью Север., а я тебя выпишу опять в Ек-дар, т.к. по словам С.С., вам в Нов. очень плохо, ну а в Ек-даре, по-видимому ввиду ведущихся переговоров, наступит известное успокоение. Но, конечно, решение этого вопроса я предоставляю всецело на твоё усмотрение. Харитонов тоже решил перевезти Надежду Влад. и телеграфировал, чтобы вагон задержали в Нов.

Как нашла детишек? По словам Софьи Север., Тонечка должна была тебя встретить не особо ласково. Здесь последние дни дует довольно нестерпимый ветер северо-восточный. Если и у вас он дует, то жизнь ваша, вероятно, совершенно нестерпима.

Ну, расписался я свыше меры. До свидания, моё сокровище, крепко-крепко тебя целую и мечтаю, когда это могу сделать въявь. Христос с тобой. Поцелуй детишек и Тонечку. Привет Вере Андреевне и Марусе.

     Твой Ваня



26 января 1920 г.

Дорогая Ленурка, сегодня получил мыло и чай. Спасибо, милая. Пользуюсь случаем черкнуть две строчки. Мне Харитонов сказал, что вы переезжаете [62] 28-го. Тут все-таки будет теплее, ну, а в смысле безопасности – всюду скверно. Скверно, что вы, кажется, разложились [63]. Поцелуй детишек и поблагодари их за письма. Христос с тобой.

     Твой Ваня





3 февраля 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, за последнее время мы с тобой совсем прекратили переписку. Как вы переехали, устроились и поживаете? Все ли здоровы? Юрик [64] наш совсем расклеился. Поехали как-то мы с ним верхом после обеда (глупо, конечно), проскакали с версту, он у меня задохнулся, а затем проехали ещё рысью и он совсем скис, а затем обморок, целый день лежал, а теперь ходит на манер сонной мухи. Надо ему недельку-другую отдохнуть.

Как ты, моя родная, себя чувствуешь, я всё боюсь, чтобы с твоим беганьем и переездами не случилось какой-либо напасти вроде сыпного или возвратного тифа. Хорошо, если бы что привили, я привил и чувствую себя спокойно.

Как детишки и Тонечка? Я, конечно, успел уже без тебя соскучиться и очень бы хотел повидать, но пока поездки в Ек-дар не предвидится, тебя же боюсь вызывать. Как у тебя вопрос с деньгами, не надо ли тебе прислать? Ну, моё сокровище, пока до свидания. Будь здорова. Храни тебя Бог. Поцелуй детишек. Тебя без счета целую.

     Твой Ваня





20 февраля 1920 г.

Дорогая Ленурка, пользуюсь поездкой Шкиля и шлю тебе коротенькую весточку. Как вы доехали и как вы поживаете [65]? Дела на фронте таковы, что жалеть об отъезде не приходится и придётся, видимо, вам и дальше ехать. Надумали ли вы что-нибудь в Новороссийске в смысле отъезда, куда ехать? Сообщи. Посылаю тебе копию приказа, к сожалению русского, о моём награждении. От Б. [66] , если будет что-либо предлагать, не бери, дабы не влезать в историю. Крепко тебя и детей целую. Христос с вами. Уехали ли Плющи [67]?

     Твой Ваня





23 февраля 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, посылаю тебе 27 тыс. рублей, это все, что у меня есть. Понимаю, что мало, но помочь не могу. Болею вместе с тобой душой по поводу отъезда, а вместе с тем лучше, пожалуй, ехать. Я думаю, уж очень тяжело в Новороссийске жить - это будет трёпка нервов. Это с одной стороны, а с другой стороны, и последний момент может выйти очень неблагополучный, хотя не думаю, чтобы французы довели до этого последнего момента. Но этот вопрос, ехать ли сейчас или подождать ещё, я оставляю на твоё решение. Фронт пока ничего не подсказывает. С одной стороны, мы отошли, но, с другой стороны, кубанцы как будто действительно поднимаются и у большевиков тоже в тылу как будто не благополучно. Словом, я ничего не могу посоветовать.

Личные мои чувства ты, конечно, знаешь, что мне, так же как и тебе, хотелось бы, чтобы вы или совсем не уезжали или уехали поближе. Относительно Сербии я тоже сочувствую. Хотя это будет труднее, чем у англичан, где будет даровое содержание, но думаю, что морально будет легче.

 Манжен из желания везти тебя и Кс. Вас. на французском крейсере сделал большую историю, он заявил об этом англичанам. Хольман прибежал к Деникину и заявил, что в таком случае он выпишет английский броненосец, чтобы отвезти вас. Харитонов говорит, что Киз с тобой не очень был любезен. Ну, Бог с ним.

Ах, Ленурка, если бы дал Бог, чтобы повернулась фортуна опять к нам лицом. Ну, родная моя, Христос с тобой, главное, будь здорова. Поцелуй детишек и Тонечку. Что там Иринка пишет об охлаждении Бл. [70]? Правда это? Обидно. Ну, ещё раз целую тебя, мою родную.

   Твой Ваня





25 февраля 1920 г.

Родная и дорогая моя Ленурка, очевидно, есть какая-то высшая справедливость, которая не даёт никому пройти без лишений и страданий. Теперь очередь за нами. Потеря Мишурки [69], очевидно, недостаточная мзда за содеянные нами грехи. Будем молиться Богу, чтобы Господь это испытание послал только на время и чтобы вновь соединил нас, и будем надеяться на Его благость.

Спасибо тебе, родная, за твоё письмо, которое я прочёл с глубоким волнением. Не смог я ни тебя, ни таких <,как ты,> оценить. И теперь, рассчитывая на милость Божью, я, прежде всего, уверен, что ты её заслужила. Разлука с тобой, дорогая, тяжка, но оставить тебя было бы безумством. Вряд ли ты могла бы быть при мне, всё равно страдала бы в разлуке, а дети были бы без матери. Ведь ты самая большая их радость, зачем же их лишать этой радости, этой теплоты, которая должна согреть им всю последующую жизнь. Я тебе больше доставил огорчений, чем радостей, и теперь смотри на меня как на обречённого и не скорби очень, если лишишься меня. Знай, что душой я никому, кроме тебя, не принадлежал и принадлежать не буду и всегда буду гордиться своей женой – с великим русским сердцем.

Да благословит тебя и детей Господь. Храни вас Бог. Целую тебя, мою родную, крепко. Поцелуй Ирину, и Олю, и Тонечку.

    Твой Ваня



27 февраля 1920 г.

Родная моя Ленурка, может быть, это письмо тебя ещё застанет в Новороссийске и ты ещё раз прочтешь о том, что я люблю тебя бесконечно и молю Бога, чтобы ваше путешествие было счастливое и непродолжительное. К сожалению, пока никакими радостными вестями тебя утешить не могу и в связи с тем, что в Новороссийске со дня на день может вспыхнуть какая-нибудь кишечно-заразная эпидемия. Самое лучшее решение, которое вы могли принять – это уехать. Пребывание в Сербии я не думаю, чтобы было очень тягостно, т.к. всё же много лиц знакомых будет. Да благословит тебя Бог и да пошлёт сил перенести и это испытание. Поцелуй детишек и Тонечку. Христос с вами.

    Твой Ваня





1 марта 1920 г.

Милая и дорогая моя Ленурка, вот самое скверное в нашем положении, что неизвестно, как мы будем общаться и будут ли наши письма доходить. Но, тем не менее, пытаюсь писать, может быть, и дойдёт это письмо. Сегодня приехали в Новороссийск, вследствие чего не получил твоих последних писем, но тут Сергей Александрович [70] рассказал про последние минуты вашей жизни в России. Спасибо ему за то, что он тебе помог в денежном смысле. Завтра пойду благодарить Манжена за его любезность.

Как то вы доехали? На миноносце да при ветре, вероятно, сильно болтало. Утешил меня Харитонов сообщением, что вы, вероятно, поселились где-нибудь на побережье Адриатического моря. Это будет совсем хорошо. Если не будете бедствовать в смысле материальном, то пожить на берегу Адриатики совсем хорошо, особенно для детей. У нас, как можешь заключить из нашего переезда в Нов., положение неблестящее. Вероятно, части наши в конце концов отойдут за Кубань, сейчас почти у Кореновской, что дальше будет, трудно сказать, но настроение у меня и моих адъютантов хорошее.

Единственное огорчение, что тебя, моей милой, нет, но вместе с тем я доволен, что вы уехали; хочется верить, что вы проживёте там недурно, ну, а у меня душа спокойна, что вы в безопасности. Последние дни всё почти уходило из Ек-дара, собиралась убегать и Мария Ипполитовна, но Л.М. убедил остаться и её, и С.С. От Харитонова узнал, что Катя вас покинула, мне думается, что это и к лучшему.

Новор. нас встретил неприветливо. Оказывается, дул норд-ост со снегом, а сейчас идёт дождь, будем надеяться, что завтра будет хорошая погода. Ну, родная моя, крепко тебя целую. Поцелуй детишек и Тонечку. Христос с тобой. Пиши почаще и побольше.

     Твой Ваня

P.S. Взяла ли ты материю, привезённую мне В.А., я в ящике её не нашел?

     И. Р.





17 марта 1920 г.
г. Феодосия

Милая и дорогая моя Ленурка, на этих днях в Сербию собирается пробраться Жеребков, и я думаю воспользоваться его поездкой, чтобы черкнуть тебе несколько строк. Последнее, впрочем, и первое письмо я тебе послал с Марусей, которую благополучно отправил из Новор., кажется, 11 марта на французском судне «Царь Борис». С ней я тебе послал 125 фунтов стерлингов, полученных мною по должности Особого совещания [71].

Если Маруся приехала, то она тебе, вероятно, рассказала о последних днях <в> Новор. После неё события разыгрывались быстро: 13-го началась полная эвакуация Новороссийска и 14-го утром мы его оставили. Так как события следовали быстрее, чем мы рассчитывали, то, конечно, эвакуация прошла далеко не так планомерно, как это должно было бы быть, но, тем не менее, прошла, на мой взгляд, благополучно. Добровольцев почти всех вывезли, застряла часть одного полка только, осталось много донских казаков, не желавших сражаться и не предполагавших до того эвакуироваться. Семьи вывезли все, больных офицеров осталось человек 400. Главнокомандующий со мной вышел из порта последним на миноносце, так что с этой стороны упрёков, вероятно, по крайней мере, не будет.

Пятнадцатого приехали в Феодосию, и здесь я подал рапорт об освобождении меня от должности н-ка штаба, на что А.И., в конце концов, согласился, так что с 16 марта я уже не н-к штаба, а только помощник гл<авнокомандую>щего. Для дела, я думаю, это хорошо: общественное мнение удовлетворено, если будут искать виновного в эвакуации Новор., то тоже могут остановиться на мне и будут удовлетворены тем, что я уже не начальник штаба, да и оттрепался я. Новые люди с новой энергией будут, несомненно, лучше вести дело. Жаль только Антона Ивановича. Расставанье со мной ему доставило большое огорчение, и в будущем он остаётся одиноким.

Теперь относительно с себя. Конечно, ты понимаешь, как больно и горько, начав дело, не довести его до конца. Хотел я отправиться на фронт в качестве добровольца, но сейчас сомнение: уже очень много неприглядного сейчас в наших добровольческих частях, и справишься ли с жизнью в хамстве, грубости и пьянстве? Оставаться при штабе? С одной стороны, даже хочется не оставлять Деникина, но с другой стороны, будут опять болтать, что вот остался в качестве советчика и мешает делу.

Положение двусмысленное, а как не хочется уезжать заграницу, на что меня усиленно подбивает Жеребков! А.И. тоже уговаривает поехать, но в другом виде, в качестве его посланца в Лондон для осведомления и переговоров. Это, конечно, выход, но боюсь, что опять на этой почве пойдёт игра.

Так что видишь, Ленурка, как не кинь, всё клин. А главное – уезжать из России не хочется [72]…

5 апреля 1920 года Иван Павлович погиб...


     Примечания

59 Скорее всего, Е.М. Романовская приезжала из Новороссийска к мужу в Батайск в период с 7 по 15 января 1920 г. (ст. стиля).

60 Вероятно, речь идёт о могиле М.И. Романовского и М.А. Бакеевой, скончавшихся в декабре 1919 г. или в январе 1920 г. от холеры.

61 О ком из служилого рода Скрипицыных идет речь, точно установить не представляется возможным. Может быть, это капитан Скрипицын Борис Владимирович (1886-1930), участник 1-й мировой войны (Преображенский полк), Георгиевский кавалер, расстрелян в 1930 г. в Варшаве.

62 Речь идёт об обратном переезде Е.М. Романовской с семьёй в Екатеринодар.

63 Т.е. распаковались.

64 Абашев Юрий Дмитриевич, сын М.А. Абашевой.

65 Е.М. Романовская в середине февраля 1920 г. снова переехала с семьёй в Новороссийск, чтобы оттуда уехать заграницу.

66 Возможно, речь идёт о генерале А.П. Богаевском.

67 Речь идёт о семье Плющевских-Плющик.

68 О ком идёт речь, установить не удалось.

69 Михаил Иванович Романовский умер в конце 1919 г. или начале января 1920 г. возрасте 15 лет от холеры.

70 Харитонов Сергей Александрович.

71 Особое совещание при Главкоме ВСЮР — законосовещательный и распорядительный орган управления на Юге России, с 31 августа 1918 г. по 30 декабря 1919 г. выполнявший функции правительства на территории, подконтрольной войскам Добровольческой армии и ВСЮР. 

72 Окончание письма не сохранилось.
-Скажите, ведь этого никогда не бывает?
-Раз в тысячу лет бывает...