Иван САВИН "Всех убиенных помяни Россия, Егда приидеши во царствие Твое…"

[Игорь Устинов]

Был немного удивлен, не найдя на сайте среди Белой поэзии, одного из ее СТОЛПОВ - Ивана САВИНА...

Л. В. Савина-Сулимовская
К читателям.
Мне хочется сказать немного об Иване Савине, дать его грустную биографию: чем
жил человек, что любил, что пережил… Остальное все хронология, но без нее не
обойтись, так как события страшных лет России наложили отпечаток на душу,
здоровье и мысли человека. Жизнь у нас у всех одна, а судьба разная…
Хотелось бы познакомить русских людей не только с поэзией, но и с прозой Ивана
Савина, которая была рассыпана по эмигрантским газетам и журналам как яркие
камушки… На закате моей жизни я собрала все, что не пропало в Праге, в русском
заграничном архиве…
Я была не только женой Ивана Савина, я была его другом, секретарем и
переводчицей… Я присутствовала при рождении его стихов, знала их полуродившимися…
Черновиков у Савина, можно сказать, совсем не было. Стихи он начинал писать на
обертке финских сигарет, а потом садился сразу за машинку, продолжая писать,
почти ничего не исправляя.
Самой главное и важное, что Иван Савин был поэтом Божьей милостью, попавшим в
русскую смуту, которую он сумел так ярко и глубоко описать. Я молю Бога, чтобы
он, умерший 60 лет тому назад, дотронулся как живой до вашего сердца… Но
сознаюсь, что иногда мне делается страшно… Мне не ясна сейчас наша общая
эмиграция. Она мне представляется густым, полным тумана лесом, в котором растут
и крепкие дубы, и сосны, и жидкие березки, и кустарники: есть и прогалинки в
густых кустах… И не знаешь, чем дышат за этими кустиками или деревьями… Туман…
Поймут ли сегодня люди, как искалеченный юноша-поэт на пороге смерти, до конца
бил в один и тот же, дорогой и нам колокол…
Иван Савин (Саволайнен) родился 29 августа 1899 г. (по старому стилю) в Одессе,
но все детство и юность провел в городе Зенькове Полтавской губернии. Дед Ивана
Савина — Йохан Саволайнен, финский моряк, встретил в Елисаветграде русскую
гречанку, женился на ней, остался жить в России. От этого брака родился отец
поэта, Иван Иванович старший. Когда они переменили свою фамилию на «Саволаин»,
не знаю, но в России Иван Савин жил и учился как Саволаин. Приехали отец и сын в
Финляндию под фамилией Саволайнен. Эту фамилию носила и я.
По профессии отец Савина был нотариусом, человеком русской культуры. В одной из
своих деловых поездок Иван Иванович старший встретил и без памяти влюбился в
молодую помещицу, вдову, которая была на десять лет старше его, и у которой было
уже 5 человек детей. Анна Михайловна Волик тоже не была чисто русской: отец ее
был молдаванин, из старинного рода Отян. Только мать Анны Михайловны была
русская… Бабушка поэта… И это все, что было русской крови у Ивана Савина.
От второго брака родились: Иван Савин, Николай и сестра Надежда (Диля). Вся
семья Савиных была сметена ураганом революционных событий и гражданской войны.
Два старших брата, михайловские артиллеристы, были расстреляны в Крыму. Им
посвящена повесть «7 000 расстрелянных». Коля, пятнадцатилетний мальчик,
служивший в Синих кирасирах, был убит в бою, Борис был зарублен под Каховкой
красными. Иван Савин попал в плен в Джанкое…
Не уйди из госпиталя, вольноопределяющийся Иван Савин был бы сразу поставлен к
стенке, но уйдя из госпиталя, где сестра сожгла его уланку, он был лансирован
замечательным уланом-солдатом как полковой писарь, и его не трогали, и это
спасло ему жизнь.
Несмотря на то, что родители Савина разошлись и в продолжении шести лет не
встречались, живя в том же городе, у восьмерых детей была настоящая родственная
связь и любовь. Дети остались жить в большом доме матери, а к отцу ходили по
воскресениям… Старшие братья учились в Михайловском артиллерийском училище,
сестры в гимназии, Надежда в Полтавском институте, Иван учился в гимназии в
Зенькове. Иван Савин любил и лелеял воспоминания об этом маленьком захолустном
городе, где были две гимназии и две прогимназии. Железной дороги не было, но
весь округ состоял из богатых помещиков, и у всех детей, почти без исключения,
были гувернеры и гувернантки, немки и француженки. Свою «мадамку» Савин нашел
потом в Париже, где она жила, помогая русским, и за гроши давала им французские
уроки. Хотя Иван Савин родился в Одессе, всю свою юность и детство он провел в Зенькове.
Многие называют его финно-руссом, но это абсолютно не верно. Он даже не знал
финского языка.
***
Когда с помощью своего солдата-улана Савин попал в 1921 г. в Петроград, где
встретился с отцом, ему пришлось провести одну холодную и голодную зиму, которая
отразилась только в нескольких ранних стихах того времени.
Савина с отцом отпустили, так как у них были в порядке финские бумаги, и они
совершенно легально приехали в Хельсинки, где отец работал на сахарном заводе. А
Иван Савин, после пребывания в санатории, устроился на том же заводе сколачивать
ящики… Им дали маленькую комнатку с русской печкой и очень снисходительно
смотрели на пропуски Ивана Савина на работе. Отец уехал в Париж, и это была наша
первая квартира. Тут же, в этот период работы на фабрике, пришло письмо из
России, что его невеста вышла замуж за большевика, хотя ее отец и братья были
убиты красными. Пребывание в санатории, конечно, немного сгладило этот удар, но
измена любимой девушки оставила большой след, который красной нитью проходит
через сборник «Ладонка».
Конечно, после плена и голода жизнь была у нас просто сказочной. Сразу же Савин
начинает печататься в местной русской газете — «Русские вести», где его очень
полюбил покойный редактор Г. И. Новицкий, перед своим отъездом в Америку. Пробыв
только короткое время в Финляндии, Савин начинает писать фельетоны, воспоминания,
стихи и сразу же, в свои 24 года, завоевывает любовь и уважение всей русской
колонии. Наша русская колония была небольшая, но очень теплая и интересная.
Савин образовал «Кружок молодежи»; мы ставили его пьесу «Там», пьесу «Молодость»
(она у меня есть) и устраивали бесчисленные лекции и вечера памяти Блока,
Ахматовой, Гумилева, Есенина. Мы жили!.. Был устроен суд над Евгением Онегиным…
На одной из встреч кружка я встретила Ивана Савина… Уйти от судьбы нельзя, Бог
решил соединить жизнь больного, измученного человека с молоденькой, здоровой,
любящей литературу и искусство девушкой.
Кто я такая? Я дочь офицера 1-го финляндского Стрелкового полка, я родилась в
Хельсинки, кончила там Александровскую гимназию (она уже стала совместной)… Там,
на кладбище, где лежит Иван Савин, покоится вся моя семья. Я — русская —
навсегда осталась русской, моей почвой стал русский язык, и моя душа сделана из
русского языка, русской культуры и русского православия… А в России я никогда не
жила… исключение только два года в Павловском институте, 1915—1917, в Петербурге.
Это было закрытое учебное заведение.
Иван Савин начал писать, кроме «Русских Вестей» в Хельсинки, в газете «Сегодня»,
Рига; «Руль», Берлин; «Новое Время», Белград; «Возрождение», Париж; «Иллюстрированная
Россия», Париж, и был представителем почти всех эмигрантских газет. И, наконец,
он стал специальным корреспондентом Швеции.
Одно лето мы ездили на Валаам, удивительный по своей красоте-старине, остров,
где нам были открыты все архивы, и где мы встретили Вырубову с матерью, и узнали,
что Вырубова стала тайной монахиней в миру, только на острове носила рясу. Мать
Вырубовой, Танеева, дала Ивану Савину интервью, которое он отправил в самый
большой ведущий журнал Швеции.
Слава Богу, все было благополучно, оба работали и летом 1926 года мы уехали в
Куоккала, к художнику Захарову, который повез нас к И. Репину. Сразу началась
теплая, искренняя дружба между маститым художником, милейшим из милейших, и
молодым поэтом. У меня висит портрет Репина со следующей надписью: «Необыкновенно
красивому Ивану Ивановичу Савину, на добрую память. Илья Репин, 1926 год».
После смерти Савина Репин мне пишет: «Я всегда мечтал, глядя на этого красавца
малороссиянина, написать его портрет… Какая невозвратная потеря».
Неожиданно, осенью 1926 года телефонный звонок ко мне на службу: «Приходи сейчас
же, иначе я выброшусь в окно». Это был острый припадок депрессии. <…> И этот
припадок преодолел поэт, пока не настиг последний удар: острый приступ
аппендицита и медленное мучительное умирание от заражения крови, после операции.
Боли были ужасные… Будучи очень религиозным человеком, он просил меня крестить
рану и молиться…
Финские больницы, даже частные — ужасны!.. Мне позволили быть две недели ночью у
кровати больного, днем я работала. За это время мне удалось получить прелестную
квартиру, с окнами в парк, где в пруду водились белые лебеди. Известный парк в
Хельсинки Кайсаниеми. Наконец, мне предложили взять больного домой… Квартиру он
еще не видел и, приехав домой, плакал от радости. Через несколько дней ему стало
хуже, но рядом с кроватью лежал любимый томик Чехова. И он просил меня
рассказывать, как мы поедем летом к границе России собирать его любимые цветы
ромашки.
В горячую душную ночь, около 4-х утра, Савин нацарапал на листке бумаги «вспрыснуть
морфий… доктора». Но было поздно. Укол не помог. Поэт затих и долго смотрел
прямо перед собой в огромное окно, куда заглядывали ветки деревьев, потом осенил
себя широким крестным знамением и сказал ясно и тихо «Господи»…
Это было в 5 часов утра, в день свв. Апостолов Петра и Павла, в 1927 году, в
Хельсинки, Финляндия.
***
Я — Иван, не помнящий родства,
Господом поставленный в дозоре.
У меня на ветреном просторе
Изошла в моленьях голова.
Все пою, пою. В немолчном хоре
Мечутся набатные слова:
Ты ли, Русь бессмертная, мертва?
Нам ли сгинуть в чужеземном море!?
У меня на посохе — сова
С огненным пророчеством во взоре:
Грозовыми окликами вскоре
Загудит родимая трава.
О земле, восставшей в лютом горе,
Грянет колокольная молва.
Стяг державный богатырь-Бова
Развернет на русском косогоре.
И пойдет былинная Москва,
В древнем Мономаховом уборе,
Ко святой заутрене, в дозоре
Странников, не помнящих родства.
1923
***
Когда палящий день остынет
И солнце упадет на дно,
Когда с ночного неба хлынет
Густое лунное вино,
Я выйду к морю полночь встретить,
Бродить у смуглых берегов,
Береговые камни метить
Иероглифами стихов.
Маяк над городом усталым
Откроет круглые глаза,
Зеленый свет сбежит по скалам,
Как изумрудная слеза.
И брызнет полночь синей тишью.
И заструится млечный мост…
Я сердце маленькое вышью
Большими крестиками звезд.
И, опьяненный бредом лунным,
Ее сиреневым вином,
Ударю по забытым струнам
Забытым сердцем, как смычком…
1924
***
РЕВНОСТЬ
Спросила девочка тихо:
«О чем ты, мальчик, грустишь?»
За дверью — поле, гречиха
И такая густая тишь.
Колыхнулся и вспыхнул синее
Над закрытою книгою взор.
«Я грущу о сказочной фее,
О царевне горных озер».
Соловей вскрикнул напевно.
Упала с ветки роса.
«А какая она, царевна?
И длинная у нее коса?»
«У царевны глаза такие —
Посмотрит и заманит в плен.
А косы ее золотые,
Золотая волна до колен».
И сказала крошка, играя
Черной косичкой своей:
«…Тоже… радость большая —
В рыжих влюбляться фей!»
1925
***
И канареек. И герани.
И ситец розовый в окне,
И скрип в клеенчатом диване,
И «Остров мертвых» на стене;
И смех жеманный, и румянец
Поповны в платье голубом,
И самовара медный глянец,
И «Нивы» прошлогодний том;
И грохот зимних воскресений,
И бант в каштановой косе,
И вальс в три па под «Сон осенний».
И стукалку на монпансье, —
Всю эту заросль вековую
Безумно вырубленных лет,
Я — каждой мыслию целуя
России вытоптанный след, —
Как детства дальнего цветенье,
Как сада Божьего росу,
Как матери благословенье,
В душе расстрелянной несу.
И чем отвратней, чем обманней
Дни нынешние, тем родней
Мне правда мертвая гераней,
Сиянье вырубленных дней.
1925
 

[Игорь Устинов]

Из другого источника:

Иван Савин (Саволайнен), поэт, прозаик и журналист первой волны русской эмиграции,
родился 29 августа 1899 года в Одессе и умер 12 июля 1927 года в Хельсинки. Детство и
юность его прошли в уездном городе Зенькове Полтавской губернии, где он закончил
гимназию. Продолжить образование ему не пришлось осенью 1919 года он вступил
добровольцем в армию Деникина. Вспоминая то время, Савин позже напишет:
...Отзвучали раскаты орудий на русско-германском фронте. Загрохотала февральская
революция, потом октябрьская. В бешеной смене надежд и отчаянья, недолгого хмеля и
долгой крови, пронеслись над нашим южным городом десятки властей, армий, правителей и
самозванцев <...> Все тогда совершалось с кинематографической быстротой. Как будто
нас хотели развлечь сменой впечатлений и властей.
Два брата Ивана Савина были расстреляны красными, два других погибли в боях. Сам
он после падения Крыма попал в плен, чудом избежал расстрела: «Бог спас меня. Видимо,
вымолила мне жизнь у Господа мать, отдавшая ему четырех сынов».
Кошмар плена, длившегося почти два года, не оставлял Савина до конца дней его,
вызывая периодически острые приступы отчаянья и депрессии. Ему удалось добраться до
Петрограда, откуда он, воспользовавшись своим финским происхождением, в 1922 году
уехал в Финляндию. Здесь Иван Савин начал активно писать и печататься во многих русских
эмигрантских газетах и журналах и был известен как талантливый прозаик и журналист.
После выхода в 1926 году книги стихов «Ладонка» он признан своим поэтом всей военной
белой эмиграцией.
Изданный в Белграде сборник «Ладонка» быстро стал библиографической редкостью.
Через почти 20 лет, в 1947 году, стараниями Ростислава Полчанинова4 в Менхенгофе
(Германия) вышло второе, подпольное издание «Ладонки». Подпольным оно было не только
потому, что с ноября 1946-го до 14 июля 1947 года была полностью запрещена издательская
деятельность для всех «ди-пи» (перемещенных лиц), но и по той причине, что американцы в
то время не разрешили бы печатание антисоветских произведений, подобных стихам
Савина.
Третье издание «Ладонки» увидело свет в Нью-Йорке в 1958 году. В него вошли, помимо
34 стихотворений 1-го издания, еще 44 других. Исключительно интересна рецензия Ивана
Елагина на этот сборник, напечатанная в 1959 году в «Новом русском слове». Это
единственная опубликованная им рецензия за всю его долголетнюю карьеру американского
профессора-слависта случай весьма редкий.
Творчество белого эмигранта Савина было в СССР под запретом. Русская же эмиграция
знала его и любила: «О нем много писали, причем не «по долгу службы» и не по знакомству
и, конечно же, не корысти ради, а именно ради любви и, если хотите, писали с
нескрываемым чувством боли и восхищения. Писали не просто чувствительные люди, а
совсем не сентиментальные по отношению к собратьям по перу писатели и литературоведы ?
например, И.Бунин и Г.Струве».
О Савине-прозаике снова заговорили после выхода в 1988 году книги «Только одна
жизнь: 1922-1927», подготовленной вдовой поэта Людмилой Савиной-Сулимовской и
Ростиславом Полчаниновым. Тираж ее невелик 500 экз., но книга появилась незадолго до
того, как эмигрантские издания стали свободно проникать на родину. Поэтому около
половины тиража попало в Россию, и Иван Савин стал, пожалуй, первым поэтом-
эмигрантом, вернувшимся в своих книгах на родину.
Рецензируя этот сборник, Вадим Крейд писал: «Переиздание книги автора, попавшего в
Джанкое в плен к красным, является истинным и окончательным испытанием на время этого автора. Вот и «Конармию» Бабеля читают теперь не из-за темы, не потому что она о
гражданской войне, но из-за художественных достоинств бабелевской прозы. Сравнение с
Бабелем было бы точным, если бы не было парадоксальным. Иван Савин писал о той же
эпохе, о той же войне и даже стилистически они близки своей лаконичностью и
экспрессивностью описаний. Но Савин на стороне тысячелетней традиции, имеющей
живую веру в Бога. Бабель же, комиссар армии Буденного, прислужник (объективно или
субъективно) красного мракобесия».
Раздел прозы в книге «Только одна жизнь» содержит автобиографическую повесть
«Плен», включающую четыре рассказа-главы («Джанкой», «Глава из книги "Плен"», «Плен»,
«В немецкой колонии»), рассказы «Правда о 7000 расстрелянных», «Пароль», «Дроль»,
«Лимонадная будка», «Там», «Трилистник», «Моему внуку», «Новые годы», два рассказа
«В мертвом доме» и «Трое» с общим подзаголовком «Из "Книги былей"», а также очерки
«О мещанстве», «Валаам Святой остров» и «Валаамские скиты».
Все последующие публикации Савина осуществлялись в основном по книге 1988 года.
Ростислав Полчанинов, один из составителей ее, пишет: «Далеко не все произведения Ивана
Савина смогли у нас сохраниться. После смерти Савина его отец передал весь архив сына
Русскому заграничному архиву в Праге. После конца войны чехословацкое правительство
подарило этот архив Советскому Союзу и теперь, кроме нескольких советских специалистов
по эмигрантским делам, никто к нему не имеет доступа. [...] В сборник «Толька одна жизнь»
вошли случайно сохранившиеся повести Ивана Савина».
В книге «Мой белый витязь», вышедшей в Москве в 1998 году с предисловием
Виктора Леонидова, проза Савина представлена повестью «Плен», а также рассказами
«Лимонадная будка» и «Моему внуку». Стихи даны в этом сборнике в наиболее полном
объеме.
Многое из прозы Ивана Савина и по сей день остается рассыпанным «по эмигрантским
газетам и журналам, как яркие камушки».12 Публикация в «Финляндских тетрадях»
непереиздававшихся текстов наша попытка собрать эти «камушки» и результат работы в
архивах Хельсинки, Москвы и Риги. Представленный здесь цикл рассказов «Дым отечества»
 единственный цикл, опубликованный ранее не отдельными главами, как «Плен» и «Книга
былей», а полностью в авторской подборке. Четыре произведения раздела «Из "Книги
былей"» являются продолжением цикла, два рассказа которого «Трое» и «В мертвом доме»
вошли в книгу 1988 года. После издания «Ладонки» Иван Савин предполагал выпустить
сборник прозы под названием «Книга былей».13 Разрозненные тексты с подзаголовками «Из
"Книги былей"» и «Быль» публиковались им в 1923-25 гг. в русских эмигрантских изданиях
Финляндии, Эстонии и Латвии.
Первые, небольшие рассказы «Дневник» и «Чонгарский мост» были напечатаны с
подзаголовком «Отрывок из книги «"Плен"» в 1922 году в газете «Русские вести». Они не
вошли в последующие издания, вероятно, по той причине, что вдова Савина не располагала
их текстами она готовила книгу в США по истлевшим газетным вырезкам, чудом у нее
сохранившимися. Таким образом, повесть «Плен» состоит из шести глав: 1. Джанкой, 2.
Глава из книги «Плен», 3. Плен, 4. В немецкой колонии, 5. Чонгарский мост, 6. Дневник.
Многие рукописи Ивана Савина, к сожалению, утеряны. К тому же он не любил
черновиков замыслы держал в голове. Из воспоминаний современников известно, что
незадолго до смерти Савин начал работать над романом из пушкинской эпохи, «изучая ее,
целыми днями сидел в Гельсингфорсской университетской библиотеке».14 Нам
представляется, что очерк «Роман рижанина-декабриста» следует рассматривать как
своеобразный конспект, план замышлявшегося романа. Никаких других текстов,
относящихся к этой теме, пока не найдено.
Рассказы «Пасхальный жених», «Портрет», «Ромашки» небольшая часть произведений,
посвященных Белому движению. «Балда» и «Лафа» своеобразные «речевые» зарисовки не
только персонажей, но и самой эпохи.
У прозы Ивана Савина трудная судьба. Если повесть «Плен» художественный документ
о революции и гражданской войне довольно хорошо известна читателям и исследователям,
то тексты Савина о «мирном» периоде жизни советской России (юг страны и Петроград) все
еще остаются в забвении. Данная публикация один из первых шагов к их возвращению из
небытия.                                                                                              Элина Каркконен
*****************************
БОЯНЫ БЕЛОГО КРЕСТА. Иван Савин.
Очерк (Семенова Е.В.)

Оттого высоки наши плечи,
А в котомках акриды и мед,
Что мы, грозной дружины предтечи,
Славословим крестовый поход.
Оттого мы в служенье суровом
К Иордану святому зовем,
Что за нами, крестящими словом,
Будет воин, крестящий мечом.
Да взлетят белокрылые латы!
Да сверкнет золотое копье!
Я, немеркнущей славы глашатай,
Отдал Господу сердце свое...
Да приидет!... Высокие плечи
Преклоняя на белом лугу,
Я походные песни, как свечи,
Перед ликом России зажгу.

Судьба поэта, которому принадлежат эти строки, сложилась гораздо более трагично,
чем у Николая Туроверова. Может быть, из всех белых поэтов ему выпал самый
горький жребий…
Они были одногодками: два величайших поэта Белого Движения. Иван Савин и Николай
Туроверов. Корни Савина по отцовской линии лежат в Финляндии и Греции. Его дед
моряк Йохан Саволайнен, женился на гречанке, которую полюбил с первого взгляда в
Елисаветграде. С той поры фамилия Саволайненов стала писаться на русский манер –
Саволаины. Их сын стал нотариусом и человеком, вполне восприявшим русскую
культуру. Женился он на вдове Анне Михайловне Волик, происходившей из старинного
молдавского рода. От первого брака у нее было пятеро детей, ещё троих она родила
новому мужу. Семья жила в городке Зенькове обычной старосветской жизнью, дети
были дружны между собою. Два брата учились в Михайловском артиллерийском училище,
сестры в гимназии.

И смеялось когда-то, и сладко
Было жить, ни о чем не моля,
И шептала мне сказки украдкой
Наша старая няня — земля.
И любил я, и верил, и снами
Несказанными жил наяву,
И прозрачными плакал стихами
В золотую от солнца траву . . .
Пьяный хам, нескончаемой тризной
Затемнивший души моей синь,
Будь ты проклят и ныне, и присно,
И во веки веков, аминь!

Вся эта тихая и спокойная жизнь была в одночасье разрушена грянувшей Мировой
войной. Три нескончаемых года лилась русская кровь на поле брани, война шла
наизмот, испытывая на прочность враждующие стороны – чьи силы иссякнут прежде?..
Уже из последних сил сражалась Германия, и позже станет известно, что до победы
нам не хватило нескольких шагов, и Черчилль заметит, что «ни к одной стране не
была так жестока судьба, как к России - её корабль пошёл ко дну, когда до гавани
было подать рукой»… Русская армия пала жертвой не неприятельской военной мощи, а
предательства и расхлябанности в собственном тылу. Февральская революция
породила призрачную надежду на оживление и своеобразный ренессанс русского
общества, но очень быстро почти всем стало ясно, что это был шаг в пропасть, и
крах сделался практически неминуем. И в этот момент прозвучал отчаянный призыв
генерала Корнилова: «Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час её
кончины… Все, у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, - в
храмы, молите Господа Бога об явлении величайшего чуда спасения родимой земли!»
И лучшие силы, среди которых было очень много юных и горячих сердец,
откликнулись на него тогда, когда политики, буржуазия, большая часть офицерства
предпочли стоять в стороне, наблюдая, чем закончится смертельная схватка и
надеясь, что последствия не коснуться их… Среди этих юных сердец, орлят, которые
по слову генерала Алексеева, встали на защиту Родины, когда орлы отсиживались в
стороне, был и Иван Савин, студент Харьковского университета, добровольцем
вступивший в белую армию.

КОРНИЛОВ
В мареве беженства хилого,
В зареве казней и смут,
Видите — руки Корнилова
Русскую землю несут.
Жгли ее, рвали, кровавили,
Прокляли многие, все.
И отошли, и оставили
Пепел в полночной росе.
Он не ушел и не предал он
Родины. В горестный час
Он на посту заповеданном
Пал за страну и за нас.
Есть умиранье в теперешнем,
В прошлом бессмертие есть.
Глубже храните и бережней
Славы Корниловской весть.
Мы и живые безжизненны,
Он и безжизненный жив,
Слышу его укоризненный,
Смертью венчанный призыв.
Выйти из мрака постылого
К зорям борьбы за народ,
Слышите, сердце Корнилова
В колокол огненный бьет!
1924

Именно эти юноши, ещё едва вкусившие жизнь, мечтатели и романтики, верящие в
Россию и своих вождей, готовые в любой момент отдать свою молодую жизнь, вьюжным
февральским днём уходили в ледяные степи Дона, в легендарный Кубанский поход, в
котором многим из них суждено было сложить свои горячие головы.

Он душу мне залил мятелью
Победы, молитв и любви . . .
В ковыль с пулеметною трелью
Стальные летят соловьи.
У мельницы ртутью кудрявой
Ручей рокотал. За рекой
Мы хлынули сомкнутой лавой
На вражеский сомкнутый строй.
Зевнули орудия, руша
Мосты трехдюймовым дождем.
Я крикнул товарищу: "Слушай,
Давай за Россию умрем".
В седле подымаясь как знамя,
Он просто ответил: "Умру".
Лилось пулеметное пламя,
Посвистывая на ветру.
И чувствуя, нежности сколько
Таили скупые слова,
Я только подумал, я только
Заплакал от мысли: Москва…

Четверо братьев Савина, как и он, воевали в Белой Армии. 15-летний Коля и Борис
были убиты в бою… Их памяти посвящены стихотворения поэта.

БРАТУ БОРИСУ
Не бойся, милый. Это я.
Я ничего тебе не сделаю.
Я только обовью тебя,
Как саваном, печалью белою.
Я только выну злую сталь
Из ран запекшихся. Не странно ли:
Еще свежа клинка эмаль.
А ведь с тех пор три года канули.
Поет ковыль. Струится тишь.
Какой ты бледный стал и маленький!
Все о семье своей грустишь
И рвешься к ней из вечной спаленки?
Не надо. В ночь ушла семья.
Ты в дом войдешь, никем не встреченный.
Не бойся, милый, это я
Целую лоб твой искалеченный.
1923

БРАТУ НИКОЛАЮ
Мальчик кудрявый смеется лукаво.
Смуглому мальчику весело.
Что наконец-то на грудь ему слава
Беленький крестик повесила.
Бой отгремел. На груди донесенье
Штабу дивизии. Гордыми лирами
Строки звенят: бронепоезд в сражении
Синими взят кирасирами.
Липы да клевер. Упала с кургана
Капля горячего олова.
Мальчик вздохнул, покачнулся и странно
Тронул ладонями голову.
Словно искал эту пулю шальную.
Вздрогнул весь. Стремя зазвякало.
В клевер упал. И на грудь неживую
Липа росою заплакала…
Схоронили ль тебя — разве знаю?
Разве знаю, где память твоя?
Где годов твоих краткую стаю
Задушила чужая земля?
Все могилы родимые стерты.
Никого, никого не найти…
Белый витязь мой, братик мой мертвый,
Ты в моей похоронен груди.
Спи спокойно! В тоске без предела,
В полыхающей болью любви,
Я несу твое детское тело,
Как евангелие из крови.
1925

Не пощадила судьба и сестёр. Молодые, цветущие барышни, жизнь которых могла быть
долгой и счастливой, которые мечтали выйти замуж и иметь семью, подобную той, в
которой выросли они, окружённые заботой любящих родителей, умерли от лишений во
время Гражданской войны…

СЕСТРАМ МОИМ, НИНЕ И НАДЕЖДЕ
Одна догорела в Каире.
Другая на русских полях.
Как много пылающих плах
В бездомном воздвигнуто мире!
Ни спеть, ни сказать о кострах,
О муке на огненном пире.
Слова на запекшейся лире
В немой рассыпаются прах.
Но знаю, но верю, что острый
Терновый венец в темноте
Ведет к осиянной черте
Распятых на русском кресте,
Что ангелы встретят вас, сестры,
Во родине и во Христе.
1924

И.А. Бунин писал об Иване Савине: «Ему не было еще и двадцати лет, когда он
пережил начало революции, затем Гражданскую войну, бои с большевиками, плен у
них после падения Крыма... Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы
отступлений, трагедию Новороссийска... После падения Крыма он остался, больной
тифом, на запасных путях Джанкойского узла, попал в плен... Узнал глумления,
издевательства, побои, голод, переходы снежной степи в рваной одежде, кочевания
из ЧеКи в ЧеКу... Там погибли его братья Михаил и Павел…» Итак, четверо братьев
и две сестры сгинули в пекле русской катастрофы, из некогда многочисленной семьи
уцелел единственный сын…

Ты кровь их соберешь по капле, мама,
И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла эта яма,
Сынами вырытая в проклятых песках.
Как пулемет на камне ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул: «Что, начнем?»
Как голый мальчик, чтоб уже не думать,
Над ямой стал и горло проколол гвоздем.
Как вырвал пьяный конвоир лопату
Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись»,
Как сын твой старший гладил руки брату,
Как стыла под ногами глинистая слизь.
И плыл рассвет ноябрьский над туманом,
И тополь чуть желтел в невидимом луче,
И старый прапорщик во френче рваном,
С чернильной звездочкой на сломанном плече
Вдруг начал петь — и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твое...

Может быть, и Ивану Савину не удалось бы выбраться из большевистского ада, как
не удалось это сыну замечательного русского писателя И.С. Шмелёва, который,
несмотря на все хлопоты и прошения отца, был расстрелян в Крыму. Савину помогло
происхождение. Вместе с отцом он перебрался в Хельсинки, где работал на сахарном
заводе, и тогда же начал печататься в местной газете «Русские вести» под
редакцией Г.И. Новицкого, а также в газетах «Сегодня» (Рига), «Руль» (Берлин), «Новое
время» (Белград), «Возрождение», «Иллюстрированная Россия» (Париж)… Кроме того,
поэт вел кружок русской молодежи в Хельсинки и стал, по праву, одним из
известнейших поэтов Белого дела.

Огневыми цветами осыпали
Этот памятник горестный Вы
Не склонившие в пыль головы
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.
Чашу горьких лишений до дна
Вы, живые, вы, гордые, выпили
И не бросили чаши... В Галлиполи
Засияла бессмертьем она.
Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит Ваш последний очаг -
Крестоносного ордена стяг
Реет в сердце, как реял в Галлиполи.
Вспыхнет солнечно-черная даль
И вернетесь вы, где бы вы ни были,
Под знамена... И камни Галлиполи
Отнесете в Москву, как скрижаль.

За оставшиеся несколько лет жизни Иван Савин успел рассказать о пережитом. Он
привлек внимание к запискам Мальсагова, побывавшего в Соловецком лагере, на
Валааме встречался и беседовал с Анной Вырубовой, издал сборник стихов «Ладанка»,
рассказал о жизни в Крыму, дошедшей до «раскаленного ужаса», словно перекликаясь
с И.С. Шмелевым, также пережившим этот кошмар и описавшим его в «Солнце мертвых».
И. Елагин писал о стихах Савина, что в самом их звучании «ритм походки
выведенных на расстрел, шатающихся от слабости и от непривычного, после тюрьмы,
свежего воздуха»…

Любите врагов своих... Боже,
Но если любовь не жива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если, тишайшие были
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запекшейся твердью
Ударить в набаты крови.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги - недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей.

Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Ленин
заявил: «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции,
шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что
возьмем их, распределим, подчиним, переварим». Сразу же после победы большевики
развернули активное истребление тех, кто, по их мнению, являлся «врагами власти
трудящихся» и уже лишь поэтому не заслуживал жизни. Десятками и сотнями
красноармейцы 2-й Конной армии командарма Миронова рубили больных и раненных
шашками в захваченных лазаретах. В ночь с 16 на 17 ноября на феодосийском
железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея
Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не
успевших эвакуироваться. Для ликвидации потенциального очага сопротивления
большевизму была создана «особая тройка», наделенная практически ничем
неограниченной властью, в которую вошли председатель ЧК Михельсон, член РВС
Южного фронта Красной Армии, председатель Крымского военно-революционного
комитета Бела Кун (по одним данным венгр, по другим – венгерский еврей), его
любовница, секретарь обкома партии, прославившаяся своими зверствами Розалия
Самойловна Залкинд («Роза Землячка»), которую А.И. Солженицын назвал «фурией
красного террора».
После заявления Троцкого, что он приедет в Крым лишь тогда, «когда на его
территории не останется ни одного белогвардейца», и Склянского – что «война
продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер», в «благословенной
Тавриде» прошли невиданные по масштабу чистки. Жертвами её, по подсчётам
историков и уцелевших очевидцев (М.Волошина, И.Шмелёва, С.Мельгунова) стали
более ста тысяч русских людей… Крым захлебнулся в крови.
Тем не менее, в повести «Плен» Иван Савин описал не только полчище изуверов,
жестоко расправлявшихся с оставшимися белыми, но вывел и тех, в ком ещё не
умерло сострадание к ближнему.
В госпиталь Джанкоя, захваченный красными, неожиданно пришёл офицер, принёсший
папиросы, сахар и сухофрукты. Он попросил доктора: «Раздайте поровну вашим
больным. Всем без исключения – и белым и красным и зеленым, если у вас таковые
имеются. Я сам бывал в разных переделках, так что знаю. Все мы люди…прощайте!».
Вспоминая этого человека, Савин писал: «Когда и чем отплачу я за помощь, мне и
многим оказанную? Отсюда, из далекой северной земли, земной поклон шлю всем,
жалости человеческой в себе не заглушившим в те звериные дни».

Войти тихонько в Божий терем
И, на минуту став нездешним,
Позвать светло и просто: Боже!
Но мы ведь, мудрые, не верим
Святому чуду. К тайнам вешним
Прильнуть, осенние, не можем.
Дурман заученного смеха
И отрицанья бред багровый
Над нами властвовали строго
В нас никогда не пело эхо
Господних труб. Слепые совы
В нас рано выклевали Бога.
И вот он, час возмездья черный,
За жизнь без подвига, без дрожи,
За верность гиблому безверью
Перед иконой чудотворной,
За то, что долго терем Божий
Стоял с оплеванною дверью!

В письме в будущее, адресованном своему внуку, Савин писал: «Еще в школе ты
читал в учебнике истории, что вторую Русскую революцию - некоторые называют ее "великой"
- подготовили социальные противоречия и распустившиеся в тылу солдаты
петербургского гарнизона. Не верь! Революцию сделали мы... Революцию сделали те,
кто хныкал с пеленок до гроба, кто никогда ничем не был доволен, кому всего было
мало... Теперь ничего нет, мы сами себя ограбили. Тебе, пронизанному жизнью,
солнцем, уютом семьи и Родины, тебе трудно представить, что значит бродить по
чужим дворам, никогда не смеяться, душу свою, живую человеческую душу,
вколачивать в тиски медленной смерти». Несмотря на страдание, а, может быть, и
благодаря ему, поэт продолжал любить Россию, веровать, надеяться на ее
возрождение: «Только тогда, в те голгофские годы, я почувствовал в себе, осязал
и благословил камень твердости и веры, брошенный мне в душу белой борьбой». Иван
Савин был любим русской колонией, после смерти его память чтили в эмигрантских
кругах. Художник Захаров в 1926 году представил Савина и его жену Людмилу И.Е.
Репину. Илья Ефимович сокрушался, что не успел написать портрет поэта…

А проклянешь судьбу свою,
Ударит стыд железной лапою,—
Вернись ко мне. Я боль твою
Последней нежностью закапаю.
Она плывет, как лунный дым,
Над нашей молодостью скошенной
К вишневым хуторам моим,
К тебе, грехами запорошенной.
Ни правых, ни виновных нет
В любви, замученной нечаянно.
Ты знаешь... я на твой портрет
Крещусь с молитвой неприкаянной…
Я отгорел, погаснешь ты.
Мы оба скоро будем правыми
В чаду житейской суеты
С ее голгофными забавами.
Прости... размыты строки вновь...
Есть у меня смешная заповедь:
Стихи к тебе, как и любовь,
Слезами длинными закапывать.

Иван Савин скончался летом 1927 года в день Св. Апостолов Петра и Павла. Во
время незначительной операции в больнице у Савина, измождённого физически и
духовно всем пережитым, началось заражение крови… Он ушёл в возрасте М.Ю.
Лермонтова, отдав любимой Родине все свои силы, жар души и талант, исполнив своё
высшее предназначение, ради которого Господь сберёг его в большевистских
застенках… Иван Бунин писал: "То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило
ему незабвенную страницу в русской литературе: во-первых, по причине полной
своеобразности стихов и их пафоса, во-вторых, по той красоте и силе, которыми
звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы - особенно". На могильной плите
поэта выбиты слова его стихотворения: «Всех убиенных помяни, Россия». Так
называется и сборник Ивана Савина, изданный усилиями Российского фонда культуры
и издательства "Грифон" в 2007-м году.

НОВЫЙ ГОД
Никакие метели не в силах
Опрокинуть трехцветных лампад,
Что зажег я на дальних могилах,
Совершая прощальный обряд.
Не заставят бичи никакие,
Никакая бездонная мгла
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия
В пытках вражьих сгорела дотла.
Исходив по ненастным дорогам
Всю бескрайнюю землю мою,
Я не верю смертельным тревогам,
Похоронных псалмов не пою.
В городах, ураганами смятых,
В пепелищах разрушенных сел
Столько сил, столько всходов богатых,
Столько тайной я жизни нашел.
И такой неустанною верой
Обожгла меня пленная Русь,
Что я к Вашей унылости серой
Никогда, никогда не склонюсь!
Никогда примирения плесень
Не заржавит призыва во мне,
Не забуду победных я песен,
Потому что в любимой стране,
Задыхаясь в темничных оградах,
Я прочел, я не мог не прочесть
Даже в детских прощающих взглядах
Грозовую, недетскую месть.
Вот зачем в эту полную тайны
Новогоднюю ночь, я чужой
И далекий для вас, и случайный,
Говорю Вам: крепитесь! Домой
Мы пойдем! Мы придем и увидим
Белый день. Мы полюбим, простим
Все, что горестно мы ненавидим,
Все, что в мертвой улыбке храним.
Вот зачем, задыхаясь в оградах
Непушистых, нерусских снегов,
Я сегодня в трехцветных лампадах
Зажигаю грядущую новь.
Вот зачем я не верю, а знаю,
Что не надо ни слез, ни забот.
Что нас к нежно любимому Краю
Новый год по цветам поведет!

[Игорь Устинов]

/11.12.2007/
    Всех убиенных помяни, Россия..."
    Эту  высокую  грузную  женщину  хорошо  знали  в  русской  колонии
Лейквуда, Богом забытого городка в штате Нью-Джерси в Америке. Там  до
недавнего времени  располагался  один из  самых  значительных  русских
центров эмиграции  -  музей  и  библиотека  общества  "Родина",  ныне,
кстати,  все  уникальное   собрание  возвращено   в  Москву   усилиями
Российского фонда культуры  и Центрального музея  Вооруженных сил.  Но
Людмила Владимировна Савина-Сулимовская до этого уже не дожила.
    Почет и уважение  к ней  были особые. И  дело не  только в  добром
характере и верном служении памяти оставленной страны. Просто  Людмила
Владимировна была вдовой  знаменитого в свое  время поэта Белого  дела
Ивана Савина. Она закрыла ему глаза в Хельсинки в 1927-м. Ивану Савину
тогда тоже было 27. Савина-Сулимовская пережила его почти на семьдесят
лет.
    "То,  что  он   оставил  после  себя,   навсегда  обеспечило   ему
незабвенную страницу в русской литературе",  - так считал Иван  Бунин.
Вот что он писал спустя пять лет после смерти Савина:
    "Ему  не  было  еще  и  двадцати  лет,  когда  он  пережил  начало
революции, затем Гражданскую  войну, бои  с большевиками,  плен у  них
после падения Крыма... Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы
отступлений, трагедию Новороссийска... После падения Крыма он остался,
больной тифом, на  запасных путях Джанкойского  узла, попал в  плен...
Узнал глумления, издевательства, побои, голод, переходы снежной  степи
в рваной одежде, кочевания  из ЧеКи в ЧеКу...  Там погибли его  братья
Михаил и Павел".
    Стихи его  были  необычайно популярны  среди  участников  страшной
российской смуты 20-х годов, оказавшихся за пределами своей страны. Он
писал просто, очень просто, но строки его долго не давали покоя  всем,
кому попадались на глаза. Самые изысканные эстеты русских литературных
европейских салонов, отмечая какое-то техническое несовершенство строф
поэта, не могли  не признать  огромной силы  этого таланта,  сумевшего
выразить мысли  и  чувства сотен  тысяч  людей. Впоследствии,  в  50-х
годах, об этом очень хорошо сказал Иван Елагин, ныне почти  единодушно
возведенный в ранг классика: "Эти  стихи - торопливый рассказ,  полный
жутких  подробностей,  от   которых  можно   захлебнуться  слезами   и
почувствовать приближение обморока.  Ритм этих стихов  - ритм  походки
выведенных на  расстрел, шатающихся  от  слабости и  от  непривычного,
после тюрьмы, свежего воздуха. Ритмическая неровность некоторых строк,
их отрывистость придают  стихотворению взволнованность  свидетельского
показания. Иван Савин свидетельствует  о своем страшном и  героическом
времени, и его поэзия - поэзия высоких обид и высокого гнева.
    Этот  высокий   гнев   сочетался   у  Ивана   Савина   с   высокой
жертвенностью. Умереть за Россию, за ее честь - к этому призывала  его
поэзия".
    Все это было. Путь один / У черни нынешней и прежней. / Лишь  тени
наших гильотин / Длинней упали и мятежней. / И бьется в хохоте и  мгле
/ Напрасной правды  нашей слово  / Об  убиенном короле  / И  мальчиках
Вандеи новой.
    Если вам повезет и вы побываете в Хельсинки, то вряд ли что-нибудь
помешает вам  посетить  тихое  и  очень  чистое  русское  православное
кладбище. Там, недалеко  от огромной часовни  над могилой  знаменитого
мецената Синебрюхова,  похоронен  Иван  Савин. На  могильной  плите  -
строки из самого известного  его стихотворения: Всех убиенных  помяни,
Россия, / Егда приидеши во царствие  Твое. И надпись - "Иван  Иванович
Саволаин: Поэт Иван Савин. 1899-1927". Еще выбитые строки из стихов, и
другая  табличка,  внизу:  "Памяти  погибшего  в  бою  с   красными...
вольноопределяющего Лейб-Гвардии Кирасирского Ея Величества полка Коли
Саволаина. 18 лет".
    Память братьев, замученных  и зарубленных, Иван  Савин хранил  всю
свою короткую жизнь. И именно им он посвятил такие стихи: Ты кровь  их
соберешь по  капле,  мама,  /  И  зарыдав  у  Богоматери  в  ногах,  /
Расскажешь, как зияла эта яма, / Сынами вырытая в проклятых песках,  /
Как пулемет на камне ждал угрюмо, / И тот, в бушлате, звонко  крикнул:
"Что, начнем?" /  Как голый мальчик,  чтоб уже не  думать, / Над  ямой
стал и горло проколол гвоздем... И старый прапорщик во френче  рваном,
/ С чернильной звездочкой на сломанном  плече, / Вдруг начал петь -  и
эти бредовые  /  Мольбы  бросал  свинцовой  брызжущей  струе:  /  Всех
убиенных помяни, Россия, / Егда приидеши во царствие Твое.
    Его  фамилию   писали   то  Саволаин,   то   Саволайнен.   Людмила
Владимировна склонялась ко второму варианту. Финном поэт был по  отцу.
Впоследствии это спасло ему жизнь,  когда после всех ужасов  крымского
плена он вырвался к отцу в ледяной Петроград и весной 1921-го вместе с
ним наконец-то попал в Финляндию.
    Впоследствии поэт считал, что Бог  его оставил на земле для  того,
чтобы он  успел  обо  всем  рассказать. В  стихах  и  очерках.  Статьи
появлялись почти  во всех  русских изданиях  Финляндии, в  Эстонии,  в
берлинской газете "Руль" и в парижском "Возрождении". Его любили  все,
кто хоть раз  сталкивался с этим  удивительно красивым, но  совершенно
душевно изможденным человеком. Репин очень хотел написать его портрет,
да так и не успел. Савин писал стихи на всем, что попадалось под руку:
на коробках из-под дешевых папирос,  которые он курил беспрерывно,  на
почтовых квитанциях. Его очерки "Плен", печатавшиеся из номера в номер
в ряде русских газет, вызвали буквально шок у читателей, казалось  бы,
вдоволь  наглотавшихся  информации   об  ужасах   войны  и   зверствах
большевиков, а также достаточно вынесших на своих собственных  плечах.
Впоследствии, после первого появления на Западе "Колымских  рассказов"
Шаламова, многие критики  эмиграции называли  "Плен" предтечей  мощной
шаламовской прозы.
    Кроме того,  именно Иван  Савин первый  познакомил  цивилизованную
Европу со всеми прелестями  соловецкого рая, устроенного  большевиками
уже в самом конце Гражданской  войны. Он разыскал на Валааме  фрейлину
Вырубову,  ставшую  тайной  монахиней  в  миру.  Он  собирался  писать
исследование о Пушкине и рассказывал о своем замысле Репину.
    И все же  главным для  него оставались  стихи. Стихи,  молниеносно
расходившиеся в  списках после  первой публикации.  Когда читаешь  эти
стихи, то  не покидает  ощущение, что  у него  просто не  было сил  на
дальнейшую жизнь. По воспоминаниям Людмилы Владимировны,  впоследствии
выпустившей  две   книги  Ивана   Савина  и   сберегшей  архив,   ныне
возвращенный   в   Россию,   острые   приступы   депрессии   буквально
преследовали поэта.  Все  довершила  неудачная  операция  по  удалению
аппендицита. Врачи говорили, что при таком истощении организма он  был
все равно обречен.
    Сто лет прошло,  как он родился,  и более семидесяти,  как его  не
стало. Но стихи и проза Ивана Савина не уходят в небытие.
    Виктор Леонидов
    /31.12.2007/

[Игорь Устинов]

«УМЕРЕТЬ ЗА РОССИЮ …»

О поэте Иване Савине и капитане Викторе Ларионове,
 живших в Финляндии в 20-е годы

1
Иван Савин, «поэт Белой мечты», оказался в Финляндии во второй половине 1922 года. Ему удалось выехать из большевистской России благодаря финским корням: дед поэта, финский моряк Йохан Саволайнен, женился на российской гречанке и остался жить на юге России. Их сын, нотариус по профессии, был человеком русской культуры; о финском его происхождении не особо говорила и фамилия – Саволаин. Ее носил и внук финского моряка, поэт Иван Савин. В Финляндию отец с сыном въехали как Саволайнены, но в русской печати тех лет можно встретить и прежний, российский вариант фамилии. На могильном памятнике поэта, похороненном на православном кладбище в Хельсинки, высечена надпись: Иван Иванович Саволаин, а под ней – поэт Иван Савин.

За пять финских лет, отведенных Богом поэту, он успел сделать удивительно много. Устроившись на сахарный завод сколачивать ящики, Иван Савин стал сотрудничать как в местной русской прессе, так и в известнейших газетах эмиграции: в берлинском «Руле», рижской «Сегодня», парижском «Возрождении»… В 1926 г. в Белграде вышел его единственный прижизненный сборник стихов «Ладонка», изданный Главным правлением Галлиполийского общества. Через год Ивана Савина не стало. Не щедрый на похвалу Иван Бунин написал о нем в парижском «Возрождении»: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе; во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы – особенно».

Финский период жизни Ивана Савина прослеживается по местной русской печати. 29 октября 1922 года в гельсингфорсской газете «Русские вести» опубликовано его стихотворение «Возмездие»:

Войти тихонько в Божий терем
 И, на минуту став нездешним…

С этого времени Иван Савин – постоянный автор газеты, выходившей с середины декабря 1923 по 24 июня 1926 г. под измененным названием «Новые русские вести». С прекращением ее выпуска русские надолго лишились своего периодического издания. Попытка общества «Русская колония в Финляндии» создать новый печатный орган вскоре закончилась неудачей. В марте – апреле 1927 г. вышло 12 номеров «Листка Русской колонии»; в 12-м напечатан «Пасхальный жених (Из «Крымского альбома»)» – последняя прижизненная публикация Ивана Савина в Финляндии. При грубом арифметическом подсчете выясняется, что только в газетах Гельсингфорса Иван Савин опубликовал за неполные четыре года 25 стихотворений, 26 прозаических вещей и 34 статьи. Исследователи, думается, найдут много интересного в местной периодике, что позволит расширить представление о творчестве Ивана Савина и исправить неточности, имеющиеся в изданных сборниках. К примеру, стихотворение «Возмездие» датируется в них 1923 годом, хотя опубликовано в октябре предыдущего. Рассказ «Лимонадная будка» появился за подписью Скиф (журнал «Дни нашей жизни», 1923) на 3 года раньше, чем указано в нью-йоркском (Иван Савин. Только одна жизнь: 1922–1927. – 1988) и московском (Иван Савин. «Мой белый витязь…» – 1998) изданиях. По меньшей мере на 3 года ошиблись и в датировке послания «Моему внуку».

Интересы молодого поэта не ограничивались сотрудничеством в газетах. В мае 1923 года в Гельсингфорсе вышел первый номер журнала Кружка русской молодежи в Финляндии «Дни нашей жизни». Литературным его редактором (как и автором многих материалов) был Иван Савин. С трудностями издатели столкнулись с самого начала, уже объединенный № 2–4 пришлось печатать в Германии, сообщение о выходе следующего (вероятно, последнего) номера журнала появляется в газете «Новые русские вести» через полтора года, 13 февраля 1925 года.

Человек разносторонне одаренный, Иван Савин, кроме занятий литературой, хорошо играл на рояле, неплохо рисовал, был большим театралом. При Кружке русской молодежи работала Студия любителей драматического искусства, в постановке которой шли и пьесы поэта. Иногда на сцену выходил сам автор. В газетной рецензии тех лет отмечается: «Наибольший успех имел шарж И. Савина "Служитель муз". Сама пьеса произвела очень хорошее впечатление оригинальностью сюжета. Разыграна она была живо и интересно. Особенно следует отметить искренность и правдивость тона г-на Савина (Служитель муз)». О другом спектакле, по пьесе «Молодость», театральный критик пишет: «Прекрасно провел роль Лесницкого И.И.Савин, которому удались искренний, теплый тон, проникновенность обреченности и глубокий драматизм переживания». Известно, что в повседневной жизни Иван Савин заикался, «но как только он становился на подмостки, – вспоминает современник, – или просто читал стихи, его речь лилась совсем плавно».

2

Иван Савин и Виктор Ларионов – они не могли не дружить. Почти ровесники, первый 1899, второй – 1897 года рождения. Оба прошли гражданскую войну. Иван Савин – чудом оставшийся в живых вольноопределяющийся русской армии; от рук красных погибли четыре его брата. Виктор Ларионов – капитан, воевал в Марковском артиллерийском дивизионе, дважды тяжело ранен, награжден «Знаком отличия первого Кубанского похода» 1-й степени. Они встретились в Гельсингфорсе. Путь петербуржца Ларионова пролег туда через Константинополь, уроженца юга России Ивана Саволайнена – через большевистский Петроград. Их объединяло многое: общее прошлое, «марево беженства», мечта о свободной России…

Виктору Ларионову не были чужды и литературные интересы: в юности, по его воспоминаниям, он писал стихи, любил, как и Савин, поэзию Александра Блока. Уже в первом номере журнала «Дни нашей жизни», где Иван Савин напечатал стихотворение «Я – Иван, не помнящий родства…» и свою прозу, помещена и зарисовка о Стамбуле «Из сердца горестных заметок», подписанная «В.Л.». Без особого труда угадывается автор – Виктор Ларионов. В следующем номере под этой фамилией опубликован рассказ «Рыцари смерти». Мы не касаемся художественных достоинств публикаций – сам автор не считал себя искушенным в литературном творчестве. Способность излагать мысли на бумаге он в полной мере использовал в публицистике на страницах гельсингфорсских газет. Его статьи соседствут там с материалами Ивана Савина. К седьмой годовщине со дня смерти Корнилова в «Новых русских вестях» печатается стихотворение поэта, посвященное генералу: «Не будь тебя, прочли бы внуки…», в этом же номере – статья Ларионова «Корниловская дивизия».

Офицер по призванию, не смирившийся с поражением Белой армии, Виктор Ларионов был членом Русского общевоинского союза (РОВС), активно боровшегося против большевиков. Неизвестно, состоял ли Иван Савин в этой организации, но одно несомненно: по своим целям она ему была близка. В творчестве поэта, писал Иван Елагин, «высокий гнев (….) сочетался с высокой жертвенностью. Умереть за Россию, за ее честь – к этому призывала его поэзия». С таким же настроением жертвенности шли боевики РОВСа в Советскую Россию. Это видно из предисловия Ларионова к своим запискам «Боевая вылазка в СССР»1: «И только жертва чистая и святая восстановит честь опозоренной и безмерно поруганной Родины. Русская молодежь, повинуясь зову сердца, умела беззаветно умирать на полях сражений и с улыбкой становиться к стенке под дула чекистских ружей. (…) И нет иного действия, кроме боя, хотя бы для этого пришлось биться одному против всех». Предваряет воспоминания четверостишие Ивана Савина:

И гнев Твой, клокочуще-знойный,
 На трупные души пролей.
 О Боже, они недостойны
 Ни нашей любви, ни Твоей.

В тексте – строки и других поэтов: Пушкина, Блока… И снова – Савин:

Всех убиенных помяни Россия,
 Егда приидеши во царствие Твое…

В июне 1927 г. Виктор Ларионов с двумя молодыми помощниками проник в СССР и осуществил взрыв в ленинградском Центральном партклубе. Было ранено 26 человек. Всем троим боевикам удалось невредимыми вернуться назад. Погиб четвертый – поэт. Иван Савин умер от заражения крови через месяц и пять дней после террористического акта. Что это – рок? Жертва искупления?..

Имя организатора взрыва стало известно, и финские власти выслали Виктора Ларионова из страны. В августе того же года при повторной вылазке в СССР погиб один из участников июньской акции – Сергей Владимирович Соловьев. Девичья фамилия жены Ивана Савина тоже Соловьева, отчество – Владимировна. Круг общения русских в столице Суоми не был широким. Не брат ли?2

В 1937 году в Гельсингфорсе состоялся вечер памяти поэта Ивана Савина. Выборгский «Журнал Содружества» рассказывает об этом событии: «Собрание открыл от имени правления «Звена (объединение русской молодежи. – Э.Х.) И.М.Веригин, предложивший почтить память И.Савина вставанием. В кратком слове Веригин рассказал собравшимся о короткой и тяжелой жизни молодого, безвременно угасшего поэта, особо выделив деятельность его в Гельсингфорсе как зачинателя объединения русской молодежи (Кружок русской молодежи). Прекрасный и содержательный доклад об Иване Савине – поэте, прочел В.И.Воутилайнен. (…) К.Н.Пушкарев, по просьбе проживающего сейчас в Париже большого друга И.Савина кап. Ларионова, прочел доклад последнего…»

Из скудных сведений о дальнейшей жизни Ларионова известно, что ГПУ после взрыва в партклубе поставило цель изловить боевика. В 30-е годы он возглавлял в Париже кружок «Белая идея», в 1938-м выслан из Франции за активную антисоветскую деятельность. Был членом НТС, в годы войны работал во власовском Комитете освобождения народов России.* Еще в конце 50-х Виктор Ларионов, живший в ФРГ, поддерживал контакты с русскими в Финляндии, в связи с чем им, помимо КГБ, интересовалась и Охранная полиция Суоми.**

«Русская мысль», Париж,
 № 4364-65, 10 мая 2001 г.

1. Ларионов В.А. Боевая вылазка в СССР. Париж, 1931;  Текст в Сети: Библиотека сайта

2. Сотрудник библиотеки-архива «Русское Зарубежье» при Российском фонде культуры Виктор Леонидов сообщил, что живущий в США исследователь русской эмиграции Ростислав Полчанинов, знавший лично вдову поэта Людмилу Владимировну Савину-Сулимовскую, подтвердил мою догадку.

 Из рецензии Р.Полчанинова:

 «"Там, на кладбище, где лежит Иван Савин, покоится и вся моя семья..." Добавлю к сказанному Людмилой Владимировной, что могила ее брата Сергея (1907–1927) – символическая. В июне 1927 г. Сергей принял участие с Ларионовым и Монаховым в боевой вылазке в СССР и участвовал в нападении на партийный клуб на набережной Мойки в Ленинграде. Вернувшись благополучно домой, Сергей Соловьев вместе с Шориным вскоре снова отправляется «на ту сторону». В м. Пески, в 6 верстах от Петрозаводска, они были замечены, и оба погибли в перестрелке с красноармейцами 26 августа 1927 г.

В трагический для Людмилы Владимировны 1927 год она потеряла всю свою семью – не только брата и мужа, но и отца, мать и бабушку». – Полчанинов Р. Иван Савин. «Мой белый витязь...» (Рец) М., 1999 // Новый журнал. 1999. Кн. 216. С. 323–324. – Доп. от 17.04.2008 г.

* Политическая история русской эмиграции 1920–1940 гг. Документы и материалы. Под редакцией профессора А. Ф. Киселева. Москва, 1999.
**Juha Pohjonen. Maanpetturin tie. Maanpetoksesta Suomessa vuosina 1945–1972 tuomitut. Otava 2000.

[elektronik]

Спасибо Вам господин  Игорь Устинов за познавательные и интересные  статьи.