Деникин - лектор и писатель

[Ольга]

  Сложность отношения к Ивану Павловичу заметно прослеживается в этом фрагменте...


  "Очерки русской смуты" : Генерал Романовский


  Атака пошла против всего высшего командования. Но силы атакующих были еще слишком ничтожны, а авторитет генерала Алексеева слишком высок, чтобы работа их могла увенчаться серьезным успехом. С другой стороны, крепкая связь моя с основными частями армии и неизменные боевые успехи ее делали, вероятно, дискредитирование командующего нецелесообразным и, во всяком случае, нелегким… Главный удар поэтому пришелся по линии наименьшего сопротивления.

От времени до времени в различных секретных донесениях, в которых описывались настроения армии и общества, ставилось рядом с именем начальника штаба сакраментальное слово «социалист». Нужно знать настроение офицерства, чтобы понять всю ту тяжесть обвинения, которая ложилась на Романовского. Социалист – олицетворение всех причин, источник всех бед, стрясшихся над страной… В элементарном понимании многих в этом откровении относительно начальника штаба находили не раз объяснения все те затруднения, неудачи, неустройства, которые сопутствовали движению армии и в которых повинны были судьба, я, штаб, начальники или сама армия. Даже люди серьезные и непредубежденные иногда обращались ко мне с доброжелательным предупреждением:

– У вас начальник штаба – социалист.

– Послушайте, да откуда вы взяли это, какие у вас данные?

– Все говорят.

Слово было произнесено и внесло отраву в жизнь.

Затем началась безудержная клевета.

Только много времени спустя я мог уяснить себе всю глубину той пропасти, которую рыли черные руки между Романовским и армией.

Обвинения были неожиданны, бездоказательны, нелепы, всегда безличны и поэтому трудно опровержимы. «Мне недавно стало известным, – говорит генерал, непосредственно ведавший организационными вопросами, – что еще в 1918 году готовилось покушение на Ивана Павловича за то, что он якобы противодействовал формированию одной из Добровольческих дивизий…» Ну можно ли это изобрести про начальника штаба, только и думающего о развитии мощи армии и больше всего о добровольцах?.. Один из друзей Романовского, бывший и оставшийся монархистом и правым, описывает ту «атмосферу интриг», которая охватила его осенью 18 года, когда он приехал в Екатеринодар: «Многие учли мой приезд – человека, близкого к Ивану Павловичу, как могущего влиять на него, и стали внушать мне, что он злой гений Добровольческой армии, ненавистник гвардии, виновник гибели лучших офицеров под Ставрополем… С мыслью влиять через меня на Ивана Павловича, а следовательно, и на командующего армией расстались не сразу. И месяца два моя скромная квартира не раз посещалась людьми, имевшими целью убедить меня, какой талантливый и глубоко государственный человек Кривошеин и т. д. Посещения эти резко оборвались, как только убедились в несклонности моей к политической интриге…»

Психология общества, толпы, армии требует «героев», которым все прощается, и «виновников», к которым относятся беспощадно и несправедливо. Искусно направленная клевета выдвинула на роль «виновника» генерала Романовского. Этот «Барклай де Толли» добровольческого эпоса принял на свою голову всю ту злобу и раздражение, которые накапливались в атмосфере жестокой борьбы.

К несчастью, характер Ивана Павловича способствовал усилению неприязненных к нему отношений. Он высказывал прямолинейно и резко свои взгляды, не облекая их в принятые формы дипломатического лукавства. Вереницы бывших и ненужных людей являлись ко мне со всевозможными проектами и предложениями своих услуг: я не принимал их; мой отказ приходилось передавать Романовскому, который делал это сухо, не раз с мотивировкой, хотя и справедливой, но обидной для просителей. Они уносили свою обиду и увеличивали число его врагов. Я помню, как однажды после горячего спора о присоединении к армии одного отряда на полуавтономных началах Иван Павлович за столом у меня в большом обществе обмолвился фразой:

– К сожалению, к нам приходят люди с таким провинциальным самолюбием…

В начальнике отряда – человеке доблестном, но своенравном – он нажил врага… до смерти.

Весь ушедший в дело, работавший до изнеможения, он не умел показать достаточно внимания, приласкать тех служилых людей, которые с утра до вечера толпились со своими нуждами в его приемной. Они уносили также в полки, в штабы, в общество представление о «черством, бездушном формалисте»… И только немногие близкие знали, какой бесконечной доброты полон был этот «черствый» человек и скольких людей – даже враждебных ему – он выручал, спасал от беды, иногда от смерти…

Об отношении к себе в армии и обществе Иван Павлович знал и болел душой.

– Отчего меня так не любят?..

Этот вопрос он задал одному из своих друзей, вращавшихся в армейской гуще, и получил ответ:

– Не умеешь расположить к себе людей.

Однажды со скорбной улыбкой он и ко мне обратился со своим недоумением…

– Иван Павлович, вы близки ко мне. Известные группы стремятся очернить вас в глазах армии и моих. Им нужно устранить вас и поставить возле меня своего человека. Но этого никогда не будет.

[Ольга]

  "ПИСАТЕЛЬСКАЯ БРАТИЯ"

 Париж тогда стал центром культурной жизни эмиграции,
успехи Деникина-писателя здесь широко оценили, хотя для ли-
тераторов, как и для офицеров, для всех русских парижан, ге-
нерал прежде всего оставался замечательным полководцем Белой
гвардии.

Иван Алексеевич Бунин с большой радостью встретился с
ним.Он сразу же преподнес Антону Ивановичу свою книгу "Чаша
жизни", надписав ее по титульной странице вокруг имени и за-
головка:

"Антону Ивановичу Деникину в память прекрасного дня мо-
ей жизни - 25 сентября 1919 года в Одессе, когда я не заду-
мываясь и с радостью умер бы за него!"

Имел в виду Бунин день приезда Деникина в освобожденную
его войсками от красных Одессу, когда, как и в "белом" Харь-
кове, город рукоплескал главкому.О многом они переговорили.
Необычно оживившийся Бунин рассказывал генералу о своей жиз-
ни "под красными", о бегстве из России, подробно высказывал-
ся о русском литературном мире Зарубежья.

Довольно странным был этот великолепный русский писа-
тель, что особенно проявилось в бунинской жизни во Франции,
юг которой он предпочитал.Старый архиепископ Серафим Брюс-
сельский и Западно-Европейский РПЦЗ уже в 1996 году в Лес-
нинском православном женском монастыре под Парижем в назида-
ние рассказывал:

- Нужно, однако, отметить, что страх смерти - естестве-
нен для нас.Не нужно лишь чрезмерно бояться.Вот даже наш
русский литератор Иван Бунин до исступления боялся смер-
ти.Например, он боялся близко подойти к дверям нижнего храма
в Каннах, где покоятся великие князья и княгини, где нахо-
дятся каменные надгробья.

Не укрепления ли и на этот счет искал Бунин в беседе с
бесстрашным Деникиным?..И уколол меня на кладбище Сент-Же-
невьев-дю-Буа крест на могиле Бунина: некой "мальтийской"
формы, о четырех концах - не православно восьмиконечный.Дико
он выглядел среди частоколов родных русских крестов.Был он
словно многозначительный знак.Не тому ли, что нес Бунин в
своей слишком просторной душе вместе с глодавшим его смерт-
ным страхом?

С Александром Ивановичем Куприным, какой, как и Бунин,
был почти сверстником Деникина, сложилось совсем просто, хо-
тя тот насолил всему русскому офицерству своими "Поединком",
"На переломе".Но встречался Куприн с Деникиным уж давно дру-
гим.Послужив в армии Юденича редактором белогвардейской га-
зеты, отступив с его частями на запад, он уже не принижал
офицеров.Своей простотой и искренностью Куприн подкупал Ан-
тона Ивановича, нередко заходя к Деникиным "на огонек".

Жил Куприн около Булонского леса, потому что любил вся-
кий лес и разных животных.Посетившему его здесь корреспон-
денту он, например, тогда рассказывал:

- Каков человек, таковы и принадлежащие ему животные.У
глупого человека и собака всегда глупая, а у злого -
злая...Кошка - она очень умный зверь.Всегда себе на уме.У
нее чудный слух, как у собаки обоняние.Кошка считает, что
она царица дома.Она в этом убеждена, уверена, и потому, ког-
да ее бьют, она только делает презрительную мину - вы, мол,
мои рабы.Кошка до сих пор не забыла, что в Египте ее считали
божеством...В Париже теперь мало лошадей.Плохой признак.Не-
хорошо.Цирк умирает, а почему?Потому что меньше теперь любит
человек лошадей.

Перешел Куприн и к другой любимой теме:

- Всякое вино имеет свой вкус.Поэтому всякий сорт
по-своему действует.Иное веселит, другое тоску нагоняет,
третье огорашивает, четвертое смущает.Русская водка - полы-
новка - кремнем делает человека.А греческая анисовая -дузик
- это мерзость, умаляет самодостоинство, противно ее пить...

"Лесной" Куприн всегда мечтал умереть в России, как
зверь возвращающийся для этого в свою берлогу, в укрывище,
да и его безденежье во Франции стало убийственным.В СССР ему
с женой обещали обеспеченную жизнь.О том, как Куприн туда
будет уезжать, рассказывает Д.В.Лехович:

"Поздней весной 1937 года он пришел к Деникиным.Жене
генерала хорошо запомнилось, как А.И.Куприн, ничего не гово-
ря, прошел в комнату Антона Ивановича, сел на стул возле
письменного стола, долго молча смотрел на генерала и вдруг
горько-горько расплакался, как плачут только маленькие де-
ти.Дверь в комнату закрылась, и Ксения Васильевна слышала
только голос Куприна, а потом голос мужа.Через некоторое
время Антон Иванович учтиво проводил своего посетителя до
лестницы и на изумленный вопрос жены:"В чем дело?"- коротко
ответил:"Собирается возвращаться в Россию".

В вопросах винопития Куприн был и большим практиком,
поэтому "зеркально" не любил такого же буйного во хмелю поэ-
та К.Д.Бальмонта.Когда Александр Иванович заглядывал к Дени-
киным, в прихожей тревожно спрашивал:

- Бальмонт не у вас?

Деникин, учась в петербургской академии Генштаба, вмес-
те со столичной молодежью с интересом следил за ярко вспых-
нувшей тогда звездой таланта Бальмонта.Его стихи ему не
очень нравились за поверхностность: "игру созвучий и даже
набор слов",- но бальмонтовское дарование Антон Иванович
всегда ценил.А тут эта российская знаменитость сначала сва-
лилась Деникиным на голову в деревеньке Камбретон у океана,
куда они одно время летом выезжали и где Бальмонт тогда жил
постоянно, теперь и в Париже.

Еще в Камбретоне Бальмонт ужасал маленькую Марину.Читал
он свои стихи на разные рулады голоса, то впадая в шопот, то
с громоподобными раскатами.Вот и уставился однажды остано-
вившимися глазами на девочку, дико прокричав первую строфу
стихотворения:

- "Кто сказал?Кто сказал?!"

Марина отчаянно заорала:

- Ды ты сам сказал!

После двух-трех рюмок Бальмонт вылетал из тарелки.Он
скандалил, бил посуду и зеркала в ресторанах, часто попадая
в парижскую полицию.Оттуда нередко выручала поэта Ксения Ва-
сильевна, знавшая французский язык.Эту ее "службу" Бальмонт
высоко ценил и надписал той одну из своих книг:"Чтимой и
очаровательной, очень-очень мне дорогой Ксении Васильевне
Деникиной".

Охотно посещала Деникиных и поэтесса Марина Цветае-
ва.Тогда она была под глубоким очарованием своего мужа С.
Эфрона, сражавшегося добровольцем.Его героическому облику
посвятила прекрасный цикл стихов о Белом "лебедином" стане.А
Эфрон потом завербуется в НКВД, сменивший ОГПУ, и станет его
наемником, расправляясь по Западной Европе с неугодными
красным хозяевам.

Возможно, не подозревая о новых "подвигах" мужа, Цвета-
ева отправится за ним в 1939 году в СССР вместе с дочкой.Там
Эфрона расстреляют, дочь сошлют в Сибирь, а восторженная
Цветаева повесится.Встретившись с поэтессой перед ее отъез-
дом, Деникин будет так же сокрушенно качать головой, как и
при последнем свидании с Куприным, который протянет до своей
кончины в СССР год в крайне помутненном и от жестокого скле-
роза рассудке.

Деревня Камбретон когда-то подарила Деникину и истинно-
го друга - крупного русского писателя образнейшей, самобыт-
ной манеры Ивана Сергеевича Шмелева.И отчество-то у него бы-
ло, как у Тургенева.Шмелевское дарование таково, что он в
1930-е годы выдвигался на Нобелевскую премию, которую из
эмигрантов все-таки получил Бунин.Питомец старообрядческой,
купеческой, замоскворецкой семьи Шмелев и писал в очень на-
родном, православном, благолепном ключе.

Шмелев пережил тяжелейшее потрясение, когда в 1920 го-
ду, большевики, заняв Крым, расстреляли не ушедшего с Вран-
гелем его сына-белогвардейца.А сам Шмелев, прежде чем выр-
ваться в эмиграцию, пробыл в Алуште, в красном аду крымского
террора еще два года, с трудом ускользая от чекистских об-
лав.За границей в 1923 году он написал европейский бестсел-
лер книгу "Солнце мертвых", которая привела в трепет и таких
закаленных, как Р.Роллан, Р.Киплинг, Т.Манн, Г.Гауптман.Она
выдохнулась из-под необычайно заострившегося пера очевидца о
"мертвой" большевистской России, "апокалипсисе наших дней",
красном убийстве людей, от каких обреченно "пахнет тленьем".

Пережив эти ужасы, Шмелев отшатнулся от лагеря либера-
лов, он религиозно углубился.Все это и связало его в Камбре-
тоне со старевшим, а значит и "правевшим" истово православ-
ным Деникиным, который был старше Шмелева всего на год.Прав-
да, была и другая причина, о которой рассказала  М.А.Де-
никина.

"Расследовала" это Марина Антоновна гораздо позже.Шме-
лев, скончавшись в 1950 году, оставил душеприказчицей свою
племянницу Ю.А.Кутырину, у которой был сын Юрий - ровесник
Марины Деникиной.Шмелев воспитывал его и называл своим пре-
емником.Когда обладательница шмелевских архивов Кутырина
умерла, все бумаги перешли к Юрию Кутырину, который стал
профессором."Преемства" Шмелева он не оправдал, женился на
итальянке, а архив знаменитого родственника забросил.Часть
его оказалась у Деникиной-младшей...

[Ольга]

4 декабря День рождения А.И. Деникина

У Деникина было два дорогих ему места на карте, куда он бы хотел вернуться вновь. И, если бы это было возможно - остаться навсегда, остановив мгновение...

 В беседах со своими близкими Антон Иванович говорил, что никогда не забывает тех счастливых, беззаботных  дней, что были в далеком детстве, в родном краю. Он говорил, что так хотел бы еще хоть раз побывать на берегу Вислы, искупаться в ней, заплывая далеко, как бывало прежде... И на мгновение почувствовать себя юным, с большими надеждами на будущее...

  Вторым же дорогим местом на земле Деникин считал берега Дона. Хотел бы снова услышать   ни с чем не сравнимый шелест ковыля, увидеть красоту сильной могучей реки, на берегах которой он  также испытывал много радостных надежд, но уже других, не беззаботных, а выстраданных. Надежд - на спасение Родины.

 И каждый раз, приходя к берегам другой, прежде незнакомой и абсолютно чужой реки на рыбалку, он чувствовал, что только в этот момент теперь может быть  почти счастлив, перенося мысли к родным и милым краям...

[Ольга]

  О детстве из книги "Путь русского офицера"

  

  Детство мое прошло под знаком большой нужды. Отец получал пенсию в размере 36 рублей в месяц. На эти средства должны были существовать первые семь лет пятеро нас, а после смерти деда — четверо. Нужда загнала нас в деревню, где жить было дешевле и разместиться можно было свободнее. Но к шести годам мне нужно было начинать школьное ученье, и мы переехали во Влоцлавск.

Помню нашу убогую квартирку во дворе на Пекарской улице: две комнаты, темный чуланчик и кухня.

  Помещались мы так тесно, что я поневоле был в курсе всех семейных дел. Жили мои родители дружно; мать заботилась об отце моем так же, как и обо мне, работала без устали, напрягая глаза за мелким вышиванием, которое приносило какие-то ничтожные гроши. Вдобавок она страдала периодически тяжелой формой мигрени, с конвульсиями, которая прошла бесследно лишь к старости.

Случались, конечно, между ними ссоры и размолвки. Преимущественно по двум поводам. В день получки пенсии отец ухитрялся раздавать кое-какие гроши еще более нуждающимся — в долг, но, обыкновенно, без отдачи… Это выводило из терпения мать, оберегавшую свое убогое гнездо. Сыпались упреки:

— Что же это такое, Ефимыч, ведь нам самим есть нечего…

Или еще — солдатская прямота, с которой отец подходил к людям и делам. Возмутится человеческой неправдой и наговорит знакомым такого, что те на время перестают кланяться. Мать — в гневе:

— Ну кому нужна твоя правда? Ведь с людьми приходится жить. Зачем нам наживать врагов?..

Врагов, впрочем, не наживали. Отца любили и мирились с его нравом.


 В семейных распрях активной стороной всегда бывала мать. Отец только защищался… молчанием. Молчит до тех пор, пока мать не успокоится и разговор не примет нейтральный характер.

Однажды мать бросила упрек:

— В этом месяце и до половины не дотянем, а твой табак сколько стоит…

 В тот же день отец бросил курить. Посерел как-то, осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалкий, что мы оба — мать и я — стали просить его со слезами начать снова курить. День упирался, на другой закурил. Все вошло в норму.

 Это был единственный случай, когда я вмешался в семейную размолвку. Вообще же никогда я делать этого не смел. Но в глубине детской душонки почти всегда был на стороне отца.

 Мать часто жаловалась на свою, на нашу судьбу. Отец — никогда. Поэтому, вероятно, и я воспринимал наше бедное житье как нечто провиденциальное, без всякой горечи и злобы, и не тяготился им. Правда, было иной раз несколько обидно, что мундирчик, выкроенный из старого отцовского сюртука, не слишком наряден… Что карандаши у меня плохие, ломкие, а не «фаберовские», как у других… Что готовальня с чертежными инструментами, купленная на толкучке, не полна и неисправна… Что нет коньков — обзавелся ими только в 4-м классе, после первого гонорара в качестве репетитора…


                                                                                                       ***


  Учить меня стали рано. Когда мне исполнилось четыре года, к именинам отца мать подготовила ему подарок: втихомолку выучила меня русской грамоте. Я был торжественно подведен к отцу, развернул книжку и стал ему читать.

— Врешь, брат, ты это наизусть. А ну-ка прочти вот здесь.

 Прочел. Радость была большая. Словно два именинника в доме.

   Когда переехали из деревни в город, отдали меня в «немецкую» городскую школу. В немецкую потому, что помещалась она насупротив нашего дома, а до нормальной было далеко. Впрочем, немецкой называлась она только ввиду того, что сверх обыкновенной программы там преподавался немецкий язык. Между прочим, начальной школы с польским языком не было…

    Помянуть нечем. Вот только разве «чудо» одно… Оставил меня раз учитель за какую-то провинность после уроков на час в классе. Очень неприятно: дома будут пилить полчаса, что гораздо хуже всякого наказания. Стал я перед училищной, иконой на колени и давай молиться Богу:

— Боженька, дай, чтобы меня отпустили домой!..

Только что я встал, открывается дверь, входит учитель и говорит:

— Деникин Антон, можешь идти домой.

   Я был потрясен тогда. Этот эпизод укрепил мое детское верование. Но… да простится мой скепсис — теперь я думаю, что учитель случайно подглядел в окно (одноэтажное здание), увидел картину кающегося грешника и оттого смиловался. Ибо не раз потом, когда я вновь впадал в греховность и мне грозило дома наказание, я молил Бога:

— Господи, дай, чтобы меня лучше посекли — только не очень больно — но не пилили!

  Однако, почти никогда моя молитва не была услышана: не секли, а пилили.

   Два следующих года я учился в начальной школе, а в 1882 году, в возрасте 9 лет и 8 месяцев, выдержал экзамен в 1-й класс Влоцлавского реального училища.

   Дома — большая радость. Я чувствовал себя героем дня. Надел форменную фуражку с таким приблизительно чувством, как впоследствии первые офицерские погоны. Был поведен родителями в первый раз в жизни в кондитерскую и угощен шоколадом и пирожными.

   Учился я первое время отлично. Но, будучи во втором классе, заболел оспой, потом скарлатиной со всякими осложнениями. Лежал в жару и в бреду. Лечивший меня старичок, бригадный врач, зашел раз, посмотрел, перекрестил меня и, ни слова не сказав родителям, вышел. Родители — в отчаянии. Бросились к городскому врачу. Тот вскоре поднял меня на ноги.

   Несколько месяцев учения было пропущено, от товарищей отстал. Особенно по математике, которая считалась главным предметом в реальном училище. С грехом пополам перевалил через 3 и 4 классы, а в 5-м застрял окончательно: в среднем за год получил по каждому из трех основных математических предметов по 2½ (по пятибалльной системе). Обыкновенно педагогический совет прибавлял в таких случаях половинку, директор Левшин настаивал на прибавке, но учитель математики Епифанов категорически воспротивился:

[White cross]

Антон Деникин-Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России в годы Гражданской войны. Русский генерал-лейтенант.

Антон Деникин родился в семье отставного майора пограничной стражи, бывшего крепостного крестьянина Саратовской губернии. В 12 лет он остался без отца, и матери с большим трудом удалось дать ему образование в полном объеме реального училища.

После его окончания Антон Деникин сперва поступил вольноопределяющимся, а осенью 1890 года — в Киевское пехотное юнкерское училище. Офицерскую службу начал в чине подпоручика. В 1895 году Деникин поступил в Академию генерального штаба.

В начале Русско-японской войны 1904–1905 годов Деникин попросил перевести его на Дальний Восток. Там он последовательно служил на штабных должностях.В июне 1914 года он получил звание генерал-майора.

Первую мировую войну встретил в должности генерал-квартирмейстера. Вскоре он по собственному желанию перевелся из штаба в действующие части, получив в командование 4-ю стрелковую бригаду, больше известную в русской армии под названием «Железной». Это наименование бригада получила за героизм, проявленный в последней Русско-турецкой войне. Во время наступления в Галиции бригада «железных стрелков» не раз отличалась в делах против австро-венгров. К этому следует добавить, что деникинская дивизия за годы Первой мировой взяла 70 тысяч пленных и захватила в качестве трофеев 49 вражеских разнокалиберных орудий.В сентябре 1916 года генерал Деникин назначается командиром 8-го корпуса.

Наступила Февральская революция... Деникин присягнул новому правительству...

Когда генерал Алексеев был назначен Верховным главнокомандующим, Деникин стал начальником его штаба. Он принимал участие в разработке оперативных планов,; выступал против «революционных» преобразований и «демократизации» армии; пытался ограничить функции солдатских комитетов только хозяйственными вопросами.

Затем Деникин последовательно занимал должности главнокомандующего Западным и Юго-Западным фронтом. Став деятельным участником Корниловского мятежа, онвместе с верными Корнилову генералами и офицерами был арестован и заключен в тюрьму Быхова. После освобождения прибыл в Новочеркасск, где вместе с Алексеевым и Корниловым формировал Добровольческую армию. Он участвовал в знаменитом 1-м Кубанском походе. После гибели Корнилова Деникин стал главнокомандующим Добровольческой армией.
Вскоре, армия Деникина начала 2-й Кубанский поход. Кубанское, Донское и Терское казачество в своем большинстве переходило на сторону белого движения. К нему примкнула и часть горских народов. Деникин также подчинил себе белоказачьи армии. В январе он стал главнокомандующим Вооруженными силами Юга России.

В июне 1919 года в армиях Деникина было свыше 160 тысяч штыков. С этими силами он предпринял широкое наступление на Москву. Деникинская конница массированным ударом прорвала фронт. Армии начали быстрое продвижение в северном направлении. В течение июня 1919 года они захватили весь Донбасс, Донскую область, Крым и часть Украины. В первой половине июля фронт вышел на территории губерний центральных районов Советской России.

Но вспыхнуло восстание Н.Махно в тылу и Деникин вынужден был снять крупные силы с фронта. Красные начали наступать.

В ходе контрнаступления красных деникинским армиям было нанесено поражение, и к началу 1920 года они были разгромлены. Сам Деникин отступил в Крым, где 4 апреля того же года передал власть Верховного главнокомандующего Врангелю. После этого он с семьей отплыл в Константинополь , затем эмигрировал во Францию. Во время оккупации Франции гитлеровскими войсками Деникин наотрез отказался сотрудничать с ними.

В ноябре 1945 года он выехал из Франции на постоянное жительство в США и поселился в штате Мичиган, где и умер через два года.

Антон Иванович Деникин вошел в отечественную военную историю как прославленный военачальник. Несомненно одно: он был патриотом России и верил в ее великое предназначение.

[Ольга]

  
 В 2006 ГОДУ В ФЕОДОСИИ БЫЛА УСТАНОВЛЕНА МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА НА  ФАСАДЕ ГОСТИНИЦЫ, ГДЕ ПРОЖИВАЛ А.И. ДЕНИКИН


  Феодосия, Март 20 (Новый Регион – Крым, Андрей Дорофеев) – В Феодосии на стене гостиницы «Астория» установлена памятная доска, посвященная последним дням пребывания Антона Деникина в России.
По словам инициатора акции, главы Альтернативного правительства Крыма, профессора Владимира Казарина, именно в этой гостинице генерал Деникин со своей супругой и дочерью провели последние полторы недели пребывания на русской земле, после чего иммигрировали из страны.
Как отметил Казарин, памятная доска выполнена феодосийским скульптором Валерием Замеховским, а в ее проектировании участвовала группа специалистов по Гражданской войне из Украины, России и Крыма.
«Представители культурной общественности Феодосии и городские власти приняли решение в ближайшее время провести торжественное открытие памятной доски», – отметил Казарин.


                                             "Новый регион" , март  2006 г.

[Kaizer]

Мой прадед, единственный в Орле глазной хирург, знал Деникина... Тот его еще в эмиграцию звал, когда белых к Черному морю оттесняли. Звал, да тот не пошел. До сих пор в семье поверить не можем: не репрессировали!

[Ольга]

Мой прадед, единственный в Орле глазной хирург, знал Деникина...  До сих пор в семье поверить не можем: не репрессировали!

  Замечательно, что Ваш прадед избежал репрессий ! А то, что знал А.И. - так это же исторически интересно !

[Ольга]

  И спасибо, уважаемый Kaizer, что рассказали о Вашем замечательном родственнике !!!

[Kaizer]

  И спасибо, уважаемый Kaizer, что рассказали о Вашем замечательном родственнике !!!

Вам спасибо, уважаемая Ольга, за такой горячий интерес к моей истории! Если хотите, могу выложить сию историю в открытом доступе. Кстати, а Вам есть что рассказать?