Отряд полковника Орлова
Александр Петров
Часть 1. Создание отряда.
История развертывания Белого движения в полосе отчуждения КВЖД в конце 1917 – начале 1918 годов изучена очень слабо; одним из "белых пятен" является, несомненно, история отряда полковника Орлова. Автору этих строк посчастливилось недавно обнаружить в фонде 5881 Государственного Архива Российской Федерации рукопись воспоминаний самого полковника Николая Васильевича Орлова "Смутные дни в Харбине и Адмирал Колчак" (ГАРФ, Ф. Р-5881, Оп. 2, Д. 549, Л.Л. 1-60). Эта рукопись никогда не публиковалась и, насколько мне известно, ссылки на нее имеются лишь в монографии Г.В. Мелихова "Российская эмиграция в Китае (1917 – 1924 г.г.)" М. 1997. Приведенный ниже текст является кратким пересказом рукописи Орлова, поэтому я не счел возможным давать здесь бесконечно повторяющиеся ссылки на конкретные ее листы.
Следует отметить, что формально саму рукопись воспоминаниями называть нельзя, поскольку она подверглась литературной обработке (в конце текста стоит фамилия литературного обработчика: "П. Иртеньев"). Об Орлове в рукописи говорится в третьем лице, а повествование время от времени прерывается панегириками "славному Начальнику Отряда". Вряд ли можно говорить о полной беспристрастности автора мемуаров; впрочем, они не более пристрастны, чем воспоминания атамана Семенова "О себе", или "Дневник" барона Будберга. И все же, несмотря на все недостатки, эту рукопись, несомненно, можно и нужно рассматривать, как личное свидетельство одного из организаторов и главных участников Белого движения в полосе отчуждения КВЖД в 1918 году – полковника Орлова. Надеюсь, что в скором времени рукопись будет опубликована целиком, – она того заслуживает.
Полковник Николай Васильевич Орлов был кадровым офицером Заамурского округа пограничной стражи, в котором служил с 1909 года. В 1915 году в рядах 1-го Заамурского пехотного полка он выступил на фронт. Во время Великой войны Орлов дослужился до чина полковника, командовал 14-м Заамурским пехотным полком, получил орден Св. Георгия 4-й степени. Летом 1917 года, в связи с развалом фронта, Орлов с женой и дочерью отправился по железной дороге через всю Россию к месту своей прежней, довоенной службы, - в Харбин.
К моменту возвращения полковника в Харбин, власть в полосе отчуждения КВЖД уже захватил большевицкий ставленник прапорщик Рютин. Он опирался на 559-ю и 618-ю ополченческие дружины, несшие охрану железной дороги, и уже полностью распропагандированные к этому времени большевиками. Управляющим дорогой, вместо генерала Д. Л. Хорвата, большевики назначили некоего Славина, но Хорват отказался сдавать дела новому "управляющему". Впрочем, власть большевиков продержалась здесь недолго. Вмешались китайцы, которые 13-го декабря 1917 года ввели свои войска в полосу отчуждения дороги. Большевиствующие ополченческие дружины были разоружены и высланы в Россию.
Между тем, незадолго до разоружения ополченцев в Харбин пробрался генерал М. К. Самойлов, начальник одной из Заамурских дивизий на фронте. Генерал имел поручение от Товарища Председателя Правления дороги в Петербурге инженера Вентцеля сформировать в полосе отчуждения КВЖД новую Охранную стражу. Управляющий дорогой генерал Хорват и русский консул в Харбине Г.К. Попов были полностью согласны с этим проектом, и теперь, после выдворения ополченцев, можно было приступить к его осуществлению. При этом предполагалось Охранную стражу формировать из местных жителей, она должна была быть вольнонаемной, наподобие Охранной стражи, существовавшей до образования Заамурского округа пограничной стражи (на этом особенно настаивали китайцы).
Полковник Орлов, по его словам, с самого начала был горячим сторонником скорейшего создания Охранной стражи, предполагая под ее прикрытием начать формирование добровольческого отряда для борьбы с большевиками. Вокруг него сплотилась небольшая группа столь же решительно настроенных офицеров. Вечером 12-го декабря, накануне введения китайских войск, эта группа предлагала свои услуги в деле немедленного ареста большевистских главарей, но генерал Самойлов отклонил тогда это предложение.
Однако датой создания своего отряда сам Орлов считает 20-е декабря 1917 года, когда он всего лишь с 5-ю офицерами занял Миллеровские казармы в центре Харбина:
"Задачей своей организатор ставил собрать в Харбине, этом уголке, где еще можно было дышать, офицеров, юнкеров, кадет, - людей с русской душою, сплотить их воедино и создать впоследствии воинскую силу, которая могла бы повести боевые действия против врагов России – большевиков. Таким образом, прежде всего созидались кадры, созидались ряды. И честный, идейный офицер вполне это понимал; не задумываясь, он брал винтовку и становился в эти ряды. В числе таких идейных офицеров было даже два командира полка. Нечего и говорить, что такие люди были очень ценны. Так, в первую голову, создавался взвод. Рядовыми поступали преимущественно офицеры".
Пока что первоочередными задачами формируемого отряда являлись обустройство казарм (причем на первое время офицерам пришлось самим делать всю черную работу, включая уборку казарм и топку печей), но, главное, охранять порядок в городе, выставляя ежедневно караулы на станции, в Русско-Азиатском банке, у артиллерийских складов, у пироксилиновых погребов. В Харбине было все еще неспокойно: большевистские настроения были все еще очень сильны в механических мастерских и в железнодорожных полках. И небольшой Орловский отряд, являвшийся на тот момент составной частью Охранной стражи, был едва ли не единственной надежной русской частью, на которую мог опереться генерал Хорват.
Как вспоминает Орлов, первое серьезное пополнение пришло в отряд под Рождество, в Святой Вечер, как раз тогда, когда орловцы собрались в казарме для общей трапезы, организованной для них супругой консула Н. Н. Поповой. В этот момент в казарму прямо с поезда прибыла большая партия кадет Хабаровского кадетского корпуса, изъявившая желание поступить в отряд. Таким образом, этот вечер стал для отряда праздничным вдвойне.
"В дальнейшем формирование пошло усиленным темпом. Образовывались взвод за взводом, и приблизительно через месяц была уже готова 1-я Особая рота. В ея рядах были представители всех родов оружия: пехоты, артиллерии и кавалерии, инженерных войск, летчики и даже представители флота – морские офицеры и гардемарины. Так образовывались превосходные кадры для формирования разных частей войск".
Почти одновременно с зарождением Орловского отряда, на ст. Маньчжурия был создан также Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова. Как известно, впервые он проявил себя 19 декабря 1917 года разоружением 720-й ополченческой дружины на станциях Маньчжурия и Даурия, причем в рядах ОМО на этот момент состояло всего 7 человек. Однако дальнейшие взаимоотношения атамана Семенова с Хорватом и отрядом Орлова "не сложились".
Причина здесь крылась, на мой взгляд, в недостатке воли и других, необходимых организатору качеств у руководителя русской администрации КВЖД генерал-лейтенанта Дмитрия Леонидовича Хорвата. Его авторитет в Харбине на тот момент был непререкаем, но, к сожалению, Хорват не смог им правильно воспользоваться. По натуре он был скорее дипломатом, и предпочитал скорее играть на противоречиях среди своих подчиненных, нежели объединять их. В этом отношении я не могу не согласиться с характеристикой, данной генералу бароном Будбергом: "Многоликий Хорват, способный только на ловкие компромиссы и на искусную лавировку среди самых разнообразных течений, несомненно умный, умеющий обходиться с людьми и к себе их привлекать, но абсолютно неспособный к решительным активным действиям, не знающий армии, совершенно не подходящий к тому, чтобы идейным, величественным утесом подняться среди общего развала и безлюдья".
(Будберг А.П. Дневник // Архив Русской революции. М. 1991, т. 12, стр. 283 – 284)
Однако, в деле поддержания хороших отношений с китайскими властями, представлявшими на тот момент главную силу на КВЖД, Хорват был совершенно незаменим. По словам Орлова, "генерал Хорват у китайцев в то время пользовался большой популярностью. Поэтому можно было безпрепятственно производить всякие формирования. Требовалась только "писака" этого генерала. И 1-я рота, формировавшаяся таким путем, не встречала никаких препон со стороны китайских войск".
Как утверждает Орлов, поначалу главным противником Семенова в Харбине был командующий Охранной стражей генерал Самойлов: "По его словам, это было ни что иное, как "прыщ", который вдруг выскочил на больном теле России, угрожая перейти в злокачественную опухоль".
В начале января при Штабе Заамурского округа (командующий округом генерал Самойлов, начальник штаба - полковник Баранов) открылось вербовочное бюро, и было приступлено к формированию Охранной стражи. В ее состав вошла и 1-я Особая рота, причем на полковника Орлова было возложено общее наблюдение и руководство по формированию охранных частей Харбинскаго отдела. Однако с формированием самой стражи дело не заладилось.
"Проходили дни, недели … Полагаясь на судьбу, на русское "авось", формировалась Охранная стража. Назначались обширные штаты, писались приказы, замещались должности начальников отделов, их помощников, начальников артиллерии и кавалерии, командиров рот и сотен; кипела шумная работа в штабах … А войск было пока – всего лишь одна 1-я Особая рота. Она изо дня в день несла тяжелую караульную службу, и молодежь изнывала".
Личный состав роты требовал скорейшего довооружения орудиями и пулеметами, но начальство медлило. Между тем, все это оружие хранилось на артиллерийских складах, к которым ежедневно выставлялся караул из состава роты. В результате разразился довольно неприятный инцидент: во время одного из дежурств караул самовольно вскрыл склады и вывез оттуда несколько пулеметов. Генерал Самойлов был разгневан этим, полковник же Орлов, обещая строго наказать виновных, одновременно потребовал выдать все необходимое законным порядком. Самойлов вынужден был уступить и, таким образом отряд получил вооружение, необходимое ему для дальнейшего развертывания. Для этого были выделены кадры из 1-й роты; начали формироваться 2-я рота, конница ротмистра Враштеля (Орлов всюду дает иное написание фамилии этого офицера – Враштил) и пулеметные команды. Правда, поначалу выданы были устаревшие пулеметы "Максим" на лафетном станке, но для подготовки пулеметчиков вполне годились и они.
В это время в Харбине в это время образовалась политическая организация, носившая громкое название "Дальневосточный Комитет Защиты Родины и Учредительного Собрания". Председателем комитета состоял присяжный поверенный Александров, а его правой рукой был некий Лавров из Иркутска, за которым тянулась целая группа военных-иркутян эсеровского направления. Комитет обосновался в русском консульстве, и, по-видимому, ему покровительствовал сам консул Попов, однако Орлов в своих воспоминаниях отзывается о его деятельности очень скептически. При Комитете образовался военный штаб во главе с подполковником Генерального Штаба Никитиным, ставивший своей целью объединить усилия зарождающихся отрядов полковника Орлова и атамана Семенова.
Между тем, для спокойствия Харбина и КВЖД необходимо было как можно скорее расформировать пробольшевицки настроенные железнодорожные полки и выслать солдат из Маньчжурии. Эти события как раз совпали с наступлением в середине января 1918 года отряда атамана Семенова на станцию Оловянную и далее на Читу. В Забайкалье разгорались упорные бои, и наличие вооруженных солдат железнодорожных полков могло создать серьезную угрозу тылу Семеновского отряда. Однако из-за резко отрицательного отношения генерала Самойлова к Семенову и его отряду, приходилось действовать келейно. И вот, через консула Попова, Орлову было передано негласное распоряжение: отправить на помощь Семенову 1-ю Особую роту. Не было никаких оснований сомневаться в том, что распоряжение это исходило непосредственно от генерала Хорвата, но оно было направлено Орлову через голову его непосредственного начальника, и тем поставило полковника в весьма неудобное положение. Орлов сомневался, тогда ему было передано, что "Дальневосточный Комитет Защиты Родины и Учредительного Собрания" берет всю ответственность на себя и гарантирует на будущее полное содержание отряда. Действительно, когда генерал Самойлов узнал в последний момент о предстоящем походе, он вначале пытался запретить 1-й Особой роте выезжать куда-либо, а когда это не удалось, то исключил весь личный состав Орловского отряда из списков Охранной стражи, а полковника Орлова, кроме того, еще и из числа чинов Заамурского Округа пограничной стражи.
Несмотря на все эти репрессии, поход состоялся.
"2-го февраля в 10 часов утра со станции Харбин отбыл на запад "таинственный товарный поезд". То, что сюда погрузились вооруженные силы Орловцев, составляло для линии большой секрет. Высланная заблаговременно вперед контр-разведка приняла все меры к тому, чтобы никто не мог предупредить ее ни по телеграфу, ни по фонопору о продвижении воинскаго эшелона. И, действительно, приход такого поезда был полным сюрпризом всюду на станциях. Дежурные агенты, встречая его, таращили в недоумении глаза: вместо ожидаемого товарного поезда приходил воинский состав, и едва успевала войти на станцию его головная часть, как из вагонов на ходу уже выскакивали отдельные группы вооруженных с гранатами в руках. Вот одна из них быстро пробегает по перрону, направляясь к казармам. Четыре человека занимают выходы и, угрожая гранатами, сгоняют опешивших товарищей в противоположную от пирамид сторону. Вслед вбегает еще несколько Орловцев. Молодцы эти на глазах оцепеневших от страха солдат быстро вынимают из винтовок затворы и грузят их в подушечные наволочки. Вся эта процедура занимает не более 10-ти минут, и затворы уносятся в эшелон. Тем же порядком отмыкаются от винтовок и штыки, отбираются револьверы. И все оружие грузится на двуколки и также увозится на станцию. Таким образом, смелыя, лихие действия Орловцев всюду производили на солдат должное впечатление. Они становились послушным стадом и были использованы, как рабочая сила, грузили и отвозили в эшелон все те казенныя вещи, которыя подлежали сдаче. Выполняя приказ Управляющего Дорогой, Орловцы держали себя в высшей степени корректно. И всюду разоружение проходило гладко; к репрессиям прибегать не приходилось нигде, за исключением лишь станции Чжалантун. Здесь после разоружения товарищи – солдаты в отместку испортили путь, но сделали это неумело, вблизи самой станции за семафором, так что злое дело было вовремя обнаружено, и замысел крушения поезда был предотвращен. Злоумышленники понесли должную кару, а солдатам железнодорожной роты пришлось не мало поработать по исправлению пути".
Добравшись до станции Маньчжурия, 1-я рота подкрепила отряд Семенова и вместе с ним приняла участие в бою на станции Шарасунь (или Шарасун), однако бой этот закончился неудачно. Вот что пишет об этом в своих мемуарах атаман Семенов:
"В начале февраля большевистские эшелоны перевалили уже Читу. Утром 14 числа была занята ими Борзя, 16-го – Даурия; 20-го – Шарасун, 21-го – Мациевская.
Не будучи в состоянии противостоять хорошо вооруженным большевикам, я оттянул свои части в Маньчжурию, выставив сторожевое охранение на линии ближайшего к Маньчжурии разъезда № 86. Большевики дошли до станции Шарасун, где и остановились".
(Семенов Г. М. "О себе (Воспоминания, мысли и выводы)" М. 1999, стр. 139)
Орлов описывает эти события несколько иначе. Когда известие о Шарасунском бое достигло Харбина, опасаясь за судьбу своей роты, он решил ехать на выручку ее со всем отрядом, оставив лишь кадры для дальнейших формирований.
Выехали 18-го февраля. "По пути, не доезжая станции Маньчжурии, встретили раненых 1-й роты, которые были эвакуированы с поля боя. Неутешительныя вести узнали от них. По их словам, вся тяжесть боя легла чуть ли не на одну "сербскую роту"; на нее со всех сторон навалились красные, и ей угрожала гибель; но положение спасла наша 1-я рота, самоотверженно бросившаяся с пулеметчиками-кадетами на выручку. Они стойко дрались с красными и отбивали их удары, пока, наконец, не удалось оттянуть "сербскую роту" назад. Конечно, о продолжении борьбы с превосходными силами врага не могло быть и речи. Приходилось спасаться – отходить на китайскую территорию. Но не так-то легко было это сделать. Пехота была брошена Семеновцами на произвол судьбы, без общаго руководства. Положение было отчаянным. Враг наседал, стремясь охватить горсточку храбрецов со всех сторон. Этому способствовала пересеченная местность. Прикрываясь сопками, все выползали и выползали свежие силы красных. Полковник Р. – командир Орловской роты, - принял общее командование и проявил большое мужество и самообладание. А герои кадеты-пулеметчики, не щадя своей жизни, лихо вели стрельбу, до последней возможности прикрывали отход рот. И им, в конце-концов, удалось выскользнуть из кольца. Но это обошлось дорого: были понесены потери убитыми и ранеными. Геройски пал и доблестный кадет-пулеметчик Николай Руднев".
Описывая действия отряда Семенова, Орлов, несомненно, далек от беспристрастной их оценки. Однако не вызывает сомнения, что и атаман Семенов очень рассчитывал "под шумок" присоединить к себе Орловские части, в чем ему, по-видимому, пытались способствовать находившиеся при штабе ОМО иностранные военные атташе: японский капитан Куроки, английский майор (фамилии которого Орлов не называет) и французский капитан Пелье. По крайней мере, об этом свидетельствует следующее описание одного из совещаний в штабе ОМО:
"Придя в Семеновский штаб, старшие офицеры – Орловцы застали здесь капитана Пелье, английского майора и Семеновских штаб-офицеров; ждали только атамана, но он что-то долго не являлся. Прошло свыше получаса времени, и вдруг дверь с шумом распахнулась – показался Семенов. Все встали из-за стола, но он, войдя и ни с кем не поздоровавшись, с места в карьер разразился бурной речью:
- "Для спасения России я стремлюсь создать воинские силы, веду борьбу с большевиками, готов положить жизнь свою на алтарь Отечества, а мне не хотят помочь в этом святом деле. Мало того, - полковник Орлов даже позволил себе назвать меня авантюристом …" - при этих словах глаза атамана вспыхнули злобой, и он продолжал, обращаясь к английскому майору: - "Я сказал все, что считал нужным, и прошу вас принять председательство на настоящем совещании, а цель его вам известна". – Проговорив это, Семенов поспешно вышел из комнаты, и за ним снова с шумом захлопнулась дверь.
Капитан Пелье и английский майор, видимо, очень прониклись сказанным, с деловитой серьезностью они приступили к выполнению порученного. Слово было предоставлено капитану, и тот обратился с речью. Говорил он ломаным русским языком, растягивая фразы, подыскивая подходящие слова. Речь, сама по себе, была не сложна, и сводилась она к тому, что Орловский отряд должен влиться в ряды атамана, что они, военные атташе, прелагают немедленно это сделать.
Подобный тон разговора со стороны господ иностранцев был довольно смелым, и это вызвало целую бурю негодования в душе каждого Орловца. Единогласно и категорически они отвергли сделанное предложение. Сам полковник Орлов не проронил ни одного слова, предоставив решение вопроса своим помощникам; и те твердо отстаивали свою позицию. Капитана Пелье это, наконец, взорвало.
- "Я вижу, что вам не нравится маньчжурский воздух, а нравится харбинский!" - бросил он дерзкие слова, обводя присутствующих гневным взором. Но на слова эти последовал достойный ответ: - "Вы совершенно правы, "m-eur", нам действительно не нравится маньчжурский воздух, и мы пойдем в Харбин!" - С этим Орловцы решительно поднялись со своих мест. Совещание оборвалось" …
Вечером 27-го февраля все части Орловского отряда отбыли обратно в Харбин.
Между тем, в Харбине кадры Орловского отряда продолжал свое развертывание, несмотря на то, что генерал Самойлов занял по отношению к отряду непримиримую позицию и отказывался выдавать ему что-либо из вооружения, обмундирования и снаряжения, хотя запасы имелись на Харбинских складах. В результате, орловцам приходилось забирать все это со сладов силой, невзирая на формальные запреты. Таким образом, в первых числах февраля удалось, закончить формирование 2-й роты и конного дивизиона. Затем, "самотеком" к отряду прибыли 4 пушки с полной запряжкой. Была сформирована отдельная батарея, командиром которой стал старый Заамурец, капитан Ломиковский. Затем, уже по возвращении из Шарасуньского похода были созданы также 3-я и 4-я роты, 2-я батарея, инженерная рота, автомобильный и санитарный отряды, отрядная пулеметная команда, служба связи, нестроевая и музыкантская команды. Фамилий командиров частей Орлов не называет, упоминает лишь, что командиром 2-й батареи был капитан Карпенко.
Дальневосточный Комитет пытался упорядочить дело снабжения отряда, и просил Хорвата изъять от генерала Самойлова всю материальную часть и назначить особое лицо, которое ведало бы снабжением всех формируемых частей. Хорват, казалось бы, отнесся к этому предложению сочувственно, однако никаких распоряжений на этот счет так и не издал. Финансирование же отряда осуществлялось Дальневосточным Комитетом при содействии консула Попова. "Обыкновенно, на ежемесячное содержание отряда, кроме жалованья, выдавалось по 2 рубля в сутки на человека и по 4 рубля на лошадь Романовскими деньгами. Даже по тогдашним временам, в Харбине этого хватало на продовольствие с избытком".
Отвлечемся на время от рассказа Орлова. 7 февраля в Харбин приехал из России барон Будберг. Он спешил в Японию, куда и отбыл через 8 дней – 15 февраля. В этот свой проезд фамилию Орлова в своем дневнике он не упоминает (впрочем, большая часть Орловского отряда в это время находилась в Маньчжурии), но за немногие дни пребывания в Харбине он успел вынести о местном офицерстве и местных добровольческих организациях самое нелестное мнение. Причем интересно отметить, насколько по-разному смотрят на одни и те же события барон Будберг и Орлов. Так, 7-8 февраля Будберг записывает:
"Сейчас все усилия этих белых товарищей направлены к тому, чтобы свалить начальника охранной стражи генерала Самойлова, здраво смотрящего на существующее положение, успевшего спасти от расхищения серебряный запас бывшего Заамурского Округа и упорно отстаивающего от разграбления довольно солидное имущество этого округа; зная Самойлова очень давно, я уверен, что он хочет победы над большевиками и спасения России больше чем тысячи этих господ, но он, как старый и опытный служака, понимает, что такие нешуточные цели достигаются организацией, дисциплиной и тяжелым трудом, а не бахвальством, распущенностью, ленью, развратом и насилием.
Говорят, что спасители недовольны и Хорватом; последний по обыкновению играет роль двуликого Януса; он поддерживает образовавшиеся отряды деньгами, а на убеждения Самойлова в опасности этих организаций, разлагающих и без того неустойчивое офицерство, ответил: “да, разумом я с Вами, а сердцем я с ними”".
(Будберг А.П. Дневник // Архив Русской революции. М. 1991, т. 12, стр. 278)
Как мы уже видели выше, "упорное отстаивание от разграбления" Самойловым имущества Заамурского округа, согласно Орлову, заключалось в упорном отказе от выдачи Орловскому отряду необходимого ему вооружения и снаряжения.
Но еще более показательно в этом отношении описание Будбергом событий 11 – 14 февраля:
"11 Февраля. (…) Здесь появился какой-то самочинный штаб Дальневосточного Корпуса Защиты Родины и Учредительного Собрания (удивительное название! кого только они хотят им надуть?). Штаб сей объявляет, что все офицеры обязаны записаться в подчиненный ему войска; редакция приказа по стилю очень недалеко ушла от Крыленковской, так как вышла из лавочки того же сорта, но только с правой стороны улицы: тем не менее среди офицеров некоторое смущение, так как более порядочные боятся объявления уклоняющимися от исполнения долга, а более трусливые боятся реальных воздействий. (…)
12 Февраля. В городе много разговоров по поводу активного проявления деятельности Дальневосточного Комитета и рожденного им корпуса (пока только из одного начальства, но без войск); думают, что это — попытка создать в Харбине повторение Семеновского отряда со всеми вкусными для антрепренеров последствиями. Приверженцы комитета распространяют слухи, что работают по указанию союзников, которые де отпустили уже комитету 40 миллионов, и с отеческого благословения Хорвата. (…)
13 Февраля. Все три харбинские газеты обрушились на Дальневосточный Комитет, требуя опубликования его состава и объяснения прав, на основании которых он распоряжается; при этом комитет обвиняется в желании установить режим палки. (…)
14 Февраля. Был у Самойлова; слушал рассказы участников про вчерашнее собрание офицеров Харбинского гарнизона для выяснения отношений к родившемуся из пены харбинской Дальневосточному Корпусу; судя по рассказам, вышел самый бестолковый кавардак самого митингового характера с руганью, попреками и прочими аксессуарами таких собраний; подполковника генерального штаба Акинтиевского, сказавшего собравшимся горькую правду, чуть не избили. Впрочем, трудно было ожидать уравновешенности, спокойствия и деловитости от случайного собрания самых разношерстных элементов, большею частью издерганных, распустившихся, многое потерявших, много испытавших, жаждущих мести, отвыкших от истового исполнения тяжелых обязанностей и, в большинстве, очень и очень далеких от подвига; устроиться хочется почти всем, но работать и рисковать не особенно много охотников".
(Будберг А.П. Дневник // Архив Русской революции. М. 1991, т. 12, стр. 281 – 283)
Между тем, появление "Дальневосточного Корпуса Защиты Родины и Учредительного Собрания" было прямым следствием распоряжения "уравновешенного" генерала Самойлова об исключении Орловского отряда из рядов Охранной стражи. Входил ли в этот корпус еще кто-нибудь, кроме Орловцев, неизвестно, но эта структура давала возможность худо-бедно снабжать отряд всем необходимым. Однако вставал вопрос об источниках дальнейшего пополнения, в связи с этим Комитет решил прибегнуть к мобилизации, опубликование распоряжения о которой и вызвало такие волнения среди Харбинской общественности и праздношатающегося тылового офицерства. Далее, согласно Орлову, события разворачивались следующим образом:
"Накануне мобилизации они (штабные офицеры – А. П.) явились в Гарнизонное Собрание и устроили форменный митинг, сославшись на то, что необходимо-де обсудить вопрос, как им надлежит поступить в связи с объявленным призывом. Во главе инициаторов был помощник Самойлова генерал Кокорев. Митинг был шумный. Как и следовало ожидать, выступления противников носили явно тенденциозный, пристрастный характер. Особенно в этом отличился подполковник Генерального Штаба Акинтиевский. Он чернил Орловцев во-всю, не стесняясь в выражениях, не скупясь на отменныя словечки. И, в конце-концов, обозвал их, а также всех тех, кто выпустил настоящий призыв, - "распродажей торгового дома И.Я. Чуркин и Ко". Это уже была дерзость и оскорбление".
За честь офицеров-добровольцев вступилась сестра милосердия Н.И. Франк, жена одного из офицеров Орловского отряда. Ее выступление было чрезвычайно эмоциональным. Она напомнила слушателям о тяготах, перенесенных добровольцами, о том, что движет ими "благородный порыв стать на защиту поруганной Родины, и закончила словами:
-"… И за все это на них льют помои, клеймят: "распродажа торгового дома И.Я. Чуркин и Ко". И кто клеймит? Свой же брат офицер!"
Речь эта произвела глубокое впечатление. Сестре были устроены восторженные овации, а штабного героя, за его недостойное выступление, за его дерзкия, безстыдныя слова, настоящим образом освистали, заклеймив позорным именем" …
Инициаторам митинга, однако, удалось протащить весьма обтекаемое постановление: "Когда генерал Хорват станет во главе всего движения, они – офицеры Заамурского Округа – (вернее – Охранной Стражи), автоматически вольются в его ряды". Подобная формулировка давала всем желающим моральное право уклониться от призыва. Мобилизация фактически провалилась. Однако отряд Орлова сумел все же несколько пополниться и достигал теперь численности в 2.000 человек.
7-го марта на Соборной площади г. Харбина был устроен грандиозный парад, на котором молодые части Орловского отряда щеголяли своей безукоризненной выправкой. "Выйдя на площадь, они выстраивались и занимали указанныя места. Пехота стянулась в резервную колонну, правее стала артиллерия, а во второй линии развернула свои эскадроны конница ротмистра Враштила". Принимал парад представитель японской армии генерал Накашима, которого сопровождал консул Г.К. Попов. Затем "раздались звучныя команды: "Парад, смирно! Слушай, на караул!" Оркестр заиграл встречный марш. В строю все замерло. Навстречу генералу, с шашкой под-высь, выступила высокая фигура Начальника отряда; последовал обычный салют, а затем рапорт". Японский генерал вместе с полковником Орловым обошел строй частей, после чего отряд прошел перед ними церемониальным маршем. Состоянием отряда Орлова генерал Накашима остался доволен, в результате чего последовало распоряжение о снабжении отряда из складов в Чаньчуне японским оружием (винтовки, орудия и пулеметы), снаряжением и боеприпасами. Вместе с оружием прибыли и инструктора, которые должны были обучить Орловцев стрельбе из японских пулеметов.
Примерно в это же время в Приморье проследовала через Харбин возвращавшаяся с фронта Уссурийская казачья дивизия. Ее начальник генерал Б. Р. Хрещатицкий и штаб дальше с полками не поехали, а остались в Харбине. В числе штабных офицеров оказались: полковники Маковкин, Иконников, Плешков, - сын генерала М.М. Плешкова; уже в Харбине к ним примкнул подполковник Акинтиевский. Их услугами и решил воспользоваться генерал Хорват для создания полноценного штаба. Прежний Штаб подполковника Никитина был упразднен, а вместо него был создан Штаб Российских войск. При этом во главе всего движения решено было поставить бывшего командира 1-го Сибирского армейского корпуса, кавалера ордена Св. Георгия 4-й степени, старого боевого генерала Михаила Михайловича Плешкова, вызвав его для этой цели из Никольск-Уссурийска; должность начальника штаба при нем занял генерал Хрещатицкий, остальные офицеры бывшего штаба Уссурийской казачьей дивизии также получили заметные должности в новом штабе.
Орлов утверждает, что факт приезда генерала Плешкова от него намеренно скрыли, из-за чего он не смог выставить почетный караул для встречи генерала. Плешков обиделся, и Орлову пришлось лично прибыть к генералу с извинениями и необходимыми разъяснениями. Казалось, инцидент был исчерпан. Однако полковника Орлова ожидали впереди новые неприятности. Так, в свое время им было поручено штабс-капитану Меди сформировать на станции Мулин 4-ю роту отряда. И вот теперь штабс-капитан Меди, узнав о приезде генерала Плешкова, направил ему приветственную телеграмму, назвавшись в ней "начальником 2-го Особого отряда", независимого от отряда Орлова. Именно так и было объявлено по этому поводу в приказе генерала Плешкова. Оскорбленный Орлов добился отмены этого приказа, тогда уже обиделся штабс-капитан Меди и со всеми своими чинами перекочевал к атаману Семенову. Там он "сразу же занял высокую должность Начальника военных сообщений и преуспел в чинах до генеральского включительно".
За этим последовали новые неприятности, - мелкие, но весьма чувствительные для самолюбия Орлова и чинов его отряда. "В первый же день своего вступления (в должность – А.П.) генерал Плешков установил ежедневный наряд довольно солиднаго караула для личной охраны и выставления у входа в квартиру почетных парных часовых. Правда, последнее предусматривалось воинским уставом былого времени, и ничего необыкновеннаго в этом не было. Но на деле создалось щекотливое положение: молокососов-ординарцев генерала очень забавляло, как стоявшие в роли часовых офицеры отдавали им честь, делая приемы винтовкой по-ефрейторски "на-караул", и все время они умышленно шмыгали перед ними для своего удовольствия. Это страшно нервировало всех в отряде, так как по наряду приходилось отбывать эту повинность не только молодежи, но и более солидным чинам, несшим службу в строю рядовых. Генерал, конечно, в эти тонкости не вникал. Однако у Орловцев сразу же зародилось неприязненное чувство к Штабу Российских войск за то, что у него не оказалось чутья сгладить подобную шероховатость".
Все ожидали мобилизации и планомерного развертывания. Но в этом отношении работа Штаба Российских войск свелась к созданию многочисленных штабов. Согласно одному из первых приказов генерала Плешкова, "Орловская пехота разворачивалась в Егерскую бригаду, в составе 4-х Егерских батальонов; конница ротмистра Враштила – в Конно-Егерский полк; артиллерия – в Отдельный артиллерийский дивизион". Одновременно последовал приказ о формировании Пластунского полка полковника Маковкина и Отдельной батареи подполковника Макаренко (которая пушек пока не имела). Но людских ресурсов для пополнения частей не было, и тогда решили вербовать китайцев: на пробу были из китайцев сформированы 4 роты пластунов. Кроме этого, было задумано формирование множества отдельных мелких частей, таких как Морская рота, Гусарский эскадрон, Пешая сотня и другие.
В результате приказ о развертывании Орловского отряда повис в воздухе, более того, поскольку все офицеры на замещение новых вакантных должностей брались, по преимуществу, из числа Орловцев, то на деле получилось даже некоторое распыление Орловского отряда.
Как известно, 7-го апреля атаман Семенов начал свой новый поход в Забайкалье; ему удалось в короткий срок продвинуться до реки Онон. Именно этот момент, по свидетельству Орлова, генерал Плешков признал "как раз подходящим для того, чтобы поехать к атаману в его владения и выяснить свои с ним взаимоотношения". Был назначен особый экстренный поезд, с Плешковым ехали генерал Хрещатицкий и весь штаб, значительный конвой из состава Орловского отряда и сам полковник Орлов. Переговоры состоялись на станции Даурия, в салон-вагоне Плешкова. Орлов описывает их следующим образом:
"К генералу Плешкову был вызван Начальник отряда. Когда он зашел в вагон, то застал здесь в числе других и атамана Семенова. Очевидно, шло военное совещание. На столе лежала карта, и предметом обсуждения служила, надо полагать, создавшаяся на фронте обстановка, но до слуха полковника Орлова донеслись лишь последния слова атамана:
- "Для успеха дела я считаю необходимым направить в сторону Нерчинска отдельный отряд с самостоятельной задачей". Говорилось это с большим апломбом, но какова должна быть эта самостоятельная задача и для какого именно успеха дела, – указано не было. Тем не менее, генерал Плешков многозначительно взглянул на полковника Орлова и проговорил:
- "Так что же, Николай Васильевич, окажем эту помощь Григорию Михайловичу!"
Эти слова застали полковника врасплох; он не был посвящен в боевую обстановку, но, несмотря на это, решение же приходилось принимать немедленно. Сам Орлов считал затеянное Семеновым наступление очередной авантюрой и не желал даром губить свой отряд. Но и не подчиниться Плешкову, чья просьба была равносильна приказу, он не мог. Все что ему оставалось в этом случае, это предложить направить свой отряд в бой целиком, под своим личным руководством. Но и это предложение было отвергнуто. "Генерал Хрещатицкий тоном, не допускающим возражений, заявил:
- "По соображениям политическим этого сделать нельзя, нужно выслать конницу ротмистра Враштила с артиллерией".
С болью в сердце полковник Орлов вынужден был подчиниться этому приказу. Он считал ротмистра Враштеля молодым, горячим и увлекающимся человеком, мало подходящим на роль командира отдельного отряда.
"В состав отряда ротмистра Враштила, кроме конницы, входили батарея капитана Ломиковскаго, инженерная полурота, 4 грузовых машины, санитарный отряд. Инженерная полурота предназначалась для устройства тыла и связи; поэтому она была снабжена телеграфными аппаратами и прочими необходимыми принадлежностями, также телефонами, кабелем; в ея рядах, кроме сапер, были опытные телеграфисты. На оборудование санитарного отряда также было обращено должное внимание. Во главе стоял опытный врач доктор Паталов; помощником его был один из младших военных врачей; затем были назначены фельдшера, санитары, сестры милосердия. Отряд имел 3 классных вагона; при них аптека с запасом медикаментов и перевязочных средств, запас белья, одежды и пр."
Отряд отбыл на станцию Даурия, а вскоре пришли известия, которые подтвердили дурные предчувствия Орлова:
"Как и следовало ожидать, ротмистр Враштил прельстился атаманскими посулами. Молодую голову затуманили широкия перспективы: снились заманчивыя развертывания в дивизию, корпус … А атаман изощрялся, он убедил ротмистра переформировать батарею в конно-артиллерийский взвод, выделив, таким образом, две пушки; также под благовидным предлогом отобрал инженерную роту, грузовики. И вот конный отряд налегке ринулся вперед. Удача повсюду ему сопутствовала. Сопротивления почти нигде не оказывалось. Ротмистр Враштил захватывал деревни, поселки, и все глубже продвигался к Нерчинску. Это были налеты, партизанския действия. Пока все было хорошо, от ротмистра Враштила не было никаких донесений Начальнику отряда. Связь совершенно порвалась. Да и отношение самого атамана было довольно странное: договориться с ним Штабу Российских войск так и не удалось. (…) Орловцам стала ясна вся хитроумная затея атамана: он использовал приезд генерала Плешкова, выманил некоторыя силы, и ими собирался завладеть. Это ни от кого не скрывалось. Атаман действовал открыто. Началось с инженерной полуроты. Приемы были старые, испытанные: сыпались щедрые посулы, обещания. Стоявший во главе полуроты штабс-капитан Квятковский ими прельстился, перешел к атаману сам и склонил к этому часть своих людей; при этом не преминул захватить телеграфные аппараты и все прочее имущество полуроты. Забраны были и грузовики. Остальные Орловцы не сдавались. Завязалась глухая борьба. Под видом больных доктор Паталов стал отправлять в Харбин всех стремившихся выбраться из Семеновского плена".
Таким образом, Нерчинский поход ротмистра Враштеля принес самому Орлову одни лишь неприятности.
Отряд полковника Орлова и Адмирал Колчак
Часть 2. Окончание.
Пасха в 1918 году пришлась на 5 мая нового стиля. А 5 дней спустя, 10 мая в Харбин прибыл адмирал Александр Васильевич Колчак. После предварительных переговоров в Пекине с Д.Л. Хорватом и российским посланником в Китае князем Кудашевым, адмирал Колчак согласился войти в обновленное правление КВЖД и одновременно занять пост Главнокомандующего всеми Российскими войсками в полосе отчуждения дороги. Александр Васильевич определял свои задачи следующим образом: скоординировать усилия уже существующих разрозненных отрядов и добиться от союзников, в первую очередь, японцев, регулярного снабжения их деньгами и оружием. При благоприятном развитии событий они с Хорватом надеялись довести численность создаваемого корпуса до 20.000 человек, 15.000 из которых можно было бы бросить в наступление в направление Забайкалья или Приморья[1]. Но для этого сначала надо было примирить и объединить под общим командованием столь разнородные части, как отряды Семенова, Калмыкова и Орлова.
В отряде Орлова известие о прибытии Колчака было встречено с огромной радостью, и весь личный состав отряда, во главе со своим командиром, подчинился ему сразу же и безоговорочно.
Полковник Орлов в своих воспоминаниях описал первую встречу с адмиралом следующим образом[2]:
«Скромность и доступность этого человека сделали его имя еще более популярным в глазах Орловцев. Он даже отказался от почетного караула.
«Этого мне не нужно», - просто сказал адмирал, - «Прошу только выставлять на ночь к моему вагону, где я буду жить, двух часовых: у меня имеется некоторая секретная переписка, и за нее я очень опасаюсь».
Но штаб отряда, кроме этой охраны, по собственной инициативе назначил двух офицеров-ординарцев, которые находились при адмирале и были ему очень преданы.
Тот же скромный характер носило и самое вступление адмирала в командование. Он запросто прибыл в Миллеровские казармы, собрал всех Орловцев, вел долгую беседу, знакомился с ними, затем сказал прочувствованное слово».
На другой день Александр Васильевич дополнил свое формальное знакомство с личным составом Орловского отряда знакомством неформальным: он принял приглашение на скромную вечеринку, устроенную в 3-ей роте отряда по случаю ее праздника. Этот вечер прошел, по словам Орлова, в дружеской и непринужденной атмосфере: «его адъютанты говорили, что никогда еще не видели своего адмирала таким веселыми оживленным, каким он был в этот вечер … Адмирал с сияющим просветленным лицом, растроганный общим вниманием, чокался со всеми, отвечал на тосты тостами и, крепко пожимая руку полковнику Орлову, говорил:
- «Как хорошо у вас, дорогой Николай Васильевич! Ведь, поймите, это уголок России, это наше светлое будущее!» …»
Несомненно, Орлов здесь впадает в патетику; его воспоминания о Колчаке вольно или невольно окрашены ореолом будущего мученичества Александра Васильевича: «И, как скорбная тень, заслоняет их всех одно незабываемое лицо, с трагическим изломом бровей над горящими глазами, со складкой горечи и укора у сурово сжатых губ … Лицо адмирала Колчака, так подло преданного в руки палачей и так просто и мужественно встретившего свой роковой конец …»
Но отнюдь не все в Харбине встретили адмирала столь радостно, как он. Совсем в иных тонах отметил в своем дневнике появление Колчака барон А. П. Будберг:[3]
«Пока что про адмирала говорят, что он в очень вспыльчив, груб в выражениях, и, как будто бы, предан очень алкоголю.
Грустно, что приходится довольствоваться такими кандидатами для возглавления организующихся здесь русских войск».
В этой короткой заметке Алексей Петрович Будберг весь, как на ладони. Много в чем можно было бы упрекнуть Александра Васильевича, но никто и никогда больше, кажется, не называл его пьяницей! Однако Будберг подхватил где-то глупую сплетню, – и немедленно занес ее на страницы своего дневника. А ведь примерно год спустя Алексей Петрович занял место одного из ближайших помощников Колчака, ставшего к тому времени уже Верховным Правителем, и за несколько месяцев совместной работы успел хорошо узнать адмирала. Нет бы тут и вставить где-нибудь в дневнике фразу о том что, мол, ошибся, поверил дурным наветам, вовсе Александр Васильевич и не горький пьяница, каким представили его в Харбине «доброжелатели». Но на такое барон Будберг как раз и не был способен…
Впрочем, само стремление адмирала опереться на Орловцев никак не могло понравиться Будбергу. Буквально двумя абзацами ниже, после замечания о «преданности алкоголю», Алексей Петрович пишет: «Если же адмирал сам обопрется на атаманов и их отряды, то тогда о порядке и законе не может быть и речи…» А ведь в «атаманах» барон Будберг числил не только Семенова и Калмыкова, принявших это звание в силу казачьих традиций, но и полковника Орлова: «Разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом, послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, большевистское, с теми же лозунгами: побольше свободы, денег и наслаждений; поменьше стеснений, работы и обязанностей»[4].
Излишне говорить, что и эта характеристика страдает обычными для Будберга «перехлестами». Более того, он сам не раз раскрывает свой источник информации об отрядах Орлова и Семенова: в этот период Будберг наиболее близок был с начальником Охранной стражи генералом Самойловым и 15 апреля даже просил Самойлова назначить его в Охранной страже командиром одной из рот или помощником командира полка[5]. Как уже отмечалось мною в первой части статьи, генерал Самойлов с самого начала был настроен резко против Семенова, а после «Шарасунского похода» перенес свою ненависть на Орлова и его отряд, всячески препятствуя его развертыванию. Немудрено, что в этой обстановке барон Будберг смотрел на все сквозь «Самойловские очки», и иных эпитетов для орловцев, кроме как «банда» или «большевики под роялистским соусом», у него не находилось.
Впрочем, буквально через несколько дней по прибытии адмирала произошел неприятный инцидент, казалось бы, подтвердивший дурное мнение Будберга об Орловском отряде: в ночь на 13 мая Хабаровскими кадетами из числа Орловцев был убит бывший преподаватель Хабаровского кадетского корпуса Уманский. Орлов, осуждая подобное проявление самосуда, вместе с тем твердо свидетельствует, что сама кара постигла бывшего преподавателя вполне засужено. В дни революции Уманский принял сторону большевиков и стал в кадетском корпусе комиссаром, регулярно донося новым властям о «контрреволюционных настроениях» среди кадет. В Харбин он приехал с той же самой целью: выяснить фамилии всех бывших кадет корпуса, поступивших в Орловский отряд, с тем, чтобы Советская власть могла отыграться на их родителях, оставшихся в Хабаровске. Действительно, вскоре в Харбине узнали, что семьи некоторых кадет были арестованы и расстреляны; подозрение пало на Уманского. Официальные органы бездействовали, тогда разъяренные кадеты решили рассчитаться с Уманским лично. Его выследили и убили, а тело бросили на огородах, недалеко от городских боен. Но неопытные молодые убийцы, не удосужившись замести следы, оставили кучу улик, указывавших на их принадлежность к Орловскому отряду.
Население Харбина было взволновано вестью об этом убийстве, сочувствовавшие большевикам рабочие механических мастерских объявили однодневную забастовку, «демократическая» пресса в лице нескольких местных газет, открыла кампанию откровенной травли Орловцев. Полковник Орлов защищался, как мог, и, разумеется, все отрицал. Дело попало на рассмотрение к адмиралу Колчаку.
«Адмирал Колчак не препятствовал розыску убийц, так как это было сделано помимо его воли. Он пригласил к себе в вагон прокурора Сечкина, и в присутствии собравшихся здесь начальствующих лиц заявил о необходимости немедленно приступить к следствию и тем пресечь всякие вздорныя слухи. Прокурор вошел в роль «негодующего правосудия» и разразился целой речью. Адмирал хмурился и, видимо, переживал тяжелыя минуты. Тогда Начальник отряда, попросив разрешение у адмирала, обратился к прокурору:
«Мы, начальствующия лица, всегда стояли и будем стоять только за законность и порядок. Подобныя самовольные расправы противны нашему духу. Казалось бы, что не могло быть и речи об ином подходе к делу. Но господин прокурор почему-то взял на себя смелость говорить здесь, точно на судебном заседании, о своей совести, которая негодует против такого насильственного акта, как убийство. А негодует ли ваша совесть прокурора, когда там в России большевики убивают не только без суда и следствия, но и без всякой вины наших отцов, матерей, жен, братьев, сестер» …
Этот вопрос до некоторой степени огорошил прокурора. Но тут засуетился и генерал Хрещатицкий; он торопливо полез в боковой карман мундира и, вытащив оттуда письмо, обратился за разрешением к адмиралу прочесть выдержки. Тот слегка кивнул головою в знак согласия и насторожился. Письмо это было только что получено генералом из Хабаровска от одного офицера, который как раз и сообщал о безвинно расстрелянных офицерах и кадетах, как жертв подлого предательства этого самаго Уманскаго. Прокурор осекся, переменил позицию и уже заговорил по-иному, но адмирал Колчак оборвал его речь и предложил немедленно же приступить к делу, как то обязывает прокурорская совесть».
Судя по всему, документы, отобранные у Уманского в момент убийства, действительно, неопровержимо свидетельствовали о его шпионской деятельности в пользу большевиков. Сразу возникал естественный вопрос: почему власти не задержали и не осудили Уманского раньше, законным порядком. В конце концов, было решено «спустить дело на тормозах», но прямому и щепетильному Колчаку оно доставило немало душевных страданий.
Однако вскоре последовал другой, гораздо более серьезный и неприятный инцидент. В отличие от Орлова, атаман Семенов желания подчиниться Колчаку не изъявил, и адмирал решил лично съездить на свидание с ним на станцию Маньчжурия. Это неудачное свидание в каком-то смысле стало для них роковым: если бы оно закончилось иначе, не было бы, наверное, впоследствии ни громогласного объявления Семенова о его непризнании Колчака Верховным Правителем, ни столь же поспешного и непродуманного приказа Колчака за № 61, объявлявшего Семенова изменником, подлежащим преданию военно-полевому суду. Возможно, и весь дальнейший ход Белой борьбы на востоке России тогда был бы иным... Об этом свидании оставили подробные свидетельства и Семенов, и Колчак[6]. Разумеется, эти свидетельства сильно разнятся, а зачастую и противоречат друг другу. Не могу не предложить вниманию читателя подробное свидетельство третьего участника этих событий – полковника Орлова:
«Адмирал собрался и поехал к атаману Семенову на станцию Маньчжурию. Его сопровождали полковник Орлов, офицеры-ординарцы, лейтенант флота Пешков и один из членов Д.В. Комитета, отставной моряк, старый сотрудник адмирала г. Оленин. От Орловского отряда был назначен конвой. Заведующий передвижением войск послал телеграмму на станцию Маньчжурию на имя подчиненнаго ему по передвижению офицера, копию – штабу атамана Семенова, о выезде адмирала. Стало быть, атаман был заблаговременно предупрежден. Но каково же было удивление, когда по приходе поезда в Маньчжурию, перрон станции оказался совершенно пустым, - адмирала никто не встретил. Ординарцы пытались узнать на вокзале, в чем дело. Там оказался артиллерийский генерал Никонов, который заявил, что атамана нет в Маньчжурии, что он, якобы, выехал в какую-то станицу. Генерал был одет по-домашнему, без оружия, и на станцию зашел как бы случайно. Однако он ввалился в вагон-столовую, где сидели адмирал и его офицеры, непринужденно поздоровался с адмиралом и уселся подле него. Но этого было мало, - генерал вынул из портсигара папиросу и собирался было уже ее закурить, да опомнился, - спросил разрешения у адмирала. Офицеры были крайне возмущены таким поведением русского генерала, но молча ждали, что будет дальше. Адмирал сидел сумрачный, и также молчал. Молчал и генерал Никонов. Так длилась несколько минут эта немая сцена. Наконец, адмирал поднялся из-за стола и, направляясь к выходу, пригласил генерала Никонова следовать за собой. Они ушли в адмиральский вагон.
Тем временем, лейтенант Пешков, по собственной инициативе, произвел разведку и достоверно узнал, что атаман сидит дома, и никуда из Маньчжурии не выезжал. Ясно, что со стороны его это была демонстрация. По крайней мере, так думали Орловцы. И имели на то свои основания. Но иначе взглянул на происшедшее лейтенант Пешков. Пламенный патриот, горевший идеей служения Родине, он являлся ярым сторонником объединения всех сил, поднявшихся на борьбу с большевиками. А потому склонен был думать, что просто произошло какое-то недоразумение, которое надлежало во что бы то ни стало выяснить, пока не поздно. Эту мысль он и высказал полковнику Орлову, закончив словами:
«Пойдемте же к адмиралу, поговорим и убедим, чтобы он поборол себя, и не как адмирал, а как Александр Васильевич Колчак, пошел бы к атаману! Никаких недоговоренностей между ними оставаться не должно». Трогательны были эти задушевныя, искренния слова молодого лейтенанта, так пламенно ратовавшего во имя святого долга служения Родине. Полковник Орлов согласился итти к адмиралу; был приглашен и г. Оленин. Они втроем направились в салон-вагон.
Адмирал угрюмо ходил взад и вперед по вагону, видимо, душевно страдая. Увидя вошедших, на минуту остановился, взглянул на них, пригласил садиться и снова зашагал. Те первое время не знали, с чего начать, и робко поглядывали на ходившего адмирала. Наконец, один из них, расхрабрившись, стал, сначала туманно, а потом, все более и более воодушевляясь, ярко излагать мысль лейтенанта Пешкова. Адмирал, продолжая ходить, прислушивался к тому, что ему говорили, и когда пылкий оратор умолк, он остановился, на несколько секунд задумался и потом произнес:
«Хорошо, я сделаю то, о чем вы меня просите, пойду к атаману, как Александр Васильевич Колчак!» Лейтенант облегченно вздохнул, и сейчас же засуетился, раздобыл фонари, так как наступила темнота; вызвал несколько человек из конвоя, и адмирал, в сопровождении маленькой свиты, пешком направился к атаману на квартиру. Накрапывал дождь. Оставшиеся из окон вагона наблюдали некоторое время, как при слабом свете фонарей двигалась скромная группа, предводительствуемая человеком с великой душой … Но вот они скрылись, и поползли минуты томительного ожидания. Прошло около часу времени, показавшемуся целой вечностью, адмирал возвратился; но снова угрюмо было его лицо. Видимо, смирение Александра Васильевича Колчака не тронуло атамана. Он остался тем, чем был. Даже не хватило простой воинской вежливости, чтобы проводить адмирала. Так печально закончился адмиральский визит.
Вскоре последовал приказ об отправлении поезда. Забегала станционная администрация. Перрон вдруг наполнился публикой. Были военные, но преобладал женский элемент в шляпках и в косынках сестер милосердия. Эта праздная толпа вызывающе глядела на освещенные окна вагонов. И когда поезд тронулся, шумно загалдела, а несколько дам дошло до такого неприличия, что в виде демонстрации подняло руки и показало вслед уходящему поезду кукиш …»
Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Сам Колчак считал, и открыто говорил об этом на допросах в Иркутске в 1920 году, что соглашение с Семеновым было сорвано из-за вмешательства японцев. Перед самым отъездом адмирал имел беседу с главой японской военной миссии генералом Накашимой. В ответ на просьбы о поставке оружия, японец, по словам Александра Васильевича, внезапно задал вопрос: «Какую компенсацию вы можете предоставить за это?», причем речь явно шла не о деньгах, а о каких-то политических уступках. Колчак был возмущен этим и наотрез отказался обсуждать эту тему. В отместку Накашима, якобы, приказал Семенову ни в коем случае не подчиняться Колчаку[7]. Поведение Семенова на встрече граничило с откровенным хамством, однако, в свою очередь, и Григорий Михайлович не совсем лукавит, когда свою задержку с прибытием объясняет обострением положения на фронте. Действительно, в это время Отдельный Маньчжурский отряд развернул наступление на Читу[8], но за несколько дней до свидания, 12 мая, при наступлении на станцию Моготуй, отряд потерпел серьезное поражение и вынужден был начать отступление за реку Онон. К сожалению, ни Колчак, ни Семенов, ни Орлов, не называют точную дату свидания. Если судить по дневнику Будберга, оно должно было произойти где-то между 14-м и 18-м мая[9].
Таким образом, вопрос о подчинении Семенова отпал. Соответственно, Колчак решил направить все имеющиеся у него силы в сторону Приморья, рассчитывая, что в случае успеха и занятия Владивостока, запасов на складах Владивостокской крепости хватит для развертывания значительных боевых сил. На этом направлении уже действовал отряд атамана Калмыкова, базировавшийся на станцию Пограничная. Впрочем, отряд этот был небольшим, он насчитывал в своих рядах всего лишь 80 человек[10]. Его, как и отряд Семенова, японцы снабжали напрямую, без посредничества Хорвата и штаба Российских войск.
Но, успев уже испортить отношения с японской миссией, Колчак оказался теперь в очень тяжелом положении. Японцы натравили на него местные китайские власти, благо прямота и вспыльчивость Александра Васильевича давала им достаточно поводов для разного рода «дипломатических инцидентов». Против Колчака начались усиленные интриги также и в штабах Д.Л. Хорвата и М.М. Плешкова[11], самыми активными интриганами здесь являлись Начальник штаба Российских войск генерал Хрещатицкий и командующий Охранной стражей генерал Самойлов. Барон Будберг, как приятель последнего, также оказался в лагере противников адмирала, активно собирая все сплетни про него и добросовестно занося их в свой дневник.
Так, 22 мая он отмечал: «Был в большом штабе местного Главковерха[12]; там очень недовольны адмиралом, который по общему отзыву ничего не понимает в военном деле и совершенно не считается с наличной обстановкой; сейчас он требует немедленнаго похода на Владивосток и самых решительных действий; его кто-то на это подуськивает. Кроме того Семеновские «лавры» распаляют воображение новых харбинских преторианцев – отряда полковника Орлова, примкнувших, по-видимому, к адмиралу и признающих (правда, тоже постольку, поскольку) местные военные власти»[13].
Между тем, кризис в отношениях между Колчаком и Семеновым обострялся, и достиг своего апогея в конце мая из-за инцидента на станции Бухэде, где семеновский прапорщик Борщевский с 30 солдатами незаконно реквизировал склад, принадлежавший Охранной страже. Разъяренный Колчак отправил на станцию взвод из 40 человек Орловцев, которые благополучно прекратили разграбление склада и арестовали Борщевского с его солдатами. Поскольку в эти дни отряд Семенова с тяжелыми боями поспешно отступал на ст. Маньчжурия, то атаман, винивший в своих неудачах враждебный тыл, решил «проявить характер». Он в ультимативной форме потребовал освобождение своего офицера; Колчак отказался наотрез[14]. В результате, если верить Будбергу, 28 мая Харбин в страхе ожидал вооруженного столкновения между сторонниками адмирала и конвоем срочно прибывшего сюда атамана Семенова. Всю ночь вагон, в котором жил Колчак, «охранялся орловцами и пулеметами, а стоявший недалеко семеновский поезд находился в боевой готовности, выставив пулеметы из окон и направив их на вагон главнокомандующего». В дело, однако, вмешались японцы, заявившие, что в случае столкновения применят военную силу.
Кроме того, Орлов упоминает еще об одном инциденте, подлившим масло в огонь. В Харбине к адмиралу Колчаку перебежал один из ближайших помощников Семенова сотник Жевченко, умоляя спасти от преследований атамана, задумавшего устранить его, как нежелательного свидетеля. Адмирал взял сотника под свою защиту и помог ему выехать за границу. Но пока беглый офицер скрывался в Миллеровских казармах, вокруг них «все время рыскали Семеновские автомобили: шла разведка, где именно был спрятан бежавший, нельзя-ли его как-нибудь выудить, так как выступить открыто силою Семеновцы побаивались».
Адмирала такое положение дел не могло не возмущать до глубины души. Если верить Будбергу, он заявил Хорвату о своем уходе с поста Главнокомандующего, и последний эту отставку даже принял. Но сразу вслед за этим к Хорвату явилась депутация в составе Орлова, его начальника штаба полковника В.В. Ванюкова[15] и консула Попова, в ультимативной форме потребовавшая, чтобы адмирал был оставлен на своем посту. В конце концов вместо Колчака уйти пришлось Начальнику штаба Охранной стражи полковнику Баранову, который был отправлен «в отпуск»[16]. Казалось бы, обстановка разрядилась.
Тем временем, дальнейшее формирование Орловского отряда понемногу продвигалось вперед. Было положено начало формированию 3-ей батареи и эскадрона конницы (взамен ушедшего в поход на Нерчинск отряда Врашеля). Но давно ожидаемого приказа о мобилизации в полосе отчуждения КВЖД все не было. Вместо этого снова был поднят вопрос о вербовке китайцев. «Полковник Орлов согласился сформировать из них одну только роту, при том не для поля боя, а исключительно для этапно-караульной службы. И, в отличие от «Маковкиных пластунов», выбирались люди с большим разбором, с солидным поручительством известных китайских фирм. Делом этим ведал особо назначенный опытный штаб-офицер – Заамурец».
Однако после кризиса конца мая отряд Орлова уже не мог оставаться в Харбине, и решено было перебазировать его на станцию Пограничная, тем более что это отвечало планам Колчака начать широкое наступление на Владивосток.
Отряд Орлова фактически оказался единственным крупным отрядом, объявившем о своем безусловном подчинении адмиралу. Будберг даже приводит по этому поводу прозвище, данное Орловцам харбинскими остряками: «Колченогие». Впрочем, японцы не оставляли попыток лишить Колчака и их поддержки. Полковник Орлов вспоминает, как его однажды посетил на квартире подполковник японского Генерального Штаба Куросава. «Странной была его миссия. Без всяких околичностей он заявил, что Орловский отряд должен весь итти к атаману Семенову. Подобное заявление взорвало полковника Орлова, но он сдержался и в вежливой форме дал понять, что его прямым начальником является адмирал Колчак, и что решение настоящего вопроса всецело зависит от него. Однако это мало подействовало. Подполковник Куросава упорно стал доказывать и убеждать полковника последовать его доброму совету, не спрашиваясь адмирала. Чуть ли не два битых часа долбил он одно и то же; и, в конце-концов, высказал довольно смелое суждение, что адмирал, дескать, морской офицер, и не способен хорошо действовать на суше. Чаша терпения переполнилась, и полковник Орлов в довольно резкой форме указал на нетактичность поведения японского подполковника. На этом разговор был окончен».
Накануне своего выступления, назначенного на 1 июня, Орловцы дали торжественный вечер в честь Колчака, на котором поднесли ему (по-видимому, как шефу отряда) «Орловский мундир». Колчак с благодарностью принял его, не подозревая, что даже это простое действие может вызвать «волну возмущения» со стороны местной «общественности»[17].
Орлов, насколько можно судить по его воспоминаниям, этой передислокацией был очень недоволен, и считал, что саму мысль о ней внушили Колчаку «интриганы». По его мнению, отряд проживал в вагонах на станции Пограничной совершенно бесцельно; единственным результатом этого явилось решение советских властей в Приморье окончательно перекрыть границу. Движение поездов с востока совершенно прекратилось, так что последний источник пополнения отряда был окончательно закрыт. Кроме того, «близкое соседство с Калмыковцами было не совсем приятно. На Пограничной царил пьяный разгул, он был заразителен. Приходилось принимать репрессивные меры против нестойких людей, вплоть до исключения их «по суду чести».»
Тем временем в Харбине, после удаления Орловцев, интриги против Колчака вспыхнули с новой силой. И опять, самым чутким камертоном этой «подковерной возни» оказался барон Будберг. Уже 8 июня он записывает: «В штабе Охранной стражи узнал, что между Хорватом и Колчаком что-то произошло и что Хорват решил отменить все полномочия, данныя Колчаку, и сделать Главнокомандующим опять Плешкова»[18]. Согласно Будбергу, все было решено уже давно, и лишь ожидали отбытия Орловцев, которые могли возмутиться и поддержать Колчака вооруженной рукой. Более того, издав приказ об этом, Хорват немедленно отбыл на сутки в Пекин, предоставив Плешкову самому объясняться с Колчаком. Разъяренный подобным двуличием, Колчак отказался подчиниться приказу и 10 июня действительно вызвал с Пограничной «верные ему войска». Предоставляем слово далее опять полковнику Орлову:
«… повидимому, и в Харбине случилось что-то неладное. От адмирала вскоре полковником Орловым была получена телеграмма – «выехать в Харбин с ротой». Был даже назначен по распоряжению свыше экстренный поезд. Это обеспокоило Орловцев. Строились различные догадки: уж не угрожает ли адмиралу опасность. При создавшейся обстановке всего можно было ожидать. Поэтому Орловцы стремглав полетели в Харбин. Весь путь был проделан приблизительно в течение 10 – 11 часов. В те времена пассажирский поезд выходил со станции Пограничной в 12 часов ночи; наш же эшелон отправился в 6 часов утра и нагнал его в Ханьдаохэцзы. Можно судить, с какой бешеной скоростью мы мчались. Недаром машинист, который вел эшелон, прибыв на станцию и сойдя с паровоза, перекрестился с облегчением.
В Харбин прибыли часам к 8-ми, 9-ти вечера. Адмирала дома не застали. Он возвратился часа два спустя, и был в хорошем расположении духа. Поздоровавшись с Орловцами, он приветливо сказал:
«Спасибо, что быстро выполнили мой приказ. Поживите здесь с недельку, так нужно». Более нич
