3 АПРЕЛЯ ДЕНЬ ПАМЯТИ.
=ПРОДОЛЖЕНИЕ=
О.Павлу не в чем было признаваться. Не нашли никакого нарушения закона и
власти. Поэтому суда не было, решение "тройки" по делу о.Павла было принято
заочно, в то время как он пребывал в тюрьме г.Моршанска. До конца своей жизни
он так и не узнал, что же ему вменялось в вину. Есть основания предполагать, что
о.Павел и псаломщик Иоанн Сидоркин были арестованы по одному "делу", и что
добавочный "групповой" пункт 11 к ст.58 содержался в приговоре в виду тяги обоих
к хоровому церковному пению (якобы хор - это уже "группа", "организация")
Места заключения
Тамбовская о., Моршанский р., с.Алгасово, местное отделение НКВД
Год начала 1937
День начала 13
Месяц начала 11
Год окончания 1937
День окончания 14
Месяц окончания 11
Сразу после ареста, ночью, о.Павла отправили в местное отделение НКВД. Утром
следующего дня старшей дочери Наде удалось уговорить милиционеров пропустить ее
к отцу. Через маленькое оконце о.Павел попросил принести ему теплую одежду.
На следующий день матушка Серафима с сестрой и детьми принесли одежду.
Но, продержав их несколько часов в приемной, ничего не объясняя, передачу
охранники взять отказались. Впоследствии выяснилось, что за эти несколько часов всех
арестованных вывели через заднюю дверь и увезли в тюрьму г.Моршанска.
Так и отправился о.Павел в неизвестность в легкой одежде, оставив рыдающих
женщин, которые, будучи совсем рядом, не смогли с ним попрощаться и передать
теплые вещи
Тамбовская о., г.Моршанск, тюрьма
Год начала 1937
День начала 14
Месяц начала 11
Год окончания 1937
Месяц окончания 12
Заочно приговоренный к 10 годам ИТЛ, о.Павел был отправлен этапом в ИТЛ на
Северный Урал
Свердловская о., ст.Обжиг, лагпункт Северного Урала
Год начала 1938
Год окончания 1939
Месяц окончания 3
О.Павла отправили в "лагерный пункт", или "командировку", на тяжелейшие работы
(лесоповал). Вскоре он заболел малярией с изнурительной лихорадкой.
В лагере был закон: на ногах стоишь - работай, упал - докажи, что не симулянт,
иначе сажали голым в карцерную яму. Яму прозвали "крикушной", т.к. заключенные,
попав в нее голыми, кричали: летом - от комаров, зимой - от холода. Сажали
в яму за любую безделицу, и редко кто был в состоянии вылезти из этой ямы по
окончании срока пребывания в карцере. Зная это, о.Павел, тяжело больной,
превозмогая себя, продолжал ходить на работу. Однажды земляк из того же барака
угостил его рыбой, присланной в посылке. Рыба показалась больному необыкновенно
вкусной, но после этого его состояние резко ухудшилось. Возвращаясь с работы,
о.Павел потерял сознание, и конвой вынужден был отправить его в санчасть, где он
смог немного поправить свое здоровье.
Лесная делянка сначала находилась на расстоянии 5 км от жилой зоны, но, по
мере вырубки леса, это расстояние увеличилось до 12-14 км.
О.Павел писал домой из лагеря: "... В лесу попадается... земляника, малина,
брусника..., но собирать некогда, да и не позволяет конвой". За этими словами
стояло вот что: заключенных гнали на делянки под конвоем, били прикладами,
травили собаками, которые могли задушить человека, укусить, изорвать одежду,
раздев человека догола. Конвой, без предупреждения, стрелял по любому, самому
малейшему поводу: за то, что немного отстал от строя, за то, что вышел из строя,
чтобы сорвать ягоду или подобрать орехи. Убивали и во время работы.
Рабочий день, не считая дороги, длился 13 часов. Мизерные нормы питания
находились в прямой зависимости от выполнения норм выработки. Выгоняли на работу и
и в сильные морозы свыше 50 градусов, хотя официально это запрещалось.
О.Павел писал домой: "Стоят сильные морозы выше 40 градусов, валенки мои
изорвались, обут я в лаптях, на ноги наматываю портянки, а сверху - шерстяные
носки..."
Немногие выдерживали этот изнуряющий труд и полуголодное существование. Три
недели работы на лесоповале сами заключенные называли "сухим расстрелом".
В бараках не было окон. Электричества не было. Бочка из-под бензина,
переоборудованная под печку, не могла давать достаточно тепла.
"На работу выходим с рассветом и возвращаемся поздно...,
писать стало некогда, да и негде, и освещение плохое..., писать разучился, да и
руки карандаш не держат", - извиняется о.Павел за свои, ставшие редкими, письма.
В бараках спали на нарах, тесно прижавшись друг к другу. Нары вагонной системы
т.н. "вагонки", считались роскошью: у каждого было свое спальное место - голый
деревянный щит. 4 таких щита двухэтажным образом клали на 2 опоры - в
голове и в ногах. Было у "вагонок" одно неудобство - когда один человек
шевелился, три остальных тоже качались, но на это не обращали внимания.
"Помещение, в которое нас перевели, лучше прежнего. Нары вагонной системы. Спим
отдельно друг от друга, что мне очень нравится", - сообщает о.Павел родным.
Спать приходилось, не раздеваясь. На ночь вещи можно было сдать в сушилку,
но спать раздетыми было опасно: можно было замерзнуть. К тому же одежду могли
украсть, а другой выдавать не полагалось, и тогда человек был бы обречен на
смерть от холода. Лапти по этой причине во время сна прятали под голову. Каждый
раз, отправляясь на работу, люди вынуждены были брать все, что у них было, с
собой, т.к. все, что оставалось, - крали.
Бараки были сильно заражены насекомыми. Вшей с белья приходилось вываривать в
обеденных котлах.
За одно неосторожное слово могли добавить срок, и никто не имел уверенности,
что рядом с ним не доносчик. Поэтому заключенные предпочитали не делиться ни с
кем своими переживаниями. "Хочешь выжить - молчи", - таково было негласное
правило. "Тяжела работа, еще тяжелее обстановка...Отрада и утешение только ваши
письма...", - писал о.Павел родным.
"На все воля Божия, как ни тяжело, как ни грустно, но ничего не поделаешь... ,
будем терпеть и все переносить единодушно. Молитесь за меня, чтобы Господь помог
мне с терпением перенести данный крест", - писал он своим близким.
Тонкой, но прочной ниточкой связи с жизнью были письма жены и детей и их
немудреные посылки с теплыми вещами и продуктами.
Брат о.Павла, Дмитрий, работал учителем здесь же, в Свердловской области.
О.Павел написал ему письмо, сообщив, что находится в лагере, и попросил прислать
посылку с продуктами. Брат, боясь, что его и его близких тоже могут арестовать,
ответил холодным письмом, попросив о.Павла больше ему не писать и впредь с
подобными просьбами не обращаться.
Велико было душевное страдание о.Павла за оставшуюся без средств к
существованию семью, на плечи которой всей тяжестью опустился и его крест.
Это чувство заставляет о.Павла в декабре месяце, в лютые морозы, написать родным
следующие строки: "Я ни в чем не нуждаюсь - сыт, здоров, обут, одет. Валенки
мои изорвались, но мне их не нужно, погода хорошая... "
У него болело сердце о том, что из-за него страдают и подвергаются всяческого
рода поношениям и издевательствам как родственники "врага народа" ни в чем
неповинные дети и слабая здоровьем матушка Серафима.
Каждая строка писем о.Павла родным дышала любовью к жене и детям,
заботой и душевной болью за них. Вспоминая прожитые годы, он просит прощения
у своих близких: "Я много худого не замечал за собой. Как я
жалею, что напрасно ругался на вас и вел себя не так, простите мне за все.
Теперь я знаю, как переносить напрасные оскорбления".
О.Павел безропотно переносил все тяготы заключения.
Внешне спокойные его письма написаны им в то самое время, когда жизнь
заключенных была совершенно невыносима. В письмах он старался даже намеком не
выдать всей тяжести своего положения, и только случайно вырвавшаяся фраза
или слово в письме дают возможность понять всю глубину его страданий.
Наступивший 1938г. принес некоторые изменения в судьбе о.Павла. Ранней
весной о.Павла отправили на Дальний Восток на строительство железной дороги
Путь о.Павла и других заключенных лежал от Свердловска через Новосибирск,
Иркутск, Хабаровск в Комсомольск-на-Амуре, где завершалось строительство
Сибирской железнодорожной магистрали. Заключенных везли в "столыпинских"
товарных вагонах. Весь вагон был поделен на камеры. Каждая такая камера,
размером с обычное купе, была рассчитана на 11 человек, но в 30-е годы
в такие купе помещали 22 человека, а порой - до 30 человек. Сидели
скрючившись, не имея возможности распрямиться, пошевелиться или повернуться.
В купе была страшная духота. Расположенные высоко под потолком крошечные
зарешеченные оконца почти не пропускали ни света, ни воздуха.
На день выдавали немного соленой рыбы и 550 г хлеба. Пить при этом давали строго
ограниченно, один раз в сутки, и люди испытывали мучительную жажду. Раз в сутки
выводили "на оправку", но если в купе набивали до 30 и более человек, то на
оправку не выводили совсем. Люди оправлялись, не выходя из купе.
Было смертельно тяжело. И так ехали в течение многих дней и недель.
Многие умирали в дороге. Выносили мертвых только ночью, и порой они находились в
купе в течение всего дня, зажатые телами живых.
"Из Сев.Ураллага нас переправили в Нижний Амурлагерь. Целый месяц ехали
поездом, - сообщает о.Павел в письме, отправленном родным в июне 1939г., -
главная работа - проводить железную дорогу"
Хабаровский край, г.Комсомольск-на-Амуре, Ниж.Амурлаг (стр-во ж.-д. магистрали)
Год начала 1939
Месяц начала 6
Год окончания 1940
Месяц окончания 4
В Нижнем Амурлагере о.Павел работал на строительстве железной дороги.
Долгий, мучительный этап из одного лагеря в другой не прошел бесследно.
"В дороге я заболел цингой и болею до сего времени... и еще ревматизм, очень
сильно болят ноги. Но, несмотря на это, я все-таки работаю", - писал о.Павел
родным. О лечении не могло быть и речи, в больницу таких больных не клали. Цинга,
если ее не лечить, была началом смертного пути. О.Павел, как и другие, от цинги
сам готовил себе хвойный отвар.
В новом лагере условия были несколько лучше. Обеспечивали теплой одеждой и
обувью. Кормили овсяной кашей с растительным маслом 3 раза в день. В письмах к
родным о.Павел рассказывал, что лагерь был расположен в живописном месте на
берегу Амура, недалеко от строящегося города Комсомольск-на-Амуре. Это позволяло
видеть идущие по реке пароходы, слышать гул пролетающих самолетов. В письмах
о.Павел описывал разбитые вокруг города огородные участки, где местные жители за
короткое лето выращивали огурцы, помидоры, картошку. О.Павел получил тогда
редкую возможность заглянуть в почти забытую обыкновенную человеческую жизнь,
которая шла мимо заключенных по ту сторону колючей проволоки.
Все остальное оставалось по-прежнему. "Жизнь моя с переменой места жительства
не изменилась, - пишет о.Павел родным, - как утром встаешь на работу - и до
вечера. Поговорить, поделиться мыслями совершенно не с кем... Очень трудно и
тяжело... Скучаю, хочу вас увидеть, обнять, поцеловать, живу надеждой на встречу
с вами, мои дорогие и любимые..."
Весной 1940г. родные неожиданно перестали получать от о.Павла письма.
Их письма к нему, посланные по старому адресу, оставались без ответа.
Вплоть до окончания войны судьба его оставалась родным неизвестной.
Тогда, в 1940г., они решили, что о.Павла, вероятнее всего, нет в живых.
Но он не погиб. Промысел Божий повел его к новым, тяжелейшим испытаниям,
которые Господь приготовил избранным своим. Вся предыдущая жизнь была лишь
подготовкой к этому.
"Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга Мой будет." /Ин.12,26/
Дальний Восток, Дальневосточная пересыльная тюрьма
Год начала 1940
Месяц начала 4
Год окончания 1940
Месяц окончания 5
Весной 1940г. вместе с другими заключенными о.Павел был увезен в одну из
дальневосточных пересыльных тюрем, чтобы потом быть отправленным на Колыму.
С началом навигации беспрерывным потоком на Колыму шли караваны грузовых
судов, трюмы которых были забиты живым грузом. В трюмы каждого парохода набивали
по 3-4 тысячи человек. На один из таких судов, идущих на Магадан, попал о.Павел.
Впоследствии он вспоминал, что их "везли, как "селедку в бочках", такая была
теснота". В холодных и грязных трюмах, оборудованных в 3 яруса, были устроены
двухэтажные нары из жердей. На них вповалку лежали люди: один ряд головами к
борту, другой - к ногам первого ряда. Выпрямиться было невозможно. Повсюду было
темно, свет проходил только через колодец проема, где находился трап и были
установлены направленные дулами в трюм пулеметы. Баланду разносили при свете
"летучей мыши". К "парашам" на ярусах ход был только по людям. Параши не всегда
разрешали выносить, и жидкость текла по полу яруса, стекая на нижние ярусы и на
лежащих там людей. Уголовники ("блатные") повально обыскивали всех лежащих и
отбирали у них вещи. К этому прибавлялась морская болезнь.
Шесть дней плавания в душных вонючих трюмах казались изможденным людям
бесконечными
Колыма, г.Магадан, пересылочная тюрьма
Год начала 1940
Месяц начала 5
Год окончания 1940
Месяц окончания 5
Магадан, в пересылочную тюрьму которого попал о.Павел, имел мрачный и суровый
вид: мертвые сопки, ни деревьев, ни кустарника, ни птиц, - только 2-3 сотни
одноэтажных деревянных домов, да несколько двухэтажных административных зданий.
Из пересылочной тюрьмы о.Павел был отправлен на золотые прииски
Колыма, г.Сусуман, Сусуманские золотые прииски
Год начала 1940
Месяц начала 6
Год окончания 1947
Месяц окончания 11
К тому времени на Колыме существовало множество управлений, занимавшихся
строительством дорог, добычей угля, олова, вольфрама и других металлов. Но
ничего не было страшнее, чем попасть на золотые рудники. Попасть на прииск
означало одно - попасть в могилу. Большинство заключенных, прибывших на Колыму
с клеймом "враг народа", направлялось в золотые забои. Особенно это соблюдалось
в отношении священнослужителей.
О.Павел был отправлен на золотые прииски в Западное горнопромышленное
управление, центром которого был небольшой город Сусуман, находившийся в 600 км
от Магадана. Заключенных везли несколько сотен километров на грузовиках.
Потом в окружении конвоя и сторожевых собак, под дулами автоматов, десятки
километров гнали пешком по Колымской автотрассе "Серпантинка".
Здесь только начиналась разработка больших запасов золота. Окончание этапа для
заключенных, вместе с которыми был о.Павел, стало днем открытия нового лагеря.
Людей привезли на пустое место. Не было ни "зоны", ни
сторожевых вышек, ни бараков - все это еще предстояло строить вновь прибывшим
заключенным. Сами они натянули колючие ограждения, разбили палатки и начали
строительство спецзоны. Все работы велись вручную.
Первую зиму, пока не построили бараков, жили в палатках. Палатки были
двуслойные. Они были обтянуты двумя слоями брезента с воздушной прослойкой и
обшиты тесом. Пол и двери были деревянные. Но на долгую колымскую зиму, когда
температура порой достигала 70 градусов, они не годились. Даже при раскаленной
докрасна печке, сделанной из железной бочки, люди замерзали насмерть.
Первые бараки заключенные строили не для себя, а для охраны.
Условия, в которых находились заключенные, были невыносимыми.
Воздух был напитан болотистыми испарениями. Ноги, даже в летние дни,
редко бывали сухими. В царстве вечной мерзлоты даже в 40-градусную июльскую жару
под ногами всегда была ледяная вода.
Одежда и обувь всегда были влажные. Спали, не раздеваясь. Всю одежду,
и летнюю, и зимнюю, носили на себе, снимать ее было нельзя: украдут "блатные".
Зимой работать приходилось на морозе - голодными, в плохой
одежде. На ногах - "бурки" из старых ватных брюк с подошвой из такого же
материала, подвязанной бечевкой. Такая обувь не спасала от мороза, да и
расползалась через несколько часов при работе в лесу и через несколько дней при
работе в забое. Чтобы выйти из положения, к ватной обуви прикручивали проволокой
куски автопокрышек.
Постоянное страдание доставляли гудящие от боли и гноящиеся отмороженные
пальцы рук и ног, которые приходилось заматывать в грязные тряпки.
Работали в открытых забоях на ледяном ветру при 50-60-градусном морозе
вручную: имелись только носилки, тачки, ломы да кайло, чтобы долбить мерзлый
грунт.
Забой представлял собой огромную глубокую каменную яму, вокруг которой стоял
вооруженный конвой с автоматами и сторожевыми собаками. Рабочий день
продолжался 14 часов. Работа была поставлена на конвейер, и нельзя было ни на
минуту остановиться и передохнуть - за это били намертво. План "выбивали"
в буквальном смысле прикладами. Нормы были непосильными: в мерзлом грунте,
который был тверже всякого гранита, каждому полагалось накайлить и отвезти
в отвалы 6 вагонеток породы. Если норму бригада не выполняла, то всех
оставляли работать до тех пор, пока норма не будет выполнена.
Невыполнение норм жестоко наказывалось: уменьшали вдвое и втрое и без того
голодный хлебный паек. Кроме того, зимой за невыполнение норм раздевали догола,
обливали ледяной водой и заставляли бежать в лагерь. Летом за это же раздевали
и руками назад привязывали к общей жерди и выставляли под тучи комаров или
бросали в карцер. Летом карцером служила яма в мерзлом грунте, накрытая бревнами.
Провинившийся не мог ни сесть на ледяное дно, ни выпрямиться. Иногда карцер
вырубали в скале, в вечной мерзлоте. Человека, раздетого догола, оставляли
на ночь в этой ледяной пещере. На стенах и потолке серебрился иней, а под
ногами была ледяная вода. Достаточно было там переночевать, чтобы умереть,
получив воспаление легких. Зимой карцером служила т.н. "карета смерти" -
поставленный на тракторные сани бревенчатый сруб. В него набивали
провинившихся, запирали дверь и вывозили на несколько километров от лагеря.
Затем отцепляли трактор и уходили, оставляя "карету", наполненную людьми, на
50-60-градусном морозе. Через сутки приходили, открывали замок, и трупы
выбрасывали.
Начало войны ознаменовалось ужесточением порядков в лагерях Колымы.
Сообщение о начале Великой Отечественной войны от заключенных сначала скрывали.
Когда же скрывать стало невозможным, заключенным объявили,
что все они являются заложниками, и, в случае победы немцев, будут расстреляны.
Лагерной цензуре было дано негласное распоряжение: письма на пересылку не
принимать, а уничтожать тут же, на месте.
С началом войны стали устраивать штрафные зоны или целые лагеря, в
которые отправляли за невыполнение норм и другие провинности. Кроме того, в
штрафные зоны заключили всех, осужденных, как о.Павел, по 58 статье.
Бараки, где находился о.Павел и другие заключенные "враги народа",
были выделены в особую, срого охраняемую зону, внутри самого лагеря обнесенную
тремя рядами колючей проволоки. Штрафная зона находилась на высокой
горе. После изнурительного рабочего дня
нужно было каждый день подниматься по вырубленным в снегу обледеневшим ступеням,
взвалив на себя охапку дров - ежедневную порцию для отопления барака.
Здесь часто практиковались "разводы без последнего": тех, кто по команде не
успевал встать в строй и отставал, надзиратели раскачивали и сбрасывали по
ледяному склону с горы вниз, где ждала лошадь с волокушей. Если наказанный
оставался жив, его привязывали за ноги к волокуше и везли к месту работы. И так
каждый день, пока не умрет с голода, холода и непосильного труда.
Уголовники ("блатные") в забоях, в основном, не работали. Они были
толкачами: погоняли палкой заключенных, которые везли на тачках мерзлый грунт;
ослабевших, работающих медленнее, забивали насмерть.
Зимой часто выгоняли под дулами пулеметов на расчистку снежных завалов.
Морозы 45-50 градусов признавались годными для работы, "активировали" день
только с 56 градусов. При 45-50 градусах мороза запрещалось разводить костры,
чтобы погреться.
Летом работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Приходилось стоять по колено в
ледяной от вечной мерзлоты воде, промывая золото. На сон оставалось всего 4 часа.
После работы людей обыскивали и запирали в никогда не проветриваемые бараки.
Бараки во время войны превратились, фактически, в тюремные камеры.
Нормы питания во время войны уменьшились почти вдвое. В пищу шло все, вплоть
до солидола. Ели мох, коренья, выбирали отходы из мусорных куч. Люди падали от
истощения, едва передвигая ноги: тонкое бревнышко, пригорок - были
непреодолимыми препятствиями на пути. К этому добавлялась поголовная цинга,
дизентерия, пеллагра, дистрофия. Одежда шевелилась от множества вшей; "бисера"
гнид гнездились на лицах. Неотапливаемые бараки, плохая одежда, обморожения -
всего этого было достаточно, чтобы здоровый человек превратился в инвалида.
Смертность на Колыме была ужасающей. 80% заключенных вскоре умирало. Умерших
ночью соседи по нарам старались хоть на один день спрятать на нарах,
выдавая их за живых, чтобы получить лишнюю пайку хлеба.
За три отказа от работы человека ожидал расстрел. Многие, ослабев,
обессиленные, голодные, измученные, не в силах были сделать и шага от ворот
при разводе на работу; их расстреливали на месте, и они умирали, не поняв,
за что их расстреливали. Тех, кто двигался медленнее и не
успевал вместе со всеми, сами заключенные вели под руки на рабочее место,
захватив с собой доску с привязанными к ней веревками, чтобы тащить человека
обратно, если он останется жив. Других, ослабевших, охрана привязывала за ноги
к саням, и их тащили на работу волоком. Остальных отстающих забивали палками, и
догрызали собаки.
И без того жестоких охранников еще более развращала система поощрений за
предупреждение и пресечение побегов. Застрелил беглеца - получай новую лычку,
отпуск, премию. Всеми хитростями конвоир старался выманить свою жертву из
оцепления, часто обманом. А вышел - автоматная очередь - и нет человека.
Подобные убийства оформлялись как попытка к побегу.
За малейшее нарушение убивали. При свете бензиновых факелов на
утренних и вечерних проверках читались бесчисленные расстрельные приказы.
В пятидесятиградусный мороз заключенные - музыканты играли туш перед чтением
и после чтения каждого такого приказа.
Расстрелы поутихли только к концу войны, т.к. требовался приток свежей
рабочей силы на Колыму, а он во время войны сильно сократился.
К концу войны режим содержания заключенных стал значительно строже.
На долю о.Павла доставалась самая тяжелая работа: он строил лагерную зону,
шатаясь и падая под тяжестью сырых бревен. Терпя мучительную боль в обмороженных
пальцах рук и ног, долбил в шестидесятиградусный мороз мерзлую, тверже гранита,
колымскую землю. По колено в ледяной воде мыл золото на приисках. Терпел
бесконечные унижения и издевательства охраны и уголовников. В лютую колымскую
зиму он жил в палатках, где согреться было невозможно, и холод был такой, что
стены внутри были покрыты инеем. Спал на голых нарах в мокрой,
никогда не просыхавшей одежде. Изнемогал от мучительного голода. Каждый день был
прожит на грани между жизнью и смертью.
То, что пришлось пережить о.Павлу за пятнадцать лет пребывания на Колыме,
выдержать одними человеческими силами, без помощи Господа, было невозможно.
Он совершал мученический подвиг, неся свой Крест с великим терпением, с молитвой
и преданностью Воле Божией.
В конце войны заключенным "врагам народа" автоматически стали прибавлять новые
сроки: по карточкам подбирали людей, у которых срок подходил к концу, и
дописывали новые десять лет. Потом заключенного вызывали в административную
часть и сообщали об этом без всяких объяснений. О.Павел чудом избежал нового
срока.
Из-за нестерпимой боли в обмороженных руках и ногах о.Павел попал в больницу.
Обморозился он еще в первую колымскую зиму, работая на
пятидесятиградусном морозе без варежек и в рваной ватной обуви. С того времени
пальцы гноились и болели постоянно, доходило до того, что порой в галошах (из
автопокрышек) бывало мокро от крови и гноя. Но обращаться к врачу было
бесполезно. Закон был один: стоишь на ногах - иди и работай. Ни с какими
заболеваниями, кроме травм, переломов и крайнего истощения, в больницу не клали.
Быть направленным в больницу считалось у заключенных большой удачей, хотя
лечения никакого не было. Было главное - человек мог отдохнуть от непосильной
изнурительной работы на прииске. И даже голодный больничный паек: 500 граммов
хлеба, миска баланды и три ложки каши могли воскресить человека, лишь бы он был
освобожден от тяжелейшей физической работы. В больницу ослабевшего о.Павла
направили лишь тогда, когда от постоянного воспаления началась гангрена, и стали
отваливаться ногтевые фаланги пальцев. Отказавшись от предложенной ему ампутации
кисти руки, на время лечения он оказался оставленным в больнице и был определен
на работу санитаром. Работа в больнице давала о.Павлу редкую возможность
отдохнуть от многолюдности и духоты барака, от издевательств и угроз
надзирателей. Здесь, в больнице, были теплая вода, белье без вшей, матрасы.
Днем о.Павел помогал врачу: принимал больных, измерял им температуру, раздавал
пищу, ухаживал за тяжело больными и умирающими, стараясь, насколько это было
возможно, облегчить им страдания и принести духовное утешение. Он был необходим
многим, помогая людям не только физически, но и морально - примером своего
отношения ко всему происходящему, показывая, что жить и умирать в лагерных
условиях не страшно, если за тобой стоит Бог, к которому обращаешься
с молитвой. По ночам обязанностью о.Павла было вывозить из больницы
умерших за этот день. Трупы ссохшихся от дистрофии и сгнивших от цинги людей
складывали на сани, как бревна, предварительно связав им руки и ноги, чтобы не
болтались, а сверху покрывали рогожей. Затем о.Павел отвозил их на лагерную
вахту. Умерших в бараках каждое утро волокли на вахту дневальные. На вахте,
для большей верности, охранник
прокалывал их штыком и, привязав к ноге бирку с номером тюремного дела,
складывал трупы в штабеля. В лагере громоздились горы трупов, лишь слегка
присыпанные снегом. Только летом, когда земля отмерзала всего на один метр,
их хоронили. На рытье могил ставили целые бригады. Хоронили без гробов, в
общих могилах, голыми. Оставшаяся от покойников обувь, одежда, белье - все шло
живым.
Ночная работа позволяла о.Павлу много времени проводить в одиночестве,
которого у него совсем не было в предыдущие долгие годы заключения. Он посвящал
эти тихие часы молитве, вспоминая псалмы и церковные песнопения. Сопровождая
умерших в последний путь, он напутствовал их последней молитвой, совершая
вполголоса заупокойную службу и панихиду по усопшим. И скорбные слова
заупокойных молитв негромко звучали в ночной тишине.
Постепенно о.Павел стал поправляться. Лагерным врачом был человек высоких
нравственных качеств, старавшийся, насколько он мог в тех условиях, оказывать
посильную помощь заключенным. Не имея практически никаких лекарств и понимая,
что причина всех болезней на Колыме - голод и тяжелая работа, он разрешил
о.Павлу пить рыбий жир в неограниченном количестве и, пока это было возможно,
старался держать его на работе в больнице. Но время шло, организм о.Павла окреп,
раны на руках и ногах затянулись, и о.Павел был направлен на заготовку сена.
На работе по заготовке сена о.Павлу пришлось, стоя по колено в воде,
обкашивать мокрые кочки. Он жил в землянке, питался ягодами и сырыми грибами.
Когда кончилось короткое колымское лето, о.Павла вновь ждал холодный, смрадный
и душный барак и выматывающая последние силы работа.
Оторванный от всего, ставшего таким далеким и нереальным, мира, о.Павел тяжело
переживал отсутствие вестей от жены и детей. Он не знал, что
письма родных не доходили на Колыму, как и его письма к ним. Посылая каждый
месяц письмо на далекую родину, он так ни разу и не получил ни одного ответа.
Все письма заключенных с Колымы, тут же, в лагере, сжигались. Не зная,
чем объяснить отсутствие писем от родных, о.Павел решил, что, вероятно,
во время войны все дорогие ему люди погибли. То же о нем думали его родные,
не получая от него ответов на их письма.
Окончание войны в 1945г. вселило надежды на освобождение. Но надежды эти
оставались тщетными. Мало того, условия содержания "врагов народа" еще более
ужесточились. Зона, в которой был заключен о.Павел, превратилась в лагерь
строгого режима.
В минуты душевной скорби главной опорой о.Павла была молитва, бывшая его
единственной радостью, потребностью жизни и самым драгоценным даром.
Стараясь не поддаваться духу уныния и тоски, он начинал горячо и усердно
молиться. Приходившая в душу, полную человеческой скорби и тоски, молитва
доставляла утешение. Молился о.Павел везде: в строю, на утренних разводах,
по дороге на работу, при бесконечных утренних и вечерних проверках, во время
работы, - молитва сама собой безотходно творилась в его сердце. Вечером, перед
сном, молитва помогала освободиться от тяжести дневных лагерных кошмаров.
И, хотя в лагере было строжайше запрещено "отправление религиозных обрядов" -
за это можно было угодить в штрафную зону, - в свои редкие свободные
выходные дни, находясь в бесконвойных "командировках", о.Павел уходил далеко в
лес и молился. В лесу было молиться легко и спокойно, исчезала грубость лагерной
жизни и наступала возможность молитвенного единения с Богом. Молился о.Павел
вполголоса, по памяти совершая Божественную Литургию. Особенно радостно бывало
на душе, когда удавалось выбраться в лес под Великие Праздники, но такая
возможность выпадала крайне редко. И о.Павел был благодарен Богу за каждую
свободную минуту, когда можно было мысленно вознестись с молитвой к Нему.
На самом дне Колымского ада ощущал о.Павел непостижимую
близость Господа, сознавая свою немощь. Святые слова молитвы питали душу, давая
возможность понять смысл Креста, смысл жертвы, способности отдать самое дорогое
с упованием на Господа, с твердой верой в Его Промысел. Все происходящее
воспринималось о.Павлом как испытание веры, посланное Творцом свыше. Отрадой
о.Павлу было богослужение в храме, семья, дети, но Господу угодно было
отнять эту радость, и о.Павел предоставил свою жизнь Воле и Провидению Божию.
Многое пришлось осмыслить ему за время заключения. Ощущая свою
бесконечную немощь, он размышлял о промахах и ошибках, совершенных им в прошлой
жизни и обращался в молитвах к Господу и Заступнице нашей Пресвятой Богородице.
И там, где бессилен человек, в самом отчаянном положении, Всемогущий Господь
давал ему силы, приходил к нему и наполнял его сердце Своею Благодатью.
В лагере о.Павла считали долгожителем. Окружающим было непонятно, откуда
черпает внутренние силы и за счет чего живет этот незаметный человек, наравне
со всеми терпевший все лишения лагерной жизни: непосильный труд, холод, голод,
побои, унижения. И это уже в продолжении восьми лет, шесть из которых проведено
было в колымских лагерях, где и три года заключения считались пределом жизненных
возможностей человека.
После окончания войны, в 1945г., когда до окончания срока заключения о.Павлу
оставалось два года, условия его жизни начали понемногу изменяться.
Администрация лагеря обратила внимание на о.Павла. Начальник лагеря, усмотрев
в нем человека честного и порядочного, предложил ему работу в своем доме в
качестве так называемого дневального. В его обязанности входило выполнение
домашней работы по дому: стирка, уборка, приготовление еды и уход за детьми.
Попасть на такую работу считалось среди заключенных большой удачей; требования
к людям, которые могли войти в семьи начальников в качестве прислуги, были
чрезвычайно высокими, и непросто было найти людей, которым в условиях лагеря
удалось сохранить душевную уравновешенность, честность, бескорыстие.
Очень небольшой части заключенных удалось сохранить в себе нравственное начало.
Этими людьми были верующие. Казавшиеся в общей массе людьми тихими и незаметными,
они терпеливо и безропотно несли свой жизненный Крест, полностью предав себя
Воле Творца. К ним не пристала ни лагерная "философия", ни матерный лагерный
язык, ни лагерные повадки. В условиях лагеря они показывали великую силу веры,
значение добра, человечности и духовного подвига.
В обход всех существовавших запретов, именно из среды православных христиан
было принято выбирать прислугу в семьи лагерной администрации. Только им они
могли доверить, ничего не опасаясь, свои семьи и своих детей. Всем этим
требованиям отвечал ничем не приметный внешне, но крепкий духом о.Павел.
В продолжении двух лет, оставшихся до окончания срока, о.Павел жил и работал
в семье начальника лагеря, помогая в уходе за его малыми детьми и выполняя с
усердием всю домашнюю работу. За короткое время ему удалось стать в этой семье,
где к нему неплохо относились, своим человеком. Привыкли и полюбили его малыши,
за которыми он ухаживал.
Большой радостью стали для о.Павла письма жены и детей, разыскавших его после
окончания войны. Огромным счастьем было узнать, что все, кого он считал
погибшими, пережили страшное военное время и остались живы.
"Наконец-то в моей жизни мелькнул луч радости, через пять лет я узнал, что все
вы живы... ", - писал о.Павел в своем первом письме с Колымы жене и детям после
долгого перерыва.
Рассказывая в письме о своей работе "в няньках", о.Павел, вспоминая свояченицу
Марию, оставшуюся сиротой и жившую в его семье, пишет: "Я тысячу раз вспоминаю
Маню, как ей было тяжело, тоскливо и сиротливо, за что прошу ее все забыть и
простить меня."
В ноябре 1947г. закончился десятилетний срок заключения о.Павла. Он получил
паспорт и выехал в Магадан, надеясь до окончания навигации выехать домой
с последним пароходом. Но эти надежды не сбылись
next
next
Кончина
Реабилитация
Публикации
Заявители
---------------------------------------------------------------------------------
Серафим (Кокотов Григорий Кириллович)
Год рождения 1891
День рождения 10
Месяц рождения 1
Место рождения Курская губ., Грайворонский у., Ракитинская вол., с.Лаптевы Хутора
епископ
По данным [4] родился в д.Гроховка Курской губ.
Сын священника
ПЕРИОДЫ ЖИЗНИ [по 1921г.] [1921-1926гг.] [1926-1931гг.] [1931-1934гг.] [1934-1937гг.] [1938г.]
Образование
учительская семинария
Петроградские Богословские курсы
Год поступления 1918
Год окончания 1921
Служение
Курская губ., Суджанский у., с.Гонтаровка
Должность псаломщик
Год окончания 1921
Рукоположение
диакон
1921
День 21
Месяц 11
иерей
1922
День 19
Месяц 3
Служение
Курская губ., г.Рыльск, Никольская церковь
диакон, иерей (с 1922г.)
Год начала 1921
Курская губ., Грайворонский у., с.Лаптевы Хутора, Тихоновский храм
иерей
Год окончания 1926
Месяц окончания 5
По данным [4, С.105] - до 1928г. служил в Никольской церкви г.Рыльска
Рукоположение
иеромонах
Серафим
1926
День 27
Месяц 3
Место Курская губ., г.Путивль, Николаевский Великорецкий храм
Кто рукоположил архимандрит Анастасий, настоятель Путивльского Молченского монастыря
После пострига по ходатайству митрополита Курского и Обоянского Назария
направлен на миссионерские труды среди инородцев Кавказа
Служение
Кубанская о., ст-ца Темиргоевская
иеромонах
Год начала 1926
В станице под молитвенный дом было отдано два жилых дома и два деревянных сарая
вдовой Марией Дмитриевной Самойловой для проживания причта и ведения хозяйства
Хабаровский край, г.Николаевск-на-Амуре, Петропавловская церковь
иеромонах
Год начала 1929
Месяц начала 8
Год окончания 1931
Месяц окончания 5
По данным [4, С.105] служил в Николаевске-на-Амуре с 1928г.
Аресты
Московская о., г.Загорск, Штатно-Садовая, 42
Год ареста 1931
День ареста 28
Месяц ареста 5
О.Серафим приехал 27 мая 1931г. в 10 часов вечера из Курской губернии в Загорск
в дом монахини Сергеевой Марии Константиновны. В это время монахини не было дома.
Она сбежала во время апрельской, 1931г, облавы монашествующих Загорского р.
О.Серафим был арестован в доме монахини в ночь с 27 на 28 мая во время массовых
майских арестов в Загорском р. как непрописанный монах без определенного места
жительства
Осуждения
тройка при ПП ОГПУ СССР по Московской обл.
16/06/1931
Приговор 3 года ИТЛ
Групповое дело "церковное дело П-18393 (1931г.)"
Служение
Калужская епархия
иеромонах
Год начала 1931
Год окончания 1933
По данным [4, С.105] в 1931-1933гг. служил в одной из сельских церквей Калужской
епархии
Могилев, Покровский собор
иеромонах
Год начала 1933
Год окончания 1934
Рукоположение
епископ
1934
День 17
Месяц 12
Хиротонисан во епископа Гомельского, но епархией не управлял
Служение
Томская епархия
епископ
Должность епископ Томский
Год начала 1935
День начала 27
Месяц начала 5
Год окончания 1936
День окончания 31
Месяц окончания 5
Служил обычно в Воскресенской церкви на 2-м этаже (первый этаж принадлежал
григорианцам).
Из показаний иподиакона Николая Дмитриевича Богданова:
"Я вместе с ним молился в устроенной у него на квартире молельне.
В беседах со мной он высказывал мысль, что нужно все свои стремления направить
к сохранению веры, не боясь никаких гонений на Церковь...
Епископ Серафим с момента своего приезда приближал к себе ссыльное и
монашествующее духовенство (Михаила Соколова, Капитона (Елисеева), ссыльного
иеродиакона Василиска (Шарова), отбывающего наказание в концлагере монаха
Афиногена (Евдокимова), ссыльного протоиерея Гавриила Скорнякова и др."
"Все ссыльные и монашествующие служили у него в Воскресенской церкви...
Каждая служба с участием их носила торжественный характер и привлекала
большое число молящихся... ".
Из показаний сторожа церкви Ивана Митрофановича Яковлева:
"...Епископ Серафим предлагал организовать группу верующих в селе Семилужки,
собрать подписи, избрать церковный совет - двадцатку, которая бы выхлопотала
у горсовета разрешение на открытие церкви. Епископ Серафим надеялся, что
горсовет отменит решение о закрытии церкви... ".
Из материалов дела:
"Требовал от родителей воспитания детей в христианском духе".
Места проживания
Томск, Соляная пл., 5
Год начала 1935
Год окончания 1936
Проживал на квартире сапожника артели "Кожмех"
Аресты
Томск
Год ареста 1936
День ареста 23
Месяц ареста 3
Осуждения
Особое Совещание при НКВД СССР
13/05/1937
Обвинение "контрреволюционная агитация, а/с проповеди, руководитель к/р организации
ссыльного и монашествующего духовенства, помощь ссыльному духовенству"
Статья ст.58-10 УК РСФСР
Приговор 5 лет ИТЛ, считая срок с 23.03.1936г.
Групповое дело "дело епископа Серафима (Кокотова) и др., Томск, 1937г."
Проходил по одному делу с протоиереем Михаилом Соколовым, иеродиаконом
Василиском (Шаровым), иеродиаконом Иоасафом (Яковлевым) (дело П-8880 архива
УФСБ по Томской обл.).
Из протокола допроса:
"Каковы Ваши политические убеждения?"
- " ... Я являюсь сторонником монархии".
- "Следствие располагает данными, что Вы считаете виновницей в дезорганизации
Церкви, падении религиозности Советскую власть?"
- "Да, я считаю в этом виновниками безбожников-коммунистов,... которые довели
Церковь и религию вообще до совершенного упадка и поставили нас, служителей
Церкви, в самые тяжелые, невыносимые условия. Я считаю своим необходимым
долгом вести с ними борьбу"
Места заключения
Смоленск
Год начала 1937
Год окончания 1938
Аресты
Смоленск
Год ареста 1938
День ареста 23
Месяц ареста 3
Осуждения
тройка при УНКВД СССР по Смоленской обл.
25/03/1938
Статья ст.58-10 УК РСФСР
Приговор высшая мера наказания - расстрел
Кончина
1938
День 3
Месяц 4
расстрел
Был расстрелян в 17 часов 3 апреля 1938г.
Реабилитация
Дата 19890421
По году репрессий 1938
Публикации
1 Мануил (Лемешевский В.В.), митр. Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965
гг. (включительно). Erlangen, 1979-1989. Т.6.
С.53.
2 Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы
и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917-1943: Сб. в
2-х частях/ Сост. М.Е. Губонин. М., 1994.
С.990.
3 Цыпин В., прот. История Русской Церкви, 1917-1997. Т.9. М., 1997.
С.761.
4 Фаст М.В., Фаст Н.П. Нарымская Голгофа: Материалы к истории церковных репрессий в
Томской области в советский период. Томск; М.: Водолей Publishers, 2004.
С.80,105-110,296,367.
Документы
ГА РФ. Ф.10035. Оп.1. Д.П-18393.
