Краинский Н.В. Лицо Добровольческой армииВ короткие дни моего пребывания в Новороссийске до заболевания сыпным тифом предо мной несколько ближе вскрылось лицо Добровольческой Армии. Я узнал многое такое, о чем не подозревал раньше. Я идеализировал армию и думал, что она идет по пути спасения исторической России и приведет ее к монарху. Монархистов было слишком много среди бойцов и левизна головки армии не была ясна огромному большинству офицерства, составлявшего её боевой элемент. Я потому и пошел в ряды Добровольческой армии, что верил её руководителям.
На фото автор статьи, врач-психиатр, общественный деятель, публицист, писатель, участник русско-японской, Первой Мировой войны, член Особой комиссии при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России по расследованию злодеяний большевиков Николай Васильевич Краинский (1869-1951)
Алексеев и Корнилов тогда были уже покойниками, но их ореол стоял в Добровольческой армии высоко. Раз я пишу свой фильм русской революции, я должен сказать, как проявились на нем фигуры главных вождей белого движения. Ни Алексеева, ни Корнилова, ни даже Врангеля я ни разу не видел. Деникина видел в Новороссийске только издали, но все они ярко запечатлелись в моей психике такими, какими их обрисовывала их деятельность и рассказы лиц с ними непосредственно соприкасавшихся. Сложилось у меня о них свое мнение, выкристаллизовались свои симпатии и антипатии. Эго ведь не частные личности, а деятели определенной эпохи, игравшие в ней определенную роль. И каждый участник драмы имеет право о них судить по своему. Я не виноват, если моя оценка всех этих деятелей отрицательна. Прежде всего надо констатировать, что Белая армия войну проиграла. Можно это поражение объяснять, оправдывать её руководителей, но, конечно, победные фанфары, воспевающие доблесть бойцов, дают напевы более похожие на похоронный марш, чем на победный гимн. Вполне справедливо отдать дань благодарности генералу Врангелю и ген. Махрову за спасение остатков разбитой армии, блестяще разработанной и проведенной эвакуацией. А затем русский человек может только скорбеть о поражении, которое окончательно закрепило гибель России на долгие десятилетия. Обыкновенно в здоровое время поражение оплакивают, а не гордятся им. В душе отдельный человек может гордиться сознанием исполненного долга и повествовать о подвигах своих соратников. Величайшее унижение есть плен или интернирование разбитой армии на чужбине. Об этом можно плакать, но этим нечего гордиться. И когда я гляжу на галлиполийский значек, я вижу в нем символ российского горя и унижения, а не величие подвига. Но побежденный, хотя и герой, все же остается побежденным, а если это полководец, то он должен оправдаться, не потерпел ли он поражение по своей вине. Вот это то и есть главный вопрос по отношению к вождям белого движения: виноваты ли они в поражении ведомой ими армии? Я лично думаю, что виноваты, хотя и имеется много смягчающих обстоятельств. Война без лозунгов, без осознания за что и во имя чего борешься, всегда осуждена на поражение и этого не могли не сознавать полководцы, изучавшие кроме военных наук и психологию. Все помнят передаваемое в Новороссийске замечание английского генерала, сказанное русским вождям: «Неизвестно, за кого и за что вы боретесь». Добровольческая армия дала множество доблестных борцов: Бабиев, Дроздовский, Кутепов, Покровский, Топорков, Туркул, Шкуро и множество других. Все это были офицеры императорской армии, уже раньше, на полях сражений Великой войны запечатлевшие свою отвагу. Никто не сомневается в их мужестве и выполнении ими своего долга. Но политика вождей - тогда этого слова еще не знали - свернула армию русских бойцов с исторического пути и привела их остатки позже, в эмиграции, к печальному лозунгу непредрешенства. Боец, непредрешающий за что дерется - есть уже живой труп. И в этом, конечно, лежит причина поражения Добровольческой, а позже Русской армии. Впоследствии февральская эмиграция, проникнутая «завоеваниями революции», воспевала гимн белой армии, лавры воздавались её вождям. Это сплошь, за исключением Кутепова, были отрекшиеся от исторической России и императорского штандарта и тянувшиеся к «новой», еше никому неведомой России. Их гимном был девиз: «к старому возврата нет». Из печального поражения и разгрома создали подвиг и самовосхвалялись на ежегодных торжественных собраниях в память неосуществленных побед. Создали легенду «ледяного похода», забыв гораздо более трагичный исход двенадцати тысяч добровольцев из Одессы и гибель их в днестровских плавнях. Никто не почитает подвигом попытки генерала Васильева и полковника Стесселя спасти брошенные вождями на произвол судьбы дезорганизованные остатки Добровольческой армии в Одессе, а ведь этот отход похлеще ледяного похода и это, конечно, не подвиг. В то время, как вожди были возведены на пьедестал эмиграцией, настоящие боевые офицеры, совершившие на полях сражений величайшие подвиги, остались в тени, Им даже, бросили впоследствии обвинения в авантюризме и грабежах. Между тем участники белого движения не могут не помнить той легендарной славы, которой тогда пользовались генералы и офицеры белого движения своими подвигами его и создавшие, которым совершенно чужды были будущие лозунги вождей и непредрешенства и которые оставались офицерами старой русской армии по своим заветам и идеалам. По всему югу России и даже у большевиков гремело имя ген. Шкуро и, если внимательно прочесть историю добровольческого движения, фигура этого боевого офицера вырисовывается во весь рост. Он не попал в число вождей и даже встретил с их стороны отчуждение. Болтовня о грабежах его отряда не считается с горькою действительностью, когда боевая часть сама должна изыскивать себе средства для содержания. Второе крупное имя это ген. Покровского: его заслуги в движении на Царицын неисчислимы. И от него также отреклись впоследствии непредрешенцы. Сквозь записки Врангеля маячит фигура генерала Топоркова, всюду появляющегося там, где тонко и где рвется боевая линия. Это фигура казака без непредрешенских лозунгов и без претензии на роль вождя. В сфере моего фильма неоднократно обрисовывалась в лучших красках фигура генерала Слащева, столь несправедливо охаянная впоследствии вождями. Вождизм выкристаллизовался впоследствии и ему вложена была идеология по существу чуждая русскому офицерству. Конечно, были люди беззаветно храбрые и среди ставших вождями. Слишком ярко врезалась в память участников белого движения храбрость и боевая деятельность генералов Казановича и Барбовича, чтобы не воздать должного этим достойным офицерам императорской русской армии и, конечно, их личности, как боевых начальников, стоят много выше их же обликов в роли вождей. Массовый психоз, увлекший их в непредрешенство и на путь вождизма, сбил их с исторического русского пути и отвернул от императорского штандарта. Но их заслуги прошлого впоследствии выровняют эти сдвиги, и русская история внесет их имена в список имен героев русского дела. Но есть категория чистых политиков-вождей, идеологов белого движения, боевые заслуги которых на полях сражений белых армий нулевые, тогда как их роль вождей и растлителей императорской идеологии вознесена высоко. Не стану называть их имена, ибо не мне судить их. Важно то, что идеология белого движения, отколовшаяся и противопоставленная таковой императорской России, создана не ими, а группой лиц, вовсе не принадлежащих ни к героям и ни к бойцам, с прапорщиком Цуриковым во главе и с несколькими полковниками Генерального штаба предвоенной формации. Они пройдут безславно в истории России и о них не стоит говорить. Но есть еше, одна большая группа военных перелетов, которая выполнив свою недостойную роль в белых армиях, перекинулась к большевикам и там безславно кончила свое жалкое существование. Я говорю о генералах Монкевице, Добровольском, Достовалове, Скоблине и некоторых других. Как могли эти генералы служить белому движению, и что они исповедовали? Как мог командир корниловской дивизии быть предателем и шпионом и так ловко нести свою двойную роль? И почему непрепрешенческие вожди были так слепы, если они действительно считали непредрешенческую маску лишь тактическим ходом? Есть и еще одно обстоятельство, которое, однако, имеет психологическую ценность: большинство вождей непредрешенчества, носящих звание русских генералов - низкого происхождения. А это значит, что таковые не имели традиционных связей с великим прошлым империи и связи с историей государства Российского. Правда, и аристократия играла в белом движении жалкую роль и не выполнила своего исторического назначения. Да и во всей революции она играла недостойную роль, в начале её покинув своего Императора. Дело тут не в крови, а в наследственных традициях и преданиях рода, связанного с военной историей России. И когда Великий Князь Андрей Владимирович рвался поступить в ряды бойцов белых армий, ему было грубо отказано. Единственный из вождей и полководцев аристократического происхождения и связанный с Императором, как офицер конной гвардии, барон Врангель, также пошатнулся в своей идеологии, и от императорского штандарта свернул к программе, выработанной Струве. Вот тот бред революционного психоза, который захватил, безусловно, честных людей и героев старой России, чтобы повести их на путь безславия и отречения от всего святого, что на протяжении веков составляло доблесть русского воина и русского богатыря.
Фигура генерала Алексеева, как начальника штаба Государя во время Великой войны, обрисовалась в самых лучших тонах и никому не приходило в голову, что ему придется стать предателем своего Царя и Верховного Главнокомандующего. Драма в Ставке и роль ген. Алексеева в свержении Императора выяснилась только через много лет. Ныне она стала достоянием истории. Называть ли это деяние преступлением или роковой ошибкой - это дело темперамента и вкуса. Во всяком случае ответственность за его деяния лежит на ген. Алексееве. В нем видят чуть ли не главного виновника русской катастрофы. Это, конечно, неправильно: не ген. Алексеев создал революцию, он был даже чужд её идеалам. Но роль, которую он сыграл по отношению к Государю, конечно, не может быть ничем оправдана. В силу занимаемого им положения он нанес смертельный удар и Царю и России. На нем лежит грех выполнения лишения свободы Государя и передача его в руки палачей. Все поведение генерала выяснено историей и повторять его описание я здесь не буду. Однако все дальнейшее поведение ген. Алексеева не оставляет сомнения в том, что он очень скоро сознал свою ошибку и безуспешно старался ее исправить. Создание им Добровольческой армии было попыткой искупления и - кто знает - не столкни его судьба с Корниловым, быть может его попытка и удалась бы. Ген. Алексеев говорил о том, что надеется, что скоро над Добровольческой армией зареют императорские знамена. Я лично верю в искренность раскаяния ген. Алексеева и как психиатр, знающий силу психической заразы, не питаю к нему антипатии. Возмездие было страшно. Вместо исторической славы и высших почестей, которые по заслугам дала бы ему царская Россия - безславие и забытая могила на чужбине, куда был перевезен его прах.
Очерчивая лицо Добровольческой армии, нельзя забывать злых гениев витавших вокруг неё. При ген. Алексееве времен формирования добровольческой армии состоял совет (цитирую по проф. ген. Головину) из Федорова, Струве, кн. Е. Трубецкого, Милюкова, Вензяговского. Это все были бесы февральской революций и разрушители императорской России. А где был Струве, там была гибель России. Позже белая армия связалась с профессиональным убийцей революции Савенковым и убийцей Гапона Рутенбергом. В письме ко мне крупного генерала императорской армии, в добровольческой борьбе заведовавшего целою областью, хранящемся в моем архиве, он пишет: «Говорят, что мы должны хранить заветы (вождей) белого движения». Можно ли лепетать такие глупости?... Хранить заветы тех, кто нарушил присягу и изменил Государю! Ген. Алексеев мог повернуть колесо истории и раздавить революцию, а он наоборот пошел в ногу с заговорщиками. (Впоследствии) он каждый день ложась спать говорил: «никогда не прощу себе, что поверил в честность и искренность людей, послушал их советов и послал телеграммы главнокомандующим фронтами, чтобы просили Государя отречься». В очень отрицательных тонах проходит через мой фильм фигура генерала Корнилова и как личности, и как деятеля. О нем также современник имеет право иметь свое суждение. К нему в моей душе нет никакой симпатии. В лице Корнилова мы видим определенного, непримиримого и злобного противомонархиста. Он, по словам генерала Головина, заявлял себя открыто и публично республиканцем и разделял программу Керенского, которая была тождественна с быховской. О Корнилове я слышал много от лиц, его близко видевших, и рисую его образ таким, каким он обрисовался в моей психике. В Карпатских горах завершалась драма части русской армии. При доблестном отходе 48-й дивизии, её командир будто бы пожертвовал собою, остался на позиции, прикрывая отход армии и был пленен. Так говорит одна версия. В письме ко мне один из крупных военноначальников пишет: «Корнилов был обласкан и награжден Государем даже не по заслугам. Он дал ему орден св. Георгия 3-ей степени, произвел в генералы от инфантерии, и назначил командиром корпуса после прибытия его из плена. Ныне оказывается из документов, что только благодаря ему дивизия попала в большинстве в плен. У Корнилова всегда было упрямство и неподчинение начальникам, неисполнение приказаний. Об этом подробно описано у военного историка Симанского. «Где ген. Корнилов, там всегда неудача». Когда Корнилов увидел, что грозит плен, он передал командование дивизией бригадному командиру, сказав, что не хочет попасть в плен и ушел в лес со штабом дивизии. А вышло наоборот: командир бригады с частью нижних чинов пробился, а Корнилов попал в плен». А вот и другое поразительное сведение, за которое никак не ручаюсь, но которое очень характерно. В плену ген. Корнилов находился в крепости Петроварадин около Нового Сада, ныне находящейся в пределах Югославии. Там теперь есть русские эмигранты. Бывшие австрийские чиновники рассказывали полковнику Васильеву, будто бы во время нахождения в плену Корнилов агитировал против Императора Николая Второго или по крайней мере высказывал мнение о том, что Государя надо свергнуть с престола. И будто бы этим объясняется тайна его бегства. Это не так невероятно, если принять во внимание, что в записках Врангеля мы читаем о таком же открытом заявлении, сделанном ему единомышленником Корнилова генералом Крымовым. Насколько это правда, судить трудно, но отношение Корнилова к Императору и Царской Семье с этим вяжется. В югословенских газетах промелькнуло показание срезского начальника из Петроварадина, данное им на суде, где он утверждал, что сам сопровождал генерала Корнилова до русской границы. Позор плена однако не коснулся ген. Корнилова. Он бежал из вражеского плена. Подвиг его был оценен. Царем и благодарным отечеством. Лавры были возложены на голову героя, имя которого прогремело на всю Россию. Ему были оказаны знаки внимания со стороны Самодержавного Монарха. Он был принят, как личный гость Государя и жил во дворце, как друг Царской Семьи. Имя Корнилова легендарно звучало по всей русской земле, а страницы родной истории жаждали вписать имя героя, которого ждала слава и преуспеяние. Проносятся грозные тучи над русской землей. Великое смятение помрачает русский дух, и летят в пучину бедствия слава, честь и доблесть долга. Предатели и заговорщики, свергшие Царя, провозглашают весну новой жизни, сулят благорастворение воздухов и в атмосфере преступлений мечтают создать земной рай. Но бушуют страсти и в хаосе всеразрушения обрисовывается зловещее предостережение «Менэ, текель, фарес»... Взоры смущенных владык новой жизни, побуждаемые инстинктом самосохранения, обращаются на того, чье имя безпорочно звучало в умах людей. Палачи Царя призывают доблестного воина спасать положение, назначая его на высокий пост командующего войсками Петроградского Военного округа. Как смутился дух героя и почему он, облеченный доверием Монарха, принял власть из рук заговорщиков, можно понять только зная психические диссонансы этих подлых дней. Копошилась подлость в сердцах людей, а носитель суровой дисциплины, легковерный генерал думал, что долг его повиноваться новой власти. Он надеялся справиться с морем безумия и овладеть стихиями. Мелким бесом подползал к генералу палач Государя - Гучков. И смутил дух храброго воина.
7-го марта группа заговорщиков и предателей России в лице Временного правительства совершает самый подлый акт русской истории: оно пишет свое гнусное постановление о лишении свободы Государя и его Семьи. Вот где коренятся начала цареубийства. На документе, предначертающем Екатеринбургское злодеяние, красуются подписи интеллектуальных цареубийц, предтеч Юровского. Санкция на преступление дана русским князем Львовым, Милюковым, Керенским и прочими актерами этого времени. И на ряду с Юровским, Белобородовым, Медведевым им суждено будет во веки веков носить подлинный титул настоящих убийц благороднейшего из Государей, Николая Второго. Самый акт написан в непристойных тонах. Его конечно, постараются скрыть пред лицом истории, но мне о нем говорили люди, которые его читали, и их долг воспроизвести его. В этом акте попирается достоинство и честь прошлого и бросается вызов будущему. В безумии своем эти люди не думают о том, что придет время, когда их имена с клеймом срама будут записаны в историю родной земли и не найдется русского человека, который без презрения будет произносить их имена. Постановление сделано. Но кто же посмеет выполнить это вступление к цареубийству? Бандит царского вагона, Гучков, будущий любимец русской левой эмиграции, подбирается к генералу, вручая ему подлое предписание за своею подписью опереточного военного министра от революции вместе с хамским документом временного правительства. Гучков соблазняет генерала, льстит ему, напоминая о новом долге революционного воина. Тот должен де во имя революции поднять руку на своего Царя и пренебречь присягою. Генералу предписывается арестовать Царскую Семью в то время, как русский Царь арестовывается в Ставке генералом Алексеевым. Все это записано мною со слов полковника ген. штаба, по дожности сопровождавшего ген. Корнилова в его поездке к Царице. Опубликование его имени преждевременно, но его показание передано в соответственное место и будет своевременно опубликовано. Моя запись ему прочитана и им подтверждена. «Фрейдовский конфликт»: с одной стороны воинское подчинение самой презренной в истории самозванной власти - временному правительству февральской революции, - а с другой стороны старая воинская честь и эмблемы прошлого. Но не те были времена, когда можно было разбираться в этом смраде! Пиджачек повелевает, а царский генеральский мундир выполняет позорнейшее постановление. Надо было сделать вооруженное нападение на Царицу, и подлые силы революции возлагают это поручение на русского генерала. По словам его спутника мрачно ехал во дворец Императрицы генерал Корнилов и говорил, что если Государыня не согласится принять его, придется прибегнуть к насильственному вторжению во дворец. Скорбно приняли вестника смерти гофмаршал Бенкендорф и граф Апраксин, и содрогнулись грядущему: революция ведь убивает царей. Но Государыня согласилась принять генерала. Полк Его Величества и дворцовая полиция уже были разоружены заранее заботливой рукой вождей революции. При оружии остался караул запасного стрелкового полка. Главнокомандующий войсками округа, входя во дворец обращается к этому караулу с революционным призывом, освобождая солдат от долга и зовет их к переходу на сторону революции. С достоинством вышла Царица к послу революции, еще недавно бывшему обласканным гостем в этих самых палатах. Государыня протянула руку, и генерал ее поцеловал. «На меня выпал тяжелый долг сообщить Вашему Величеству»... и он прочел послание Гучкова и еще более гнусное постановление временного правительства. Императрица пошатнулась, но быстро овладев собою, сказала: «Я подчиняюсь». Генерал обратился к присутствовавшим со словами: «Я прошу вас выдти и оставить нас одних». Разговор наедине длился около 12 минут. О том, что говорилось, известно лишь со слов самого генерала, сказанных сопровождавшему его полковнику Генерального штаба, который передал это мне. Императрица сказала: «Я не удивляюсь, генерал, что эти люди хотели унизить Императора и Меня. Но как они унизили вас, возложив на вас такое поручение!» Корнилов был груб с Императрицей. В этом сказалось все хамство революции. Вышедший из низов, он не сумел соблюсти приличия. В императорском кабинете генерал объявил, что желающие могут оставаться или покинуть дворец. Первым отозвался командир Собственного Его Величества полка генерал, заявивший, что он немедленно покидает дворец. Так понимал свой долг воин, на которого была возложена охрана русского Царя. Но этим только начались унижения царственных мучеников. Царица-пленница хочет отслужить молебен. Но Государыня уже не хозяйка в своем доме. Для того, чтобы помолиться даже при урезанном тексте богослужения требуется разрешение того генерала, который недавно был гостем Царицы. Императрица просит разрешения по телефону, единственная связь которого имеется со штабом округа. Полковник ген. штаба докладывает об этом главнокомандующему, в кабинете которого сидит Гучков в роли военного министра. Прежде чем генерал успевает ответить, вскакивает с своего места Гучков и, стукнув кулаком по столу, заявляет: «Не разрешаю!» «Отказать!» (показания очевидца). Затем деятельность Корнилова погружается в глубокий мрак революционной низости. Он проваливается в своей роли командующего войсками, бросается на фронт и появляется в роли верховного главнокомандующего. Еще раз блеснет луч протрезвления, и гибнущая Россия возложит свои надежды на царского генерала в его «бунте» против клоуна русской революции - Керенского. Затем закатится звезда воскресения, и наступит мрачное быховское сидение, полулегендарный отход на Дон и рождение в муках Добровольческой армии. Но это уже не старая Россия и не старые русские генералы, не фигуры первой Отечественной войны. Сожжены прошлые девизы и идеалы, запрещен державный гимн и отвергнута монархия. Геройские подвиги белого движения, хотя искупают грехи вождей, но не могут спасти Россию. Затем выступают мрачные картины: «Сын простого казака» - тогда пролетарское происхождение считалось доблестью - генерал Корнилов вопит о том, что он не допустит восстановление на Российском престоле Царя из Дома Романовых. Он объявляет себя республиканцем и принимает программу, которая по словам ген. Головина ничем не отличается от таковой Керенского. Он награждает георгиевским крестом унтер-офицера Кирпичникова, убившего начальника учебной команды, первого русского офицера. Он совершает преступления, которые в пору революционному товарищу-солдату. В добровольческой армии он организует «цветные войска» и внушает им, что «царь им не кумир». - У Корнилова нет здорового государственного инстинкта и он ведет армию, долженствующую освободить Россию, без исторических лозунгов. В отражениях своих в моем психофильме фигура Корнилова проходит в отрицательных тонах, напоминая казачьего атамана Заруцкого в фильме 1612 года. Это был убежденный революционер, получивший от Императорской России все возможное и ей изменивший и ее погубивший. Ведь, когда фигурировал Корнилов, большевиков еще не было в помине.
Прошлое генерала Деникина хорошо известно и в боевом отношении полно героизма и подвигов. С молодых лет он был левым, и об этом тогда передавалось много рассказов. Тем не менее он попал на верхи императорской армии и был несомненно выдающимся генералом, имя которого связано с подвигами железной дивизии, которою он командовал во время Великой войны. В моей душе ген. Деникин из всех вождей белых армий пользуется наибольшей симпатией и уважением, хотя идеология его мне чужда. Стоя во главе добровольческой армии, он сумел держаться корректно по отношению к монархистам и Императорской России, не оскорблял их и открытых выступлений против прошлого не проявлял. Он выкинул полуимпериалистический лозунг «Единая, неделимая Россия», но не превратил добровольческую армию в императорскую. В одно из моих странствований по Новороссийску я видел вблизи станции учение какой-то воинской части и встретил ген. Деникина, который ехал верхом на небольшой лошадке. Мне показали его поезд, в котором находился вагон моего старого приятеля, его нового начальника штаба П. С. Махрова. Этого талантливого генерала я знал еще в те времена, когда он был в Вильно капитаном Ген. штаба и мы вместе с ним работали над вопросами военной психологии. Это был в высокой степени образованный офицер, о котором лестно отзывается и Врангель в своих записках. Меня потянуло было навестить своего старого знакомого, но я вспомнил, что теперь с расформированием штаба Киевской области, я - ничто, а генерал был на верхах Добровольческой армии и я воздержался от выполнения своего намерения. В конце борьбы, когда армия Деникина уже разлагалась, возник вопрос о создании «союзного казачьего государства» (Записки Врангеля, стр. 289) причем генерал Деникин заявил, что «ставит себе целью воссоздание России» (Какой?). Будущая же форма правления для него - второстепенный вопрос. В телеграмме английского генерала Хольмса говорится о «новой демократической политике Деникина, которая никогда не была «правой». И совершенно верно, что Врангеля ститали гораздо более правым. В Новороссийске выяснилось, что вся группа генералов, окружающих Деникина имеет левый уклон, а главное, что около него, в особом совещании фигурируют кадеты и эсэры. Эго мало обещало хорошего, а, впрочем, в это время армия уже гибла. В полных контурах и красках предо мною прошла фигура генерала Абрама Михайловича Драгомирова, под начальством которого я имел честь служить и к которому несмотря на идеологические расхождения, я сохранил свои симпатии и личное уважение. Его имя на протяжении Великой войны безупречно. Он награжден двумя Георгиями. Но вихрь революции подхватил этого воина, и родом и традициями связанного с Императорской Россией, и свернул его на путь непредрешенства, одним из апостолов которого он стал. Тогда я считал его монархистом, хранящим традиции великой империи. Только много позже раскрылась предо мной подноготная «особого совещания» и сближение генерала с врагами императорской России. Но не один ген. Драгомиров попал в сети Струве и Савинкова. Впоследствии они еще полнее оплели генерала Врангеля и обрекли белое движение на гибель, свернув его с исторического пути. От этой заразы тогда не было спасения. Лучшие генералы императорской армии не были знакомы с историей русского революционного движения, его партиями и с теорией «бесов» Достоевского. Поэтому они так трудно разбирались в этих течениях и попадали под влияние бесов революции. Скорбным документом слабости духа русских командующих генералов является жалкая фотография, на которой главнокомандующий фронтом, в том числе Брусилов и Драгомиров сняты стоящими навытяжку перед Керенским, развязно усевшимся в центре этой группы, символизируя невозможную в нормальное время каррикатуру. Как стыдно мне было глядеть на эту фотографию, в которой место славного русского Императора занял клоун революции, и как бы я хотел, чтобы этого позорного документа не существовало. Но глаза мои его видели, а как психиатр, я толкую снимок, как документ бредового состояния, охватившего достойнейших до того времени русских воинов, не понимавших тогда, что делают.
С этих пор и у Абрама Михайловича Драгомирова наблюдается двойственность. Его настоящее лицо - это лучший представитель генерала императорской армии, носящий фамилию, освященную историческими традициями, со старыми навыками и честью. С другой стороны, мы видим чуждое его фигуре левое направление, искусственно привитое, усвоенное вследствие психической заразы человека, идущего по пути ему чуждому. Роль апостола непредрешенства и вождя белого движения так не идет этому доблестному генералу. Как он свернул с пути своих отцов и попал в стан непредрешенцев, для меня непонятно. Как мог он подчиниться тому «навозу», который по выражению командующего добровольческой армией, она тащила в своем хвосте во время ледяного похода?! Я вижу лишь один маяк в черной ночи гибели России - это императорский штандарт и облик законного преемника Престола царского. Абрам Михайлович думает спасти Россию, заведя ее в дебри непредрешенства. Сойдутся ли когда-нибудь эти пути? На добровольческой армии периода Деникина было два вредных нароста: Особое Совещание и Осваг. Первое состояло исключительно из левых элементов, деятелей февраля и разрушителей России. Вторая организация, Осваг, была сплошь наполнена левым сбродом и только губила дело. Она оценена по справедливости и Врангелем в его записках. Не имея определенных идеалов и целей, что могла пропагандировать добровольческая армия, а ведь Осваг был аппаратом пропаганды.
Белое движение оставило в эмиграции наследие в форме так называемых «заветов» его вождей. О каких вождях и о каких заветах идет речь? Тогда, в России, вождей еще не знали. Там были превосходные боевые начальники и доблестные русские офицеры. В вождей их превратила эмиграция и титул этот в моих глазах нисколько не является почетным. Заветы! Я знаю заветы исторической императорской России и заветы Императора Николая Второго. Это - безграничная любовь и преданность России. Это шестая часть земной суши занимаемая Россией. Это завет Царя Освободителя, данный русскому народу: «Осени себя крестным знаменем, русский народ, и живи счастливой свободной жизнью». Это - честь воинская, благородство и героизм. Символы великой России - это державный гимн и лозунг «за веру, царя и отечество». О каких лозунгах и заветах говорят вожди? Считать заветами свержение Императора и арест Семьи? - Это только проявление бредового массового безумия, когда лучшие люди не ведают того, что творят. Завет ген. Деникина - «единая, неделимая Россия?» Но ведь это только кусочек заветов императорской России! У генерала Деникина на полях сражений Великой войны есть настоящие заветы великой России: это традиции железной дивизии, которою он командовал и пример луцкого прорыва. Недосказанный завет Врангеля - это «хозяин земли русской», под которым тогда в Крыму все разумели Императора Всероссийского. Об отрицательных заветах быховских генералов, об изъятии гимна, об отречений от исторического лозунга, о приказе N 82 - говорить не стоит: их надо скорее забыть, ибо это есть проявление бреда, а не заветы. И пусть в будущем, когда апостолы непредрешенства будут говорить о заветах, поясняют - о каких? Я таких заветов не знаю и на полях сражений белых армий о таковых не слыхал. Заветы же Корнилова и Керенского мне чужды. Заветом первых дней революции было отречение от старого мира. Заветами февральских генералов в Ставке были измена Царю и присяге. Заветами быховских генералов было отречение от идеалов и традиций старой России и искание новых путей, измена идеологии императорской армии. От суворовских чудо богатырей - в болото непредрешенства. От Кутузова - к поручику Даватцу и прапорщику Цурикову! Заветы Керенского и Гучкова - слом фронта. Заветы Ленина - «грабь награбленное!» Все есть в этих новых призывах и заветах. Нет только призыва к старой славе и величию свергнутой императорской России. Наследие всей революции, до последнего этапа эмиграции - это великий российский срам. По словам одного русского писателя «есть дела столь гнусные, что лучше было бы ослепнуть, чтобы не видать их». Белое движение не смогло победить этот срам, хотя надо воздать должное его попытке выбиться из ужаса революции. Очень трудна для выяснения её облика фигура генерала Врангеля. В тексте моей книги достаточно много приведено положительных черт этого «вождя», порою вызывавшего в моей душе восторг и поклонение. Тем глубже было разочарование впоследствии, когда его роковые ошибки убили идеологию белой борьбы в эмиграции. Лучше было бы и этому деятелю русской трагедии не писать своих мемуаров, где воспроизведено и зафиксировано то, что лучше было бы стереть со страниц бытия. Во всяком случае фигура Врангеля в декорации белой борьбы красочна и имеет много героических черт. Над этим образом в памяти русского человека царит батальная картина ротмистра кавалерийского гвардейского полка в славной атаке налетающего на германскую батарею и совершающего один из крупных подвигов великой войны. Предреволюционная атмосфера была нездоровая и заразила даже те круги, которые по самому смыслу, как гвардия, близко стояшая к Царю, должны были бы быть его опорой и быть ему преданы. Между тем тучковский заговор захватил и командиров крупных воинских частей на фронте. Врангель в своих записках («Белое Дело») пишет: «Одни из старших начальников, глубоко любя Родину и армию, жестоко страдали при виде роковых ошибок Государя, видели ту опасность, которая наростала, и искренно заблуждаясь, верили в возможность «дворцового переворота...» По словам Врангеля, ярким примером такого взгляда являлся ген. Крымов, который говорил, что «должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя дворцовым переворотом». Вот характерная картина измены в армии: дивизионный командир затевает свержение Царя, а командир полка, барон Российской Империи и будущий. Правитель юга России, бывший офицер полка Конной гвардии не исполняет своего долга пресечения готовящегося преступления, забывая слова офицерской присяги. Врангель умалчивает, о каких «ошибках» Государя он говорит, чтобы впоследствии на собственном опыте убедиться, как легко делать роковые ошибки в роли «Правителя» и дать право критиковать его так, как он критиковал Царя. Ген. Врангель в Крыму подпал под влияние старого растлителя России, своего министра иностранных дел Струве, принял выработанную им программу, одобренную тогдашним председателем совета министров во Франции Мильераном. Согласно этой программе (Зап. ген. Врангеля, «Белое Дело» т. 6, стр. 146) он «в полном единении с русским демократическим и патриотическим движением кладет в основу своей политики следующие начала: 1. «Предоставление народу возможности определить форму правления России путем свободного изъявления своей воли». По второму пункту объявлено равенство гражданских и политических прав и личная неприкосновенность всех русских граждан без различия происхождения и религии. Третий пункт полностью закрепил «завоевания революции», предоставляя в полную собственность землю обрабатывающим крестьянам, как законное освящение захвата земли, совершенное крестьянами в течение революции». По четвертому пункту вожделения рабочих были ограничены «защитою интересов рабочего класса и его профессиональных организаций». Пункт пятый касается «государственных образований, создавшихся на территории России» «в духе взаимного доверия и сотрудничества с ними правительство будет преследовать объединение различных частей России в одну широкую федерацию...», «основанную на свободном соглашении...». Шестой пункт говорит о восстановлении производительных сил России на основах, обших всем современным демократиям. Эта программа во много раз левее таковых Керенского, быховской и даже эсэров. Нужно ли говорить, что согласно этой программе от Императорской России ничего не оставалось. И если бы она воплотилась в действительность, то спрашивается, так ли велико было бы её различие от большевистской, где все эти вожделения были доведены до логического конца? Эта струвевская программа впоследствии, в эмиграции, сыграла роковую роль, легши в основание непредрешенства. Если добавить к этому, что Врангелем было санкционировано изъятие народного гимна, лозунга «За веру, Царя и Отечество» и издан приказ N 82, и что министром иностранных дел при нем был Струве, то полное его отречение от императорской России выясняется во всей полноте. Это тем более характерно, что огромное большинство офицеров его армии считало Врангеля монархистом. Эти оповещения Врангеля в армии были мало известны. Многие люди, близко знавшие Врангеля, не придают этой программе большего значения и думают, что Врангель сделал этот тактический ход, как уступку времени и союзникам. Они думают, что он, получив власть, не выполнил бы ее, а вступил бы на старый исторический путь. Возможно. Но около него стояли две зловещие фигуры, сановник нового пошиба столыпинской формации Кривошеин и злой гений России Струве. Эти охранители мертвой хваткой уже овладели генералом и едва ли он выпутался бы из их сетей. Дело Врангеля было безнадежно. Десятки тысяч бойцов совершенно не подозревали, что они воюют за демократию и струвевские идеалы полагая, что Врангель лелеет в своих мечтах спасение единственной России, которая существовала в истории, Царской. Как правитель Врангель не был ни достаточно мудр, ни достаточно государственно образован. Он оставался только доблестным кавалерийским офицером, пошатнувшимся в своих идеологических основах. Во имя программы, мало отличавшейся от идеологической большевистской, не было смысла воевать, жертвуя десятками тысяч человеческих жизней. Что же касается методики проведения исповедуемых программ в жизнь, то это была методика крови и жестокости, присущая всякой гражданской войне. Предположим на миг, что армия Врангеля победила бы, и его программа полностью осуществилась. Допустим, что народная воля, согласно вожделениям Струве, высказалась бы за республику, что воцарился бы демократический режим, зафиксировался бы грабеж земли и федеративное устройство России. Чем этот режим отличался бы от большевистского, если бы террор представлялся законченным? И если все-таки десятки тысяч бойцов шли на смерть, то только потому, что они этой программы не знали и считали Врангеля представителем старой исторической и конечно царской России. Что касается «народной воли», то надо совершенно открыто признать два положения. Во-первых, народная воля отвергла белое движение, и народ выбрал красную, т. е. большевистскую ориентацию. А во-вторых, впоследствии большевики отлично инсценировали народную волю, как опору своего режима, установив всеобщие выборы, республиканскую форму правления, прикрывшими самую настоящую тиранию. Пусть это есть инсценировка, но никакой другой формы изъявления народной воли не существует, и всякая другая власть, опирающаяся на «народную волю», поступила бы так же. А следовательно, непредрешать тут нечего, раз сам народ выбрал большевистский строй. Окружение Врангеля было плачевное: ренегаты старого режима во главе с Кривошеиным. В иностранном ведомстве играл роль Базили - изменник и предатель Императора в Ставке, писавший текст отречения. Фигурировал Маклаков. Многие генералы из ближайшего окружения Врангеля перешли потом к большевикам, а корниловскою дивизией командовал генерал Скоблин - предатель ген. Миллера. Начальник санитарной части д-р Лукашевич создал себе в медицинских кругах ужасающую репутацию. Ген. Шатилов в эмиграции подвергся весьма строгой оценке. Врангель не нашел себе сотрудников из старых и опытных деятелей Империи. В это же время в Польше, в контакте с представителем Врангеля, работал величайший бандит революции Савинков. Спрашивается, что могло выдти из такого симбиоза? Контрреволюция имеет смысл по стольку, по скольку она считает, что старый порядок был лучше, и что революция не осуществила своих вожделений. Всякая неопределенная и непредрешенческая идеология, отрекающаяся от старого и не приемлющая полностью новых начал, обречена на провал, и именно эта неопределенность лозунгов и программы и послужила основой гибели белого дела. Получился абсурд: белые армии сражались руками монархистов и контр-революционеров, которые среди бойцов были в подавляющем большинстве, во имя принципов, мало чем отличавшихся от таковых своего врага. Врангеля обвиняли в авантюризме. Конечно, доля его была во всем белом движении. Но это не есть порок, ибо во всякой гражданской войне и революции авантюризм неизбежен. Надо лишь пояснять, что под ним подразумевается. Если идти только на верную победу и не рисковать, то вообще ввязываться в такую борьбу нет смысла. И только потому, что цели борьбы были не ясны, так часто слышались в рядах разгромленных белых армий возгласы: «Довольно авантюр! Не хочу больше воевать! Иду на соединение с семьей!». Обследуя борьбу сил в период белого движения, мы видим очень сложное соотношение. Если принять во внимание идеологию, программы вождей, то вся междоусобная война представляется борьбой не за восстановление старой, исторической и монархической России, а борьбою двух революций: февральской (кадетско-социалистической) и октябрьской большевистской. Между тем огромная масса бойцов состоящих из офицеров и процентно малого количества солдат и казаков, отдавало свою жизнь за спасение России старой, исторической, не «новой», неизвестной, к созданию которой стремились обе революции. Эта третья идеология и исповедалась рядовым воинством и тем множеством превосходных офицеров, строевых и боевых, которых выдвинула гражданская война на посты боевых начальников. Эти три течения причудливо переплетались. В то время как вожди белого движения открыто не объявляли своей идеологии, его бойцы воображали, что они сражаются за прежнюю Россию с большевиками, которые хотят смести ее с лица земли.
