На протяжени всех горьких годов всероссийской "великой смуты" Иван Павлович вел переписку со своей дорогой супругой. Для нас эти письма стали известны благодаря внучкам
И.П. передавших бумаги в Архив русской эмиграции в Бюсселе. Спасибо им огромное
Письма к жене. 1917 год
Иван Павлович Романовский
30 апреля 1917 г. № 40
Дорогая Ленурка, мне бесконечно совестно, что за это всё время я тебе не написал ни одного письма, но вершением является то обстоятельство, что ты всё это время, несомненно, очень занята и, вероятно, без писем не очень скучаешь. Кроме того, имеешь телеграммы обо мне.
Как сложится моя судьба в дальнейшем, не знаю, пока же она складывается так. Каледин должен был ехать в 6-ю армию и просил, чтобы меня туда назначили, об этом распоряжение уже сделали, но я просил не приводить его в исполнение, не будучи уверен в том, что Каледин туда поедет. В конце концов так и вышло. Цурикова оставили в 6-й. Каледину предложили 5-ю вместо Драгомирова, но последний, видимо, желая избавиться от Юрия Данилова, устроил его в 5-ю, и для Каледина армии не осталось, и он уходит в Военный совет, а сюда назначается Корнилов. Но обо мне затеянная история все-таки продолжается. Не знаю, по просьбе Цурикова или самолично, но начальник штаба Румынского фронта ген. Головин возбудил опять ходатайство о моём назначении в 6-ю армию, но я, хотя и не знаю, захочет ли меня Корнилов, от назначения меня отказался и просил меня оставить здесь. В смысле политики здесь не очень хорошо, но зато в других отношениях великолепно; об этом я в другой раз.
Пиши скорее. Целую детей, мамулика, тебя.
Твой Ваня
2 мая 1917 г. № 41
Милая и дорогая Ленурка, ничего от тебя не имею и не рассчитываю скоро иметь, т.к. послал тебе телеграмму 29-го, но ответа на неё до сего времени не имею и, получила ли ты её, не знаю. И в телеграмме, и в письме я тебе сообщаю, что пока я оставлен в 8-й армии. Говорю «пока», потому что окончательное решение этого вопроса будет зависеть от ген. Корнилова, который сюда назначается командующим армией. Корнилов если возьмёт меня, то я буду очень рад служить с ним, ну а нет, куда-нибудь да назначат.
Дела наши военные не радуют, война, по-видимому, для нас кончена. Здесь одно утешение – это прекрасная штаб-квартира. Черновицы – великолепный городок: чистенький, красивенький, много зелени - словом, жить здесь очень приятно. Ну а что касается апартаментов, занимаемых штабом армии, то об этом можно было только мечтать: у меня 5 хороших светлых комнат с коврами, мягкой мебелью, ванной, клозетом, с кроватью вроде наших. Словом, для полного счастья не хватает только нравственного спокойствия и уверенности в том, что всё происходящее в настоящее время в России может привести к хорошему результату, и затем не хватает тебя. Но ты, конечно, можешь приехать, если только устроишь как следует своих, и если меня, конечно, не погонят отсюда.
Каледин послезавтра уезжает, жалко мне его очень: разумный, твёрдый, просвещённый, а главное честный. Как-то обидно, что такие люди могут сейчас остаться не у дел.
Телеграммы до сих пор от тебя не имею. Сегодня пошлю телеграмму Ляле, чтобы она телеграфировала, что с вами. Да, Ленурка, куда мы придём, неужели вернёмся к старому и подтвердим, что мы действительно навоз для германской культуры? Прямо до слёз обидно. Пиши скорее, как вы устроились. У меня теперь сомнения, что лучше ли в Рязани, чем под Петроградом. Поцелуй мамулика, детишек. Крепко целую. Как только выяснится, что останусь у Корнилова, так я телеграфирую и тогда можно будет думать о поездке сюда.
Твой Ваня
5 мая 1917 г. № 42
Милая и дорогая Ленурка, наконец, получил твою телеграмму из Рязани и, слава Богу, могу успокоиться, что у вас всё обстоит благополучно и что вы устроились. Теперь можно и деньги вам посылать. Вчера последний раз обедали с Калединым, а сегодня он уезжает. Когда и кто к нам приедет, неизвестно, при теперешних переменах, может быть, это случится нескоро.
Теперь, Ленурка, прости меня за эгоизм, но я все-таки напишу тебе о том, что мне бы очень хотелось повидать тебя здесь. Это возможно, т.к. Каледин, да и другие, живут с жёнами, Стогов жил тоже с женой. Квартира у меня такая, что вполне может вместить не только тебя, но и «поросят» [1]. Но это одна сторона, а другая сторона – это трудность, а может быть и невозможность, оставить одного мамулика с детьми, а второе – это трудность сюда приехать. Плацкарты отменены, а едет масса народу, и ехать сейчас по железной дороге – это целый подвиг. Вот ты это всё обдумай, а если захочешь немедленно приехать, то телеграфируй. Здесь у меня ещё нет достаточно связей, чтобы помочь тебе, но думаю, с помощью Кусонского устрою. К сожалению, его сейчас нет, т.к. он уехал в Киев, получив сведения, что с его отцом очень плохо.
Вот, Ленурка, ты всё это обдумай и черкни мне. Имей в виду, что я, конечно, жажду тебя видеть, но вместе с тем, всегда примирюсь с необходимостью и роптать не буду, если нельзя нам будет свидеться. Теперь с нетерпением буду ждать письма, как вы устроились в Рязани и что из себя представляет Рязань, т.е. похожа <ли> на деревню: много воздуху или совсем нет его. Напиши, как решился вопрос с моими рейтузами, заказанными в Экономическом обществе.
А пока, мой милый дружок, без счёта тебя целую, хотел бы это проделать лично, но буду ждать. Поцелуй маму и детей. Видела ли ты Володю [2]?
Твой Ваня
8 мая 1917 г. № 43
Милая и дорогая моя Ленурка, скучно без тебя и без писем от тебя. Так бы хотелось повидать тебя, и я с нетерпением жду писульку от тебя, из которой увижу, возможно ли на такой приезд рассчитывать, <и> если возможно, то когда.
Вчера я был в штабе фронта, представлялся Брусилову, познакомился с Духониным и его женой. Между прочим, Духонин мне сказал, что он говорил с Корниловым относительно того, есть ли у него свой кандидат на должность начальника штаба или нет, и Корнилов заявил, что у него никого нет и что против меня он ничего не имеет, так что до известной степени моё положение определилось, и ты, моё сокровище, если хочешь и можешь, можешь ко мне приезжать. Мне только совестно тебя просить, потому что ехать уж очень трудно. Во всяком случае, хлопотать надо начать сейчас же, если хочешь ехать, и записаться в Москве на место в международном вагоне; это, кажется, единственное средство. Что касается от Киева, то тут тебе придётся обратиться к коменданту, чтобы он тебя устроил в штабном вагоне, который едет на Каменец-Подольск, мы об этом ему протелеграфируем. От Каменца приедешь на автомобиле, встречу тебя либо я, <но> вернее, что Кусонский, ну а, в крайнем случае, Пупков. Вот, моя дорогая, все мои соображения. Если решишь ехать и возможно это будет проделать, то чем скорее это сделаешь, тем лучше.
Когда письма начну от тебя получать, я не представляю. Как вы устроились, как себя чувствуют детишки, питаются ли свежим воздухом или этот вопрос слабо стоит? Затем, как вопрос с прочим питанием? Приехала ли Ляля? Я когда здесь был у Наталии Владимировны Духониной, то она жаловалась, что Ляля её совсем забыла. Сейчас приехал Кусонский, который был очень растроган, увидев у Духониной Гришин [3] портрет на столе. Он просит вам всем передать свои приветствия.
Поцелуй маму и детей. Без счёта целую тебя и мечтаю, когда это можно будет в действительности проделать.
Твой Ваня
14 мая 1917 г. № 44
Милая и дорогая Ленурка, сегодня получил два твоих письма от 2 и 4 мая и был, конечно, очень обрадован этим первым весточкам из далёкой и чужой нам Рязани. К сожалению, моих писем ты ещё не получила, и на жгучий для меня вопрос относительно возможности твоего приезда ответа я не имею. А очень бы хотелось тебя повидать. Быть может, это письмо придёт к 21 мая, в таком случае поздравляю тебя с днём Ангела и желаю всего лучшего.
Относительно поездки я тебе уже писал, что лучше ехать на Каменец, причём от Москвы до Киева запастись местом в международном вагоне, а от Киева просить места у коменданта в штабном вагоне, если ты успеешь меня предупредить, то комендант будет предупреждён. Твоего письма в 6-ю армию мне ещё не переслали, думаю, что перешлют.
Сюда командующим армией, как я тебе уже писал, назначен генерал Корнилов. 11-го он приехал, менять меня пока не хочет, я, конечно, очень рад иметь такого командующего. Настроение у него хорошее и бодрое, ну а это всегда передаётся. Назначению Керенского в.<военным> министром, конечно, все очень рады. Должен он был завтра приехать к нам, но, к сожалению, это не состоялось. Фронта пока, слава Богу, нигде не прорвали. Ты знаешь, между прочим, что Ал. Петрович [4] назначен начальником гл. штаба и что он мне опять предлагал должность дежурного генерала, но я отказался.
Я думаю, что для Леночки [5] большое счастье, что наши дети приехали. Поздравь Ольгу с днём рождения. Ну, пора спать. Целую тебя крепко-крепко, поцелуй детей и маму. Когда решишь ехать, телеграфируй. Ляле мой привет. Поскорее бы тебя вновь поцеловать.
Твой Ваня
27 мая 1917 г. № 45
Дорогая Ленурка, взял сейчас книжечку и увидел, что я не писал тебе почти две недели. Не сердись, голубка, всё время был занят разговорами с разными комитетами, которые для меня кончатся, вероятно, печально: придётся уйти, должно быть, из штаба 8-й армии, т.к. с одним из комитетов, с гарнизонным, у меня вышел серьёзный конфликт, они меня обвинили в контрреволюции и требуют моего ухода. Конечно, себя мне не жалко будет, если они добьются этого, ну а обидно в принципе: честному человеку приходится уходить под давлением кучки евреев. Ну да Бог с ними, на всё воля Божия.
Вот, к сожалению, пришлось тебе сегодня телеграфировать, чтобы ты не приезжала, <а> я так мечтал о нашем свидании. Сегодня получил неприятное письмо о падении Иринки. Ко всем происшедшим событиям <вдобавок> это письмо расстроило меня ещё больше. Не дай Бог, если что-нибудь ещё случится. Ну и про себя ты, конечно, пишешь тоже неважно: отчего ты мне не написала, когда и где ты так расшиблась, что до сих пор была больна и не могла делать гимнастику? Как вопрос с Лялиным багажом? Я твоих двух писем не получил.
Ты спрашиваешь моё мнение относительно Керенского. Его назначение я приветствовал, т.к. на мой взгляд, это с наибольшим авторитетом имя и человек смелый и честный. Ну а насколько обаяния его имени хватит для восстановления армии, сказать трудно, т.к. восстановить разрушенную громаду вряд ли возможно одним именем. Ну, будем надеяться, что Россия выйдет из ниспосланного ей испытания окрепшей.
Крепко тебя целую. Поцелуй маму и детишек.
Твой Ваня
Без даты [6]
Дорогая Ленурка, в Москву не еду и жду тебя с розовым капотом и крахмалеными рубахами для меня. Сегодня получил письмо от всех троих младенцев.
Твой Ваня
8 июля 1917 г. № 46
Дорогая Ленурка, не желая тебя опять огорчать, пишу коротенькое письмо, т.к. на длинное совсем нет времени. Из газет ты, конечно, знаешь, что наш разгром уже начался. Наше отступление идёт столь стремительно, что готово превратиться в катастрофу.
Скверно, дорогая Ленурка, как-то пахнет концом и скверным концом. Видишь и думаешь: сколько раз какая-нибудь пуля могла отправить на тот свет, ушёл бы с честью, с мечтой, что голову сложил за счастье Родины, а теперь какой-то сумбур и в голове, и на душе.
Ну не буду расстраивать тебя, милая моя. Как ты всех дома нашла? Что дети? Воображаю, как они обрадовались, хотя ещё больше, вероятно, обрадовалась мамулик. Ну, Христос с тобой, моя родная, будь здорова и не забывай своего скверного мужа. Крепко целую, поцелуй детей, маму, Лялю, Тоню.
Твой Ваня
14 июля 1917 г. № 47
Милая и дорогая моя Ленурка, опять пишу тебе коротенькое письмо, потому что времени нет на длинное. Вчера получил рейтузы, за которые приношу благодарность; получил мамино письмо от 5 июля, а сегодня твоё [7]. Ну, слава Богу, что ты доехала хорошо. Благодаришь ты меня напрасно, это я тебя должен благодарить. Ты уехала, и на душе как-то печально стало, а тут, кроме того, и события такие печальные, из которых не знаю, как и выберемся. С этой стороны? было бы приятно твоё здесь присутствие, всегда хорошо близкого человека около, когда на душе так моркотно, а с другой стороны, так работы много, что, может быть, и лучше, что ты уехала.
Вчера меня Марианна Павловна огорчила, сообщив, что Серёжа8 не согласен квартиру передавать. Как вы и где будете искать, я не представляю. Багаж, по-моему, вы напрасно не брали, на станции больше шансов ему пропасть, чем дома.
Ну, моя родная, крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детишек, маму, Лялю, Тоню. Был у меня на днях Митя Абашев, а сегодня заходил Ковалевский, приехал с какой-то депутацией к Брусилову. Ну, крепко целую.
Твой И. Романовский
19 июля 1917 г. № 48
Милая и дорогая Ленурка, я уже соскучился без тебя и начинаю опять мечтать, что, может быть, ты, когда поедешь в Петроград, то заедешь ко мне. Как-то особенно почувствовал твоё отсутствие, когда начались неприятности на фронте. Я не люблю жаловаться и когда меня жалеют, но люблю иметь близкого человека около, которому веришь вполне.
Новости ты наши знаешь, что приехали сюда Керенский и Терещенко, устроили совещание, уехали, а через два дня прислали телеграмму об увольнении Брусилова и назначении Корнилова, которого мы завтра и ждём.
Теперь о Петрограде. Чем я больше думаю об этой зиме, тем больше впадаю в смущение. С каждым днём вести относительно довольствия из Петрограда всё хуже и хуже. И вот я думаю, стоит ли вам ехать в Петроград, чтобы морить детей голодом. Что касается Мишки, то, может быть, лучше ему поступить в интернат, по крайней мере, есть будет хорошо, а вам остаться в Рязани или поехать в Могилёв, если меня до тех пор не выгонят или сам не уйду.
Сегодня я получил письмо от Ирины, из которого заключаю, что наши дети довольны принять Абашевских беженцев [9]. Поблагодари её за письмо. Сегодня приехал Кусонский: там, в штабе 8-й армии, новый командующий разогнал весь штаб, так что Кусонский приехал в качестве беженца, а я очень рад был взять его к себе.
Ну, мой дружок, почти два часа, пора спать. Крепко тебя целую, поцелуй детей, маму и всех прочих.
Твой Ваня
23 июля 1917 г. № 49
Милая и дорогая моя Ленурка, ещё и трёх недель не прошло, как ты уехала, а у меня впечатление, что это давно-давно было, и я уже мечтаю, когда вновь это случится, что мы с тобой вновь увидимся. Это, конечно, эгоистические чувства; а я всё задумываюсь о том, стоит ли вам ехать в Петроград. Все приходящие оттуда вести говорят одно и то же, что есть нечего, а для детей это, пожалуй, самый важный вопрос. При этих условиях, не подумать ли о том, чтобы так или иначе устроить свою мебель, а самим устроиться в Рязани или Могилёве? Я надеюсь, что ты, едучи в Петроград или обратно, заедешь ко мне и, может быть, мы договоримся до чего-нибудь.
Сегодня приехала m-me Лукомская к мужу, и сегодня приехал Корнилов. У нас тут все повеселели, все возлагают на него надежды. Дай Бог, чтобы он оправдал их. Воли? упорства и смелости у него хватит, дай Бог ему и счастья. Я фаталист и сейчас хочу фатум приспособить к светлым надеждам. Ведь недаром же судьба его столько раз сберегала от смерти, чтобы он здесь сорвался. Быть может, ему и написано на роду спасти Россию. Решительности он большой.
Да, быстро всё меняется: Брусилова выкинули, как старую перчатку. Я не принадлежал к числу его поклонников, но при этой выгонке старика жаль стало. А главное, ведь никто не знает, за что и почему его выгнали.
Да, Ленурка, интересную мы эпоху переживаем, но только тяжёлую, а, главное, впереди ещё тяжелее: как эта зима пройдёт и будущая весна, одному Богу известно. Если бы детей не было, можно было бы свистеть, а вот с детьми, когда подумаешь, что, может быть, им голодать придётся, то жутко становится.
Ну, Ленурка, моя драгоценная, крепко тебя целую, а с каким бы удовольствием в действительности расцеловал. Поцелуй детишек, маму, Лялю, Тонечку.
Твой Ваня
25 июля 1917 г. № 50
Милые и дорогие мои Ленурка и Мишурка, поздравляю вас с днём рождения и желаю всего хорошего. Я всё думаю о предстоящей зиме: где и как вам устраиваться. Ведь в Петрограде с голоду помереть можно, так плохо там с продовольствием. В Рязани, видимо, вы не склонны оставаться, приходится подумывать о Могилёве, но и здесь, вероятно, не просто устроиться. Сегодня я возил Павла Алексеевича к Марковым и встретил их. Они шли искать квартиру и найти, кажется, никак не могут.
Если ты поедешь в Петроград, нельзя ли мне раздобыть крахмальные рубахи. В последних письмах ты ничего не пишешь, когда вы окончательно решили ехать. Мне как бы хотелось тебя повидать на пути туда или обратно. Чем тебя Лёля огорчила? Желудки детские и тут, кажется, у всех неблагополучны.
Ты спрашиваешь, как перемена Брусилова на Корнилова отразится на мне? Да я думаю, никак. Встретились мы с ним как старые приятели; он в первый же вечер пригласил меня чай к себе пить, и его близкие говорят, что он часто вспоминал меня добрым словом. Все вообще очень довольны произведённой сменой.
Ну, Ленурка, пока крепко-крепко тебя целую и с тоской думаю, когда это можно реально проделать, пока я только в воображении рисую мою милую кудрявую головку, розовый капотик и твои горячие поцелуи. Поцелуй детей.
Твой Ваня
30 июля 1917 г. № 51
Милый и дорогой мой дружок, славная моя Ленурка, месяца ещё не прошло, как ты уехала, а мне кажется, что это было в прошлом году, и страстно хочется тебя опять повидать и расцеловать мою милую, славную женурку.
Сегодня есть в агентских телеграммах, что из Петрограда выселяют всех, кто непричастен к определённому делу, связанному с Петроградом. Значит, и вам нельзя туда ехать. То, что рассказывает Хозиков относительно довольствия в Петрограде, совершенно правильно, т.к. все это подтверждают.
Нужно ли вам при таких условиях ехать в Петроград? Не решить ли окончательно, что надо ехать в Могилёв и в этом смысле вести дело, т.е. поехать в Петроград кому-нибудь одному, чтобы устроить вещи, в Могилёве начать искать квартиру и, найдя таковую, уже сюда везти детей? В отношении Миши решить: если Ляля будет в Петрограде, то просить её взять Мишку, если нет, то отдать его в интернат. Затем, что касается Тонечки, то для неё, кажется, самым выгодным будет Могилёв, т.к. Маруся едет в Смоленск, а здесь можете быть вы, затем Марковы и Мария Владимировна спрашивали, не приедет ли Тонечка сюда.
Что касается меня, то Бог знает, долго ли я останусь. Корнилов, по-видимому, никого выгонять не собирается, ну а долго ли Корнилов и все мы просуществуем, это одному Богу известно. Относительно подоходного налога я не силён, но мне кажется, что военнослужащие, находящиеся на войне, его не платят.
Ну, Ленурка, пока покойной ночи, крепко-крепко тебя целую и мечтаю, когда это можно будет сделать в действительности, а пока «хожу мимо Франции» и с тоской вспоминаю былые дни. Поцелуй маму и детей. Был у меня тут В.О. [10], пришёл он не очень вовремя да ещё с контуженой рукой на привязи, я думаю, не очень ласково я с ним обошёлся.
Твой Ваня
6 августа 1917 г. № 53
Дорогая моя Ленурка, пишу тебе на Петроград на Лялин адрес, т.к. в Петрограде получил твою телеграмму, что вы 4-го выезжаете. Я полагаю, что выезжаете именно в П. Я в недоумении только, кто выезжает, т.к. предполагал, что выедешь ты одна. В Петрограде я пробыл всего один только день, конечно, себе не принадлежал и потому к Ляле мог заехать только поздно вечером, не застал её, попробовал позвонить к Лебедевым [11], но они, очевидно, с Володей куда-то ушли, так что я уехал, не поговоривши с ней. Я ей написал письмо с вокзала, предназначаемое, собственно, для тебя, в котором, между прочим, предупреждаю тебя, что на этих днях, вероятно, опять приедем в П. и что, может быть, на 12-14 августа поеду с Корниловым в Москву [12]. Теперь выяснилось, что в Москву я не поеду, едет Плющик. По-видимому, и в П. Корнилов не поедет, таким образом, ты в своих действиях являешься более свободной.
На твоё письмо 29 июля я тебе ответил телеграммой с полным одобрением твоих предположений, да ты, конечно, ничего другого и ожидать не могла. Если это осуществится [13], то конечно, будет очень приятно, т.к. и дети будут сыты, и Мишка будет вместе с вами. Одно обидно, что мы с тобой в разлуке, но если жизнь наладится, то я полагаю, что ты на продолжительные сроки будешь в состоянии приезжать. В бытность свою в П. я хотел быть в корпусе, чтобы переговорить относительно Миши, но буквально не имел времени. Вот я не совсем понимаю, куда вы вместите мебель к Ляле, если она останется в П., по этому поводу я тоже хотел переговорить с Мучником [14], но, к сожалению, его не застал. Что касается Стоши [15], то помочь так, как ты просишь, не могу, т.к. Марков уже удрал из Западного фронта.
Ну, дорогой дружок, теперь буду жить ожиданием, когда увижу тебя, по-видимому, это произойдёт скоро. Крепко тебя целую. Поцелуй Лялю.
Твой Ваня
29 августа 1917 г. № 53
Милая и дорогая моя Ленурка, вчера получил твоё письмо от 25 августа. К стыду своему, должен сказать, что я тебе не написал ни одного письма, но надеюсь, ты меня простишь, приняв во внимание, какое время мы переживаем. Больше всего меня волнует вопрос, что ты очень будешь взволнована за мою судьбу, поэтому моя самая большая просьба быть спокойной и предоставить всё воле Божьей. Как то вы доедете до Сум? По расчётам, вы вчера должны были выехать, а завтра приехать.
Ну, о себе что же тебе сказать? Из газет вы, вероятно, больше знаете, чем я могу сказать. Нечестную партию правительство сыграло с Корниловым. Он как честный человек поверил вполне тому, что ему говорили Савинков и Львов, присланные от Керенского. Высказался сам, а его на другой день сместили с должности Верховного Главнокомандующего и обвинили в желании узурпировать всю власть. Ну, Бог с ними, нечестные пути не приведут их к хорошим результатам. Корнилова, Лукомского и меня, вероятно, ожидают очень неприятные перспективы, но ты знаешь, что я всегда руководствовался лишь указаниями совести, т.к. в данном случае совесть моя чиста и за будущее своё я спокоен. А ваше будущее, к сожалению, меня очень беспокоит; беспокоит больше всего материальная сторона, т.к. очевидно, что содержания моего вы лишитесь. Но повторяю опять, что всё в руках Божиих.
Напиши, как вы доехали, как устроились, как Мише понравился новый корпус [16]. Передай ещё раз тёте Вере мои приветствия и благодарность, что она вас устроила.
Ну, Ленурка, обещай мне, что будешь вести себя хорошо. Пока всего лучшего, моя родная, Христос с тобой. Поцелуй детей и маму.
Твой Ваня
31 августа 1917 г. № 54
Милая и дорогая моя Ленурка, вчера я получил твою телеграмму из Сум, что вы благополучно доехали. Слава Богу, у меня на душе стало легче, что это путешествие уже совершили. Теперь меня несколько волнует мысль, что ты беспокоишься за меня, и был бы очень рад, если бы ты убедила меня в своём спокойствии. В газетах ты будешь читать всякие ужасы про нас, но ты не придавай этому значения, а помни, что без воли Божией ни один волос с головы человека не упадёт, а ты, как и раньше, можешь быть уверена, что твой муж ничего против совести и чести не сделал и не сделает. Какая судьба ожидает Корнилова и Ставку, ещё неизвестно. Сегодня должен сюда прибыть Алексеев, от него, может быть, узнаем что-либо более определённое.
Смущает меня очень ваше будущее материальное положение, т.к. содержания, вероятно, лишат. И вот сейчас, чтобы увеличить твои ресурсы, я думаю, как распорядиться с лошадью. По настоящим временам, она сейчас стоит, по крайней мере, тысячи две, но покупателя не найдёшь быстро, а на кого оставить, не знаю, т.к. Павлу Алексеевичу, вероятно, тоже не миновать всех тех мытарств, которые предстоят и старшему командному составу.
Как-то вы устроились в Сумах? Дай Бог здоровья тёте Вере за её заботу. Одна надежда на неё, что вы не погибнете, т.к. иначе, без её помощи и без содержания, тебе, конечно, не справиться с «тремя поросятами». Будем надеяться, что это ненадолго.
Ну, пока, Христос с тобой, моя дорогая, крепко целую. Поцелуй детишек и маму.
Твой Ваня
2 сентября 1917 г. № 55
Милая и дорогая моя Ленурка, нумерую это письмо 55-м, два письма я послал, по-моему, тебе без номера. Ну, моя дорогая, свершилось. Вчера вечером нас арестовали: Корнилова, Лукомского, меня и Плющевского. Плющевского, по-моему, по недоразумению. Пока нас содержат в доме губернатора, где помещался Корнилов и Лукомский, причём мы с Плющевским помещаемся в маленькой комнатушке адъютанта Лукомского. Но, кажется, общественное мнение нашло наше размещение во дворце слишком шикарным, и нас сегодня ночью переводят в гостиницу и подвергнут уже одиночному заключению, <а> пока мы сообщаемся друг с другом и с потусторонним миром. Завтра это прекратится. Лукомский не без основания говорит, что это лучше, что нас постепенно спускают с этапа на этап, т.к. следующая ступень будет уже тюрьма или Петропавловская крепость.
В Могилёве мы, по-видимому, пробудем ещё несколько дней, т.к. следственная комиссия хочет здесь вполне со всем познакомиться и разобраться. Комиссии этой я сам ещё не видел. Сегодня они допрашивали, кажется, местных депутатов Совета рабочих и солдатских депутатов, и сейчас идёт допрос Корнилова. Завтра можно ожидать нашего допроса. Скорее бы. Боюсь я этого изматывания, впервые ведь придётся быть в такой передряге.
Вещи все, кроме тех, что беру с собой, я оставлю Кусонскому, а он уже как-нибудь перешлёт тебе. Между прочим, в новом чемодане пачка твоих писем, которые ты сохрани, и там же вместе с письмами лежит квитанция на мои тёплые вещи. Лошадь буду стремиться продать здесь, если же не продам, то постараюсь переслать в Сумы, а ты отдашь Вере Андреевне, я думаю, лошадь в хозяйстве не пропадёт, а лошадь хорошая и притом такая, которая может быть и под седлом, и в упряжь.
Тебя, дорогая Ленурка, прошу быть спокойной, довериться судьбе. Ведь нам не миновать того, что намечено Богом. Если есть благоразумие и совесть в людях, то должны нас выпустить, ну а если нет, то, может быть, лучше погибнуть. Крепко тебя целую. Христос с тобой. Поцелуй детей и маму.
Твой Ваня
P.S. Пишу на имя мамулика, чтобы не обращать внимания своей фамилией.
5 сентября 1917 г. № 56
Милая и дорогая моя Ленурка, вот уже четвёртые сутки сижу. 2 сентября мы ещё сидели вместе с Плющевским, тогда были заключены в доме, который занимал Верховный Главнокомандующий. В ночь со 2-го на 3-е нас перевели в гост. «Метрополь», это на Днепровском, почти против кинематографа «Чары», и рассадили поодиночке; мой номер между номерами Лукомского и Плющика. Хороший номер, так что пока живём с полным комфортом, питают нас из собрания, но думаю, что это ненадолго, и нас переведут либо в тюрьму, либо перевезут в Петроград. Эти вопросы, кажется, должны решиться приезжающим сегодня Керенским.
По газетам судя, нам, конечно, ничего ждать не приходится, но я совершенно спокоен, и только гнетёт мысль о тебе, что ты теперь переживаешь душевную драму за меня, и затем будущее в смысле материальном темно. И писем от тебя нет; вероятно, наши письма задерживают, я поэтому пишу на имя мамулика, а ты пока можешь писать на имя Кусонского.
Хотелось бы мне, чтобы ты, так же как и я, верила в судьбу и не волновалась. Скучно в одиночестве, но пока был занят: вчера и позавчера писал свои показания, сегодня пишу вот тебе, затем ещё несколько писем напишу, книги пока есть, Павел Алексеевич, у которого служебные ко мне дела ещё остались, заходит.
Вот, кто меня удручил, это Пупков. Его назначили служить сюда в гостиницу <и>, конечно, человек, привязанный к своему барину, с удовольствием бы это исполнил, чтобы быть ближе к своему бывшему барину, а он отказался. Да вот и рассчитывай, три года пожили вместе, думаю, что ничего, кроме добра, он от меня не видел, но сердечной привязанности это не создало. Грустно, но Бог с ними, не будем обольщаться на их счёт. И сейчас сколько ненависти к буржуям, эти страшные истории в Финляндии.
Я всё думаю, неужели мы заслужили эту ненависть. Ведь вот, видит Бог, я всегда любил солдата, да и разве я один; все те, которые сейчас заключены: Деникин, Марков, Плющевский - разве тоже не были привязаны душой к нему? Неужели такая глубокая пропасть между нами и ими? Ведь при этих условиях нет спасения России: они, может быть, и здоровая, но тёмная масса, не могут вести государство без интеллигенции, но ведь и интеллигенция не может идти, не опираясь на народ. Тяжело это всё, Ленурка.
Ну как вы поживаете, мои дорогие, как дети, что мама? Хорошо ли устроились? Крепко тебя целую, моя родная. Христос с тобой. Верь в ту судьбу, которую нам Бог послал. Поцелуй детишек и маму. Привет тёте Вере.
Твой Ваня
6 сентября 1917 г. № 57
Мой милый друг, дорогая Ленурка, вот и ещё сутки прошли нашего заключения. Может быть, сегодня, так или иначе, решится наша судьба. Вчера вечером приехал Керенский и вчера принимал, и сегодня, кажется, опять принимает доклад чрезвычайной следственной комиссии, которая ведёт следствие.
Я пока чувствую себя хорошо, не успел даже соскучиться очень. Я так давно не читал, что теперь с удовольствием читаю. Читаю сейчас «Милого друга» Мопассана и вспоминаю, конечно, тебя, т.к. это, вероятно, та самая книжонка, которую ты читала и оставила Кусонскому. За книжкой идут представления о тех милых ручках, которые её держали, о тех милых глазках, которые в неё смотрели т.д. Словом, я чувствую себя недурно и благодарю Бога, что он послал такую спокойную и примитивную натуру, живущую настоящим днём и не задумывающуюся о завтрашнем дне, который может сулить всякие неприятности. А может быть, это вера в судьбу, которой всё равно не миновать.
Одна тяжёлая сторона во всей этой истории – это неизвестность вашего будущего. Трудно вам будет жить, не имея денег, и, дорогая Ленурка, надо теперь же начать приучать себя к сокращению. Я знаю, что ты никогда ничего лишнего на себя не тратила, но теперь придётся задуматься, как весь домашний обиход сократить. Между прочим, я недавно получил письмо от Алексея Петровича [17], он просит сообщить адрес француженки, которая ходила к вам в Петрограде, очевидно, С. А., если вернётся в Петроград, хочет взять её к Шурику.
Печально очень, что со дня ареста я не имею ни одного письма. Очевидно, письма наши задерживаются, мне плохо представляется, чтобы за это время ты ни одного письма мне не написала. Сейчас заходил Кусонский, говорит, что пока всё идёт хорошо. Ты, мой дружок, не волнуйся и верь в нашу судьбу.
Как вы живёте в Сумах, что детишки, как Мишка сживается с новым корпусом? Крепко тебя, мою родную, целую. Поцелуй детей, маму. Христос с тобой.
Твой Ваня
7 сентября 1917 г. № 58
Милая и родная моя Ленурка, вот и ещё сутки прошли, как мы томимся в узнице, но пока, как я тебе писал, в этом ничего неприятного нет, за эти дни я отдохнул, отоспался. Единственно скверно, что я не имею писем ни от тебя и ни от кого вообще.
Позавчера у меня был Юрий [18], он опять вызван на своё прежнее место. Вещи все, которые мне в данное время не нужны, я просил его взять к себе и пока поберечь. Там у него будет два чемодана, ключи от которых Павел Алексеевич передал Софии Александровне [19], кровать и шашка. Вот, кажется, и всё. Вопрос с лошадью несколько сложнее. Ты бы спросила Веру Андреевну, не возьмёт она её себе. Лошадь хорошая. Тогда бы я попросил Юрия переправить её в Сумы или в Гуты.
Керенский пока здесь, но как распорядится с нами, ещё неизвестно. Кажется, решено поменьше шуму делать. Деникина, Маркова и Орлова, кажется, привезут сюда. Сейчас видел Марью Владимировну, она пришла к мужу. Говорит, что Марианна Павловна очень волнуется и плохо ведёт себя. Я говорю, что ты у меня более спокойная, но в душе не уверен. А главное, хоть бы строчка от вас.
Только что пришёл П.А. и сообщил, что нас переводят из Могилёва, но куда, вопрос ещё не решён. Должны перевести в один из ближайших пунктов, вроде Орши, Рогачёва, Рославля. Теперь начнутся мытарства.
Я сейчас читаю Тьера и думаю, как много общих картин, не дай только Бог, чтобы кровь так полилась, как тогда лилась.
Как то вы поживаете? Бедняга Плющик узнал о переезде и разволновался, но, может быть, его отпустят до переезда. Ну, мой дружок, пока до свидания. Надо письмо отдать П.А. Христос с тобой. Поцелуй детей. Крепко тебя целую и маму.
Твой Ваня
9 сентября 1917 г. № 59
Родная моя Ленурка, ещё день заключения и, что хуже, ещё день без вестей от вас. Тюремщики нового режима, вероятно, хуже тюремщиков старого: прежде цензуровали, но письма отдавали, а теперь, видно, просто уничтожают. Новости у нас следующие: в ночь с 11 на 12 нас перевезут из Гомеля в ст. <станицу> Быхов – это городок в 45 вёрстах от Могилёва по пути к Гомелю. Поместят нас там в женской гимназии. Помещение, кажется, недурное. Софья Михайловна Лукомская там была, искала для себя помещение, вполне одобряет наше помещение. Самое приятное – это что там имеется сад и, значит, будем гулять. Для себя С.М. тоже, говорит, нашла вполне подходящее помещение.
Завтра должны к нам привезти, если следственной комиссии удастся вызволить, Деникина с Марковым и Орловым. Плющика, как я писал, слава Богу, выпустили.
Да, Ленурка, всё было бы хорошо, если бы письма от тебя были, а то нет и нет. Эти тюремщики революционной демократии, очевидно, учитывают, чем больнее можно нас прищемить. Вчера послал Вере Андреевне телеграмму, чтобы она передала тебе просьбу телеграфировать о себе.
Ну вот, кажется, все мои новости. Как вы поживаете и как вам живётся в Сумах? Мне теперь остаётся жить воспоминаниями, что я и делаю. Конечно, в этих воспоминаниях главным действующим лицом являешься ты. Повторятся ли все те моменты счастливых дней минувших? Вероятно, нет. Уж молоды не будем. Теперь я начинаю сожалеть, что тогда я не был достаточно молод. Четырнадцать лет назад столько ярких мгновений прошло так незаметно. Ну, не стоит себя раздражать картинами того, что уже не вернётся.
Пока до свидания, милая Ленурка. Поцелуй маму и детишек. Крепко тебя, мою милую, целую. Христос с Тобой, моя родная.
Твой Ваня
9 ноября 1917 г.
Дорогая Ленурка, посылаю тебе 200 руб. Ехать тебе надо, потому что события идут с головокружительной быстротой и такого случая может тебе не представится. Тебе С.Л., вероятно, сообщил, что я тоже намечен к выпуску, но состоится ли это, не знаю. Не переговоришь ли ты с Букато, не даст ли он в случае, если мне понадобится, вестового какого-нибудь или, может быть, он разрешит оставить чемодан на его попечение. Орлов спрашивает, возьмёшь ли ты его чемодан? В получении денег дай расписку. Крепко тебя целую. Китель мой завтра принеси.
Твой Ваня
12 ноября 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, вот прошёл вчерашний день, первый без тебя, и было так скучно-скучно, но я думаю, привыкну. К сожалению, погода не содействует весёлому настроению: темно, тучи по небу ходят, и ветер завывает чисто по-осеннему, и хочется только спать. Ты, бедная, долго сидела на станции, по приехавшим сюда офицерам я мог заключить, что ты выехала не раньше семи часов. Сегодня, я думаю, что ты уже дома и Иринкино рождение справляешь вместе с детьми. Вот-то радость для них!
Вчера вернулся из Петрограда сын Эльснера и привёз освобождение отцу, Михаилу Ивановичу [20] и Будиловичу [21]. Они моментально испарились, и без них, естественно, стало ещё скучнее, ещё печальнее, но я рад за них: старик Эльснер совершенно изнервничался последние дни, ожидая освобождения.
Вести из Петрограда и с фронта очень скверные. Вожди большевиков, осознав свой провал, обдумывают свой побег, но, к сожалению, успели уже нагадить в достаточной мере. На фронте начинается голод, и со дня на день надо ожидать голодных бунтов. Ввиду провала большевиков, наше здесь сидение опять откладывается на неопределённое время. Единственная женщина здесь осталась Ксения Васильевна.
Напиши, как ты доехала и как нашла всё дома, как поживают детишки и мамулик, вернулась ли тётя Вера? Ну, пока желаю тебе всего лучшего. Поцелуй детишек, маму. Привет Вере Андреевне. Христос с тобой.
Твой Ваня
14 ноября 1917 г.
Милая и дорогая Ленурка, вчера получил телеграмму, что ты благополучно доехала. Спасибо, милая, что не забыла прислать, теперь я буду чувствовать себя в известной мере спокойным. Теперь буду ждать писем; маминых пока не получал. Сегодня был Бей-Муред, говорит, нет писем. Сегодня и Ксения Васильевна уехала. Вчера отпустили Кислякова и Пронина, так что нас совсем мало осталось. Слава Богу, этот отъезд не был такой грустный, как предыдущий, т.к. и вчера, и сегодня дивная погода, ну а когда на небе солнышко, то и на душе веселее, и гулять можно. И вчера, и сегодня я гулял по два часа, что уже сравнительно давно не делал. Кисляков последние дни был грустен и уехал без особых восторгов; я ожидал, что он больше будет рад.
Новостей у нас никаких. Александр Сергеевич получил телеграмму, что дочь его вышла замуж, свадьба была в Киеве. Софья Михайловна на свадьбе, кажется, не была. Сегодня Ал. Серг. жарил сало, но это было далеко не так вкусно и весело, как бывало раньше.
Наезжают к нам понемногу из Могилёва, новости привозят все неважные. Власти нет, и мало надежды, что она когда-нибудь будет. Пр. Крыленко ездит по фронту, его хотя и не признают, как говорят, но, тем не менее, всюду пропускают, в Могилёве все ждут его приезда и волнуются, конечно.
Ну а как у вас дела, как ты доехала, в каком классе ехала и хорошо ли? Как нашла детей и как у тёти Веры дела: не пострадал ли московский дом [22], как в имениях - не отразились ли декреты о передаче всей земли земельным комитетам; говорила ли ты по вопросу, о котором в своё время писала.
Милая моя Ленурка, скучно без тебя, а с другой стороны, обстановка такова, что ни за один день нельзя поручиться. Хотя мне думается, что только в начале декабря выяснится обстановка и вырисуется что-либо реальное. Посылаю тебе письмо Марьи Владимировны, сам Плющик тоже пишет грустное письмо. Как его адрес, напиши. Ну, Христос с тобой. Крепко целую тебя, детишек и мамулика. Привет В.А. и Тоне.
Твой Ваня
17 ноября 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, сегодня получил первое письмо от 13 ноября, писем маминых к тебе мне не приносили. Спасибо тебе, родная моя, за письмо. Письмо это, признаюсь, подрасстроило меня. Расстроило известие о том, что все дамы [23] с семьями едут в Сумы и будут жить всю зиму в доме с вами; при этих условиях ваше проживание в доме, несомненно, их стеснит, вы явитесь неприятными, стеснительными приживальщиками. Если можно было думать, что для одной тёти вы не только не в тягость, а, может быть, даже утешение, то теперь условия сильно изменились, и в неприятную для вас сторону, а я, к сожалению, ничем не могу помочь, и эта мысль меня угнетает.
Ленка, какая же ты глупая, что пошла на вокзал пешком и не взяла с собой солдата, чтобы донёс тебе чемоданчик. Я думаю, тебе и Букато бы дал, и могла к нам позвонить, я бы попросил георгиевцев, и они дали бы тебе своего солдата. Что же это с Иринкой, что она так плохо выглядит, что доктор у неё находит и показывали её <ему>?
Мы здесь живём по-прежнему, как и при тебе, но, конечно, стало скучнее, т.к. народу меньше, да и отношения у нас с К.<Корниловым> несколько натянулись. У него шило сидит, а мы вчетвером ему дружную оппозицию составляем, он, естественно, недоволен нами, а мы им. Известия получаем из П. тоже неважные, так что как всё разрешится, Бог знает, будем надеяться на Него. Но надо признаться, что когда такая печальная общая политическая конъюнктура, когда неважны семейные и денежные дела, и когда погода скверная, и тебя около нет, то скверно становится на душе.
Ну, Христос с тобой, моя родная, поцелуй мамулика, детишек. Привет тёте Вере, Тонечке и Ване. Между прочим, я, может быть, лошадь на этих днях пришлю, ты подготовь почву. Лошадь будет с седлом, со всей амуницией, с попоной, с недоуздком. Ну, пока всего хорошего. Кланяйся Ряснянской [24].
Твой Ваня
Говорила ли ты что-либо с Ваней?
23 ноября 1917 г.
Милая и дорогая Ленурка, доехали мы благополучно [25]. Вести, ожидавшиеся нами, мы действительно получили 21 утром, но на них никто не реагировал. Сейчас другие интересы и этим вопросом занимаются мало. От С.Н. получил посылку, спасибо тебе, милая, за неё, и поблагодари тётю и Ваню за неё.
Положение здесь пока неопределённое, и, очевидно, придётся пробираться дальше. Неопределённость этого вопроса угнетает меня в смысле получения вещей и переписки. Обидно покупать вещи, которые есть и не можешь получить. Если будет какая-либо оказия, дорогая моя, получить вещи из Петрограда – там два моих чемодана у Ляли и шашка, затем папаха – ты привези к себе. Затем мне очень нужен будет френч, который ты увезла с собой, если представится случай прислать его раньше, то ты это сделай. Адрес свой сообщу, как только где-либо прочно обоснуюсь. Не удивись, если получишь телеграмму с приглашением от Мар. Ип., возможно, что я к ней заеду. Старшая наша пара только что подъехала.
Ну как вы все поживаете, долго ли ты продолжала волноваться, я ужасно себя бранил, что решил тебя так волновать. Ну, пока до свидания, мой дружок, Христос с тобой, крепко тебя целую, скоро надеюсь поцеловать лично. Поцелуй детей, маму. Привет всем.
Твой Ваня
P.S. Извиняюсь, что я стащил мыло, и полотенце, и карту железнодорожную.
26 ноября 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, все мои компаньоны разъехались, я собирался уехать тоже с ними, но в последний момент ко мне пристали, чтобы я тут остался, и я, полагая, что уехать всегда успею, остался, т.к. мне представляется, что в случае приезда мужа Т. Вл. я могу быть небесполезным. Уехать я собирался с А.И. и С.Л., и последний остался очень недоволен моей здесь задержкой, хотя с моей точки зрения, для них удобнее без меня, но, вероятно, тут действует стадность: «На миру и смерть красна!» Мне обидно было с ними разлучаться, но я повторяю, что уехать всегда успею, тем более что они поехали на перспективы совершенно неизвестные.
А.И., кажется, собирается воспользоваться предстоящими днями и произвести акт бракосочетания. Ну, давай ему Бог, вот на свадьбе его я не прочь был бы быть, т.к. я думаю, что для него каждый близкий человек в этот момент должен быть дорог. Мар.П. и Кс.В. пока здесь, В.Е. тоже. Живут в очень тяжёлых условиях, за две комнатки холодных и маленьких платят 200 руб. Тесно, готовить неудобно, Вера [26] всё время ворчит, С.Л. всё время, благодаря этому, был злой, как чёрт, - словом, картина беженцев. Я был у Р. <Ряснянского С.Н.>, взял посылку, которую ты мне отправила, и отвёз им, чем доставил большое удовольствие, особенно фруктами, которые правда очень вкусны. Я поместился, или вернее, меня поместили «прямо великолепно»: будуарчик у пары супругов [27], интеллигентных, симпатичных и достаточно богатых, ухаживают вовсю.
Купил себе статский костюм, и это удовольствие, дорогая Ленурка, мне стоило 700 руб. без пальто и, конечно, всё это далеко не первосортное, но на вид в статском, говорят, я достаточно приличен. Что касается вопроса, который тебя, вероятно, очень интересует, относительно нашего свидания, пока положение неопределённое, я думаю, тебе не стоит ездить. Как определится, я телеграфирую на имя тёти, что можешь приезжать. Это, конечно, не значит, что ты должна обязательно ехать, но будет значить, что препятствий к такому решению нет. Я думаю, что положение выяснится дней через 7-10. Пиши мне пока по следующему адресу: Кавказская улица, д. № 60. Полковнику Владимиру Ильичу Сидорину для И.П. В случае если можно будет приехать и захочешь это сделать до того времени, я тебе ничего не сообщу, ты и приехать можешь к Сидорину, а он уже тебя соответственно направит. Затем, если тебе нужны деньги, то черкни, я тебе пришлю, много не могу, но рублей 500 смогу прислать.
Пришла ли лошадь и мои вещи? Было бы лестно их получить, но как это сделать, не знаю, если ты поедешь, то везти будет трудно столько вещей. Правда, мне пока многого не нужно. Спальный мешок не нужен, подушка, одеяла и постельное бельё тоже пока не нужны, но бельё носильное, затем несессер, чемодан или портплед очень нужны, но этот вопрос мы ещё как-нибудь обсудим. Рейтузы, шинель, френч и сапоги – это будет зависеть от того, можно ли будет появиться в воен. форме или лучше ходить в статском.
Получила ли ты первое моё письмо отсюда от 24 ноября? Я тебя прошу, когда ты получишь это письмо, протелеграфируй на Сидорина, что вы здоровы и письма получаете. Это меня успокоит, что ты письма получаешь.
Ну как ты поживаешь, моя голубка, как дети и мамулик, как дела у В.А., всё ли у них благополучно? Храни тебя Бог, моя дорогая, крепко целую. Поцелуй детишек и мамулика.
Твой Ваня
P.S. Между прочим, сообщи, прислал ли Букатый книги, я их там бросил, а, между прочим, там книги Трубецкого [28].
29 ноября 1917 г.
Милая и дорогая Ленурка, пишу тебе отсюда третье письмо, но не уверен, что они до тебя доходят, т.к. под Ростовом идут бои и этот нормальный путь движения корреспонденции закрыт. Во втором письме я тебе писал, чтобы ты писала письма на имя полковника Владимира Ильича Сидорина для И.П., а он будет их мне пересылать. Адрес его: ул. Кавказская, д.60. Также просил тебя в том же письме, что когда ты получишь письмо, чтобы ты телеграфировала о благополучии и получении письма тоже на имя Сидорина.
Приехал Сер. Ник., просил от твоего имени, чтобы я протелеграфировал, но я этого не стал делать, т.к. мною была послана телеграмма срочная 24-го, т.е. в день его отъезда. Наши все разъехались, остался я один, папа [29] ещё не приезжал. Настроение здесь ввиду событий, происходящих под Ростовом, крайне тревожное: Ленин объявил войну Каледину, как поведут себя казаки, Бог знает. Здесь много приезжих, в них во всех проявляется обычная славянская черта разбиваться на партии и вести борьбу между собой. Но всех этих приезжих положение вполне зависит от той позиции, которую займут казаки, а они вообще предпочитают нейтральные позиции.
Сегодня заходил к М.И. [30] и видел его супругу. Вполне с тобой согласен, на редкость неприятное лицо, но дама, вероятно, умная и самостоятельная. Сегодня думаю пройти к Мар. Павл.
Как ты, мой дружок, поживаешь, как детишки? Не находишь ты, что слишком осторожно со мной обошлась? Крепко тебя целую, мою родную, поцелуй детишек, мамулика, тётю Веру, Ваню. Пришли ли лошадь и вещи? Христос с тобой.
Твой Ваня
30 ноября 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, зашёл к Роженко, встретил nам Сергея Николаевича, он сообщил мне, что у него сегодня оказия в Сумы, вот я и решил тебе черкнуть. Я тебе уже написал три письма, из которых, если ты их получила, ты должна знать, что я доехал благополучно и что устроился великолепно в тихом семействе, состоящем из пары супругов, ухаживающих за мной вовсю. Принимая во внимание, что супруги имеют хорошие средства, очень хорошо едят, имеют превосходную квартиру со всеми удобствами, ты можешь понять моё благополучие. Совестно только, что денег не берут, приходится отыгрываться подарками, но это всё-таки не очень удобно.
Сер. Леон., Ант. Ив. и Ал. Сер., оставшись недовольны здешним климатом, уехали, дамы первых двух помещаются здесь и ждут выезда.
Ленурка, эта самая оказия, которая привезёт письмо, может быть, согласится взять маленькую посылочку, тогда ты пришли мне следующие вещи: белья – рубашек белых с мягкими воротниками, которые можно носить при статском, затем кальсон пары три, носков, полотенец и платков носовых. Затем пришли несессер, и бритвенный жилет, и туфли ночные. Это мне наиболее необходимо. Всё это, конечно, можно сделать, если вещи пришли, в чём я не уверен.
Ты, вероятно, знаешь, что тут идёт война, чем она кончится, Бог знает. Пишу в чужом доме и поэтому не могу сосредоточиться, ты на меня не сердись, что письмо рассеянное. Скучаю без тебя, Ленурка, но, пока тут положение не выяснилось, вызывать боюсь, т.к. боюсь, что, м. быть, придётся и отсюда удирать. Крепко тебя, мою родную, целую, поцелуй детишек, маму, тётю Веру. Тоне и Ване мой привет. Христос с Тобой.
Твой Ваня
3 декабря 1917 г.
Милый и дорогой мой Ленурок, пишу тебе, кажется, пятое письмо отсюда, от тебя пока ни писем, ни телеграммы не имею. Из газет ты, вероятно, знаешь уже хорошие новости для здешних мест: казаки овладели Ростовом; таким образом, большевики пока здесь провалились. Это хорошее начало, которое, вероятно, предопределит позицию собравшегося здесь Круга и, в дальнейшем, линию поведения казаков, ну а вместе с тем определит и возможность твоего приезда, если бы ты этого захотела. Словом, с этой стороны дело идёт хорошо.
Вот как и где нам поместиться в случае твоего приезда, это будет вопрос более сложный, т.к. квартиру здесь найти очень трудно, а вдвоём нам поместиться в той квартире, в которой я теперь, невозможно. Хорошо бы тебя, мою дорогую, крепко обнять и расцеловать, но пока надо терпеть и ждать.
Сегодня был у Таис. Влад., она очень волнуется о муже, никаких известий от которого не получает. Между прочим, Ленурка, когда получишь мои вещи, то ты из кителя вынь, что там в карманах, мне нужна записная книжка, карандаш. Затем, не напишешь ли ты Мар. Ип., если она в Екатеринодаре, и не выяснишь ли, возможно ли там жить, есть ли квартиры?
Из вещей, которые в Петрограде, мне особенно лестно было бы получить оружие: шашку и два револьвера (они в чемодане). Отослала ли ты деньги Юрию [31]? Тебе, вероятно, Ляля писала об их происхождении? и это она, Ляля, просила выслать 100 руб., а он уже от себя, очевидно, решил послать 300 руб. Не нужно ли тебе денег? Я тебе уже писал, что много послать не могу, но рублей 500 могу прислать.
Как вы поживаете, как себя чувствуют детишки? Крепко тебя целую, мою ненаглядную Ленурку. Поцелуй детей и мамулика. Мой привет всем.
Твой Ваня
8 декабря 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, последние дни так замотался, что совсем перестал писать тебе, а кроме того, боюсь, что те письма, которые пишу тебе, не доходят до тебя, т.к. гражданская война мешает и цензуруют, вероятно. По крайней мере, от тебя я не имею ни писем, ни телеграммы, которую я просил отправить тебя. Скучно без тебя, мой дружок, но пока положение неопределённое, всё боюсь тебя вызывать, да и с квартирным вопросом дела неважно обстоят. Кс. Вас. уехала отсюда к Ант. Ив., Мар. Павл. пока осталась здесь. Третьего дня приехал наш киргизёнок [32], усталый, измученный, пока отдыхает.
Как здесь всё сложится, трудно сказать, я пока играю совершенно несвойственную мне роль дипломата, боюсь, что на этом поприще провалюсь. Эти дни своей личной жизни как-то совсем у меня не было, исключая моменты перед сном, когда я закрываю глаза и представляю себе тебя. Да хотелось бы тебя повидать.
Из Петр. новости идут самые странные, что якобы немцы с Троцким восстанавливают Романовых в лице Алексея с регентами Павлом Александровичем и Генрихом Прусским. Я всё думаю, что неужели мы так пали, что и это перенесём и с этим позором примиримся. Ужас.
Имеете ли вы письма от Ляли? Напиши, как вы поживаете, как чувствуют себя детишки и мамулик. Ужасно печально, вот уже полмесяца не имею от тебя никаких вестей. Ну, пока до свидания, моя дорогая, крепко тебя целую, Христос с тобой. Поцелуй детишек и маму.
Твой Ваня
11 декабря 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, получил первое твоё письмо, посланное с оказией, других писем не получал, да оказывается, неудивительно, т.к. ты не знаешь, куда писать. Что со мной сделалось, понять не могу. По-моему, в моём письме, которое я тебе послал с оказией, был повторён адрес, т.к. я учитывал возможность неполучения тобой первых писем и нарочно решил повторить адрес. Как я этого не сделал, прямо-таки понять не могу. Адрес, на который я тебя просил писать, такой: Кавказская улица, дом № 60, полковнику Влад. Ильичу Сидорину.
Затем второй вопрос о твоём приезде сюда. Милая моя детка, я, конечно, тоже очень хотел бы поскорее тебя повидать и вопрос с квартирой мог бы быть до известной степени разрешён, т.к. моя хозяйка приглашает <тебя> к ним приехать, но я, откровенно говоря, боюсь. Там, в Сумах, ты хорошо устроена, а ведь ты знаешь, что казакам объявлена война, и как эта война разыграется, неизвестно: были бои у Ростова, окончившиеся пока поражением большевиков, но теперь началось наступление от Воронежа. Пока через Ростов как будто проехать можно, но за завтрашний день ручаться нельзя. Ты знаешь, приехала сюда С.М., и в Ростове попала в осаду, и лишилась всех вещей: вырезали чемодан и всё покрали.
Очень ты меня огорчила относительно моих вещей, ведь, если пропадут лошадь и вещи, по нынешним временам это целый капитал. Сейчас я ботинки купил за 175 руб. и через неделю пришлось их чинить, а там у меня новые сапоги. Если бы можно было даже кого-нибудь послать за вещами, то выгоднее было бы эту поездку оплатить.
Если ты вздумаешь все-таки приехать, то телеграфируй и приезжай по следующему адресу: Комитетская, 74, квартира пр. Копылова, Рыкачёву [33]. Впрочем, телеграмму можно прямо на имя Копылова послать. Каракулевое пальто может стеснить только в дороге, а здесь тебе обязательно его нужно, т.к. январь и конец декабря, говорят, бывают суровые. Если поедешь, то обязательно попроси провожатого, хотя бы до Ростова. Бельё и вещи ты напрасно покупала, т.к. ведь и я мог бы купить сам. Хозяева мои, кажется, на праздники думают уехать в Киев.
Я тебе писал, что последнее время занимался политикой, соглашательствовал и старался примирить Ал.<Алексеева> и Л.Г.<Корнилова>; кажется, это удалось.
Милая моя Ленурка, крепко тебя целую. С.М. вызвала супруга сюда, я вызвал остальных, М.П. и не уезжала отсюда. Христос с тобой, поцелуй детей, маму и Тонечку.
Твой Ваня
12 декабря 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, тяжело жить и без тебя, и без всяких сведений о вас. Единственное письмо, которое я получил, это посланное с оказией, спасибо и за то. Вчера я послал тебе письмо с офицером, который должен бросить его в Ростове, но как-то всегда опасаешься, что провозит у себя в кармане, а то и совсем не бросит. Писать я тебя просил на имя полк. Владимира Ильича Сидорина, адрес его: Кавказская, 60, для И.П.
Написал тебе вчера, что если ты не боишься и очень хочешь, то можешь приехать, причём приезжай на Комитетскую ул., 74, кв. проф. Копылова. Конечно, ты не сомневаешься, что видеть тебя я очень хочу, но побаивался тебя выписывать, да и квартирный вопрос меня очень смущает, т.к. трудно что-либо найти, а мои хозяева не хотят брать деньги. Смущает меня очень вопрос о вещах; неужели лошадь и все вещи пропали, ведь при наших затруднённых денежных условиях это целый погром. Во всяком случае, если вещи не пришли и ты всё-таки поедешь, то привези мне хотя бы френч, а то я боюсь, что мой костюм статский не надёжен.
Как вы все поживаете? Я иногда подумываю, не приехать ли мне к вам на день – на два. Ты когда поедешь, телеграфируй о времени отъезда Копылову. Я уже тебе писал, что С.М. здесь, по дороге, бедная, лишилась всех своих вещей, всё выкрали из чемодана, который она сдала только на 15 минут на хранение на вокзале.
Ну, мой дружок, пока всего хорошего. Храни тебя Бог, крепко целую. Поцелуй детишек, маму. Привет всем.
Твой Ваня
15 декабря 1917 г.
Милый и дорогой мой Ленурок, жить без писем невообразимо скучно, не знаешь, получаешь ли ты от меня письма, не знаешь даже, живы ли вы все или нет. В двух последних письмах я написал тебе, чтобы ты приезжала, если очень хочешь и не боишься дороги. Хозяева мои готовы тебя принять на некоторое время. Самое страшное - это, конечно, дорога, как ты поедешь. Ну и затем смущает меня взять тебя от детей на праздники. Решай, словом, сама как знаешь. Конечно, я тебе всегда рад. Приехали ли мои вещи и лошадь? Неужели всё это погибло?
Что касается меня, то здесь я, мне кажется, известную пользу принёс, но теперь начинаю огорчаться: настолько плохо мы, русские, можем работать, настолько много личных самолюбий, каждый хочет играть роль, каждый старается для себя и очень мало кто думает об общем деле. Грустно, Ленурок, принадлежать к народу погибающему; народ-то, конечно, не погибнет, но государство Российское, пожалуй, уже погибло. Верить не хочется, что не найдётся у нас патриотизма спасти Россию, а между тем, когда сталкиваешься с людьми, то закрадывается сомнение.
Как ты, моё сокровище, поживаешь, как детишки, всё ли у вас благополучно? Моментами у меня мелькает желание приехать на день – на два к вам, но храбрости не хватает. Что вы имеете от Ляли, не умерла ли она с голоду ещё? Пока до свидания, моя дорогая, крепко тебя целую. Поцелуй детишек, маму. Привет всем. Христос с тобой.
Твой Ваня
17 декабря 1917 г.
Милая и дорогая Ленурка, видел сегодня Сергея Николаевича, и он мне говорил, что посылает письмо с оказией и вызывает Марианну Васильевну [34]. Я уже отправил несколько писем, в которых писал тебе, что вопрос с квартирой до известной степени разрешился, т.к. хозяева мои готовы принять тебя в качестве гостьи на некоторое время; значит, первые дни обеспечены, а там, может быть, что-либо и найдём. Конечно, ты не сомневаешься, что я тебя жажду видеть, но боюсь определённо тебя вызывать, т.к. политическая обстановка такова, что не позволяет быть уверенным в завтрашнем дне и не даёт уверенности, что ты доедешь благополучно. Но если бы ты всё-таки решилась ехать и посланный сообщил, что беспрепятственный проезд возможен, то, конечно, приезжай с Мар. Вас. Приезжай прямо ко мне, а я помещаюсь на Комитетской ул., 74 в кв. проф. Копылова. О выезде телеграфируй Копылову. Одна ни в коем случае не поезжай, потому что трудно справляться одной с вещами.
Для писем я тебе давал адрес на полковника Влад. Ильича Сидорина, Кавказская ул., 60, но, видимо, ты ни одного моего письма не получила, т.к. ты мне ничего не ответила до сего времени. Я был уверен, что этот адрес я поместил в том письме, которое я послал тебе прошлый раз с посыльным, но очевидно, я это только думал сделать, но не сделал.
Сейчас почти все съехались, приехали Ал. Сер. и Сер. Леон., сегодня или завтра приедет Ант. Ив. Он поженился и приедет уже с женой. Что С.М. приехала, я тебе уже писал, она, бедная, попала в Ростов во время происходивших там событий, на пятнадцать минут сдала чемодан на хранение и лишилась всех вещей: из одного чемодана замок вырезали и всё выкрали, из другого вырезали бок. Если ты мои вещи получила, то было бы очень хорошо, если бы ты привезла мои вещи, чтобы я мог в форму одеться.
Как ты поживаешь, как детишки? Крепко тебя, мою родную, целую, а уж как расцелую… Поцелуй мамулика и детей. Привет всем.
Твой Ваня
22 декабря 1917 г.
Милая и дорогая моя Ленурка, наконец-то я получил первое твоё письмо по почте, рад ему чрезвычайно. Перед ним Марков мне привёз письмо, полотенца два. Неужели все мои вещи и лошадь безвозвратно погибли? Ленурка, теперь всё настолько дорого, что есть расчёт послать человека в Быхов и оплатить его <поездку>, но вещи и лошадь вызволить. А покупать мне ничего не стоит, ведь я тут могу всё купить и деньги у меня есть, так что если тебе надо, то я пришлю. Что касается таких вещей, как полотенца, то мне определённо их не надо, т.к. хозяева снабжают меня всем.
Совсем упустил поздравить тебя с праздниками, ведь послезавтра они наступают. Поздравь за меня маму, детишек, тётю Веру и Тонечку. Желаю, чтобы ваш спектакль удался. Из того, что ты пишешь об участии внуков тёти Веры в спектакле, я понял, что дети без мамаш живут в Сумах и, по-видимому, ожидаются мамаши. Что касается направления твоего движения на Рождество, я бы предпочёл, чтобы ты приехала ко мне, а не в деревню, но, к сожалению, это вряд ли осуществится, т.к., по-видимому, на всех путях, нас соединяющих, идут бои, разбираются пути и ехать далеко не безопасно.
Что касается моей пристроенности к делу, то я болтаюсь при деле, как будто, во всяком случае, верчусь, насколько продуктивно, не знаю. Дипломатическая моя миссия, слава Богу, закончилась успешно. Но ты совсем превратного обо мне мнения: именно без дела я бы себя превесело бы чувствовал, ухаживал бы за дамами и лучше бы ничего не делал, с особенным бы удовольствием поухаживал бы за одной дамой, да нет её здесь, к сожалению. Ну, Христос с тобой, моя дорогая дама. Поцелуй детей и маму. Всем привет.
Твой Ваня
