Май-Маевский Владимир Зенонович

Май-Мае́вский, Влади́мир Зено́нович (Зино́вьевич), (15 (27) сентября 1867 — 30 октября 1920, Севастополь) — военачальник русской армии и Белого движения, Генерального штаба генерал-лейтенант (1917).

Родился 15 сентября 1867 года (по старому стилю). Был родом поляк и происходил из семьи мелких безземельных шляхтичей Могилевской губернии. Род Май-Маевских (Maj-Majewski) — исконно польский и древних корней; он возник в результате породнения двух старых и разветвленных шляхетских фамилий — Маев и Маевских (обе они относятся к обширной группе шляхетских родов, имеющих т.н. герб «старыконь» — «старый конь»).

Окончил 1-й кадетский корпус (1885), Николаевское инженерное училище (1888) и Николаевскую академию Генерального штаба (1896).

С 23.8.1897 служил в должности старшего адъютанта штаба 13-й пехотной дивизии, с 6.5.1898 — 15-й кавалерийской дивизии. С 4.11.1900 начальник штаба Осовецкой крепости, с 15.11.1903 штаб-офицер при управлении 7-й Туркестанской стрелковой бригады.

В 10.5.1905-19.9.1906 начальник штаба 8-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии. Участник русско-японской войны 1904-1905.

В Первую Мировую войну служил командиром 44-го Камчатского пехотного полка (02.08.1910 — 08.1914); начальником штаба 11-й пехотной дивизии (08.1914 — 12.1915); генералом для поручений при командующем 11-й армией (17.12.1915 — 08.10.1916); командиром 35-й пехотной дивизии (08.10.1916 — 18.04.1917), командиром 4-й пехотной дивизии (18.04.1917 — 08.07.1917).

Во время войны Май-Маевский прославился редкой личной храбростью, которую потом не раз демонстрировал в боях с красными. За германскую войну он был награжден Анной, Владимиром, Станиславом 1-й степени, золотым Георгиевским оружием (11 апреля 1915 г. — за бои 6-22 октября 1914 г. на Сане), Георгиевскими крестами 3-й и 4-й степени (20 ноября 1915 г. — за бой 13 августа 1914 г. у Брыкании и Уцышкове), солдатским Георгиевским крестом с веточкой (за храбрость, проявленную в июне 1916 года во время наступления под Тарнополем).

8 июля 1917 г. Май-Маевский был назначен командиром I гвардейского корпуса, став таким образом последним в истории главой этого знаменитого соединения.

В 1918 бежал на Дон и в марте вступил в Добровольческую армию простым солдатом в Третью стрелковую («Дроздовскую») дивизию (так начинали и многие другие генералы Белого движения). После ранения Дроздовского в ноябре 1918 года назначен Деникиным врид начдива, затем, по смерти Дроздовского в январе 1919 года — начдивом; 19 декабря 1918 г. переброшен со своей дивизией в Каменноугольный район. К концу января — командующий созданным на основе 3 стрелковой дивизии с приданием ей других добровольческих частей Вторым «Добровольческим» корпусом, затем — образованной с приданием ему новых подкреплений Донецкой группой войск (январь — март в составе Крымско-Азовской Добровольческой армии генерала Боровского, март — май в составе Кавказской Добровольческой армии генерала Врангеля). С 22 мая 1919 года, с преобразованием Донецкой группы войск в Добровольческую армию — командующий Добровольческой армией (реально в командование вступил несколько позже, сменив на этом посту врид командарма генерала Юзефовича).

Когда красные в начале мая 1919 г. предприняли особенно сильное наступление в Каменноугольном районе, Май-Маевский решился отступить, испросив на то разрешения Деникина, и приступил к эвакуации Иловайской, где находился его штаб. Вскоре снаряды красных стали ложиться на станции; бывшие на ней составы уходили один за другим и наконец остался один только поезд Май-Маевского, дожидавшегося подхода своих последних частей, отступавших к станции. С усилением обстрела железнодорожники разбежались, и сам начштаба Май-Маевского генерал Агапеев, струсив, хотел было бежать; по словам генерала Шкуро, «Май-Маевский, сохранял, однако, полное спокойствие и хладнокровие; он успокаивал всех». Простояв три часа на станции, он дождался и своих отступавших частей, и подкреплений, переломивших дело в его пользу и сделавших отступление ненужным.

16 июня закончилось очищение Крыма, а к концу месяца мы овладели и всем нижним течением Днепра до Екатеринослава, который был захвачен уже 16 числа по собственной инициативе генералом Шкуро.

После занятия Добровольческой армией Харькова (25.06.1919) одновременно назначен Главноначальствующим Харьковской области (Харьковская, Екатеринославская (куда в то время входила и Юзовка), Курская, с октября Орловская и до сентября 1919 г. Полтавская, частично Киевская и Черниговская губернии).

Сурово управляя завоеванными территориями, Май-Маевский говорил, что с корнем вырвет из них «пролетарский дух», и местные большевики подвергались с его стороны частым расстрелам. Однако и в подобных делах он стремился проявлять справедливость, так что в Каменноугольном районе к нему шли, по свидетельству даже и его недоброхотов, как правые, так и умеренно левые. Впоследствии, однако, слухи о его пьянстве и разгул его войск оттолкнули от него горожан.

Вместе с тем Май-Маевский, будучи человеком практической складки, независимо от своих политических убеждений полагал необходимым бороться лишь за единую неделимую Россию и демонстрировать населению, не изжившему еще большевизма, известные милости при разрешении аграрного и рабочего вопросов. Здесь на военных советах с ним резко не соглашался Врангель, стоявший и в этом вопросе на почве твердой законности и не допускавший тогда уступок вожделениям масс. Также и впоследствии Май-Маевский в разговоре по прямому проводу с Деникиным упорно настаивал на немедленном разрешении аграрного вопроса в желательном для крестьян духе, вызывая недовольство Главнокомандующего, и оставался необычно мрачен после его отказов.

К июню 1919 года Добровольческая армия Май-Маевского выросла с 9600 человек в апреле до 26,000. Кстати, опорой Добровольческой армии являлась корниловская дивизия, состоявшая из четырех ударных полков. А 4-й ударный полк состоял из... шахтеров Донбасса.

Когда екатеринославский губернатор Щетинин просил принять его по неотложным делам, Май-Маевский, сделав кислую гримасу, сказал: «Ну его к черту! У него вечно «неспокойно в губернии». Дрожит за свою шкуру!» — и в этот день вовсе уж не принял губернатора, впоследствии же сместил его за неуместные безобразия по отношению к населению. Мера эта, однако, запоздала.

Как видно, генерал Май-Маевский при известиях о недостойных с его точки зрения лицах, вообще имел обыкновение корчить рожи. Если же генерал Май-Маевский слышал о каких-либо доблестных с его точки зрения, делах, он отзывался о них в следующих выражениях: «Геройски! Молодцевато!»

Будучи человеком неверующим, Май-Маевский с нескрываемой иронией отнесся к рассказу митрополита Киевского о святых мощах Киево-Печерской лавры, спасенных им от большевиков, и, несмотря на вежливое сопротивление митрополита, велел вскрыть мощи (чего по религиозным законам делать было нельзя); как видно, он не был уверен в их существовании. Когда же митрополит поднес Май-Маевскому серебряную ложку пещерной воды, считавшейся святой, генерал, не желая компрометировать себя и монахов, принял ее, «как противное лекарство», но затем, незаметно отвернувшись, выплюнул, попав при этом собственно на мощи.

Уже завоевав Украину, летом 1919 года Май-Маевский издал указ № 22, по которому в государственных школах на Украине запрещалиись украинские учебые пособия и преподавание на украинском языке, а национальные украинские школы и преподавание украинского языка больше не должны были финансироваться государством; им разрешалось действовать на муниципальные, общественные и частные средства. Уаз этот вызвал бурю негодования в разных слоях украинцев, от самостийников до Махно; договаривались до того, что этим указом Май-Маевский запрещал преподавать на украинском вообще, чего, естественно, не было. Впрочем, куда более правый донской атаман Краснов поступал по-другому: гражданским полноправием на Дону при нем пользовались только казаки (иногородние, евреи, армяне и прочие люди, не входившие в Войско, не имели ряда политических прав), но его режим на государственные казачьи средства содержал школы национальных автономий (национальные еврейские и армянские). Добрармия, напротив, провозглашала равноправие граждан всех народностей и вероиспроведаний и строго отделяла государство от любых видов национально-культурной автономии.

По ходившим слухам, генерал Деникин предназначал Май-Маевского на пост военного и морского министра по взятии Москвы.

В начале сентября 1919 года английский представитель генерал Бриггс поздравил генерала Май-Маевского с награждением его королем Георгом V Михайловским и Георгиевским орденами и возведением, тем самым, в рыцарское достоинство. Генерал Май-Маевский «в сильно возбужденном состоянии засвидетельствовал свою преданность Георгу в лице генерала Бриггса. Разговор их принял совсем дружественный характер». На другой день на вопрос адъютанта об их беседе, Май-Маевский, будучи «в хорошем расположении, с улыбкой ответил: — Они Россией интересуются постольку, поскольку имеют личные выгоды. Англичане народ хитрый!... Их интересует исключительно экспортный вопрос».

27 ноября 1919 г. Май-Маевский был освобожден генералом Деникиным от должности за отход от Тулы и Орла, а также за моральное разложение (пьянство) и дальнейшие поражения Добровольческой армии, и заменен генералом Врангелем.

Генерал Врангель, отвечая на вопрос, что оставил Май-Маевский ему в наследство, отвечал: «Пьянство и грабежи, повальные грабежи».

Однако, несмотря на множество свидетельств о грабежах добрармии Май-Маевского, сам генерал никаких богатств на службе не собрал и после отставки впал в бедность.

После увольнения из армии Май-Маевский жил в гостинице «Кист» в Севастополе, по выражению генерала Деникина, «в нищете и забвении», находя источник существования в постепенной распродаже мебели занятого им номера. Правда, комендант Севастополя генерал Субботин предложил Май-Маевскому особняк, но тот отказался и сначала жил в своем вагоне у станции, а потом, как сказано, переехал в номер гостиницы «Кист». Посещал он адмирала Ненюкова, генерала Субботина, много пил и увлекался Диккенсом.

С наступлением красных эвакуировался из Новороссийска в Крым. 26 апреля 1920 г. определен на службу и зачислен в резерв чинов при Военном управлении ВСЮР.

Умер 30 ноября 1920 г. в день Крымской эвакуации от инфаркта в возрасте 53 лет. Удар постиг его, когда он ехал в двуколке по Севастополю в порт, и он скончался, доставленный в одну из городских больниц. Судьба тела его осталась неизвестна.

За время управления генералом Май-Маевского Каменноугольным районом и Харьковским Главноначальствованием на их территории от руки его подчиненных погибло, считая округленно по красным данным, до 20 000 человек; большинство из них были убиты на местах при борьбе с повстанцами Махно и других атаманов, будь то в бою или взятые с оружием; или при подавлении бунтов, в ходе военных действий и завершающих их репрессий; или являлись действительно уличенными в большевизме лицами. Так, при разгроме банд Махно летом 1919 года казаками Шкуро было, как передают, расстреляно около 5000 уже безоружных повстанцев. Много народу также погибло от карательных походов екатеринославского губернатора Щетинина, в том числе за уклонение от мобилизации; в конце концов Щетинин был смещен Май-Маевским. До 400-500 евреев было убито при погромах. Однако никакой «политики белого террора», понимая под ним организованные групповые наказания или наказания невиновных, добровольцы не чинили; в то же время эксцессы подобного рода неоднократно имели место и не получали достойного наказания, в том числе по недостаточной силе военной власти. Качественная разница между военными эксцессами и организованным террором ярко проявилась количественно: счет жертвам красного террора и красных репрессий в сравнимых по территории и населению областях шел уже на сотни тысяч душ.

Около 20-25 тысяч человек убитыми потеряли и войска Май-Маевского за время его командования, нанеся противнику много большие потери и сражаясь с врагом, превосходящим их в числе сначала в 10, потом в 2, потом в 4 раза, в людских ресурсах же — многократно.

Как и многие из числа тех этнически нерусских граждан России, что хранят ей верность, генерал Май-Маевский был свиреп по отношению к сепаратистским попыткам силой учредить на территории России независимые национальные государства, тем более если такая попытка осуществлялась путем вооруженного восстания, организованного революционерами социалистического толка. Именно такое восстание поднял Петлюра против гетмана Скоропадского: стоило тому 1/14 ноября 1918 года издать универсал о том, что руководимая им Украина будет состоять в федерации с освобожденной от большевиков, как Петлюра развернул вооруженное восстание против него именно как предателя украинской самостийности; сами они провозглашали вечную и категорическую независимость Украины от любой России и главным их врагом были русские офицерские дружины на службе гетмана. Большая часть войск гетмана перешла на сторону Петлюры; иногда так поступали и гетманские дипломаты. 1/14 декабря гетман был эвакуирован в Германию, а власть на Украине полностью перешла к Петлюре.

Можно представить себе, учитывая все сказанное, как мог Май-Маевский относиться к петлюровскому движению; особо же злостными изменниками оказывались здесь те лица, что сначала служили гетману, а потом передались Петлюре. Два эпизода дают яркое представление о реакциях Май-Маевского.

В Екатеринодаре, столице Кубанского казачьего войска, бывшего при белых независимым государством (которому потом, по освобождении страны от большевиков, предстояло войти в состав России на началах широкой автономии) пребывал с 1918 года посол («министр-резидент») гетмана полковник барон Боржинский. Он был убежденным самостийником и гетманскую Украину рассматривал — в противоположность самому гетману! — не как будущую федеративную часть восстановленной России, а как воплощение украинской независимости от всякой России. В этом духе он выступал перед кубанскими руководителями, играя на украинском происхождении кубанских казаков и настраивая их против Добрармии — так как ее категорическое неприятие украинского сепаратизма было общеизвестно. Начальство Добрармии относилось к послу соответствующим образом, но сделать с ним ничего не могло. Наконец, едва Петлюра восстал против гетмана, Боржинский признал, еще задолго до падения последнего, Петлюровское правительство и стал представлять перед Кубанью уже его. Итак, Петлюра на Украине воевал с русскими офицерскими частями, сформированными при гетмане, как своими очевидными врагами, те при возможности с боями отступали на соединение с войсками Добрармии, а в Екатеринодаре, в центре белой территории, сидел пан Боржинский, передавшийся от гетмана к Петлюре, и продолжал свою былую деятельность в куда более радикальном духе. Украинская миссия еще около 20 ноября / 3 декабря осведомляла петлюровцев о положении на территории Добрармии, того же 20 ноября / 3 декабря Боржинский в заседании Кубанской рады докладывал, уже как представитель Петлюры, об успехах его «украинских республиканских войск, восставших за независимость и прекрасное будущее Матери Украины» и передал кубанским народным избранникам привет от повстанческого петлюровского атамана на Екатеринославщине Горобца; Рада покрыла его слова бурными аплодисментами. А в январе 1919 добровольческая контрразведка перехватила курьера, ехавшего к Петлюре с отчетом украинского представительства в Екатеринодаре (отчет от 10/23 января); там подробно рассказывалось об агитационной работе, которую это представительство вело против добровольцев на Кубани и в кубанских частях Добрармии, а также о тайно налаживаемом им антидобровольческом сотрудничестве с частью кубанского руководства.

О дальнейшем историк Ярослав Тинченко пишет так: «Большая часть кубанского казачества тоже симпатизировала Директории, а потому украинский посол мог оставаться в Екатеринодаре столько, сколько ему заблагорассудится. Но он решил поехать в Киев — для представления новым властям. Кубанский и донской атаманы всячески отговаривали Боржинского от рискованного шага, но тот оставался непоколебим и выехал в Украину в фирменном вагоне. 13 февраля 1919 года поезд прибыл на станцию Волноваха, занятую белыми. Вагон украинского посла был тут же оцеплен, а сам он вместе со всеми членами делегации отправлен под арест — в Юзовку. Ночью 14 февраля белые устроили военно-полевой суд. Боржинский был приговорен к расстрелу... Как затем оказалось, такой приказ отдал лично генерал Май-Маевский, командующий частями Добровольческой армии в Донецком бассейне. Документальные свидетельства об этой истории хранятся в одном из московских архивов».

Расстрелял его Май-Маевский, естественно, за переход в стан сепаратиста-мятежника Петлюры и вышеозначенную деятельность в Екатеринодаре. Петлюровский режим Добровольцы никогда не признавали, дипломатических отношений с ним не устанавливали, а к моменту отъезда Боржинского из Екатеринодара между петлюровцами и Добрармией уже давно шли военные действия (отряд Добрармии выбил петлюровцев из Одессы). Так что менее всего Май-Маевский был обязан думать о нормах обращения с послами, расправляясь с нежданно-негаданно попавшимся ему в руки Боржинским; впрочем, учитывая то, какой именно режим представлял Боржинский, как он пошел на службу к этому режиму и какую подрывную деятельность против Добрармии он развернул на Кубани, Май-Маевский едва ли собирался считаться в данном случае с такими нормами.

А еще за месяц с лишним до этого, едва оказавшись в Донбассе, куда его перебросил Деникин по просьбе донского атамана Краснова (для защиты Войска Донского от наступления большевиков со стороны Украины после падения там гетманского режима), Май-Маевский арестовал командира и офицеров 48-го Украинского Мариупольского полка (сформированного ранее при гетмане) — «без объявления вины», как жаловались потом донские власти добровольческим. Объявлять тут что-либо было, в сущности, излишним: полк не отверг петлюровской власти. Краснов потребовал от Деникина в резкой форме немедленного освобождения арестантов. Май-Маевский в ответ пригрозил в телеграмме атаману, что если он не прекратит вмешательство в дела Добрармии в Мариуполе, то он, Май-Маевский, «не остановится перед применением силы». Краснов умолк, сепаратистких украинских сил и угрозы появления таковых на территории Приазовья больше не было.

В обоих случаях, заметим, Май-Маевский действовал своей властью — и расстрелял Боржинского, и грозил Краснову он без санкции или просьбы деникинской Ставки.