Эти воспоминания юнкера 1-го Сибирского корпуса не займут много времени, но окунут читателя в реальную историю без советского грима и косметики. Они передадут атмосферу, «бескровной» революции и тот воинский дух, который был присущий безусым мальчишкам-юнкерам Николаевского кавалерийского училища, вставшим на защиту поруганной Родины.
Два года тому назад
25-го февраля 1917г. (ст. ст.) телеграммой начальника училища я был вызван, как прикомандированный к эскадрону в легкоконную школу юнкеров, и навсегда покинул Кавказский запасной полк, где числился в 9 маршевом эскадроне Северного драгунского полка. В полку было все спокойно: шли эскадронные учения и готовились к весенней кампании, нижегородцы старались казаться подготовленее северцев, северцы из кожи лезли, что бы превзойти терцов, казаки тягались с дикой дивизией, - словом, была обычная картина тылового житья маршевых эскадронов незадолго до отправки на пополнение родных полков.
Поезд уходил из Армавира около полуночи. Я в последний раз был на поверке и молитве, после которой пропели «Боже, царя храни», еще раз простился с эскадроном и, напутствуемый пожеланиями вернуться в полк корнетом, отправился на вокзал.
Там время прихода поезда промелькнуло почти незаметно в разговорах с офицерами и вольноопределяющимися, снова повторились пожелания увидеть меня в полку корнетом и, высказалась самая искренняя зависть по поводу того, что я покидаю всем нам наскучивший Армавир. О готовящихся беспорядках в столицах никто не знал и, все были убеждены, что с весны наши армии перейдут в наступление.
В поезде я попал в вагон Москва-Тифлис в купе с двумя хорунжими и мичманом. Они были из Батума и тоже ничего не знали о столицах. Газет по дороге мы не брали, садившиеся в Лисках и Воронеже кавалеристы рассказывали лишь о мелочах полковой жизни и мы в блаженном неведении о происходящих в России событиях приехали в Москву в ночь на 28 февраля. Калачевская площадь была пуста и трамваев не было ни у Рязанского, ни у Николаевского, ни у Ярославского вокзалов.
- С каких часов начинают ходить трамваи? – спросил я у носильщика, несшего мой чемодан.
- А кто его знает, - пойдут ли: вчера с полудня их не стало.
- Забастовка?
- Да Вы издалече должно быть Ваше благородие? У нас в Москве не спокойно.
- Что так?
- Да царя вишь, не надо стало! Без него, сказывают, легче народу будет.
На подъезде Николаевского вокзала стояли толпой артельщики и оживленно разговаривали.
- Всех городовых, сказывают, поснимали с постов.
- Какой-то полковник с орденами ездил на автомобиле и приказывал, чтобы ни одного околоточного больше не было, а не то прикажут стрелять!
- Не прежние времена, отошло их царство!
- Ну а мы на работу станем нынче?
- А это как будет распоряжение от рабочих…
Но вещи на хранение приняли, и я пошел по Москве, чтобы посмотреть, что в ней делается.
Москва была, как всегда своеобразной: у Иверской толпы народа теснили вокруг часовни и служили молебны, а с подъезда Исторического музея кто-то выкрикивал зажигательные слова и слышались громовые раскаты «Ура!». На Дмитровке у Дмитрия Солунского служили литургию преждеосвященных даров и, в церкви было много молящихся, а мимо окон несли красные флаги, пели руссофицированную Марсельезу, Варшавянку и "Смело товарищи в ногу". Псаломщик читал и поглядывал в окно, служба шла под аккомпанемент редких ружейных выстрелов. На улицах ездили казачьи патрули, но старались держаться в стороне от демонстрантов, которых появлялось все больше и больше. Часов в двенадцать стали останавливать извозчиков и снимать с них седоков. Москва пустела и пешеходы торопливо бежали по тротуарам, стараясь добраться до спокойного уголка. Вместо трамваев, извозчиков по улицам неслись грузовики, переполненные солдатами и рабочими с винтовками. На автомобилях были красные флаги, на груди пассажиров красные банты. Офицеры с красными бантами и перевязями на рукавах и погонах стояли на подножках автомобилей и кричали, размахивая обнаженными шашками:
- Ура!
И толпа вторила им, кидая шапки вверх.
В вагоне, везшем нас из Москвы к северу, разговоры шли на темы о происходящих в Москве событиях. Прапорщики и другая молодежь восторженно говорили о новых горизонтах и подъеме среди солдат. Кто-то указывал на «бескровность революции».
- А трупы городовых и офицеров, которые лежат не подобранными на улицах? – спросил старик-полковник: - или это не считается пролитием крови? Да и потом, все ли пойдет так гладко, как это высчитано теоретически? Поднять толпу народного негодования легко, но пойдет ли эта толпа по определенному руслу?
- Реки в половодье разливаются на десятки верст, но это не мешает им войти потом в свои берега! – запальчиво заметил капитан с академическим значком.
- Но есть примета, что чем сильнее разлив, тем больше мелей в середине лета и дай Бог, чтобы наблюдаемый нами взрыв народного негодования не посадил Россию на мель, - хладнокровно возразил полковник и принялся свертывать толстую крученку.
На станции назначения я не нашел ничего похожего на столичное волнение: на платформе стояли бравые жандармы, около вокзала городовые и околоточный, присоветовавший мне: садись прямо на извозчика и запомните его номер. Если запросит лишнее, сообщите вам в часть.
По дамбе в город ходили желтенькие вагоны трамвая, ехали подводы, шли люди. В одном месте толпа фабричных крикнула вдогонку:
- Офицер! Бей его…
Но, в общем, вокзал и город напомнили мне мое первое знакомство с городом до войны, когда я был юнкером мирного времени: так было тихо и спокойно вокруг. Не менее спокойно было и в училище, но дежурный юнкер подверг меня самому детальному допросу относительно положения в Москве: сын жандармского офицера, он боялся за отца и за свою семью. Дежурный офицер опросил меня не менее тщательно и сообщил по телефону эскадронному командиру и начальнику училища. Оба предложили мне не уходить из дежурной комнаты, и я в третий раз должен передать свои московские впечатления.
- Словом, Россия гибнет! – заметил начальник училища, когда я окончил свой рассказ.
- И не нам ее спасти, - дополнил эскадронный: - пока не пройдет угар и люди не придут в ужас от того, что они сделали.
1-го марта была езда на манеже, классные занятия и панихида по Императору Александру II. Жизнь легкоконной школы шла обычным размеренным темпом, и мне казалось сном все виденное в Москве. Я сидел в своем взводе и рассказывал, чуть ли не в сотый раз о событиях в Белокаменной.
- Ну, здесь нам ничего подобного не увидеть! – Говорили вокруг юнкера.
- Да и в Москве, наверное, все теперь тихо.
- Поднять всю армию нельзя!
- Кавалерия не пойдет, - будьте ж уверены!
- Да, это преждевременно говорить, что революция прошла.
- Поживем, увидим!
В это время кроваво-красный блик упал в окно и обдал зловещим светом половину дортуара.
- Что это? – Кинулись к окнам.
- Тюрьма горит!
- Жгут полицейское управление!
- Вот вам и спокойствие в нашем захолустье!
- Очевидно, бескровная революция и здесь…
- Придется кое-что пережить…
- Строиться! – влетел дежурный юнкер.
Внизу затрубили сбор, дневальные бросились будить спящих после обеда. Вихрем летели вниз по лестнице сугубцы младшего курса, но старший курс забыл свою привилегию – приходить позднее новичков-зверей и поспешно шел в портретный зал, где уже слышалась команда взводных:
- Становись!
Не успели построиться и услыхать обычное:
- «Чище в затылок», - как раздалось:
- Равняйсь!
Вошел вахмистр, за ним следом появился дежурный офицер.
- Смирно! Равнение на право и на лево!
Эскадрон поднялся на носки и замер. Дежурный офицер был серьезен и поздоровался особенно отчетливо, отчеканивая слова. Ему также: наша школа любила щеголять своей выправкой. Не успел затихнуть гул приветствия, как вошло все начальство с начальником училища во главе. Поздоровавшись, начальник училища счел своим долгом обратиться к нам с речью:
- Не нам решать судьбы России, но мы дали присягу на верность воинскому долгу и не можем отступать. На страже права и порядка призываю всех вас стоять за армию и нашу школу. В городе беспорядки и в них могут принять участие полки пехоты. Мы обязаны охранять мирных жителей от погромов и потоков крови. Я уверен, что каждый из вас выполнит свой долг. Имеющие в городе родных могут пойти в отпуск и узнать о положении в городе, но к поверке все должны быть в сборе.
В отпуск пошли без оружия, бывшие студенты и гимназисты в виде «штатских» фигур», вольноопределяющихся в формах своих полков. Вернулись благополучно, но передали о выстрелах в городе и угрозах поджогами и погромом. Вечерняя молитва прошла своим обычным порядком, и особенно истово пели – «Спаси, Господи» и гимн. После молитвы поднялись в эскадрон: зарево не уменьшалось и дортуары были ярко освещены красным отблеском пожара.
- А ведь ночью нам не придется спать!- заметил кто-то.
- Не запугивайте!
- У страха глаза велики.
- А вот запомните мое слово…
- Не пророчьте!
Утром 2-го марта были строевые занятия, и училище жило, как будь-то ничего не совершалось вокруг. А между тем, сведения из города были ужасные: губернатора в нижнем белье среди белого дня водили по городу, заставляли танцевать на площади босиком и повесили на фонаре, в полках начались беспорядки и избиение офицеров, не спешивших встать в ряды бойцов революции и заменить старые знамена красными флагами, на городовых и жандармов устраивались облавы и их трупы, залитые кровью, лежали на площадях и перекрестках, подвергаясь поруганию толпы.
- «Бескровная революция!» – цитировали из «Русского слова», каким-то образом попавшего в училище.
- Невиданный в истории России переворот!
- Перевернет всю Россию!
- Перевернуть легко, а вот поставить на ноги…
К вечеру сообщили, что на площади лежит растерзанный толпой труп офицера-драгуна, бывшего нашего юнкера. Он еще первого шел по площади и встретил солдата, который толкнул его и обругал, - передавали со слов очевидцев: - Он обнажил шашку и рубанул его. Тут же началось преследование, толпа погналась и, несмотря на отчаянное сопротивление, избила его до смерти, не оставив живого места.
- Что же будет? – недоумевали юнкера.
- Неужели же Россия погибнет от разложения армии?
- Помощь германцам.
Обычным путем прошла перекличка и молитва. Как всегда пропели – «Спаси Господи» и «Боже, царя храни», поднялись в эскадрон и разошлись по взводам, собираясь лечь спать, как вдруг внизу раздалась тревога. Кинулись к шинелям, шашкам и винтовкам, наскоро оделись и побежали вниз.
– Седлать! – командовали во дворе и вестовые бросились к конюшням.
- Становись! – раздалось в училище. И младший и старший курсы начали наскоро строиться двумя полуэскадронами - один напротив другого в портретном зале. Из города доносился набат церквей, зарево освещало двор и силуэты оседланных лошадей полуэскадрона.
В швейцарской стоял растерянный человек с семитическим лицом и бегающими глазками и повторял, поправляя красную повязку на рукаве и бант на груди: - Я председатель Комитета безопасности и требую помощи, так как город в опасности!
- Что же делал ваш Комитет безопасности, что бы не допустить в городе опасности? – острили дежурные юнкера. Комитет отмахнулся и спросил:
- Где я могу видеть начальника училища?
- В его квартире.
- А где он живет?
- Во флигеле через двор…
- Но позвольте, там же стреляют…
- Во первых – не стреляют, во вторых – там вестовые с лошадьми, в третьих – стоит часовой.
- Так может быть, он меня проводит?
Несмотря на серьезность положения, раздался взрыв хохота:
- Председатель Комитета безопасности не хочет подвергать себя опасности!
- Он хочет, чтобы его проводил часовой!
- Шпак!
- Шляпа!
- Штатская фигура!
Высмеянный председатель Комитета пытался оправдаться: - Откуда я знал, что часовой не может проводить? Теперь все меняется и будет по-новому…
Ему не дали договорить:
- По-новому?
- Это вы заведете новые законы?!
- Вопреки традициям и уставам?!
- Забавно!
А в зале уже находился начальник училища, эскадронный командир и сменные офицеры.
- Положение серьезное, - говорил ровным и спокойным голосом начальник училища: - Говорят, что пехота и артиллерия распропагандированы и будут громить город. По счастью нет снарядов и мало винтовок, но возможность кровопролития не исключается. Старший курс, в конном строю поделившись на взводы, выедет в город и постарается показать, что он не окончательно беззащитен. Вольноопределяющихся выделить и дать им пики. Ни одного выстрела зря, употребление оружия только в самом крайнем случае. Младший курс остается для охраны училища. Приготовить пулеметы и защищать ими подступы к училищу!
- Помните, что я училище не сдам и уверен, что мы не посрамим нашу легкоконную школу!
Раздали по тридцать патронов, младший курс пошел снимать шинели, так как предполагалось держать его в стенах училища, четыре полувзвода старшего курса вышли во двор, вольноопределяющихся снабдили пиками.
- Садись!
Быстро вскочили на коней!
- Справа по три, карьером марш – марш!
Лихо вынеслась прямо перед собой правофланговая тройка, за ней пошли остальные, и началась бешеная скачка по городу по пяти различным направлениям. Пики были взяты к бою, но в дело употреблять их не пришлось: солдаты и толпа, бывшие в сущности дезорганизованной массой, разбегались в стороны при виде скачущих с пиками на перевес всадников, падали ничком в сугробы, прятались в ближайшие дворы и закоулки, а когда приходили в себя, разъезды юнкеров были уже далеко.
Их было всего пять разъездов по пятнадцать всадников, но их видели на всех улицах и воображению толпы представлялась сила не менее полка, внезапно появившегося неизвестно откуда.
Через час разъезды начали собираться в училище, и выяснялась картина переворота: свыше десятка разгромленных и сожженных зданий, не менее ста трупов на площадях и улицах города. Разъезды не подверглись обстрелу, и везде рассеивали толпу. Начальник училища признал, что первая опасность миновала и можно ограничиться посылкой патрулей по городу и младшему курсу продолжить охранять училище. Спать разрешалось сняв сапоги, но не снимая шинелей и амуниции. Оружие лежало подле.
Так прошло три дня. 4-го марта начальник училища прочел об отречении Государя от престола и объявил, что наша служба по охране города закончена, так как сформирована милиция и ей в помощь приданы пехотные части и казаки, прибывшие из Москвы.
Через неделю, образовавшийся в городе «Искосол» («Исполнительный Комитет солдатских депутатов») прислал предложение училищу явиться на первый парад революционных войск в ознаменование полной победы над старым режимом, училищу предлагалось прибыть в конном строю и иметь при себе красный флаг с девизом. Начальник училища долго говорил с эскадронным командиром и сменными офицерами и наконец решил пригласить на совещание корнетский комитет - организацию существующую во всех кавалерийских училищах едва ли не с их основания, во всяком случае организацию более древнюю, чем Искосолы и Совдепы, существующую нелегально, но ведающую весь внутренний распорядок жизни юнкеров вплоть до разбора вакансий в полках при выпусках в офицеры включительно.
Выслушав сообщение о необходимости выступить с красным флагом, члены Корнетского Комитета с председателем во главе сделали почтительные и в то же время недоумевающие физиономии и осторожно спросили:
- А разрешите узнать господин полковник, почему необходим красный флаг?
- Ну, потому что это торжество революции господа! В Петрограде и Москве военно-учебные заведения выходили с красными флагами.
Но члены Комитета сделали наивные физиономии:
- Господин полковник, разрешите доложить: гвардейская школа носит алый погон, артиллеристы и пехотинцы – юнкера - красный, а наши цвета голубой с белым. Может нам, позволят выехать с голубым флагом?
Эскадронный командир не выдержал:
- Нечего крутиться! Я Государя моего гвардии ротмистр, старый офицер и поеду впереди эскадрона, а вы мальчишки и не вам рассуждать, с каким флагом ехать…
Начальник училища нахмурился:
- Мы бессильны противостоять разложению армии, которое начинается с приказа № 1. С целью сохранения училища в целости приказываю выехать с красным флагом и поручаю вам выбрать девиз для надписи. Или вы предпочитаете везти среди красных знамен ваш старый штандарт?
Но такая мысль оказалась кощунством! Выбрали несколько человек с академическими знаками, «злостных канонирщиков», и поручили разработать вопрос о надписи. А пока избранники ломали голову свои лысеющие головы над заданной им дилеммой, училище твердило стихи одного из членов комиссии по разработке вопроса о надписи на флаге, кончавшие злобным вопросом:
- «Иль наш штандарт, во имя моды
Заменит красный флаг свободы?»
Надпись была разработана и одобрена корнетским комитетом и начальством. Она держалась в строгом секрете и, младшему курсу ее не сообщали. Везти красный флаг поручили штрафному юнкеру, «красному», т.е. бывшему под бойкотом однокурсников. На дежурства и дневальства в день парада просились десятки юнкеров, околоток был переполнен…
В день парада с утра декламировали вновь написанные стихи училищного поэта:
- «С красной тряпкой эскадрон
выступает на параде…
То ли это скверный сон
Или мы на маскараде?».
На парад явились, как всегда, щеголяя выправкой и блестящей внешностью.
Раздалась марсельеза, пошли с плакатами и знаменами полки и группы рабочих. Училище двинулось под свой марш и развернуло красный флаг с девизом.
Толпа прочла и остолбенела:
«Враг не дремлет: помни войну!»
Таков был наш девиз…
Юнкер А.Г. «Сибирские стрелки» № 62. 1919г.
Сергей Простнев
http://pereklichka.livejournal.com/145627.html