Православные духовные воины.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ
Миротворцев Иван Николаевич, +18.03.1938
Священномученик Иоанн родился 25 марта 1881 года в селе Елшанка Саратовского уезда Саратовской губернии в семье крестьянина Николая Миротворцева. По окончании Саратовской Духовной семинарии он был рукоположен во священника ко храму в селе Вязьмино Саратовского уезда, где прослужил девять лет. Это было время духовного расцвета жизни в епархии, когда ею управлял ревностный архипастырь и подвижник епископ Гермоген (Долганев) (Священномученик Гермоген (Долганев), епископ Тобольский. Прославлен Русской Православной Церковью в Соборе новомучеников и исповедников Российских. Память празднуется 16/29 июня).

Через некоторое время отец Иоанн был переведен в храм в селе Таволожка того же уезда и заслужил здесь большой авторитет среди прихожан, так что по всем беспокоившим их вопросам они обращались прежде всего к нему, и тогда, когда в некоторых других местах власти у священников отбирали землю при равнодушном отношении к этому прихожан, здесь большевики не смогли сделать этого – против такого решения единодушно выступили как зажиточные крестьяне, так и бедняки.

В 1928 году советская власть возобновила беспощадную борьбу с крестьянством и Церковью, которые по ее планам должны были быть уничтожены. У всех сколько-нибудь экономически самостоятельных крестьян целиком отбиралось имущество. Крестьяне, бывшие в храмах старостами, регентами, певчими, вместе со своими пастырями арестовывались и высылались; перед арестом чаще всего отбиралось все их имущество. В 1928 году отец Иоанн, «как злостный несдатчик излишков хлеба», был приговорен к одному месяцу заключения.

В мае 1928 года на общем собрании крестьян, на котором был и отец Иоанн, представитель местной власти коммунист Роксельд сделал доклад, в котором призвал крестьян сдавать добровольно больше хлеба. На его призыв все присутствующие ответили молчанием. Далее обсуждалось, давать или не давать землю священнику.

Отец Иоанн во время своего выступления, обращаясь к крестьянам, сказал, что его лишают земли на основании ложных справок, «без ведома вас, старичков». Собрание большинством голосов постановило: выделить священнику землю.

На следующий день, как показали члены сельсовета, отец Иоанн с супругой пришли в сельсовет, и здесь в присутствии нескольких граждан священник будто бы сказал: «“В совете сидят не правители, а просто жулики и хулиганы; наш сельсовет – это грачиное гнездо. Этим правителям я прежде времени в руки не дамся”. Жена попа, называя представителей власти “совбутыльниками”, продолжала: “Вы преждевременно не торжествуйте”. По этому поводу был составлен акт и направлен прокурору».

В марте 1929 года за несдачу хлебных излишков у священника было изъято почти все имущество, и через месяц к отцу Иоанну снова пришли представители власти с целью изъятия оставшегося имущества. Священника в это время не было в селе, но перед его домом собралась огромная толпа верующих, и многие стали выкрикивать пришедшим в лицо: «Грабители! Кровопийцы!» В результате заступничества народа власти на этот раз отступились.

19 октября 1929 года состоялось общее собрание крестьян, на котором присутствовал и отец Иоанн. На собрании местный коммунист потребовал от священника сдачи государству трехсот пудов хлеба. В ответ отец Иоанн сказал: «Вы что же, опять на меня накладываете – что у меня, больше всех уродилось?! Да вы прямо скажите, что ты нам, батюшка, не нужен». И спросил, чье это решение, на что ведущий собрание коммунист ответил, что это решение сельсовета.

9 ноября 1929 года отец Иоанн и трое крестьян были арестованы и заключены в тюрьму в городе Аткарске. Вызванный на допрос, священник сказал: «Конфликт, который имел место в мае 1928 года между мной и председателем сельсовета Макаровым, я помню хорошо. Произошел он из-за того, что меня лишили земельного надела под предлогом найма рабочей силы для обработки этого земельного надела. Я остался этим решением недоволен и по сему случаю обратился за поддержкой к общему собранию крестьян. Бранных слов по адресу сельсовета я не говорил, а говорил только, что они подали ложные сведения и на этом основании я был лишен земельного надела. Я отрицаю то обстоятельство, что якобы мной было оказано противодействие при изъятии у меня имущества в марте и апреле 1929 года за несдачу хлебных излишков, и организацию на этой почве массовых выступлений».

15 декабря 1929 года следствие было закончено, священника и крестьян обвиняли в том, что они, «объединившись для антисоветской деятельности и под видом религиозности, часто сходились в доме священника Миротворцева, где группа и проводила организационное оформление своей антисоветской деятельности».

Сотрудники ОГПУ предложили не выносить дело в суд и принять решение Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ, с чем был не согласен прокурор, посчитав, что дело, как вполне доказанное, должно решаться в суде. На это предложение прокурора уполномоченный секретного отделения ОГПУ отписал: «Открытый судебный процесс по данному делу, согласно заключению Окрпрокурора, не даст положительных результатов и должного эффекта, потому что проходящий по делу возглавляющий группировку священник Миротворцев И. Н. имеет значительный авторитет и религиозное влияние среди всех прослоек села, и особенно бедноты».

24–25 января 1929 года тройка ОГПУ приговорила отца Иоанна к пяти годам заключения, и он был отправлен в концлагерь на строительство Беломорско-Балтийского канала. По отбытии срока заключения священнику было запрещено проживание в Нижневолжском крае, то есть в Саратовской области, где он прослужил более четверти века и где оставалась вся его паства.

Вернувшись из лагеря, отец Иоанн стал служить в храме в селе Приимково Гаврилов-Ямского района Ярославской области, но прослужить ему здесь пришлось недолго.

В июле–августе 1937 года в Гаврилов-Ямском районе была арестована группа духовенства и мирян во главе с благочинным. Некоторые из арестованных согласились стать лжесвидетелями и дали показания о том, что отец Иоанн при назначении на приход получил «задания антисоветского характера, а также задания на произнесение проповедей и разъяснение их в антисоветском духе, на сбор совещаний и собраний нелегального характера» от митрополита Ярославского Павла (Борисовского).

Священник Иоанн Миротворцев был арестован 6 августа 1937 года и заключен в ярославскую тюрьму. Через неделю следователь допросил его.

– Вы арестованы как участник церковно-повстанческой группировки, существующей на территории Гаврилов-Ямского района. Вы признаете это? – спросил священника следователь. – Участником церковно-повстанческой группировки я не был, и о существовании таковой мне ничего не известно, – ответил отец Иоанн. – Следствию известно, что вы, как участник церковно-повстанческой контрреволюционной группировки, у себя в квартире устраивали антисоветские сборища, после которых распространяли среди населения провокационные контрреволюционные слухи. Подтверждаете это? – Это я отрицаю, – антисоветских сборищ у себя на квартире я никогда не проводил. – На вас показывают свидетели, что вы вели контрреволюционную работу среди населения, – заявил следователь. – Никакой контрреволюционной работы я не вел, – ответил отец Иоанн.

16 августа 1937 года следствие было закончено, и 28 сентября дело было рассмотрено тройкой НКВД, которая приговорила священника к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Священник Иоанн Миротворцев скончался в Ухтпечлаге 18 марта 1938 года и был погребен в безвестной могиле.

По материалам сайта Регионального Общественного Фонда ПАМЯТЬ МУЧЕНИКОВ И ИСПОВЕДНИКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ.

Покровский Николай, +18.03.1919
Священномученик Николай Покровский родился в 1864 году. Он жил в селе Горюшки Сенгилеевского уезда (ныне это село Гавриловка Тереньгульского района). Местные власти грозились закрыть церковь. Церковные здания предполагалось использовать под амбары, клубы и т. д. Сельчане были категорически против этого. Собравшись в храме по разрешению священника, они постановили, что никто и никогда не вправе закрывать их церковь. С тех пор местные большевики затаили злобу на батюшку. И когда для подавления вспыхнувшего на территории Симбирской губернии крестьянского восстания против большевиков в село прибыл отряд красноармейцев, то именно отца Николая обвинили в пособничестве мятежникам и осуществлении духовного руководства ими. Его расстреляли тайно, без суда и следствия, за околицей села 18 марта 1919 года - он был священником, а значит, врагом для безбожной власти.
По материалу: А. Тащаев/ЖМП 11-2006

Преподобномученика иеромонаха Мардария
Исаев Михаил Исаевич, +18.03.1938

Преподобномученик Мардарий родился 4 января 1886 года в деревне Савостино Микулинской волости Старицкого уезда Тверской губернии в крестьянской семье и в крещении был наречен Михаилом. Окончив сельскую школу, он до двадцати четырех лет жил вместе с родителями.

В 1921 году Михаил поступил в Желтиков монастырь в городе Твери. В 1922 году он был келейником у священника Павла Соколова, впоследствии епископа Вольского Петра; служил псаломщиком в соборе в городе Рыбинске, был иподиаконом у епископа Гервасия (Малинина) в Рыбинске; был пострижен в монашество с именем Мардарий; в 1924 году рукоположен во иеродиакона, а в 1925-м – во иеромонаха и направлен служить в храм в село Федорицкое Мологского района Ярославской области. С 1929 года он стал служить в храме в селе Деревеньки Угличского района. Во время служения в Ярославской епархии отец Мардарий сблизился с архиепископом Угличским Серафимом (Самойловичем), который с 1924-го по 1926 год в связи с арестом митрополита Агафангела (Преображенского) фактически управлял Ярославской епархией. В архиепископе Серафиме крестьянский сын, избравший служение Господу и Его Святой Церкви, нашел близкого по духу подвижника.

Иеромонах Мардарий по приезде на приход не стал искать на новом месте удобств, устроив себе келью в не приспособленной для постоянной жизни баньке на окраине села.

Впоследствии, когда ОГПУ вызвало одного из священников, чтобы он охарактеризовал иеромонаха, тот сказал: «В личной жизни иеромонах Мардарий представляет из себя монаха-аскета, строго исполняющего предписания монашеской жизни, преданного церковности, весьма аккуратного и истово совершающего богослужения, и при этом очень часто, в сравнении с... окружающим духовенством. Его богослужение привлекает массу богомольцев. Проповедей иеромонах Мардарий не произносил, но духовные наставления давал на исповеди, вот почему его авторитет как духовника и духовного руководителя среди его последователей был очень велик. Исповедь его была очень продолжительная, и в этом отношении, несомненно, он оставил далеко позади всех своих сослуживцев-священников. В этой исповеди причина его популярности».

Многие священники были тогда уже арестованы, и иеромонах Мардарий оказывал им материальную помощь через их родственников. Сам он во время служения в селе Деревеньки по многочисленности своей паствы ни в чем не нуждался и щедро помогал другим. Отца Мардария верующие полюбили за его кроткий и смиренный нрав. Увидев в нем человека святой жизни, стремящегося к спасению, к нему стали идти все, жаждущие достичь жизни вечной.

Угличское викариатство распоряжением митрополита Сергия (Страгородского) вошло после ареста в 1928 году архиепископа Серафима (Самойловича) в подчинение епископа Рыбинского Серафима (Протопопова), но в большинстве храмов за богослужением по-прежнему поминали архиепископа Серафима (Самойловича). Это продолжалось до тех пор, пока епископ Серафим (Протопопов) лично не посетил приходов. Отец Мардарий, как и многие единомышленники владыки Серафима (Самойловича), не согласился с этим назначением, считая, что оно сделано в угоду безбожным гонителям, и по-прежнему в качестве своего епархиального архиерея поминал архиепископа Серафима (Самойловича). Весть об этом быстро распространилась, и в село Деревеньки стали приезжать верующие за пятьдесят километров; приезжали не только из сел и деревень, но и из городов: из Углича и Калязина, так что сельский храм, в котором службы были почти ежедневные и служились по-монастырски, был всегда полон молящихся. Видя такое стечение людей в храме, отец Мардарий стал готовиться к аресту, а чтобы по возможности отдалить его, держался сдержанно и осторожно, дабы не дать ищущим повода в чем-либо себя обвинить.

Иеромонах Мардарий был арестован в феврале 1933 года. На допросах он показал, что его посещает много верующих не только из деревень, но и из городов. Случаи бесед с крестьянами у него бывали, но бесед против коллективизации он не вел. Исповедь у него была продолжительностью пять-десять минут и проходила до начала богослужения. На исповеди он, как священник, призывал к вере в Бога и жизни по заповедям. Проповедь перед исповедью он произносил с амвона, а затем исповедовал индивидуально, но вопросов, касающихся колхозов, ему при тайной исповеди не было. Он подтвердил следователю, что действительно является единомышленником архиепископа Угличского Серафима (Самойловича).

11 июня 1933 года иеромонах Мардарий был доставлен в тюрьму в город Углич. Узнав об этом, верующие отправились в Углич и стали хлопотать об освобождении пастыря. Уполномоченный Угличского ОГПУ заявил священнику, что он может освободить его, но только при условии, что тот покинет Угличский район. 13 июля 1933 года уполномоченный постановил освободить отца Мардария и 17 июля взял у него расписку, что он покинет район, после чего отец Мардарий уехал в Рыбинск.

Летом 1935 года иеромонах Мардарий был назначен служить в храм в село Юрьевское Мышкинского района Ярославской области, и здесь возобновил истовое монастырское богослужение, которое при беспросветности окружающей жизни, гонениях и мракобесии, восторжествовавшем при советской власти под видом просвещения и материализма, осталось единственной духовной пищей, укрепляющей человеческие души. Но долго это продлиться не могло. 9 января 1937 года сотрудники НКВД арестовали отца Мардария и заключили его в угличскую тюрьму. Допросы продолжались в течение нескольких месяцев.

– Вам вменяется в вину, что вы, являясь священником церкви села Юрьевское Мышкинского района, на протяжении длительного периода времени занимались антисоветской агитацией и распространением среди населения провокационных слухов. Признаете ли вы себя виновным в этом? – спросил священника следователь. – Я это категорически отрицаю и заявляю, что никакой антисоветской агитации я среди населения не вел и никаких провокационных слухов не распространял, – ответил иеромонах Мардарий. – Следствию известно, что вы вплоть до последнего времени имели связь с церковниками, проживающими не в вашем приходе, в частности, вы имели связь с церковниками Угличского района, и в церковь, где вы служили, был большой наплыв верующих, потому что вас считали активным тихоновцем, ярым противником советской власти, и свою ненависть к существующему строю вы пытались привить тем людям, в среде которых вы вращались. Что вы скажете по существу этого? – Никакой связи с верующими других приходов я не имел. Я вел замкнутый образ жизни. Никуда не ходил и знакомств ни с кем не имел. Единственным местом, где я встречался с верующими, была церковь, но и там я никогда не вел бесед с верующими, кроме как по долгу службы как священник. Из других районов ко мне в церковь верующие не приходили, за исключением верующих из ближних к моему приходу сел и деревень... К советской власти я относился лояльно и ненависти не питал и враждебных взглядов никому не прививал.

28 апреля следователь в последний раз допросил священника.

– Признаете ли вы себя виновным в срыве колхозных работ из-за религиозных обрядов? – В срыве колхозных работ я виновным себя не признаю, так как ко мне в церковь верующие приходили добровольно, по своему желанию, и я никого не агитировал, чтобы бросить работу и приходить в церковь. Руководители колхоза и сельсовета в то время никаких претензий не предъявляли. – Признаете факт, что вы выгнали из церковной ограды представителя сельсовета и председателя колхоза, когда они явились к вам, чтобы проверить сохранность церковного имущества? – Нет, это я категорически отрицаю. Такого факта не было. Я помню, был такой случай: во время церковной службы к окну, выходящему из алтаря в церковную ограду, подошли двое неизвестных мне людей и долго стояли у окна, отвлекая меня от службы; я послал псаломщика, чтобы он попросил их отойти от окна, дабы не мешать мне служить.

В июне 1937 года следствие было закончено, и 9 июля отцу Мардарию предоставили возможность ознакомиться с обвинительным заключением. Он обвинялся в том, что «проводил... антисоветскую агитацию и распространял среди населения церковную литературу антисоветского содержания».

10 декабря 1937 года состоялось заседание Специальной Коллегии Ярославского областного суда. Отвечая в суде, иеромонах Мардарий сказал, что вполне понимает, в чем его обвиняют, но виновным себя в этом не признает – распространением церковной литературы и агитацией против советской власти не занимался.

Суд определил, что, поскольку в судебное заседание не явилось несколько свидетелей, «слушание дела отложить до следующего судебного заседания». К этому времени иеромонах Мардарий почти год находился под следствием в угличской тюрьме.

Во второй половине 1937 года, в соответствии с распоряжением советского правительства и Сталина, были созданы внесудебные тройки, планомерно занимавшиеся массовым уничтожением народа, и дело отца Мардария было передано на решение такой тройки.

17 марта 1938 года тройка НКВД приговорила иеромонаха Мардария к расстрелу. Иеромонах Мардарий (Исаев) был расстрелян на следующий день, 18 марта 1938 года, и погребен в общей безвестной могиле.

По материалам сайта Регионального Общественного Фонда ПАМЯТЬ МУЧЕНИКОВ И ИСПОВЕДНИКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ.


Преподобномученика иеродиакона Феофана
Графов Феодосий Федорович, +18.03.1938

Преподобномученик Феофан родился 6 января 1874 года в слободе Никитской Переславского уезда Владимирской губернии в семье крестьянина Федора Графова и в крещении был наречен Феодосием. В 1902 году Феодосий поступил послушником в Борисоглебский Ростовский монастырь, в 1907 году он был пострижен в мантию с именем Феофан, а в 1908-м – рукоположен во иеродиакона.

После прихода к власти безбожников монастырь в 1923 году был закрыт, но монахи, желая сохранить родную обитель, согласились на существование монастыря в качестве сельскохозяйственной артели. Однако в 1929 году были закрыты последние монастыри по всей стране, и среди них Борисоглебский.

После закрытия обители иеродиакон Феофан переехал в Сергиев Посад и был принят служить в Успенский храм; здесь он прослужил до 21 октября 1935 года, когда был арестован вместе с группой священнослужителей, живших в Посаде. Всех арестованных обвинили в контрреволюционной и антисоветской деятельности.

– Следствие располагает данными, что вы среди верующих распространяли ложные слухи о якобы проводимом за религиозные убеждения гонении. Что вы можете сказать по этому поводу? – спросил его следователь. – С таким вопросом ко мне никто не обращался, и я никому не говорил относительно гонений на верующих в СССР, – ответил иеродиакон. – А что вы отвечали верующим, обращавшимся к вам с вопросами относительно закрытия церквей? – С такими вопросами ко мне никто не обращался. – Признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? – Виновным я себя не признаю, против власти я нигде не говорил и общения с антисоветски настроенными лицами не имел.

На этом допросы были закончены. 8 января 1936 года Особое Совещание при НКВД приговорило иеродиакона Феофана к трем годам ссылки в Северный край, и он был отправлен сначала в Архангельск, а затем в Каргополь.

Осенью 1937 года сотрудник НКВД выписал справку на арест отца Феофана, обвинив его со слов осведомителей в том, будто он распространял контрреволюционные провокационные слухи о голоде в СССР, что в селах и деревнях крестьяне поголовно голодают и есть случаи голодной смерти, что жизнь в колхозах невозможна, большевики уже двадцать лет кормят народ обещаниями, а на деле ничего не дают. Назвав иеродиакона «отъявленным контрреволюционером» и «фашистским выродком», сотрудник НКВД предложил содержать его в тюрьме по первой категории, как священнослужителя и кандидата на расстрел, и немедленно арестовать. 25 сентября 1937 года отец Феофан был арестован и заключен в тюрьму в городе Каргополе.

В тот же день был допрошен один из сосланных в Каргополь священнослужителей, осведомитель НКВД; он показал, что «Графов органически не переваривает и ненавидит колхозы, называя их антихристовым царством. Весной 1937 года он говорил, что у советской власти нет хлеба, потому что в колхозах никто работать не хочет, да и кто в них будет работать, когда лучший хлеб советская власть отбирает себе, а колхозникам оставляет последние сорта, и тех немного».

После этого был допрошен отец Феофан.

– Расскажите о вашей практической контрреволюционной деятельности и ваших соучастниках! – потребовал от отца Феофана следователь. – Контрреволюционной деятельностью я не занимался и соучастников не имею, – ответил иеродиакон.

15 октября 1937 года тройка НКВД приговорила отца Феофана к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Иеродиакон Феофан (Графов) скончался в лагере в городе Каргополе 18 марта 1938 года и был погребен в безвестной могиле.

По материалам сайта Регионального Общественного Фонда ПАМЯТЬ МУЧЕНИКОВ И ИСПОВЕДНИКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ  20 МАРТА
Ксения (Петрухина) и Анна (Горохова)
 
Преподобномученицы Ксения и Анна подвизались в Успенском Брусенском монастыре в городе Коломне Московской губернии.
Преподобномученица Ксения родилась в 1897 году в селе Чанки Коломенского уезда Московской губернии в семье крестьянина Семена Петрухина. В 1913 году Ксения поступила послушницей в Успенский монастырь в Коломне. В 1919 году, после того как монастыри стали безбожной властью закрываться, послушница вернулась в родное село и стала помогать при Введенской церкви; сначала она жила в сторожке при храме, а затем у знакомых, зарабатывая себе на пропитание шитьем одеял.
Преподобномученица Анна родилась в 1896 году в селе Чанки в семье крестьянина Ивана Горохова; в 1914 году она поступила послушницей в Успенский Брусенский монастырь, а затем, как и Ксения, в 1919 году вернулась в родное село и стала помогать престарелому отцу по хозяйству.
Во время гонений на монашествующих в начале тридцатых годов обе послушницы были арестованы – 22 мая 1931 года – и заключены в коломенскую тюрьму. На допросах они подтвердили, что ходили вместе с другими верующими в Введенскую церковь, собираясь около церкви, вели между собой разговоры о продовольственном снабжении, урожае, говорили, что Господь за грехи не дает ни урожая, ни продуктов, ни товаров, и все это происходит за безбожие и за насмешки над Святой Церковью.
10 июня 1931 года тройка ОГПУ приговорила послушниц к трем годам ссылки в Казахстан, и они были этапом отправлены в Караганду.
В 1934 году, по окончании срока ссылки, они вернулись на родину, Ксения стала трудиться санитаркой на врачебном участке при станции Голутвино, а Анна поступила работать в колхоз. Но при этом они не оставили и своего рукоделия – шитья одеял и, так же как и раньше, ходили в храм, и вскоре их настигла очередная волна гонений на Русскую Церковь. Послушницы Ксения и Анна были арестованы 5 марта 1938 года и заключены в коломенскую тюрьму.
Вызванные дежурные свидетели показали, что хотя послушницы после возвращения из ссылки сами почти ни к кому в гости не ходят и даже для конспирации поступили на советскую работу, однако по-прежнему общаются с местным священником и у них бывает много народа не только из этого села, но и из других деревень, и дома они ведут антисоветскую пропаганду.
Через несколько дней после ареста следователь допросил послушниц. Расспросив, чем они занимались и за что были арестованы раньше, следователь спросил, знают ли они таких-то людей из числа местных жителей. Получив ответ, что они знают названных, следователь заявил, что послушницы занимались контрреволюционной деятельностью среди колхозников, и зачитал им показания дежурных свидетелей. Ксения и Анна эти показания категорически отвергли, сказав, что ни антисоветской деятельностью, ни агитацией против правительства среди населения не занимались.
10 марта следствие было закончено. 12 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушниц к расстрелу, и они были отправлены из Коломны в Таганскую тюрьму в Москву, где 17 марта тюремный фотограф снял с них фотографии для палачей. Послушницы Ксения Петрухина и Анна Горохова были расстреляны 20 марта 1938 года и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Мария и Матрона (Грошевы)
 -Мария


 -Матрона


Преподобномученица Мария родилась в 1876 году, а преподобномученица Матрона – в 1882 году в селе Варюковка Егорьевского уезда Рязанской губернии в семье крестьян Наума и Платониды Грошевых; у них было четыре дочери и сын. Как-то в молодости три дочери – Мария, Матрона и Пелагия посетили некоего старца, которого многие почитали за подвиги и прозорливость, и спросили его, как им жить. Марии и Матроне старец сказал: «В монастырь, в монастырь...», а Пелагии: «В нечестивую семью, в нечестивую семью, замуж».
В 1909 году сестры Мария и Матрона поступили послушницами в Александро-Мариинский монастырь, расположенный в десяти верстах от Егорьевска; Мария проходила послушание портнихи, а Матрона – на монастырском хуторе. Пелагия вышла замуж в семью совершенно неверующих людей. И как всегда в таких случаях бывает, в семье этой царили разногласия и распри, и только терпение и кротость Пелагии склонили ее мужа к вере, в конце концов он стал ходить в храм и даже пел на клиросе.
После прихода к власти в России безбожников, Александро-Мариинский монастырь был закрыт, и сестры вернулись домой. Некоторое время они жили в доме отца, а затем переселились в церковную сторожку при храмах во имя Казанской иконы Божией Матери и великомученицы Параскевы в селе Туголес Шатурского района Московской области. Один храм был каменным, другой – деревянным, оба они были расположены на высоком холме среди моря хвойного леса. Здесь послушницы подвизались в течение двадцати лет. У сестер был огород и корова. Они пекли для храма просфоры, были алтарницами, убирались в храме, а в оставшееся время подрабатывали рукоделием – стегали одеяла.
Сестер в селе все любили за ласковое и приветливое обхождение. Своих племянниц они с детства приучили молиться и помогли им полюбить богослужение и храм. Одну из племянниц они научили читать Псалтирь, и впоследствии, когда все храмы в округе были закрыты, она читала Псалтирь по усопшим.
Председатель местного сельсовета, безбожник Василий Языков, люто ненавидевший храм, всякий раз, когда начиналось богослужение, выходил на дорогу и старался угрозами разогнать идущих в церковь крестьян.
В 1931 году был арестован и приговорен к пяти годам ссылки в Казахстан священник Казанско-Пятницкого прихода Назарий Грибков. Председатель сельсовета, приехав в село с милиционерами с намерением храм разорить, стал требовать ключи от храма у старосты Василия Занина, но тот ключей не отдал, и милиция уехала ни с чем. В следующий раз милиция арестовала старосту, но он по дороге в Шатуру бросил ключи в снег, и их нашла, по предварительной договоренности с ним, сестра послушниц Пелагия. Послушницы тайно перенесли из храма в свою келью некоторые богослужебные предметы, спасая их от безбожников.
После закрытия храма послушницы Мария и Матрона стали ходить в храм во имя Казанской иконы Божией Матери в селе Петровском, расположенном в пятнадцати километрах от села Туголес. Здесь около сорока лет служил протоиерей Александр Сахаров*, благочинный Шатурского района. Перед каждым богослужением послушницы убеждали женщин-крестьянок не оставлять молитвы и не малодушествуя отправляться вместе с ними в храм Божий.
Хотя за отсутствием священника служба в храмах в селе Туголес не совершалась, но председателю сельсовета Языкову этого казалось мало, и он разрушил до основания деревянную колокольню Пятницкого храма, а в самом храме разместил цех по разливу лимонада.
В 1933 году в Казанский храм в Туголесе был направлен служить вернувшийся из заключения священник Георгий Колоколов, а в 1936 году, к великой радости прихожан, в храм вернулся священник Назарий Грибков; в 1937 году в храм был направлен служить псаломщик Петр Царапкин**. В ноябре 1937 года оба священника и псаломщик были арестованы, и в храме прекратилось богослужение. Против всех арестованных лжесвидетелем выступил председатель сельсовета Василий Языков.
С этого времени сестры остались единственными в округе «церковницами», кто мог почитать Псалтирь по умершему родственнику, наставить в вере, в исполнении церковных правил и научить молиться.
В феврале 1938 года власти возобновили аресты. Священников на свободе почти не осталось, и арестовывались уже миряне. 15 февраля 1938 года председатель сельсовета Василий Языков, выступив лжесвидетелем против послушниц, написал, что они враждебно настроены к советской власти и коммунистической партии. На религиозные праздники сестры ходят по домам колхозников и в некоторых домах совершают богослужение. Явившись в один из домов, они говорили колхозникам: «Завтра Господский праздник, лучше идти в церковь молиться Богу, а не в колхозе работать». Колхозницы в количестве восьми человек, вместо того чтобы работать в колхозе, ходят в церковь в село Петровское Шатурского района за 15 километров молиться Богу. А на вопрос, почему они не работают в колхозе, колхозницы отвечают: «Богу лучше молиться, а то Он нас всех накажет». В церковь с колхозницами ходят и сами монашки. В дома колхозников монашки приносят церковные книги и читают колхозникам о рождении Иисуса Христа, о сотворении Богом мира, о рае, о Страшном Суде.
26 февраля 1938 года власти арестовали послушниц и заключили в тюрьму в городе Егорьевске.
– Скажите, – спросил следователь послушницу Марию, – бывали ли случаи, когда вы вместе с Матроной Грошевой созывали к себе на дом колхозниц и устраивали у себя богослужения, особенно под религиозные праздники?
– Таких случаев не было, – ответила Мария, – но бывали случаи, когда колхозники заходили к нам поговорить о чем-либо или взять какую-нибудь вещь, необходимую для покойника, например покрывало. Я лично читаю Псалтирь над умершими.
– Скажите, бывали ли случаи, когда вы ходили по домам колхозников и вместе с религиозной пропагандой занимались антисоветской деятельностью, направленной на срыв работы в колхозе?
– Я специально для указанной цели по домам колхозников не ходила, но в отдельных случаях ходила в дома читать Псалтирь, но никакой подрывной работы против колхозов я не веду и против власти ничего не говорю.
– Вспомните случай, происшедший в ноябре, когда вы вместе с сестрой Матроной Грошевой совершали в домах богослужение и высказывали свое недовольство советской властью, называя большевиков антихристами.
– Этого я не помню, и случай с антисоветскими высказываниями я отрицаю.
– Вы говорите, что у себя на дому вы богослужений не совершали, а между тем при обыске в вашем доме были обнаружены церковные книги, кресты, чаши, ризы и другие принадлежности религиозного культа. Почему же вы не говорите истины?
– Да, я подтверждаю, что у меня указанные предметы были обнаружены, но они принадлежат церкви, у меня хранятся с момента ареста священников и закрытия церкви, но ни я, ни моя сестра на себя выполнение обрядов не брали, за исключением чтения Псалтири.
– Скажите, признаете вы себя виновной в антисоветской деятельности и агитации, направленной на подрыв советской власти и колхоза?
– Нет, в этом я себя виновной признать не могу.
Тогда же была допрошена и ее сестра Матрона.
– Расскажите, чем вы сейчас, проживая при церкви села Туголес, занимаетесь? – спросил следователь.
– Вот уже двадцать лет, как я и моя сестра Мария прислуживаем во время богослужений в церкви и живем на церковные средства.
– Бывают ли у вас в доме колхозники и какие у вас с ними идут разговоры?
– В дом к нам иногда заходили разные лица; приезжающие издалека оставались у нас ночевать. Но вот уже три месяца, как закрыта церковь по случаю ареста священника, и потому на ночлеге у нас никого не бывает. Между нами ведутся разговоры на религиозные темы.
– Вам предъявляется обвинение в том, что вы вместе с Марией Грошевой занимаетесь антисоветской агитацией. Признаете ли вы себя в этом виновной?
– Контрреволюционной агитацией я не занималась и виновной себя в этом не признаю, но разговоры на религиозные темы мы ведем.
– Скажите, вы совершаете у себя на дому богослужения? Кто к вам ходит? И ходите ли вы по домам колхозников с целью совершения богослужений? И высказываетесь ли против колхозов и советской власти?
– Богослужений на дому у меня не бывает, но колхозникам или кто приходит я рассказывала о Христе. По домам колхозников для совершения церковных обрядов я не ходила и недовольства советской властью не высказывала. О том, что в праздничные дни нужно молиться, я говорила, и что работа в колхозе подождет, это верно, но в этом я никакой агитации не усматриваю. Имея цель помолиться Богу, я после закрытия церкви у нас в селе Туголес ездила в церковь села Петровского Шатурского района. Со мной ездили и другие лица, в том числе и колхозники.
11 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушниц Марию и Матрону к расстрелу, и они были перевезены в Таганскую тюрьму в Москве. Послушницы Мария и Матрона Грошевы были расстреляны 20 марта 1938 года и погребены в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Екатерина (Константинова)
 
Преподобномученица Екатерина родилась в 1887 году в деревне Саврасово Солнечногорской волости Клинского уезда Московской губернии в семье зажиточного крестьянина Григория Константинова, владельца столярной мастерской и чайной, при которой была мелочная лавка. В 1905 году Екатерина поступила послушницей в Скорбященский монастырь в Москве, находившийся на Долгоруковской улице недалеко от Бутырской заставы. Здесь она подвизалась до его закрытия в 1918 году, после чего вернулась на родину в деревню Саврасово. В 1919 году скончались ее сестра с мужем, а их трое маленьких детей остались сиротами; Екатерина взяла их к себе и воспитала. Все это время она хотя и жила вне стен обители, но продолжала исполнять все монашеские правила и старалась как можно чаще бывать в храме. Зарабатывала она шитьем одеял и починкой мешков для колхоза.
Во время массовых гонений на Русскую Православную Церковь в арестах принимали участие не только сотрудники госбезопасности, но и сотрудники милиции. Все сотрудники Солнечногорского районного отделения милиции тогда во главе с начальником занялись арестами необходимого числа «врагов народа», не останавливаясь ни перед чем.
23 февраля 1938 года начальник отделения милиции сочинил справку, будто бы составленную на основании показаний свидетелей, что Екатерина Константинова говорила: «Вот опять бегают, какие-то нужны выборы, на что они нужны, есть у власти – пусть руководят до времени или боятся войны. Пересажали, теперь новых выбирать, так нечего выбирать, они уже выбраны, и так жмут хорошо; вот вам плохо жилось при царской-то власти, вон ваши коммунистов-то как расстреливают, но и этим придет конец»[1].
Константинова в своем доме вела разговор, «что коммунисты молодежи не дают никакого образования, что молодежь погибнет вся, как черви на капусте; отреклись от православной веры, когда же придет конец коммунистам...»[2]
Почти сразу после написания этой справки сотрудники милиции арестовали послушницу и поместили в камеру предварительного заключения Солнечногорского отделения милиции. Заручившись им же составленными «показаниями свидетелей», следователь допросил Екатерину.
– Следствие располагает данными, что вы систематически вели контрреволюционную агитацию против коммунистической партии и советской власти, – заявил он.
– Виновной себя в контрреволюционной агитации не признаю, а между собой мы с монахинями своими мнениями делились, что хорошо было при царской власти и плохо при советской. Что именно мы говорили, я сейчас припомнить не могу, – ответила послушница.
На этом допросы были закончены, и 11 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушницу к расстрелу. Послушница Екатерина Константинова была расстреляна 20 марта 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.
В феврале 1940 года возникло расследование по поводу двух осужденных к десяти годам заключения людей. Стали вызываться свидетели, которые показали, что написанное в протоколах ими не говорилось, а если что и говорилось, то в протоколах записано искаженно. Были подняты другие дела, и из них выяснилось, что солнечногорские милиционеры почти во всех делах сфальсифицировали показания свидетелей, после чего им не нужно было уже добиваться, чтобы сами обвиняемые признали свою «вину». Выдуманы были показания свидетелей и по делу послушницы Екатерины; когда это выяснилось, свидетели были передопрошены; один из них показал, что послушница Екатерина «в период советской власти... занималась стежкой одеял... чинила мешки для колхоза. Она была верующая и каждый праздник ходила... в церковь. Никакой контрреволюционной деятельности, никаких антисоветских разговоров я никогда от Константиновой не слышал»[3]. Другая свидетельница показала, что Екатерина Константинова «была верующая, часто ходила в церковь, но никогда я от нее не слышала никаких разговоров против колхозов или недовольства какими-либо мероприятиями советской власти... хотя приходилось в колхозе работать вместе с ней»[4].
Расследование полностью подтвердило факты, что в результате деятельности сотрудников милиции Солнечногорского района одни арестованные были неправо расстреляны, а другие получили по десять лет заключения. Начальнику отделения милиции был объявлен выговор, два сотрудника были арестованы на двадцать суток и уволены, еще один сотрудник был уволен, а четвертому объявлен выговор.
Через два месяца управление НКВД отменило это решение и признало приговор послушницы Екатерины Константиновой к расстрелу правильным.


Антонина (Новикова) и Надежда (Круглова)
 
Преподобномученица Антонина родилась в 1880 году в селе Горки Зарайского уезда Рязанской губернии в семье Андрея Новикова, владельца кирпичного завода, имевшего в своей собственности землю и четырнадцать дач, которые сдавались внаем. С восьми лет Антонина жила у тетки в монастыре в Рязани, где и научилась грамоте; она росла девочкой религиозной и впоследствии поступила в Троице-Мариинский монастырь в городе Егорьевске.
Этот монастырь был образован в 1900 году стараниями и пожертвованиями Никифора Михайловича Бардыгина, который, будучи сыном булочника, трудом, упорным и вдумчивым чтением приобрел знания в самых разных областях и впоследствии стал владельцем фабрик в Егорьевске. Воспитанный в правилах глубокого благочестия, он при первом ударе колокола был уже в храме, отстаивал литургию, за богослужениями читал Апостол и пел на клиросе. Вокруг него постепенно стали группироваться любители старинного церковного пения, и образовался прекрасный хор, который впоследствии пел в Успенском соборе Егорьевска. С 1872-го по 1901 год Никифор Михайлович избирался городским головой, и ему город был обязан почти всем своим благоустройством. Он устроил в городе водопровод, мостовые, уличное освещение, пожарную команду, воинские казармы, гимназию, женское училище, городской сад и дом трудолюбия. Благодаря в значительной части его личным средствам, была выстроена церковь великомученика Георгия Победоносца, и полностью на его средства построен Троице-Мариинский женский монастырь, который с самого дня образования привлек к себе многих желающих спасения девушек.
Преподобномученица Надежда родилась в 1891 году в деревне Денисово Починковской волости Егорьевского уезда Московской губернии в семье крестьянина Георгия Круглова. С девяти лет родители отдали ее в церковноприходскую школу, где она училась три года, а затем работала вместе с родителями в крестьянском хозяйстве. Когда Надежде исполнилось двадцать лет, она поступила послушницей в Троице-Мариинский монастырь в Егорьевске.
Обе послушницы, Антонина и Надежда, поступив в монастырь вскоре после его основания, подвизались в нем до его закрытия безбожными властями в 1918 году, после чего они поселились в Егорьевске и, зарабатывая рукоделием, помогали по храму, сохраняя все монашеские правила, о чем впоследствии, при их аресте, показали свидетели и что ОГПУ и было поставлено послушницам в основную вину.
Послушницы были арестованы 19 мая 1931 года и заключены в егорьевскую тюрьму. Всего тогда по этому делу было арестовано тридцать монахинь и послушниц. Их обвинили в том, что они «после закрытия в 1918 году Троицкого монастыря остались в городе Егорьевске на постоянное жительство, монашествовали и монастырские правила продолжали до последнего времени; часть монашек купили себе собственные дома, которые и являлись местом постоянных сборищ и выполнения монастырских правил...
В 1930 году общим собранием граждан деревень Савино и Поминово было постановлено: старое кладбище закрыть, имеющееся помещение использовать под клуб, открыть новое кладбище; тогда монашки среди крестьян повели агитацию против закрытия кладбища, в результате общим же собранием постановление о закрытии кладбища было отменено. В последнее время среди крестьян поднялась религиозность – увеличилось количество верующих.
Допрошенные монашки виновными себя в антисоветской агитации не признали. Признались лишь в том, что они по выходе из монастыря до настоящего времени продолжали монашествовать»[1].
29 мая 1931 года тройка ОГПУ приговорила послушниц к пяти годам ссылки в Казахстан. Вернувшись в 1935 году из ссылки в Егорьевск, они поселись в одной квартире, и послушница Надежда, как более молодая, взяла Антонину на свое содержание. Работать Надежда устроилась уборщицей в школе. Жили они целиком посвящая себя служению Богу, исполняя все монашеские правила, но после ссылки держались осторожно и с людьми неверующими старались отношений не заводить. В исполнении же своих обязанностей на работе Надежда была по-христиански добросовестна, и, когда впоследствии сотрудники НКВД потребовали от директора школы, чтобы он дал на нее характеристику, тот написал, что Надежда «хорошо относится к своим обязанностям – работает добросовестно и замечаний по работе не имеет. В школе ведет себя тихо и настороженно»[2]. Но в восприятии властей преступлением было само монашество, и секретарь Егорьевского городского совета написал в характеристике послушницы Надежды, что она ранее высылалась за монашество.
1 марта 1938 года послушницы были вновь арестованы и на время допросов заключены в тюрьму в Егорьевске.
– Органам следствия известно, что вы настроены против советской власти и клевещете на советскую власть и колхозы! – заявил следователь, обращаясь к послушнице Антонине.
– Против советской власти я никогда ничего не говорила и клеветой как на советскую власть, так и на колхозы не занималась, – ответила послушница Антонина.
– Скажите, в 1937 году среди проживающих в одном доме вы совершали антисоветские действия против советской власти?
– Никогда я антисоветской деятельностью не занималась и против советской власти не говорила.
– Скажите, в январе 1938 года вы среди отсталого населения клеветали на колхозы?
– То же самое, никаких разговоров, а тем более никакой клеветы на колхозы я не вела.
– Признаете себя виновной в том, что вы в 1937 году клеветали на советскую власть, а в январе 1938 года клеветали на колхозы?
– В предъявленном мне обвинении виновной себя не признаю и поясняю, что я этого не произносила.
В те же дни была допрошена с теми же самыми обвинениями и вопросами послушница Надежда, которая также отвергла все возводимые на нее обвинения.
После этого были допрошены дежурные свидетели – хозяева и соседи дома, где жили послушницы, которые и подписали лжесвидетельства, составленные сотрудниками НКВД.
8 марта следствие было закончено, и 11 марта тройка НКВД приговорила послушниц Антонину и Надежду к расстрелу. После решения тройки они были перевезены в Таганскую тюрьму в Москве. Послушницы Егорьевского Троице-Мариинского монастыря Антонина Новикова и Надежда Круглова были расстреляны 20 марта 1938 года и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.
 


Ксения (Петрухина) и Анна (Горохова)
 
Преподобномученицы Ксения и Анна подвизались в Успенском Брусенском монастыре в городе Коломне Московской губернии.
Преподобномученица Ксения родилась в 1897 году в селе Чанки Коломенского уезда Московской губернии в семье крестьянина Семена Петрухина. В 1913 году Ксения поступила послушницей в Успенский монастырь в Коломне. В 1919 году, после того как монастыри стали безбожной властью закрываться, послушница вернулась в родное село и стала помогать при Введенской церкви; сначала она жила в сторожке при храме, а затем у знакомых, зарабатывая себе на пропитание шитьем одеял.
Преподобномученица Анна родилась в 1896 году в селе Чанки в семье крестьянина Ивана Горохова; в 1914 году она поступила послушницей в Успенский Брусенский монастырь, а затем, как и Ксения, в 1919 году вернулась в родное село и стала помогать престарелому отцу по хозяйству.
Во время гонений на монашествующих в начале тридцатых годов обе послушницы были арестованы – 22 мая 1931 года – и заключены в коломенскую тюрьму. На допросах они подтвердили, что ходили вместе с другими верующими в Введенскую церковь, собираясь около церкви, вели между собой разговоры о продовольственном снабжении, урожае, говорили, что Господь за грехи не дает ни урожая, ни продуктов, ни товаров, и все это происходит за безбожие и за насмешки над Святой Церковью.
10 июня 1931 года тройка ОГПУ приговорила послушниц к трем годам ссылки в Казахстан, и они были этапом отправлены в Караганду.
В 1934 году, по окончании срока ссылки, они вернулись на родину, Ксения стала трудиться санитаркой на врачебном участке при станции Голутвино, а Анна поступила работать в колхоз. Но при этом они не оставили и своего рукоделия – шитья одеял и, так же как и раньше, ходили в храм, и вскоре их настигла очередная волна гонений на Русскую Церковь. Послушницы Ксения и Анна были арестованы 5 марта 1938 года и заключены в коломенскую тюрьму.
Вызванные дежурные свидетели показали, что хотя послушницы после возвращения из ссылки сами почти ни к кому в гости не ходят и даже для конспирации поступили на советскую работу, однако по-прежнему общаются с местным священником и у них бывает много народа не только из этого села, но и из других деревень, и дома они ведут антисоветскую пропаганду.
Через несколько дней после ареста следователь допросил послушниц. Расспросив, чем они занимались и за что были арестованы раньше, следователь спросил, знают ли они таких-то людей из числа местных жителей. Получив ответ, что они знают названных, следователь заявил, что послушницы занимались контрреволюционной деятельностью среди колхозников, и зачитал им показания дежурных свидетелей. Ксения и Анна эти показания категорически отвергли, сказав, что ни антисоветской деятельностью, ни агитацией против правительства среди населения не занимались.
10 марта следствие было закончено. 12 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушниц к расстрелу, и они были отправлены из Коломны в Таганскую тюрьму в Москву, где 17 марта тюремный фотограф снял с них фотографии для палачей. Послушницы Ксения Петрухина и Анна Горохова были расстреляны 20 марта 1938 года и погребены в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.


Николай (Розов)
 
Священномученик Николай родился в 1870 году в селе Иваньково Ростовского уезда Ярославской губернии в семье священника Николая Розова. По окончании Ярославской Духовной семинарии Николай Николаевич был рукоположен во священника ко храму в селе Спасск-Городец Ростовского уезда, в котором он прослужил до 1928 года, когда был переведен в храм в селе Чашницы того же уезда.
В это время большевиками в России стала проводиться коллективизация: одних крестьян принудительно сгоняли в колхозы, у других – повсеместно отбирали имущество и землю, а их самих высылали целыми семьями в необжитые районы страны. По большей части коллективизация проводилась приехавшими из города коммунистами, действовавшими по отношению к крестьянам, как инородческий элемент. Эти идейные инородцы подавляли всякие зачатки крестьянского недовольства и сопротивления и тщательно выискивали тех, кто подлежал уничтожению. И в первую очередь это были, конечно, священники, изначально чуждые большевикам по различию в вере. Народ воспринял коллективизацию как начинающуюся против него войну, грозящую ему бедами и смертью, – и люди потянулись в храмы исповедоваться и причащаться.
Храм в селе Чашницы на праздник Сретения Господня 15 февраля 1930 года был полон молящихся. Почти все пришедшие исповедались и причастились. Перед исповедью отец Николай, обращаясь к молящимся, сказал: «Православные, эта исповедь проходит, может быть, в последний раз, а потом нас прогонят отсюда или закроют церковь; я вам от души желаю лучшей жизни в новых условиях, но не забывайте веру Христову».
В своем слове в конце службы он вновь повторил: «Православные, настало время смутное, сейчас закрывают все церкви, верно, скоро закроют и нашу, нам будет негде служить...»
Народ, слушая священника, плакал, никому не хотелось терять Божьего храма.
Через день после праздника действовавший в этом районе уполномоченный по коллективизации Безде-Мерли отправил своему начальнику рапорт: «Настоящим сообщаю вам, что поп Чашницкого села по воскресным и другим праздникам церковным производит исповедь верующих; на исповедь идут почти изо всей округи, и после исповедей наблюдается выход записавшихся в колхоз... со своей стороны я считаю необходимым попа села Чашницы выслать – чем скорее, тем лучше»[1].
18 февраля была воскресная служба, и на следующий день тот же уполномоченный снова рапортовал об отце Николае. «На другой исповеди, в воскресенье 18.2.30 года, – писал он, – количество исповедников было в два раза больше, чем в первый раз; оба раза служба была очень долго, примерно до часа дня, а обыкновенно службы продолжались до одиннадцати часов утра»[2]. И он снова потребовал высылки священника.
22 февраля 1930 года отец Николай был арестован и заключен в тюрьму в Ярославле. Отвечая на вопросы следователя, священник сказал, что действительно на праздник Сретения Господня в храме присутствовало около пятидесяти его прихожан, которые пришли исповедаться, но никаких проповедей о преследованиях религии он не говорил и в предъявленном обвинении в агитации против советской власти и колхозов виновным себя не признает.
28 февраля 1930 года следствие было закончено, и 16 марта 1930 года тройка ОГПУ приговорила отца Николая к трем годам ссылки в Архангельск. Священник Николай Розов скончался 20 марта 1930 года в ярославской тюрьме и был погребен в безвестной могиле.
 

Евдокия (Синицына)
 
Преподобномученица Евдокия родилась в 1879 году в селе Тропарево Можайского уезда Московской губернии в семье крестьянина Ефрема Синицына. В юности она поступила послушницей в Князь-Владимирский монастырь, расположенный неподалеку от села Филимонки Подольского уезда Московской губернии.
Этот монастырь был основан в память сохранения жизни императора Александра III и его семьи во время железнодорожной катастрофы 17 октября 1888 года. Задумав основать монастырь, фрейлина ее императорского величества княгиня Вера Борисовна Святополк-Четвертинская 9 января 1889 года направила прошение, касающееся этого вопроса, на имя московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Желая испытать, возможно ли практическое осуществление задуманного, она пригласила в свое имение, находившееся в Московской губернии рядом с селом Филимонки, для монашеского жительства двадцать пять сестер, и когда стало ясно, что доходы имения достаточны для содержания монашествующих, она в феврале 1890 года отправила дополнительное прошение в Московскую Духовную консисторию.
«В устрояемом мною для Общины имении... – писала она, – имеется вполне благоустроенный храм... прекрасная, удобная для монастырской жизни местность. Самое село, где находятся церковь и кельи, расположено в вековом парке, окаймленном с одной стороны рекою... Кроме того, есть участок хорошего леса... В заключение скажу, что мое искреннее желание увековечить память чудесного спасения Государя Императора с его августейшей семьею устройством женской монастырской Общины, где бы могли поселиться и добывать себе пропитание личным трудом бедные бесприютные женщины и возносить Господу Богу молитвы за спасение Государя, не дает мне покоя, и всякое препятствие к приведению в исполнение такого благого, бескорыстного намерения тяжело отзывается на моем здоровье, и потому имею честь покорнейше просить Духовную консисторию войти в возможно скором времени в рассмотрение моей просьбы, разрешить мне устроить женскую Общину...»[1]
Разрешение на устройство общины было получено 3 октября 1890 года. После устроения монастыря в нем под руководством игумении стали подвизаться три монахини и сто послушниц.
Евдокия жила здесь до закрытия обители в 1929 году, а затем поселилась в селе Филимонки вместе со своей больной дальней родственницей.
В начале 1938 года дежурные свидетели дали против послушницы необходимые для НКВД показания, будто она «распространяет церковную литературу, внушает религиозные убеждения, вовлекает в кружки церковников; особенно активную работу она ведет среди молодежи и детей, которых вовлекает различными подарками, благодаря чему многие выходят из комсомола... К Синицыной приезжают из Москвы попы, неизвестные по фамилии, и ведут секретные переговоры на темы антисоветского характера»[2].
Председатель сельсовета дал для НКВД следующую характеристику на послушницу: «Синицына аккуратно подпольно ведет антисоветскую работу, и к этим монашкам... часто ходит бывший поп монастыря Филимонки. Какие у них идут разговоры? Ясно, что не в пользу советской власти. Там есть еще... прочие, которые ездят часто в Москву как агенты фашизма»[3].
25 февраля 1938 года послушница Евдокия была арестована, заключена в тюрьму в городе Серпухове и допрошена.
– Следствию известно, что вы занимаетесь антисоветской агитацией против существующего строя, как-то: после закрытия монастыря вы говорили, что все равно советская власть существовать долго не будет и все церкви и монастыри будут снова работать.
– После закрытия монастыря мне часто приходилось говорить о монастыре с разными лицами. В разговорах я лишь говорила, что некоторым монахиням в монастыре раньше жилось хорошо, а сейчас им плохо, а что касается того, что я говорила что-либо против советской власти, то я ничего не говорила.
– Следствию известно, что вы среди детей-подростков ведете антисоветскую агитацию и внушаете им религию, предлагая записываться в религиозные кружки.
– Каждое лето я встречаюсь с детьми рабочих и колхозников, и всего лишь потому, что возле моего дома растут цветы, и этими цветами я часто оделяла детей, но религию я им не внушала.
– В октябре 1937 года в разговорах с рабочими вы говорили, что Церковь отделена от государства, а советская власть все притесняет священников и монахов, это она неправильно делает. Священники и монахи неплохо проповедуют о Боге, а их за это презирают.
– В октябре 1937 года, точно не помню какого числа, в моем доме действительно был священник из деревни Передельцы; приходил он приобщать больную женщину, которая проживает в моем доме; о Церкви и религии мы действительно в этот раз говорили, но не против советской власти.
8 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушницу Евдокию к расстрелу. Незадолго перед расстрелом она была перевезена в Таганскую тюрьму в Москве. Послушница Евдокия Синицына была расстреляна 20 марта 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.


Нил (Тютюкин)
 
Преподобномученик Нил родился 4 мая 1871 года в селе Ольявидово Дмитровского уезда Московской губернии в семье крестьян Федора и Анны Тютюкиных и в крещении был наречен Николаем. Окончив сельскую школу, он поступил на фабрику Позднякова в городе Дмитрове – сначала учеником, а затем ткачом. Позднее работал в Орехово-Зуеве на ткацкой фабрике Зимина. В 1901 году он уехал в Москву и стал прислуживать в одной из церквей.
Избрав монашеский путь, Николай в 1904 году поступил в Иосифо-Волоколамский монастырь и через два года был принят туда послушником. В 1907 году он был пострижен в мантию с именем Нил. В 1909 году монах Нил был назначен на должность эконома, в 1910 году рукоположен во иеродиакона, в 1913-м – назначен исполняющим должность благочинного. В том же году он был рукоположен во иеромонаха и утвержден в должности благочинного[1].
В 1920 году Иосифо-Волоколамский монастырь был закрыт. Первые годы после закрытия обители отец Нил служил в храмах Волоколамского района, с 1925 года – в Богородице-Рождественском храме в селе Тимошево.
В 1931 году он был переведен в церковь Нерукотворного Спаса в селе Киево Дмитровского района. В его приход входили деревни Горки, Нестериха, Букино, Сумароково, Абакумово, Еремино, а также поселок при железнодорожной станции Лобня.
21 февраля 1938 года председатель сельсовета составил для НКВД характеристику на священника, в которой писал: «Священник Нил Федорович Тютюкин все время вел антисоветскую работу среди населения. За последнее время рассказывал, что колхозы – это старая кабала, как у помещиков. Когда сельсовет и партийная ячейка стали проводить собрание на тему антирелигиозной пропаганды, то тут Тютюкин послал весь церковный совет отбирать подписи от населения, чтобы не закрывать церковь. Сельсовет со своей стороны считает, что в колхозе изо дня в день слабеет дисциплина благодаря руководству Тютюкина, а посему сельсовет считает, что его, как опасного элемента, необходимо изолировать с территории Киевоского сельсовета»[2].
В этот же день НКВД открыл «дело» против священника. 28 февраля 1938 года иеромонах Нил был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности.
– На почве чего вы среди колхозников распространяли свое влияние с предложением массового выхода из колхозов, говорили, что все наработанное колхозниками у них отберут? – спросил следователь.
– Среди колхозников, а также и среди верующих я никогда о выходе из колхозов, а также о том, чтобы колхозники не работали в колхозах, не говорил, – ответил священник.
Следователи устроили очную ставку с одним из лжесвидетелей, но отец Нил отвел все возводимые на него обвинения. Не признал он себя виновным и на всех последующих допросах.
11 марта 1938 года тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Иеромонах Нил (Тютюкин) был расстрелян 20 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
источник:
 «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ
 
Епископ Неофит (в центре), прот.Александр Зарницын (слева), прот.Иоанн Знаменский
(справа), протодиак.Иоанн Воздвиженский (крайний слева), Николай Воздвиженский
(крайний справа)


Священномученик Иоанн (Знаменский)
 Священномученик Иоанн родился 8 марта 1868 года в селе Владыкино Санкт-Петербургского уезда Санкт-Петербургской губернии в семье священника Василия Знаменского. В 1882 году он окончил Белозерское духовное училище Новгородской епархии и в 1887 году был определен псаломщиком к Троицкой церкви в селе Варнакушки той же епархии. В 1898 году Иван Васильевич переехал в Туркестанскую епархию и был назначен в Покровский храм в селе Покровка Пржевальского уезда. В 1902 году он был переведен в Георгиевский храм в село Токмак Пишпекского уезда.
В 1903 году Иван Васильевич был рукоположен во священника ко храму в селе Георгиевка Пишпекского уезда и назначен законоучителем церковноприходской школы. Через год отец Иоанн был переведен в храм Михаила Архангела в станицу Голубевскую Джаркентского уезда и назначен законоучителем в церковноприходской школе станицы. В 1906 году он был переведен в село Георгиевка Пишпекского уезда.
Священник Иоанн Знаменский был расстрелян безбожниками-большевиками в 1923 году в городе Талды-Кургане и погребен в безвестной могиле.

Мученик
Владимир (Ушков)
 
Мученик Владимир родился в 1885 году в селе Конобеево Бронницкого уезда Московской губернии в семье крестьянина Егора Ушкова. В свое время Владимир окончил сельскую школу и, придя в возраст, женился; у них с женой родилось четверо детей. Имея большую семью, Владимир Егорович кроме работы в сельском хозяйстве занимался извозом. Призванный в 1914 году на Первую мировую войну, он был тяжело ранен, потерял руку и был демобилизован. После революции Владимир Егорович в поисках средств к существованию завел мастерскую по выделке пуговиц. В двадцатых годах он был избран старостой в Троицкой церкви в родном селе Конобеево.
В 1930 году все его имущество было описано и отобрано властями. Вслед за этим ему предложили уплатить налоги, но поскольку налоги ему платить стало нечем, то 2 февраля 1930 года он был арестован и приговорен к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере и к пяти годам ссылки. Владимир Егорович обжаловал приговор, и в апреле 1930 года было принято решение о его освобождении на том основании, что если он и занимался торговлей, то «не систематически, а лишь потому, чтобы иметь средства к существованию, так как обременен многочисленным семейством; сам же Ушков, инвалид империалистической войны, работать на постоянной работе не может»[1]. 25 апреля 1930 года Владимир Егорович был освобожден из коломенской тюрьмы, вернулся в село и приступил к исполнению обязанностей церковного старосты, а со второй половины тридцатых годов он стал служить в храме псаломщиком.
19 января 1938 года, во время массовых гонений на Русскую Православную Церковь, Владимир Егорович был арестован и после непродолжительных допросов, произведенных в районной тюрьме, заключен в Таганскую тюрьму в Москве. В качестве свидетеля следователь допросил председателя местного колхоза, который показал, что Ушков хотя и состоит в колхозе, но на работу не ходит, говорит, что работать в колхозе грех, ведет религиозную агитацию, говорит, что в церковные праздники на колхозных полях работать нельзя, это великий грех. Председатель колхоза также указал, как на свидетельство преступности Владимира Егоровича, на то, что он служит в церкви.
23 января следователь допросил Владимира Егоровича.
– С какого времени вы являетесь псаломщиком конобеевской церкви? – спросил он.
– Около года. До этого я был членом церковного совета.
– Как часто вы посещали священника конобеевской церкви?
Владимир Егорович ответил, что встречался со священником большей частью в церкви, но бывал и дома, когда священник уезжал из села, и тогда он оставался у него в доме ночевать. На вопрос, не встречал ли он в доме священника кого из посторонних, псаломщик ответил, что никого не встречал.
– На протяжении 1937 года вы занимались в селе Конобеево контрреволюционной деятельностью. Вы это признаете?
– Нет, не признаю.
Следователь стал цитировать показания свидетелей и спрашивать, признает ли обвиняемый их справедливость, но Владимир Егорович их все отверг, сказав, что все написанное в них ложно.
9 июля 1938 года следствие было закончено, и 19 сентября Особое Совещание при НКВД приговорило Владимира Егоровича к пяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. Псаломщик Владимир Ушков скончался в заключении в Онеглаге 21 марта 1942 года и был погребен в безвестной могиле.
 
 источник «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ

Сергий (Лебедев)      -
Сергий (Цветков)      -
Алексий (Смирнов)   -

Димитрий (Гливенко)-
 
В январе 1938 года власти арестовали священников Ухтомского благочиния Московской епархии, и среди них протоиереев Сергия Лебедева, Сергия Цветкова и Алексия Смирнова и священника Димитрия Гливенко и заключили в Таганскую тюрьму в Москве.
Священномученик Сергий родился 3 июля 1875 года в Москве в семье диакона Павла Лебедева, служившего в Екатерининском храме на Большой Ордынке. Семья с семидесятых годов ХIХ века жила в Замоскворечье и поддерживала тесные отношения с диаконом Феодором Соловьевым – будущим затворником Смоленской Зосимовой пустыни иеросхимонахом Алексием, который служил тогда в церкви святителя Николая в Толмачах.
В 1895 году Сергей Павлович окончил Московскую Духовную семинарию и с 1896 года преподавал Закон Божий в Мароновской церковноприходской школе, а с 1897-го – в Перервинском духовном училище в Москве. В 1898 году он был рукоположен во священника ко храму Смоленской иконы Божией Матери Новодевичьего монастыря. С этого времени отец Сергий стал преподавать Закон Божий в одноклассной церковной школе при монастыре. С 1900 года он стал законоучителем в воскресной школе Хамовнического попечительного училища, с 1902 года – помощником заведующего церковноприходской монастырской школой, с 1910 года – законоучителем в детском приюте[1].
В 1901 году скоропостижно скончалась супруга отца Сергия София, с которой они прожили около четырех лет, и он остался с трехлетним сыном Борисом. С этого времени в дом близ Новодевичьего монастыря, где жил отец Сергий, перебрались его сестры Екатерина и Прасковья, а чуть позднее – его мать, Мария Павловна, которая, похоронив мужа, взяла на себя заботы по воспитанию внука.
После смерти жены отец Сергий отправился в Зосимову пустынь к своему духовному отцу иеромонаху Алексию, чтобы посоветоваться, как жить дальше, остаться ли духовником в женской обители (в то время в женских обителях, как правило, служили женатые священники) или перейти в другое место. Отец Алексий сказал ему: «Оставайся в монастыре, лучше быть среди голубиц, чем среди волков».
Иеромонах Алексий оказал отцу Сергию большую помощь в преодолении тех тяжелых переживаний, которые охватили его после смерти жены. Отец Сергий так вспоминал об этом. Однажды, когда иеромонах Алексий находился в Троице-Сергиевой Лавре, туда приехал и он. После долгой беседы старец оставил отца Сергия на ночь помолиться вместе с ним в Троицком соборе Лавры. После молитвы, уже перед рассветом, перед началом полунощницы, отец Алексий приоткрыл раку и дал священнику приложиться к мощам преподобного Сергия. Приложившись к мощам, тот отошел со слезами на глазах и долго стоял сосредоточенный. Старец спросил его:
– Сережа, что ты чувствовал, когда прикладывался к мощам?
– Мне показалось, что я опустил лицо в цветущий куст роз... и радость пришла в душу.
– Счастлив ты, ведь немногим дано пережить такое.
С этого момента для отца Сергия начался новый этап духовной жизни, устроение которой стало подобно монашескому. Мать, заметив в нем перемены, просила, пока она жива, не принимать монашество. Отец Сергий исполнил ее просьбу, но свою жизнь ограничил исключительно духовными и церковными интересами, так что она теперь состояла из богослужения, келейной молитвы, изучения трудов святых отцов, попечения о пастве и законоучительства.
Глубокое знание богослужебного устава, благоговейность и молитвенность служения отца Сергия были отмечены священноначалием, и ему было поручено помогать недавно рукоположенным священникам, которых направляли на стажировку в Новодевичий монастырь.
Отец Сергий был хорошим проповедником, и его проповеди и внебогослужебные собеседования всегда вызывали большой интерес у слушателей. Священник в них разъяснял, каким должен быть христианский взгляд на современные обстоятельства жизни.
«Как мало в нашей современной жизни радости! – писал отец Сергий. – Как много уныния не только среди обездоленных, но и среди взысканных судьбою людей! Как никогда изощрились и разнообразились теперь житейские удовольствия. Каким-то блестящим, безостановочным калейдоскопом идет теперь жизнь не только в столичных центрах, но и в провинциальных городах. Сколько захватывающих интересов! Сколько выставок промышленности, художественных, исторических, разных отраслей труда; какие громадные горизонты открыты новейшими применениями электричества. Мы слышим за тысячи верст говорящих с нами людей и вскоре у телефонного аппарата будем видеть их образы. Почти уже завоеван воздух... Словом, как интересна и разнообразна теперь жизнь. А между тем среди этого разнообразия какое-то общее недовольство, сознание какой-то своей нищеты, тоска, уныние, скука, отчаяние. Почему так? Да потому, что наряду с прогрессом в жизни нашего общества наблюдается полнейшее равнодушие к тайнам и радостям веры. Русло жизни все более и более отходит от нежных, согревающих лучей христианского Солнца Правды. И наука и искусство, и государственная и общественная жизнь со всеми ее многоразличными разветвлениями – все это отклонилось от освежающей человеческое творчество благодати Христовой. От Бога бегут. Исповедовать Его стыдятся. Диво ли после этого, что наш прежде крепкий православно-русский быт сошел со своих вековых устоев, осложнился, обогатился новыми, враждебными христианскому духу обычаями и привычками и получил прямо-таки полуязыческий, богоборный характер?!»
«Люди становятся все более и более рабами внешних условий жизни, непрерывно усложняющихся ее форм и соединенной с ними жестокой борьбы за существование, за влияние, за власть, борьбы страстей и самолюбий, борьбы всего мелочного и узкозлобного... Несомненно, что раздвоение нравственных идеалов христианства и хода действительной жизни представляет из себя нечто полное великих мук и всяких печальных злоключений. И причина всего этого заключается в том, что благодатная сила Святых Таинств, сила возрождения Духом Святым перестала служить для сознания современного человека источником его нравственной жизни и деятельности... Люди полагаются на свои естественные силы и соображения, думают залечить зло своей жизни самоизмышленными лекарствами и мерами. Понятно, что из этого никогда и ничего не может выйти надежно доброго – перед нашими глазами неизбежные последствия такого ложного пути – все распространяющееся недовольство жизнью и все усиливающиеся страдания. И как больно смотреть на страдания людей, как горько и тяжело сознавать, что ничто извне не может помочь им! Почему не может? Да потому, как это признано было одним просвещенным народом еще до пришествия Христова в мир (древними римлянами), что зло мира заключается в самом корне человеческой жизни; оно неизлечимо никакими частными, земными, человеческими усилиями – оно может быть излечено только радикальным средством, то есть должен быть обновлен самый корень жизни... Конечно, такое коренное обновление человечества могло быть совершено только всемогущей и всесозидающей силой Божественной, – и оно действительно совершено Сыном Божиим, Господом нашим Иисусом Христом, Который силен Своими искупительными страданиями и смертию уврачевать греховный струп человечества, уничтожить зло мира и через ниспослание Святого Духа дать людям новую жизнь, обновить самый корень ее, положить в людях новое семя к ее дальнейшему развитию: послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли(Пс. 103, 30)».
Пророчески звучали слова отца Сергия, когда он учил своих духовных детей хранить веру Христову «и в час испытания в темнице, среди гонения, среди голода и холода, в бедах от братий и лжебратий, и под мечом палача».
«Вспомните весь собор мучеников, перечитайте их жития, – писал он, – и вы увидите, изнемогло ли Христово слово, оставлял ли Господь в полной беспомощности Своих верных служителей?.. Нет, все с такой радостью ощущали близость Христа к себе, что лобызали орудия мучения и смерти... которые приближали их еще более к Тому, Кто по вознесении Своем на небо с отеческой любовью приготовил им там многие светлые обители».
26 сентября 1920 года отец Сергий был возведен в сан протоиерея. Весной 1922 года он был арестован по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей. Его обвиняли в том, что он препятствовал проведению в жизнь постановления ВЦИК от 26 февраля 1922 года, «вошел в преступное сообщество, организованное представителями высшего духовенства и возглавляемое бывшим Патриархом Тихоном». Его также обвиняли в распространении послания Патриарха Тихона и заведомо ложных сведений «о деятельности должностных лиц, администрации советской власти и отдельных членов местных комиссий Помгола... возбуждающих у населения враждебное к ней отношение».
13 декабря 1922 года Московский революционный трибунал приговорил протоиерея Сергия к полутора годам заключения. В соответствии с проведенной властями амнистией он был освобожден досрочно – 11 июля 1923 года. Новодевичий монастырь был закрыт, и протоиерей Сергий стал служить в московской церкви Живоначальной Троицы в Зубове.
14 апреля 1931 года священник был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Отца Сергия обвинили в контрреволюционной деятельности – в связи с появлением его фотографии в газете «Нью-Йорк таймс». На фотографии был запечатлен момент, когда отец Сергий, идя по двору Новодевичьего монастыря, благословлял прихожан, и под ней подпись: «Знаменитый отец Сергий Лебедев, один из священников, честно выполняющих свой долг».
На следствии отец Сергий показал: «В каноническом общении состою с митрополитом Сергием. Никакой антисоветской агитацией я не занимался и собраний нелегальных не устраивал. В 1929 году мой портрет появился с какой-то статьей в иностранной газете. Я совершенно никакого участия в этом не принимал и не знал, когда меня засняли»[4].
30 апреля Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило его к трем годам ссылки в Северный край. Первое время он находился в Великом Устюге, где условия жизни были не тяжки. Затем был переведен вместе с другими священниками в село Кичменский Городок, а потом в еще более глухое село. В письмах к родным отец Сергий называет этот переезд «прогулкой при полном воздержании от пищи и отдыха». В начале 1932 года он жил в деревне Макарово. «Чтобы избежать праздности, письмописание считаю своим рукоделием, занимающим у меня ежедневно известную часть дня и вечера... С письмами да ежедневным занятием словом Божиим и духовно-нравственным чтением совершенно не видишь свободного времени», – писал он близким в марте 1932 года.
Каждый свой поход в районное село для отметки в ОГПУ он использовал, чтобы побывать на богослужении в храме. В остальное же время молился дома вместе с другим ссыльным священником, с которым отец Сергий поселился в одном доме. Начало Великого поста 1932 года также молились дома. «У нас имелись почти все богослужебные книги под руками, – писал он, – и мы имели полную возможность править все положенное по уставу церковному у себя дома. И Господь помог все совершить без всякой помехи, в самой мирной обстановке».
В 1933 году отец Сергий был переведен в деревню Сорокино, куда приезжали к нему духовные дети. В 1933 году «день славного Успения встретил и провел в мире, здравии и полном благополучии... Причащался в алтаре Святых Таин, предварительно сам исповедовавшись и исповедав кое-кого из своих духовных чад... Чтение есть, занятия тоже ежедневно находятся, остается только лишь всей душой благодарить Господа за все Его милости и молить Его за вас и всех благодетелей своих и твердо верить в Его Промысл, бодрствующий надо мною, когда возможно и передвигающий меня, если это будет нужно и полезно для меня и для вас».
В то время, когда отец Сергий был в ссылке, его мать и сестра ходили к заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) с просьбой, чтобы тот похлопотал перед гражданскими властями о его освобождении. Узнав об этом, протоиерей Сергий написал им: «Глубоко чту я и Владыку митрополита Сергия за его крестоносный подвиг возглавления Церкви в наше лютое время. Я совершенно не льщу себя надеждой, что Владыка может помочь мне в моем деле. Это сверх его сил... Он со своей стороны рад бы все сделать для нашего освобождения, но непреодолимые препятствия стоят на пути его добрых намерений».
В 1934 году, по окончании срока ссылки, протоиерей Сергий был освобожден. Вот как писал он об этом родным: «В преддверии праздника иконы Божией Матери, именуемой “Нечаянная Радость”, я получил неожиданную для себя радость: после категорического отказа в досрочном освобождении на поруки Бори мне сегодня выдали документ о свободном проживании во всех городах СССР за отбытием полного срока ссылки».
После возвращения в Москву протоиерей Сергий был некоторое время секретарем заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, который назначил его на эту должность, чтобы материально поддержать: на попечении священника были мать и две сестры. Служил отец Сергий тогда в храме Петра и Павла в поселке Малаховка Люберецкого района Московской области.
21 января 1938 года протоиерей Сергий был арестован. Прощаясь с матерью, он поклонился ей в ноги и сказал: «Матушка, в этой жизни мы уже не встретимся».
На допросе следователь заявил отцу Сергию:
– Следствием установлено, что вы получали задания от благочинного протоиерея Воздвиженского вести контрреволюционную деятельность против советской власти и проводили это среди населения. Почему вы это отрицаете?
– Я это отрицаю потому, что никаких контрреволюционных заданий от благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского я не получал.
Была устроена очная ставка со священником Знаменской церкви села Перово Сергием Сахаровым, согласившимся давать нужные следствию показания. Он сказал:
– Сергей Павлович Лебедев является активным членом контрреволюционной группы духовенства, руководителем которой являлся благочинный Владимир Федорович Воздвиженский, который давал нам задания, чтобы мы среди надежного узкого круга вели активную борьбу против советской власти и готовились к ее свержению с помощью капиталистических стран.
– Подтверждаете ли вы показания Сахарова? – спросил следователь протоиерея Сергия.
– Нет, я показания Сахарова отрицаю, так как никакой контрреволюционной деятельности я не вел.
Священномученик Сергий родился в 1869 году в городе Москве в семье священника Никанора Цветкова. В 1892 году он окончил Московскую Духовную семинарию и в том же году был рукоположен во диакона к Воскресенской церкви села Вешняково Московского уезда*, а в 1902 году – во священника к этому же храму.
С 1892 года отец Сергий состоял законоучителем в Выхинской церковноприходской школе и в Люберецком земском училище, с 1910 года – в 4‑м мещанском городском и в земском начальном и в Смоленском женском городском училищах. В 1917 году отец Сергий был назначен духовником благочиния, в 1918 году – награжден наперсным крестом, в 1920-м – возведен в сан протоиерея.
Первый раз отец Сергий был арестован ВЧК в 1919 году вместе со своим сыном Николаем, который был арестован как офицер царской армии и расстрелян. Отца Сергия продержали тогда в тюрьме три недели и освободили.
Вновь он был арестован в январе 1938 года.
– Знаете ли вы благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского и часто ли его посещали? – спросил следователь.
– Владимира Федоровича Воздвиженского я знаю хорошо и часто посещал его квартиру, – ответил отец Сергий.
– Следствием установлено, что вы являлись членом контрреволюционной группировки, руководимой Воздвиженским. Признаете ли вы это?
– Нет, я это отрицаю.
– Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели среди населения контрреволюционную деятельность. Признаете ли вы это?
– Нет, я это отрицаю.
– Следствием установлено, что вы высказывали контрреволюционного характера клевету против советской власти и пораженческие настроения. Признаете ли вы это?
– Нет, я это отрицаю, виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.
Снова был вызван в качестве свидетеля обвинения священник Сергий Сахаров, который дал необходимые следователям показания, но отец Сергий все их отверг.
5 марта 1938 года следствие было закончено. Всех священников обвиняли в том, что они «осенью 1937 года организовались в контрреволюционную группу, которую возглавил Воздвиженский, и, проводя среди населения Ухтомского района контрреволюционную агитацию, поставили своей целью проповедовать монархический строй, оказывать противодействие политике партии и советской власти, создание среди населения недовольства и проведение подготовки населения к приходу новой, капиталистической власти»[5].
Священномученик Алексий родился в 1870 году в селе Голубово Московской губернии в семье священника Сергия Смирнова. Окончил Московскую Духовную семинарию и в 1897 году был назначен псаломщиком к московской Крестовоздвиженской церкви.
В 1908 году Алексей Сергеевич был рукоположен во диакона к церкви Николы в Плотниках, а 9 мая 1927 года – во священника к той же церкви. В 1931 году отец Алексий был назначен настоятелем этого храма и возведен в сан протоиерея, в 1932 году – настоятелем московской Власьевской церкви, в 1934 году переведен в Симеоно-Столпниковскую церковь, в том же году протоиерей Алексий был награжден митрой и назначен настоятелем храма Рождества Христова в селе Измайлово, а в 1935 году – настоятелем Никольско-Архангельской церкви в селе Никольском Балашихинского района. Здесь он прослужил до 1937 года и затем был переведен в храм Успения Пресвятой Богородицы в селе Косино Ухтомского района.
Это древнее село «издавна славилось своим превосходным местоположением и тремя озерами. Находившиеся здесь святыни – чудотворные иконы Божией Матери Косинской (Моденской) и святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца, исстари привлекали сюда столько народу, что в продолжение летних месяцев по всем дорогам в Косино пройдет и проедет по крайней мере до ста тысяч богомольцев»[6], – писал очевидец, живший в первой половине ХIХ века.
В январе 1938 года отец Алексий был арестован и допрошен.
– Знаете ли вы благочинного Владимира Федоровича Воздвиженского и встречались ли с ним? – спросил следователь.
– Да, с благочинным Воздвиженским я хорошо знаком и часто посещал его квартиру, – ответил священник.
– Следствием установлено, что вы являлись членом контрреволюционной группировки, руководимой Воздвиженским. Признаете ли это?
– Нет, это я отрицаю. Членом контрреволюционной группировки я не состоял.
– Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели контрреволюционную деятельность. Признаете ли это?
– Нет, это я отрицаю.
– Следствием также установлено, что вы высказывали террористические настроения по отношению к коммунистам. Признаете ли это?
– Нет, я это отрицаю и виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.
Поскольку отец Алексий отказывался лжесвидетельствовать, ему была устроена очная ставка со священником Сергием Сахаровым, который подтвердил показания, необходимые следователям. Но отец Алексий их все отверг, сказав: «Показания Сахарова я отрицаю, так как контрреволюционной деятельности я не вел».

Священномученик Димитрий родился 1 января 1879 года в городе Таганроге в семье служащего государственного банка Павла Гливенко. Окончил Духовную семинарию и был рукоположен в сан священника. Во второй половине тридцатых годов он был настоятелем Троицкого храма в селе Карачарово Ухтомского района Московской области. В январе 1938 года отец Димитрий был арестован и допрошен.
– Следствием установлено, что вы являетесь членом контрреволюционной группировки, возглавляемой благочинным Воздвиженским. Признаете ли это?
– Нет, я это не признаю.
– Следствию известно, что вы, состоя членом контрреволюционной группировки, вели среди населения активную контрреволюционную деятельность. Признаете ли это?
– Нет, я это отрицаю, так как этого не было.
– Следствию также известно, что вы высказывали террористические настроения относительно социализма. Признаете ли вы это?
– Нет, я это отрицаю и виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю.
Через неделю отцу Димитрию была устроена очная ставка со священником Сергием Сахаровым.
– Дайте следствию показания о принадлежности Гливенко к контрреволюционной группе духовенства и о его контрреволюционной деятельности, – потребовал следователь от него.
– Дмитрий Павлович Гливенко является активным членом контрреволюционной группы духовенства, руководимой Владимиром Федоровичем Воздвиженским, которая ставила своей целью свержение советской власти с помощью капиталистических стран.
Гливенко присутствующим говорил: «Мы можем рассчитывать на свержение советской власти только при помощи иностранного капитала, в особенности Германии, Японии, Италии, Польши, Румынии и Венгрии».
– Подтверждаете ли вы показания Сергея Николаевича Сахарова? – спросил следователь отца Димитрия.
– Нет, я показания Сахарова отрицаю, так как я к контрреволюционной группировке не принадлежал и никакой контрреволюционной деятельности не вел.
15 марта 1938 года тройка НКВД приговорила священников Сергия Лебедева, Сергия Цветкова, Алексия Смирнова и Димитрия Гливенко к расстрелу. 22 марта 1938 года протоиереи Сергий Лебедев, Сергий Цветков и Алексий Смирнов и священник Димитрий Гливенко были расстреляны и погребены в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
 
Священномученик
Николай (Горюнов)
 

Священномученик Николай родился в 1880 году в селе Обухово Солнечногорской волости Клинского уезда Московской губернии в семье крестьянина Василия Горюнова. Окончив в двенадцать лет сельскую школу, Николай работал вместе с отцом в крестьянском хозяйстве. В 1902 году Николай Васильевич был призван в армию, но получил освобождение от службы, так как был единственным сыном у родителей – кормильцем семьи.
После этого он выехал в Москву в поисках заработка. Будучи воспитан в благочестивой семье, он желал, чтобы его работа была так или иначе связана с церковью. В Москве в то время различными приходами организовывались общества трезвости, и он поступил официантом в одну из чайных, организованную таким Обществом, и проработал здесь два с половиной года, а затем устроился сторожем и алтарником в домовый храм при Первой градской больнице. Здесь он проработал пять лет. Около шести лет он был алтарником в храме Ризоположения на Донской улице. Некоторое время Николай Васильевич работал слесарем на цементной базе в Подольске, где его усилиями был организован кооператив, члены которого плодотворно и успешно трудились; кооператив был упразднен с приходом к власти большевиков.
В 1919 году Николай Васильевич вернулся в родное село и здесь в Успенской церкви стал служить псаломщиком. В 1920 году он был рукоположен во диакона, а в 1924 году за беспорочную службу и примерное поведение был возведен в сан протодиакона. Протодиакон Николай служил в храме до 1929 года, когда власти потребовали от него уплаты такой суммы налога, которую он не в силах был заплатить, и был вынужден из храма уйти; он устроился работать пожарником, а затем рабочим на одном из заводов.
В марте 1938 года власти составили обвинение, в котором писали, что Николай Горюнов является протодиаконом и, будучи враждебно настроен к советской власти и коммунистической партии, систематически среди населения деревни Обухово проводит контрреволюционную агитацию и высказывает террористические настроения против руководителей партии и правительства. 11 марта сотрудники НКВД арестовали отца Николая.
Были вызваны несколько свидетелей, каждого из которых спрашивали, знает ли он протодиакона Николая, и поскольку все они его знали, то так и ответили. Следователь попросил их расписаться в конце страницы, на которой были записаны их показания, а половина ее оставалась незаполненной, и уже в отсутствие свидетелей он написал все, что ему было нужно.
12 марта 1938 года следователь НКВД допросил протодиакона.
– Вы признаете себя виновным в контрреволюционной деятельности, в том, что говорили, что советская власть не дает жить служителям культа, троцкистов сажают и расстреливают за то, что они борются за хорошую жизнь, и в случае войны вы будете бить коммунистов? – спросил его следователь.
– Виновным себя в контрреволюционной деятельности и агитации против советской власти и коммунистической партии я не признаю. Подобных разговоров я не вел, – ответил протодиакон.
15 марта тройка НКВД приговорила отца Николая к расстрелу, и он был перевезен в Таганскую тюрьму в Москве. Протодиакон Николай Горюнов был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.


Священномученик    
Петр   (Космодамианский)    
священник расстрелян   (22.03.1938)

Священномученик
Михаил (Маслов)


Священномученик Михаил родился 8 июля 1874 года в селе Щеглятьево  Старицкого уезда Тверской губернии* в семье псаломщика Григория Маслова. Михаил окончил церковноприходскую школу и один год учился в духовном училище, затем помогал отцу в крестьянском хозяйстве. В 1895 году он был призван в армию и отправлен в город Белосток. По окончании в 1899 году срока военной службы Михаил Григорьевич вернулся на родину и стал служить храме в селе Козьмодемьянском Тверской губернии. В 1907 году он был рукоположен во диакона ко храму в селе Мелково Тверской губернии, где прослужил до 1924 года, а затем был направлен в храм Архангела Михаила в село Микулино Лотошинского района Московской области.
В 1930 году диакон Михаил был рукоположен во священника ко храму села Гурьево. С 1935 года он стал служить в храме родного села Щеглятьево.
11 ноября 1937 года местный парторг отправил в районный отдел НКВД докладную записку, в которой писал, что священник Михаил Маслов говорил, что жизнь при советской власти и руководстве Сталина стала тяжелой, ничего нет, даже несчастной картошки колхозники и то не получают, а если и получают, то гнилую. Насчет страховки помещений говорил, что советской власти только деньги плати, а если сгоришь, получишь кукиш. Не то что построиться, а несколько деревьев не купишь. Раньше, при старом строе, погорелец идет собирать, ему и штанов, и рубах, и денег, и продуктов дадут – сгорело меньше того, что он получит.
1 февраля 1938 года председатель сельсовета составил справку о священнике и представил ее в районный отдел НКВД. В ней он писал, что священник влиял на трудовую дисциплину колхозов путем беседования со старушками у окошек и на дому, сроки государственных поставок не выполнял и был антисоветски настроен. В тот же день следователь допросил одного из свидетелей, который сказал: «Знаю то, что Маслов агитирует колхозников, чтобы они ходили в церковь и молились Богу. Лично мне говорил, чтобы я ходил в церковь, Бог за это даст здоровье»[1].
10 марта 1938 года отец Михаил был арестован, заключен в тюрьму в городе Волоколамске и в тот же день допрошен. На вопросы следователя он ответил, что его антисоветская деятельность заключается в том, что он недоволен советской властью, почему и говорил, что при советской власти нет обуви, нет одежды, раньше, при царе, всего было много и все было дешево, а теперь нет ничего. Всех сделали нищими, картофеля и того вдоволь нет.
– Гражданин Маслов, во время выборов в Верховный Совет вы вели антисоветскую агитацию и говорили: «Коммунисты говорят, что при советской власти будет демократия; она есть только на словах, а на деле ее нет; ишь как хитро Сталин написал, что нет теперь лишенных избирательных прав, а в действительности это живой обман, демократии при советской власти нет и не будет никогда». Следствие предлагает вам дать искренние показания по этому вопросу.
– В этом виновным я себя не признаю. Больше показать ничего не могу.
15 марта 1938 года тройка НКВД приговорила отца Михаила к расстрелу. Священник Михаил Маслов был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.


Преподобномученица
Александра (Самойлова)
 
Преподобномученица Александра родилась 22 апреля 1882 года в деревне Гриднево Гжатского уезда Смоленской губернии в семье благочестивых крестьян Никиты и Евдокии Самойловых. Брат и сестра Никиты Самойлова приняли монашество. Александра окончила сельскую школу и, когда ей исполнилось пятнадцать лет, поступила в Спасо-Бородинский монастырь Московской губернии. В 1919 году монастырь был преобразован в коммуну, и в этом качестве просуществовал до 1931 года, когда безбожные власти уничтожили и те монастыри, которые существовали под видом трудовых артелей и коммун. Инокиня Александра вернулась на родину. Отца уже не было в живых, и она жила вместе с матерью Евдокией Ивановной. Жили они скромно, занимались крестьянским хозяйством, Александра исполняла монашеское правило и пела на клиросе в церкви.
В 1937 году безбожные власти приняли решение об аресте и уничтожении всех священно- и церковнослужителей и монашествующих, и 27 января 1938 года инокиня Александра была арестована и заключена в можайскую тюрьму. В качестве лжесвидетеля был допрошен помощник секретаря местной партийной ячейки, который представил поступки и слова инокини во вздорном и преувеличенном виде, заявив, что та будто бы говорила женщинам-односельчанкам: «В декабре 1937 года будут проходить выборы в Верховный Совет, и будут раздавать листовки, и будете голосовать за антихристов. Вы не отошли еще совершенно от Господа Бога, опомнитесь и воздержитесь от антихристова соблазна, удерживайте и других, за это вас и Бог не оставит и воздаст вам Царствие Божие. Ваше Царство не на земле, где антихристово царство, ваше Царство на небесах»[1]. Далее секретарь показал, что в день выборов в Верховный Совет, 12 декабря, Александра на выборы не явилась, и к ней домой пришли члены комиссии по выборам и спросили, почему она не идет голосовать. Та ответила: «Я больная и идти на выборы не могу». Ей предложили довезти ее на лошади, а затем привезти обратно, но она на это ответила: «Все равно я голосовать за антихристов не пойду, я лучше живая в могилу лягу и умру»[2]. И она будто бы надела белое платье, легла в постель, скрестила на груди руки и на голосование не пошла.
Вызвав Александру на допрос, следователь спросил ее:
– В ноябре 1937 года вы занимались чтением религиозной литературы среди женщин?
– Религиозную литературу я читаю только сама, приходящим я никогда не читала религиозной литературы.
– 12 декабря 1937 года, в день выборов в Верховный Совет, по какой причине вы не явились на голосование?
– В день выборов в Верховный Совет я не пришла на голосование по своим религиозным убеждениям.
– Следствием установлено, что вы высказывали контрреволюционные убеждения, направленные на срыв выборов в Верховный Совет.
– Никаких контрреволюционных убеждений я не высказывала.
– Следствие располагает данными, что вы заявили членам комиссии по выборам в Верховный Совет, что за антихристов голосовать не будете.
– Я никому не говорила, что за антихристов голосовать не буду; участия в голосовании я не принимала, но по какой причине, я сказать не могу. Виновной себя в распространении контрреволюционных убеждений я не признаю.
15 марта 1938 года тройка НКВД приговорила инокиню Александру к расстрелу. Инокиня Александра (Самойлова) была расстреляна 22 марта 1938 года и погребена в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.


Преподобномученица
Наталия (Ульянова)

 Преподобномученица Наталия родилась в 1889 году в городе Ельце Орловской губернии в семье столяра Николая Николаевича Ульянова.
В 1910 году Наталья приехала в Москву, поступила в Новодевичий монастырь и подвизалась в нем на различных послушаниях до его закрытия в 1922 году. После закрытия обители она, как и многие насельницы, осталась жить в одной из монастырских келий, которые были превращены властями в коммунальные квартиры, где к монахиням были поселены люди, настроенные зачастую к вере враждебно.
Послушница Наталья подвизалась в качестве певчей и псаломщицы в московских храмах; в 1930 году она поступила на государственную службу – курьером и уборщицей в Московский городской банк, располагавшийся тогда на Ильинке. Ей в то время пришлось нести в виде трудовых повинностей все те тяготы, которые выпали на долю народа: ее часто мобилизовывали то на очистку снега на железной дороге, то на торфоразработки.
9 марта 1938 года свидетели подписали против нее составленные следователем показания, и, в частности, что Наталья враждебно настроена к существующему строю, говорит, что в колхозах плохо живется и пользы в дальнейшем от колхозов не будет, что крестьяне голодают, раздеты и разуты. На полянке во дворе Новодевичьего монастыря, против окон бывших келий, она будто бы вела разговоры против колхозного строя, говоря о том, что крестьяне работают день и ночь, а сами сидят холодные и голодные.
На следующий день, 10 марта, послушница Наталья была арестована и заключена под стражу в 7-е отделение милиции Фрунзенского района города Москвы.
11 марта следователь допросил послушницу.
– Вы арестованы за клеветнические провокационные измышления о жизни колхозного крестьянства в СССР, которые распространяли среди населения вашего дома. Признаете ли в этом себя виновной? – спросил ее следователь.
– Не признаю, так как я среди населения Новодевичьего монастыря агитации, касающейся жизни колхозного крестьянства, не вела, – ответила она.
– Вы уличены в контрреволюционной деятельности, которую проводили среди жителей вашего дома. Летом 1936 года вы во дворе бывшего Новодевичьего монастыря говорили, что «при советской власти крестьян загнали в колхозы и тем самым разорили, крестьяне ходят голодные, разутые, раздетые, работают день и ночь, а получать в колхозах ничего не получают». Признаете ли себя в этом виновной?
– Не признаю, так как среди населения своего дома я никакой агитации не вела и о том, что крестьяне живут плохо, никому не говорила.
13 марта следователи провели очную ставку послушницы Натальи со свидетелями, которые показали всё, что требовали от них следователи. Выслушав, послушница отказалась подтверждать эти показания.
15 марта тройка НКВД приговорила ее к расстрелу. Послушница Наталия Ульянова была расстреляна 22 марта 1938 года и погребена в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
 

Преподобномученик
Иоасаф (Шахов)




Преподобномученик Иоасаф родился в 1870 году в селе Ильинском Ярославского уезда Ярославской губернии в семье крестьянина Ивана Шахова и в крещении наречен был Николаем[1]. Окончив церковноприходскую школу, он решил выбрать путь жизни воина Христова и в 1896 году пришел в Николо-Пешношский монастырь Московской губернии и 30 мая 1898 года был зачислен в число братии.
В 1904 году началась Русско-японская война, и настоятель монастыря игумен Савва благословил послушника ехать на фронт, чтобы ратным подвигом послужить Церкви и Родине. Перед отправкой на фронт был отслужен молебен. Игумен Савва сказал в напутственном слове, чтобы Николай, как подобает воину Христову, защищал веру, царя и Отечество. На фронте послушник Николай пробыл рядовым полтора года. После заключения мира с Японией он вернулся в обитель и 12 ноября 1906 года был пострижен в монашество с именем Иоасаф; 18 ноября 1907 года он был рукоположен во иеродиакона, а 8 августа 1910 года – во иеромонаха.
Началась Первая мировая война, стали создаваться дополнительные армейские части, для духовного окормления которых потребовалось увеличить число полковых священников; они особенно были нужны на передовой, где страдания и смерть становились повседневным явлением. В условиях тяжелых боев лишь вера в жизнь вечную могла помочь преодолеть ужас смерти.
В 1915 году настоятель Николо-Пешношского монастыря игумен Иувеналий командировал иеромонаха Иоасафа на германский фронт, где он был определен священником 461-го полка. Иеромонах Иоасаф не скрывался от опасности в тылу или при штабе, он ходил вместе со своей паствой – солдатами – в бой, выносил с поля боя раненых, исповедовал и причащал их и погребал убитых.
Весной 1917 года большевистская пропаганда, разложившая к этому времени тыловые части армии, достигла и окопов, и солдаты все чаще стали спрашивать отца Иоасафа: «Батя, когда же кончится война, кому она нужна, долго ли мы будем страдать?» И священник отвечал так, как повелевал ему отвечать голос совести и долг православного пастыря: «Мы страдаем за одно общее дело, это прежде всего – за веру! во-вторых – за царя! и в-третьих – за наше Отечество! Его мы должны защищать не щадя своей крови».
Иеромонах Иоасаф пробыл на фронте до лета 1917 года, когда монастырское начальство отозвало его в обитель. Несмотря на происшедшие в стране перемены, монастырь просуществовал еще десять лет, и отец Иоасаф подвизался в нем до 1928 года, когда воинствующие безбожники разогнали братию и закрыли обитель. После этого иеромонах Иоасаф приехал в город Коломну с намерением поступить в Голутвинский монастырь, но настоятель монастыря архимандрит Никон, зная, что дни монастыря сочтены, посоветовал ему служить на приходе. Епископ Егорьевский, викарий Московской епархии Павел (Гальковский) направил отца Иоасафа в единоверческий храм Живоначальной Троицы в село Поповка Коломенского района Московской области. В состав прихода входило тогда тридцать деревень. Ревностный пастырь сразу увидел, что дела в приходе находятся в самом плачевном состоянии, в районе проживает много сектантов, которым не оказывается ни малейшего противодействия со стороны православных. И в то самое время, когда безбожное государство беспощадно преследовало Православную Церковь, иеромонах Иоасаф энергично взялся за миссионерскую деятельность, стараясь просветить заблудших, и на этом поприще достиг некоторых успехов – люди стали отходить от сект и возвращаться в православие. В этом приходе отец Иоасаф прослужил десять лет. В 1930 году он был возведен в сан игумена.
8 марта 1938 года власти арестовали его и заключили в коломенскую тюрьму. Допросы начались сразу же после ареста. На вопросы следователя отец Иоасаф отвечал, что по существу своей священнической присяги и по долгу совести он не может быть солидарным с идеалами советской власти; ему не нравится и эмблема, которая принята как государственная, – серп и молот, ему хотелось бы видеть вместо нее на государственных стягах образ Спасителя. До революции он был воспитан в идеалах защиты веры и помазанника Божия и остается при этих идеалах.
– Вы изобличаетесь в том, что неоднократно призывали колхозников к защите веры, – сказал следователь.
– Да, – ответил священник, – я требовал от верующих, чтобы они ходили в церковь, молились Богу и защищали от поругания веру.
– Следствием установлено, что вы в проповеди на праздник Рождества Христова высказали мысль о пришествии Христа, Который поведет борьбу с врагами.
– Да, в моей проповеди было сказано о Втором Пришествии Христовом, и я говорил верующим, что им нужно быть готовыми встретить Христа. И в этой связи я напоминал им о Страшном Суде.
13 марта тройка НКВД приговорила отца Иоасафа к расстрелу, и он был перевезен в Таганскую тюрьму в Москве. Игумен Иоасаф (Шахов) был расстрелян 22 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.

«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ 24 МАРТА

Священноисповедник
Василий (Малахов)
 
Священноисповедник Василий родился 30 января 1873 года в деревне Дуброво Тиостянской волости Городокского уезда Витебской губернии в семье белорусского крестьянина Иакова Малахова. По окончании Витебского духовного училища Василий поступил в Витебскую Духовную семинарию, которую окончил в 1894 году. Василий намеревался продолжить духовное образование, но для этого ему нужно было выйти из крестьянского сословия. 10 июня 1894 года в волостном правлении состоялось собрание крестьян Щелбовского общества, к которому принадлежал Василий. Общество состояло из сорока восьми домохозяев и на сход собралось двадцать пять человек, имевших право голоса. В присутствии сельского старосты крестьяне выслушали «прошение крестьянина... деревни Дуброво Василия Яковлевича Малахова о выдаче ему увольнительного свидетельства для продолжения образования»[1] и постановили выдать ему увольнительное свидетельство. В свою очередь Василий Яковлевич дал крестьянскому обществу подписку в том, что по прибытии в Московскую Духовную академию он не откажется «от вступления в нее, а по окончании академического курса – от вступления на духовно-училищную службу».
В 1898 году Василий окончил Московскую Духовную академию и тогда окончательно был исключен из числа крестьян Тиостянской волости. Поскольку Василий Яковлевич обучался за казенный счет, то он был обязан за четырехлетнее обучение прослужить шесть лет в духовно-учебном ведомстве, откуда он не мог быть уволен без особого разрешения Святейшего Синода. В 1899 году Василий Яковлевич был назначен преподавателем по кафедре сравнительного богословия и истории и обличения русского раскола в Волынскую Духовную семинарию. Василий Яковлевич был ограничен в средствах и не мог за свой счет проследовать к месту службы, и поэтому ему были выданы деньги на проезд и жалованье на месяц вперед, за что он дал обязательство прослужить еще два года в штате учебно-духовного ведомства.
В семинарии Василий Яковлевич, как широко просвещенный и глубоко верующий человек, пользовался большим уважением. В 1903 году он исполнял обязанности инспектора семинарии. В 1906 году он был перемещен на кафедру общей и русской истории.
В 1919 году семинария была закрыта пришедшими к власти большевиками, и Василий Яковлевич был приглашен в качестве преподавателя в Житомирское училище пастырства, но в ноябре 1922 года оно также было закрыто. В это время властью было создано обновленчество, которое энергично принялось захватывать православные храмы, и Василий Яковлевич стал его активным противником; ему часто приходилось выступать с докладами на епархиальных собраниях и вступать в переписку по вопросу истории и происхождения обновленчества, как и других раскольнических учений – самосвятства, баптизма, адвентизма и тому подобных.
Мечтая о принятии сана и церковном служении у себя на родине, Василий Яковлевич в мае 1923 года выехал в деревню Дуброво, но здесь выяснилось, что все священнические вакансии в ближайших приходах заняты, и он вернулся в Житомир. 4 августа 1924 года он был рукоположен во священника к Иаковлевской церкви в Житомире и вскоре возведен в сан протоиерея.
В 1926 году стало известно, что священник приходского храма в селе Тиосто, в двух верстах от деревни Дуброво, отказался от служения Церкви, и отец Василий в ноябре 1926 года вернулся на родину и по избранию прихожан был назначен настоятелем этого храма. Жил он вместе с супругой Марией и престарелым отцом в деревне Дуброво, а служил в Тиосто, но поскольку селения были разделены озером, вечерни отец Василий служил дома, и на эти службы приходили кто хотел и имел возможность, а утрени и литургии – в храме. Сделав сознательно выбор служения Богу, протоиерей Василий ничего не боялся и как ревностно служил в качестве преподавателя богословия в семинарии, так столь же ревностно – пастырем.
В июле 1927 года помощник лесничего Степановического лесничества направил донос начальнику 10-го районного отделения милиции: «...в июне месяце... я... пошел на хутор в деревню Дуброво к Малахову Якову за подводой... по служебным делам, – писал он. – Пришел вечером часов в десять... В доме сидел сын Василий Малахов… В то время когда я только пришел в хату, этот самый поп кончал какую-то речь, я ее не понял, а после этой речи стал говорить другую, что вот, дорогие граждане... у нас настал такой свет, как когда-то был в Америке. Жили там индейцы, владели они озерами, лесами, ловили рыбу... а когда пришли европейцы, то отняли у них все и превратили в своих рабов. Так же и у нас настал такой свет... пришли большевики... отняли у нас все... Факт этот действительный, и не первый и не последний... этот поп является контрреволюционером, которому не только нельзя жить в тайном углу Меженского района... а и в пределах СССР».
Этот донос тогда же был переслан начальникам окружного отделения милиции и ОГПУ и сопровожден следующей просьбой: «Прошу принять соответствующие меры против священника Малахова. Если понадобится на Малахова материал, то таковой можно будет собрать».
22 июля последовало распоряжение начальника окружного отделения милиции: «Надо заняться этим типом и как следует разобраться».
После этого сотрудники ОГПУ стали допрашивать местных жителей, добиваясь от них нужных им показаний. 12 ноября один из таких свидетелей показал, что однажды во время похорон протоиерей Василий обратился с речью к собравшимся, сказав, что почивший не веровал в Бога, был заведен дурными людьми на неправильную дорогу, но перед смертью покаялся в своих грехах. «Далее священник Малахов выразился, что придет то время, что все враги нашей религии будут стерты с лица земли, и значит то, что священник Малахов надеется на англичан. После таких слов Малахов вышел на улицу, где были старики, коих он просил в случае какого-либо недоразумения, чтобы они его защитили... Далее священник Малахов на Радоницу... молился Богу за упокой... и тоже сказал, что вот, как люди в настоящее время говорят без всяких проволок и слышат друг друга, так эти покойники слышат нашу молитву. Вообще, священник Малахов враг советской власти».
Этих показаний оказалось достаточно для ареста священника, и 13 декабря 1927 года, когда отец Василий вернулся домой после хождения по приходу с требами, он был арестован сотрудниками ОГПУ. Обыск в квартире и сообщение, что он арестован, отец Василий встретил совершенно спокойно, заявив сотруднику ОГПУ: «Я принял сан священника недавно, но я принял его совершенно сознательно, хорошо понимая, что я этим самым подписал себе ордер ГПУ на право у меня обысков и ареста, а возможно и ссылки».
Одновременно вместе с протоиереем Василием, во исполнение общего плана по уничтожению Церкви, были арестованы и заключены в витебскую тюрьму благочинный, священник и церковный староста одного из ближайших приходов.
Спустя несколько дней после ареста отца Василия, староста храма, посовещавшись с крестьянами-прихожанами, решил направить в Витебский окружной отдел ОГПУ ходатайство об освобождении арестованного пастыря. Безмерно уважая священника и будучи совершенно уверены в его невиновности, прихожане писали: «Мы, нижеподписавшиеся граждане Тиостовской церковной общины, поражены арестом своего духовного пастыря, отца Василия Малахова, так как, не видя в нем ничего противного власти, а наоборот, слыша от него в проповедях, что мы должны власти повиноваться, считаем его невиновным, а потому и просим власть его освободить».
Письмо было переписано во многих экземплярах, и члены церковного совета разошлись по деревням прихода, для того чтобы все прихожане могли под ним подписаться. Под письмом подписалось более трехсот человек, и оно было направлено в качестве ходатайства в ОГПУ.
Вызванный на допрос отец Василий, отвечая на вопросы следователя, сказал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю и поясняю, что заседания церковного совета обычно бывали открытыми, с присутствием на них от одного до пяти посторонних лиц и на указанных заседаниях обсуждались исключительно приходские дела без всякого уклона в сторону политики. С пропагандой по приходу я никогда не разъезжал и никогда ею не занимался... О скором падении советской власти не только никогда не говорил, а напротив, и с церковной кафедры, и в частных разговорах говорил о... необходимости поминовения власти... В конце прошлого или начале текущего года на погребении... бывшего безбожника, потом покаявшегося и причастившегося, говорил речь исключительно религиозного характера против безбожия, положив в основу слова Священного Писания... Свой арест считаю непонятным для себя, и невольно является мысль, что моя энергичная пастырская деятельность могла возбудить против меня местные неверующие круги, которые сделали на меня донос, обвиняя в политических преступлениях. Считаю необходимым вызов свидетелей со своей стороны, которые мною будут указаны при детальном допросе по каждому отдельному пункту».
31 декабря 1927 года секретарь местной партийной ячейки и избач направил заявление в Витебское ОГПУ, в котором писал, что после ареста священника «церковный совет срочно созвал свое заседание... на котором, как видно, решили выручить своего попа... составили подписные листы... о его благонадежности и начали усердно собирать подписи среди населения... Этот вопрос вчера обсуждался у нас на закрытом заседании партгруппы, где поручили мне донести в Витебское ОГПУ о настоящих фактах и просить об аресте собирателей подписей и раскрытии лиц, созывавших закрытые собрания церковного совета без ведома сельсовета».
После этого начались допросы прихожан, подписавших прошение об освобождении священника; с особенным пристрастием допрашивали церковного старосту. Он долго не соглашался оговаривать священника, но после того, как сотрудники ОГПУ ему заявили, что при обыске у священника найдены антисоветские документы, изобличающие его преступную деятельность, староста подписался под протоколом допроса: «Теперь я убедился, что Малахов Василий относится враждебно к советской власти... приговор, который я послал от общины с просьбой освободить Малахова, прошу... считать для судебного органа недействительным, о чем я поставлю в известность церковную общину...»
Вскоре староста выступил в церкви перед верующими. Священника «арестовали за то, – сказал он, – что он вел агитацию против советской власти, это доказано... тем, что у него при обыске нашли письма контрреволюционного характера... нам такой священник не нужен».
Документами, найденными при обыске сотрудниками ОГПУ, были отрывки из писем, которые протоиерей Василий писал разным людям, по большей части священникам. Он, например, писал, имея в виду григорианцев: «…С одним из епископов новой группы я нахожусь в переписке и имею сведения, так сказать, из первоисточника. Физиономия и характер новой группы мне ясны. Некоторые из епископов ее из Москвы уже возвратились на свои кафедры. Однако думаю, что отношение к группе со стороны православного населения будет такое же, как и к обновленчеству. Третьего дня я получил резолюцию митрополита Петра на представлении группы, где он устраняет бывших местоблюстителей, Сергия и других, и назначает трех новых из группы, все-таки верховные права оставляя за собой. Очень странно! Подкладки всего этого мы, конечно, не знаем. Во всяком случае, это последнее распоряжение Петра (если я о нем имею точные сведения) юридического значения не имеет: как лица, находящегося не на свободе, как никем не уполномоченного свое местоблюстительство передавать другим лицам. Мы, значит, в отношении ко всем этим действиям митрополита Петра сохраняем за собой полную свободу.
Принимая во внимание прецеденты истории, думаю, что указанный опыт соглашательства еще не последний. И судьба его будет та же, что и всех предшествующих: никогда компромиссы и уступки цели не достигали и ни одной из сторон не удовлетворяли...»
В других сохранившихся отрывках писем читаем: «Написал уже два листка, а между тем писать еще много. Постараюсь остальное вместить в этот листик. Мне кажется, что, опуская псалмы в начале утрени и вставляя вместо них или полунощницу или утренние молитвы, Вы делаете правильно и хорошо. Начало утрени – специальное моление о царе: какой оно имеет смысл ныне? Анахронизм, ничем не вызываемый. Превращать же это моление в своего рода демонстрацию (как делают некоторые) неумно. Что же касается совершения Вами Преждеосвященных в понедельник или вторник, или в какой-нибудь другой день, не указанный уставом, то этого я не одобряю. Нельзя идти против традиций Церкви Православной и нарушать их самовольно. На что анахронизмом являются ектении и молитвы об оглашенных, но и их самовольно выбрасывать нельзя.
Вопрос об отношении Православного Востока к обновленчеству меня очень интересует, и прежде я имел возможность следить за деталями этого отношения. Теперь, к сожалению, этой возможности я не имею. Корреспонденты по этому вопросу почему-то не пишут. Что на Востоке обновленчество кредитом не пользуется, в этом я глубоко убежден; что восточные патриархи, которые с нашими обновленцами обмениваются любезными посланиями, с ними не будут вместе молиться, это, кажется, тоже не подлежит сомнению; что во всех этих любезностях с Востока проявляется обычная политика “восточных человеков”, надежда на “бакшиш”; что на восточных наших братий в сторону обновленчества есть давление со вне: опять и этого отрицать нельзя... но доказать все это, так сказать, с поличным в руках, мы не имеем возможности, потому что разобщены с Востоком. Когда я с глазу на глаз говорил с людьми, близкими к Востоку, они все выше написанное подтверждали и разъясняли, теперь же письменно продолжить свои сообщения стесняются...»
«...Вы говорите: как разобраться полуграмотному попу во всех дрязгах обновленцев с тихоновцами? Нечего и разбираться – надо только идти прямым путем и иметь чистую совесть. Логика простая: “теперь смута, разные споры, новые проекты и тому подобное. Если я вмешаюсь во все это, легко могу заблудиться. Я исповедаю свою веру во Святую Церковь. Она всегда была, есть и будет до скончания века. И наша Русская Церковь – святая, что доказывается сонмом великих праведников, бывших в ней, из коих один недавний – преподобный Серафим. Поэтому буду и я верно держаться Предания. В основу возьму святое Евангелие, а в руководство “Кормчую”, или “Книгу правил”. Тогда я буду спокоен. Тогда я не погрешу. Может быть, кое-какая чистка в Церкви и надобна – ее и сделаем, когда наступит более спокойное время. Когда буря на море, не время заниматься уборкой корабля”. – Но не так обычно рассуждают полуграмотные попы. Лукавая совесть сейчас же начинает смущать их: смотри, куда лучше пристать, смотри, где выгодней, где безопасней и тому подобное. И они мечутся из стороны в сторону. И достигают как раз обратных целей: вместо выгоды – постоянные тревоги и неприятности...
“Осанна”, а завтра: “распни”. Верно. И Господь Иисус “не вверял Себя им”… Ничто человеческое непостоянно. Никогда пастырь не может положиться и на своих пасомых, на их преданность ему. Одна только есть незыблемая скала на земле – Церковь Христова. Ее должен, несомненно, и держаться каждый, соблюдать веру и верность ей. Тогда он может быть вполне уверен, что Великий Кормчий Церкви не оставит его в беде. Это – истинно, неоспоримо. Только вера! Хоть маковое зернышко! Не смущайся временными бедствиями и “будь верен до смерти”...»
14 января 1928 года следователь вызвал на допрос заведующего избой-читальней, и он показал, что вскоре после приезда священника Василия Малахова до него «начали доноситься слухи, что... приехал батюшка, служит хорошо и говорит хорошо. Я начал прислушиваться к населению, посещавшему церковь, расспрашивать, как служит, что говорит. Работая в избе-читальне, мне приходится иметь больше дела с молодежью. Однажды девушки, придя вечером в избу-читальню, говорят мне: “Знаешь что? Поп в церкви говорил, чтобы молодежь не ходила на кино и в избу-читальню петь комсомольские песни, называл их антихристианскими”.
Был и такой случай. Староста церковный приходит в наш Половский кооператив и спрашивает у председателя: есть ли у вас дешевенькие платочки головные; на вопрос: зачем, он ответил, что батюшка хочет подарить их девушкам, которые ходят петь в церковь...
В 1926 году на Рождество – мне передавали – что Малахов в проповеди перед народом выразился так: “Мы сегодня не будем вспоминать Калининых и Червяковых, а будем вспоминать нашего дорогого Господа Иисуса Христа...”»
В начале февраля 1928 года сотрудники ОГПУ составили обвинительное заключение: «Принимая недостаточность собранных по делу доказательств для передачи дела в общесудебном порядке, но усматривая их социальную опасность... настоящее дело направить... на внесудебное разбирательство Особого Совещания при Коллегии ОГПУ...»
5 февраля 1928 года протоиерей Василий направил в Витебское ОГПУ заявление, в котором писал: «...4-го сего февраля следователем... мне было объявлено, что следствие по моему делу закончено. Объявление это явилось для меня некоторою неожиданностью, так как после третьего допроса, бывшего 6 января, я ждал еще четвертого... На четвертом же допросе я хотел сделать некоторые дополнительные показания и разъяснения.
Прежде всего я хотел выяснить вопрос об “англичанах”, о которых упоминалось мимоходом на втором и третьем допросах, причем на втором допросе мне ставилось в вину, что я “говорил об англичанах”, без указания места и времени моей речи, а во время третьего допроса уже определенно было сказано, что об англичанах я говорил на погребении... Сначала я никак не мог припомнить: к чему приплелись “англичане” в погребальной речи, но потом ночью, после третьего допроса, наконец припомнил: да, об англичанах я упоминал. Речь моя была направлена против неверия, безбожия. Приводя доказательства против неверия, я сказал между прочим следующее: “Вам говорят, что в Бога веруют только люди неученые, невежественные, а ученые в Бога не веруют. Неправда. Я сейчас могу назвать много ученых людей, которые верили в Бога; но не буду затруднять вас, укажу вам только на другие народы: немцев, англичан, американцев. Они образованней нас, а между тем в Бога веруют, особенно англичане. Как свято англичане чтут воскресные дни! Никто не работает; в праздничные дни они посещают свои церкви, а дома старшие читают святую книгу – Библию, а младшие слушают”.* Так вот откуда взялись “англичане”! Интересно только, в какую концепцию поставил их в моей речи корреспондент ОГПУ?!
На третьем же допросе мне было указано на мои слова на погребении: “...будьте свидетели, что я ничего не говорил против власти”. Припоминаю, что эти слова были сказаны, однако не во время самой речи, а на дворе, после отпевания покойника. Было так: два-три человека из присутствующих обратились ко мне с предупреждением: “Батюшка, не трогайте вы этих безбожников, сделают они вам какую-нибудь беду”. На что я ответил: “Что ж! Пусть делают! Власть дала нам полную свободу вести религиозную и антирелигиозную пропаганду; я говорил против безбожия; пусть на меня клевещут; против власти я не говорил: вы сами тому свидетели”. Подобная же реплика со стороны моих слушателей и такой приблизительно ответ мой один или два раза бывали и после богослужения в церкви, когда я громил хулиганство, страсть к сквернословию, нравственную распущенность и прочее деревенской молодежи. Слушатели имели основание меня предупреждать – до меня не раз доходили угрозы части распущенной молодежи по моему адресу...
Вообще же, в результате всех следственных допросов по моему делу... я считаю долгом заявить, что считаю себя совершенно невиновным в предъявленных мне обвинениях. Доносы с места и другие данные, которые мне были предъявлены на следствии, не имеют под собой никакого фактического основания или же ошибочно понимаются... Несомненно, мои показания подтвердили бы и свидетели, которых я мог бы представить в случае судебного разбирательства моего дела...»
28 февраля 1928 года отец Василий направил новое заявление в ОГПУ: «13 декабря минувшего года я был арестован агентом Витебского ОГПУ; с того времени уже два месяца томлюсь в исправдоме, обычным порядком подвергался допросам в ОГПУ... Все это время я внимательно относился ко всему происходящему, тщательно анализировал свою минувшую жизнь в отношении ее политической благонадежности, старался проникнуть в суть предъявленного мне обвинения – и тем не менее доселе никак не мог понять: за что я арестован, в чем меня обвиняют?.. Внук и сын бедных крестьян, я на примере своих деда и отца видел произвол власти помещиков, видел многие неправды бывшего социального строя, на себе самом я испытал, как трудно было мне, крестьянскому мальчику, пробивать себе дорогу! В годы учения сколько приходилось мне переносить незаслуженных обид, проглотить горьких слез! С детства, с молоком матери в мою кровь всосались, с одной стороны, отвращение ко всякому насилию, ко всякой социальной несправедливости, социальному неравенству, с другой стороны – любовь к народу, то “демократическое направление”, которое отмечалось во мне моими недоброжелателями и часто ставилось мне на вид. Я жил и служил всегда с мыслью окончить жизнь у себя на родине, на своем родовом хуторе, среди родной природы... За тринадцать месяцев службы на родине я старался принести посильную пользу своему родному приходу. Спрос на мой труд был, и я удовлетворял его честно, соответственно своему званию и служению. Не умолкая я звал своих пасомых быть хорошими христианами и честными гражданами, чуждыми современных недостатков: нравственной распущенности, хулиганства, бандитизма и тому подобного. Особенно я звал к этому молодежь. Слово вражды, агитации против советской власти с моих уст никогда не сходило. Власть для меня всегда была “Божьим установлением”, существующим и действующим по воле Божией...
Конкретных обвинений в том, что я возбуждаю население к массовым волнениям... на следствии мне не было предъявлено. Я не считаю серьезным обвинением 2-3-4 доноса с места, будто бы я говорил, что “советской власти наступит конец”, что вообще “агитировал против власти” или что-то в этом роде. Потому что обстановка, в которой мне приписывается произнесение этих слов, в доносах на меня рисуется до того неподходящей, до того не соответствующей приписываемой ей цели, что отпадает и самая вероятность преступления! Это я разъяснил в личных показаниях, которые далеко не все были зафиксированы в следственных протоколах... это же с очевидностью могли бы показать и свидетели, коих я мог бы представить и с просьбой о вызове коих обращался к следственной власти. Что больше имеет силы: жалкие доносы 2-3-4 лиц, руководимых предвзятым предубеждением против “попа”, или голос сотен людей, свидетельствующих противное?! Я взывал и взываю к гласному разбору моего дела – света гласности я не боюсь, – но этого допущено не было. Как же? Чем мне оправдаться? За меня подал ходатайство мой приход. Этого ходатайства я не читал, однако уверен – в нем с достаточной ясностью подчеркнут характер моей деятельности в приходе, именно: на что эта деятельность была направлена – на политическую ли сторону жизни или религиозно-церковную. Все интересы мои и вся работа моя в приходе вращались в сфере жизни религиозной.
...Я покорнейше прошу Полномочное Государственное Политическое Управление... аннулировать мое дело, а меня освободить от незаслуженного мною заключения в исправдоме... если же высшая власть найдет что-либо невыясненным в моем деле, то покорнейше прошу подвергнуть его гласному судебному разбирательству, чтобы я сам мог видеть, в чем меня обвиняют, равно как мог бы и своими разъяснениями и свидетельскими показаниями установить свою невиновность. Возможных наказаний и лишения я не боюсь, но, прежде всего и больше всего, я ищу правды. Я верю, что эта правда есть и высшая власть ее мне окажет».
После заявления священника дело вновь поступило на рассмотрение ОГПУ и прокуратуры, и 19 марта 1928 года прокурор в своем заключении написал: «...несмотря на отсутствие в деле достаточных улик для предания обвиняемых суду... пребывание их... в пограничной полосе, а равно и на свободе вообще, является в настоящее время социально опасным, а посему полагал бы настоящее дело направить в Особое Совещание при Коллегии ОГПУ для внесудебного рассмотрения и заключения... обвиняемых в концлагерь на сроки по усмотрению Особого Совещания».
18 мая 1928 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Василия Малахова к трем годам ссылки в Сибирь, и он был направлен этапом в город Нижне-Удинск в Восточной Сибири. 30 мая 1931 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священника к лишению права проживания в двенадцати крупных городах с областями, а также в Чите и в Омском районе, и после окончания срока ссылки он уехал в село Абрамово Арзамасского района Нижегородской области, где поселился вместе с сопровождавшей его в ссылке супругой. Крестьяне его хорошо приняли, увидев в нем ревностного и просвещенного пастыря, и многие из них стали приходить к нему с вопросами и побеседовать на духовные темы. Живя в селе Абрамово, отец Василий ходил молиться в местную церковь, где сослужил приходскому священнику. Как ссыльный, отец Василий пользовался большой любовью и состраданием местных жителей, и со временем у него завязались с ними настолько близкие отношения, что они уже не прекращались и после того, как кончился срок ограничений в месте проживания и священник с супругой Марией уехали в местечко Усвяты, расположенное неподалеку от деревни Дуброво. Крестьяне продолжали переписываться со священником, по возможности помогая ему продуктами.
Пребывание в различных местах в ссылке, часто там, где не было храмов, уменьшение и закрытие храмов в России, так что уже на огромные пространства с каждым годом их становилось все меньше и меньше, а верующий народ нуждался в них и жаждал услышать проповедь слова Божия, привели отца Василия к убеждению в необходимости проповедовать именно в таких местах и селениях. В некоторых таких селах у него были духовные дети, и когда он приезжал, в один какой-нибудь дом сходились верующие и совершались богослужения. Бывало, что сотрудники НКВД узнавали, что в село приехал священник, и пытались арестовать его, но не было случая, чтобы его выдали верующие, они скрывали его от преследователей и переправляли в безопасное место. Сам отец Василий служил каждую субботу и воскресенье у себя дома в Усвятах, литургию служил на антиминсе, который ему дал при наступивших гонениях архимандрит Герман (Вейнберг), впоследствии епископ Алма-Атинский, хорошо знакомый ему по Житомирскому пастырскому училищу. Псаломщиком во время богослужений была его супруга.
Из Усвят священник с супругой довольно часто ездили в Москву, останавливаясь у родственников. Бывая в Москве, отец Василий иногда заходил в храм в честь святых мучеников Адриана и Наталии, где настоятелем служил священник, знакомый ему по Волынской Духовной семинарии, у него он по благословению Патриархии брал святое миро, чтобы совершать таинство крещения.
8 февраля 1936 года отец Василий также зашел в этот храм, где встретил диакона Михаила Толузакова, который, как секретный сотрудник НКВД, представлял в то время смертельную опасность для человека. Отец Василий немного побеседовал с ним и ушел, но уже на следующий день он и его супруга были арестованы сотрудником НКВД Булыжниковым и после первого же допроса заключены в Бутырскую тюрьму в Москве.
– Какую цель вы преследовали, храня у себя антиминс? – спросил у священника следователь.
– В случае закрытия всех храмов или невозможности совершать богослужение в храме, я имел в виду совершать богослужение у себя на квартире.
– Совершали ли вы богослужения у себя на квартире и на квартирах верующих?
– Проживая в местечке Усвяты, я действительно совершал богослужения... у себя на квартире. В квартирах верующих я богослужений не совершал, причем обязанности певчей выполняла моя жена.
– Ваше отношение к советской власти и ее мероприятиям – Советскую власть я признаю и подчиняюсь ей, но, как христианин, очень сокрушаюсь, что при советской власти закрываются храмы и постепенно уничтожаются христианские святыни, ввиду общего оскудения веры.
– Чем вы занимались в настоящее время и на какие средства существовали до ареста?
– Я в настоящее время проживал без определенных занятий. Живя в местечке Усвяты Западной области и посещая своих родных... по дороге совершал те или иные требы по просьбе местных граждан. Существовал я на средства, присылаемые мне родными, отчасти знакомыми, и на те материальные приношения, которые время от времени доставляли мне мои бывшие прихожане.
– Что вы рассказывали о своей деятельности духовенству церкви Адриана и Наталии в Москве при беседе с ними в храме 8 февраля 1936 года?
– Изложенное в предыдущем ответе я рассказывал обратившимся ко мне с вопросами священнику и диакону, называя это свое дело апостольским делом.
– Говорили ли вы тогда, что имеете в разных местностях СССР многочисленных духовных детей, периодически навещаете их и совершаете в их домах тайные богослужения?
– О том, что я имею духовных детей в разных местах СССР, я не говорил, но говорил, что в Горьковском крае, в том селе, в котором я отбывал минус 12, я имел порядочное количество добрых знакомых, которые в свое время меня материально поддерживали с одной стороны как ссыльного, с другой стороны, как нештатного священника, часто совершавшего богослужения в их храме. Эти лица моими духовными детьми никогда не были.
– Следствию известно, что вы, находясь без определенных занятий, ездили и ходили к своим многочисленным почитателям и на их квартирах совершали тайные богослужения. Почему вы скрываете это от следствия?
– За истекшие два года я всего два раза ездил в Москву... в город Арзамас, в село Абрамово... в село Андосово Пильненского района... В предъявленном мне обвинении... виновным себя не признаю. Сторонником ИПЦ никогда не был, что удостоверяется официальными документами Московской Патриархии и другими, находящимися в руках следствия.
В те же дни была допрошена супруга отца Василия Мария, которая показала, что, действительно, ее муж совершал в их квартире богослужения, в которых она принимала участие в качестве псаломщицы; на богослужениях присутствовали духовные дети отца Василия, верующие из бывших его прихожан, а также крестьянки из деревень, отстоящих от их местечка на 15-20 верст. Однако, участвуя с мужем и его духовными детьми в богослужениях, антисоветской агитации и разговоров против советской власти они не вели.
Затем были допрошены свидетели – священники храма святых мучеников Адриана и Наталии и диакон Михаил Толузаков, который закончил свои обширные показания словами, будто бы сказанными ему отцом Василием, что он служит там, «где совершенно нет священников, где закрыты православные храмы, где больше страждущих по православной вере… Я готов в любое время пострадать за веру православную, но, как пастырь, буду говорить правду народу о том, что советская власть поставила своей задачей уничтожение православия в России».
25 марта следствие было закончено. Священник и его супруга были обвинены в том, что, будучи враждебно настроены против советской власти, систематически проводили антисоветскую агитацию, организовывали тайные моления и распространяли контрреволюционные провокационные слухи о якобы проводимом гонении на верующих в СССР.
16 апреля 1936 года Особое Совещание при НКВД приговорило их к пяти годам ссылки в Северный край, и они были отправлены сначала в Архангельск, а затем в город Каргополь Архангельской области, где, предполагалось, они пробудут все время ссылки. Священник Василий Малахов скончался 24 марта 1937 года в городе Каргополе и был погребен в безвестной могиле.
 

Преподобноисповедник
Патрикий (Петров)
 
Преподобноисповедник Патрикий родился 5 марта 1877 года в деревне Дьяконово Архангельской волости Кологривского уезда Костромской губернии в семье крестьянина Петра Петрова и в крещении был наречен Павлом. В 1899 году он окончил ротную школу в Шадропольском полку. Решив посвятить свою жизнь служению Богу, Павел 25 сентября 1904 года поступил в Валаамский монастырь и 2 июня 1910 года был принят послушником. 25 июня 1915 года он был пострижен в монашество и наречен Патрикием. В монастыре он проходил послушание плотника. С 1917 года монах Патрикий подвизался при монастырской часовне на Васильевском острове в Петрограде; он был рукоположен во иеромонаха.
С 1929 года советская власть усилила гонения на Русскую Православную Церковь и принялась за повсеместное уничтожение монастырей. Сотрудники Ленинградского ОГПУ писали об этом: «В 1931-1932 годах Полномочному Представительству ОГПУ... стало известно, что в Александро-Невской Лавре, бывшем Новодевичьем монастыре и бывшем Киевском подворье сосредоточиваются контрреволюционные элементы, ведущие систематическую контрреволюционную агитацию, а также изготовляющие и распространяющие церковно-монархические произведения в виде гимнов, стихов и акафистов.
С целью ликвидации упомянутых контрреволюционных очагов были произведены обыски, арестовано и привлечено к ответственности 50 человек»[1].
Среди других 18 февраля 1932 года был арестован и иеромонах Патрикий. Допрошенный следователем 11 марта, отец Патрикий сказал, что он занимается воспитанием своих прихожан в послушании Православной Церкви. Несмотря на все мероприятия безбожников, верующих и сейчас очень много, храм посещает около двухсот человек, а в первое время после революции было еще больше. В настоящее время целью его деятельности является удержание хотя бы этого числа верующих и духовное воспитание их в соответствии со словом Божиим. На эту тему и говорятся проповеди, «но кто говорит, я не знаю и не помню, – заявил отец Патрикий следователю. – В общежитии-монастыре нас пять человек монахов, жили все в одном доме, была общая кухня, где собирались вместе обедать и толковали о неизбежности падения советской власти в скором времени. Но кто этот разговор начинал, я не помню, а также кто был инициатором этого, я не знаю»[2].
22 марта 1932 года Коллегия ОГПУ приговорила иеромонаха Патрикия к трем годам ссылки в Казахстан, и он был отправлен в Курданский район Алма-Атинской области. Иеромонах Патрикий (Петров) скончался в ссылке 24 марта 1933 года и был погребен в безвестной могиле.

«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ 25 МАРТА

Преподобномученик
Владимир (Волков)
 
Преподобномученик Владимир родился 21 апреля 1878 года в деревне Малые Палатки Гжатского уезда Смоленской губернии в семье крестьянина Нила Волкова и в крещении наречен был Георгием. Образование он получил дома. В 1899 году Георгий был призван в армию и прослужил в ней до 1905 года. Как человек грамотный, он проходил службу в должности старшего писаря у войскового начальника города Гжатска. В это время он пришел к окончательному решению оставить мир и в 1906 году поступил послушником в пустынь Параклит при Троице-Сергиевой Лавре.
15 июля 1909 года Георгий Нилович был пострижен в монашество с именем Владимир. В пустыни он проходил послушание хлебника, синодичного и писаря. В 1912 году монах Владимир был переведен в Троице-Сергиеву Лавру и назначен смотрителем типографии. 19 марта 1915 года он был рукоположен во иеродиакона[1]. После закрытия Лавры иеродиакон Владимир служил в храме великомученика Димитрия Солунского в селе Шиманово Можайского района Московской области.
В 1930 году иеродиакон Владимир был рукоположен во иеромонаха и по просьбе прихожан назначен служить в Спасскую церковь в селе Иславское Звенигородского района Московской области. В 1931 году он был возведен в сан игумена, в 1932-м – в сан архимандрита. В 1936 году ему было преподано благословение служить Божественную литургию с открытыми царскими вратами до Херувимской песни.
С 1931 года, продолжая служить в храме, отец Владимир исполнял должность счетовода в редакции журнала Московской Патриархии. В 1935 году журнал был закрыт, и отец Владимир был оставлен при Патриархии продавцом, отвечающим за продажу церковных предметов, и проработал здесь еще год.
21 февраля 1938 года архиепископ Сергий (Воскресенский), викарий Московской епархии, предложил архимандриту Владимиру быть духовником митрополита Сергия (Страгородского) и своим, но это не осуществилось – 27 февраля 1938 года архимандрит Владимир был арестован и заключен в можайскую тюрьму.
– Вы обвиняетесь в контрреволюционной деятельности, так как возводили клевету на руководителей партии и советской власти – в августе 1937 года, в момент выборов в Верховный Совет, и в январе 1938 года, – заявил отцу Владимиру следователь.
– В предъявленном мне обвинении в контрреволюционной деятельности и клевете на руководителей ВКП(б) и советской власти виновным себя не признаю, – ответил архимандрит.
7 марта 1938 года тройка НКВД приговорила его к расстрелу, и он был переведен в Таганскую тюрьму в Москве. Архимандрит Владимир (Волков) был расстрелян 25 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Священноисповедник
Александр (Державин)
 
Священноисповедник Александр родился 13 августа 1864 года в селе Зеленцино Клинского уезда Московской губернии в семье священника Сергея Ивановича Державина. В 1880 году Александр окончил Звенигородское духовное училище, в 1887-м – Вифанскую Духовную семинарию. В том же году он был рукоположен во священника к Богородице-Рождественскому храму в селе Александрово Звенигородского уезда Московской губернии. Здесь он прослужил десять лет и в 1897 году был переведен в Троицкий храм в селе Троицкое того же уезда.
В 1929 году, во время гонений на Русскую Православную Церковь, ОГПУ запланировало произвести аресты и в селе Троицком, и 2 января 1930 года отец Александр был арестован, и вместе с ним два члена церковного совета. Все арестованные были заключены в Бутырскую тюрьму в Москве, и на следующий день отец Александр был допрошен. Следователь вел дело вяло, мало чем интересовался, зная, что священника арестовали в рамках борьбы безбожного государства с Церковью, и сам спросил его, знает ли священник, за что его арестовали. Отец Александр, несколько удивившись такой постановке вопроса, ответил:
– Я не знаю, за что меня арестовали. Антисоветской агитации я не вел, и вообще стою в стороне от политики.
– Заходит ли кто к вам и вы к кому заходите – по дружбе, по соседству или как к единомышленникам? Перечислите, кто и как часто.
– Заходит бывшая наша прислуга попить чаю и иногда переночевать, больше ко мне никто не заходит.
– Кто из верующих прихожан заходит к вам больше чем другие и по каким делам?
– Заходит иногда староста прихода по делам церкви. Например, заходил, когда обокрали церковь в начале октября, и мы с ним вместе разыскивали пропавшие вещи в лесу.
– Почему вы направились в лес на поиски, а не еще куда-нибудь? – спросил его следователь.
– Потому что женщины принесли ризы от икон, переданные им охотниками в лесу, – ответил священник.
На этом допросы были закончены, и священника отправили в общую камеру. В течение января следователь допрашивал свидетелей, один из них показал: «Священник Александр Сергеевич Державин явно настроен против советской власти. На собрании верующих, где присутствовало 62 человека, по вопросу о ликвидации церковного совета выступил и говорил: “Никакой общины организовывать не нужно, она у нас есть. Сейчас по деревням председатель Троицкого сельсовета ходит по домам и переписывает, кто верует и кто не верует. Это товарищи делают потому, что они нам не верят. Мы даем наши сведения, кто в наших списках записан не за страх, а за совесть, а большевики наоборот – не за совесть, а за страх”. Больше никаких выступлений я с его стороны не замечал. Политическая физиономия Державина очень скрыта и изучению поддается с трудом. Я лично считаю, что арест Державина был преждевременный и бесцельный. На арест Державина население смотрит как на гонение на веру, а не как на арест какого-то контрреволюционера»[1].
13 февраля 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило отца Александра к трем годам ссылки в Северный край, и через месяц он этапом был отправлен в Архангельск.
Впоследствии все эти события священник так вкратце описал в своем дневнике: «С 1-го на 2-е в моем доме в 10 часов ночи был произведен обыск бывшим избачом села Михайловского... в присутствии понятых... и милиционеров. Все книги… письма и вещи были перерыты, и много пустяковых бумажонок было взято с собой. После обыска без предъявления какой-либо мне вины я был арестован и отвезен... на станцию Кубинка и помещен до поезда в отдельную комнату как арестант. Тяжел был для меня этот первый арест невинно. В 5 часов утра с поездом отправлен был в Москву и с вокзала в закрытом автомобиле отправлен был на Лубянку в ОГПУ... Об этом описывать не буду... Мне был допрос один раз, но вины какой-либо не предъявлено, и допрос был недолгий... 5 января, в воскресенье, в темной клетке автомобиля отправлен был в Бутырскую тюрьму и после обыска помещен был в камере № 70, коридор № 16, где просидел до 15 марта 1930 года. О пребывании в тюрьме писать не буду. В Бутырках один раз вызывал меня к себе следователь и предъявил мне статью закона 58, пункт 10, то есть агитация против советской власти, и 13 февраля Комиссия ОГПУ приговорила меня к ссылке в Северный край на три года. После приговора я просидел в тюрьме еще месяц и 15 марта этапом был отправлен в Архангельск. Пробыл я в Архангельске ночей пять, но эти ночи для меня были тяжелее Бутырской тюрьмы. Дни и ночи я проводил в доме сезонника – ночлежка грязная, народу ссыльного в доме масса, грязь страшная, пьянство, разврат, вши одолели. Воровство, буйство. Наконец, всем священникам дали паспорта на жительство в Часовенском сельсовете на реке Лодьме, в двадцати пяти верстах от Архангельска.
1 мая. Утро. Встал в половине шестого, мороз – 6 градусов. Санный путь еще хороший. Здоровье мое... лучше, а в сердечной полости все еще продолжается небольшая боль. Тюрьма и ссылка свое берут, а равно и одиночество. Видно, нужно теперь и подчиниться воле Божией.
Из Холмогор пришло триста человек казаков-донцов на сплав леса по Лодьме, голодные, слабые, едва ноги свои передвигают. Что-то будет с нами, если у нас не будет хлеба.
18 июня дневные известия, то есть 10 июля всех вызывают в Архангельск с вещами.
1 августа старого стиля. После месячного моего молчания и скитания четырнадцати дней по Архангельску... с большими невзгодами, начну опять, находясь в Усть-Цильме, свою убогую запись. По приезде в Усть-Цильму все время искали квартиру и наконец временно нашли на два лица, клоповник. Ныне, 1-го, ходил в храм к литургии. Слава Богу, что есть где помолиться, легче душе. Ох, как тяжело мне будет жить одиноким, оторванным от семьи и от другов моих плюс детей. Одна надежда на Божие милосердие.
13 августа. Утро, ясно и тепло. Сегодня святителя Тихона Задонского чудотворца, день моего рождения. Окончил топить печь. Хочу помолиться, прочесть Господу Иисусу акафист, Утешителю в скорбях.
22 августа. Встал, пишу рано. Сейчас ходил на отметку и услышал, что я из Усть-Цильмы назначаюсь в деревню Усть, верст тридцать пять от Усть-Цильмы. Что делать, воля Божия. Из моих товарищей никого со мной не назначают, приходится жить одному. Посылается со мной священников человек двадцать.
Пришел на пароход в три часа вечера. Взял билет за свои деньги. Пароход сверху не приходил до семи часов вечера. Народу много было пассажиров. Вещи свои перенес на пароход, тяжело. Пароход не шел всю ночь, утром пошел.
23 августа. Приехали в Усть часов в 12 дня. Дождь, грязь. За подводу до деревни в шесть верст втроем заплатили девять рублей с прибавком. Бывшую ночь не спали, а день весь был в суете, устал, едва дошел до деревни. Уснул на полу порядочно. В доме чисто и тепло. Деревья на крутой горе и речке... храма нет. Квартиру постоянную еще не сняли, но найдем. Ныне председатель хотел нас выгнать на работу, лес окатывать. Пошел дождь, отменил. Мы трое не хотели идти, так как осуждены в ссылку, а не на принудительные работы.
30 апреля 1931 года. Христово Воскресенье. Тепло. Чувствую в себе слабость и в ногах, и в руках, есть кашель, все не проходит после гриппа... силы падают, должно быть, скоро надо расставаться с жизнью. Помоги, Господи, покаяться.
11 марта 1932 года. Ветер и холодно. Тревожный слух идет о нашем выселении в Усть-Цильму, а потом куда-то дальше из Усть-Цильмы. Что-то будет к 1 апреля. Действительно, нас требуют к 30 марта в Усть-Цильму, а куда оттуда пошлют, не знаю.
12 марта. Весь день прошел в беспокойствии и тревогах. Вот что получили вместо отпуска домой – перегонку в другую деревню, неизвестную.
15-16 марта. Мороз. Сборы в Усть-Цильму. Ночевали отцы... идет ссыльных очень много.
31 мая. Ветер и ясно. Сегодня из ОГПУ получена сельсоветом бумага, чтобы я явился в Усть-Цильму 3 июня с вещами, в ОГПУ. Куда меня высылают, не знаю. Жутко становится. Помоги мне, Царица Небесная.
1 июня. Идут у меня сборы к отправке, но куда опять отправляют, неизвестно. Придется мне, должно быть, поголодать нынешний год.
1 января 1933 года. Тепло, идет снежок небольшой. Пробыл в ссылке три года. Сегодня срок трехгодичный, а отпусков никому еще нет...
2 марта. Небольшой мороз. Немного побаливает желудок.
4 марта. Мороз и ветерок. Сегодня приобщился Святых Таин. Благодарение Богу.
10 марта. Опять сильный мороз с ветром. Ну уж северная зима в 1933 году, будешь помнить ее. Живот все мучает меня болями... сильными. Пожалуй, будет плохой исход болезни, и помочь нечем.
19 марта. Мороз несильный. Почти всю ночь не спал, боль живота... У меня, кажется, грыжа от натуги и подъема дров...»
25 марта 1933 года священник Александр Державин скончался и был погребен в безвестной ныне могиле на деревенском кладбище.

Священномученик
Иоанн (Плеханов)
 
Священномученик Иоанн родился 11 сентября 1879 года в деревне Филипково Переславского уезда Владимирской губернии в семье крестьянина Гавриила Плеханова. Окончив церковноприходскую школу, Иван в 1892 году уехал в Москву, как уезжали тогда многие подростки из разорявшихся крестьянских хозяйств. Большинство устраивалось подмастерьями; многие, попадая в развращенный быт большого города, погрязали в грехах, приобретали болезни и погибали нравственно и физически. Ивана от гибели спасли вера в Бога и благочестивые навыки, приобретенные в родительском доме. Он выучился на повара и сначала работал в ресторане Тестова на Воскресенской площади, потом в чайной; при советской власти он стал заведующим столовой, а затем пошел поваром к Патриарху Тихону.
В 1920 году в Троицкой церкви на Троицком подворье Патриарх Тихон рукоположил Ивана Гавриловича во диакона к Троицкой церкви, при которой он одновременно состоял членом церковно-приходского совета. Здесь он служил до ареста Патриарха и захвата патриаршего подворья обновленцами. После освобождения Патриарха из заключения сотрудники ОГПУ с особенным тщанием стали собирать сведения о том, как относятся церковные люди к освобождению Патриарха и к его опубликованным в советской прессе заявлениям, и особенно среди круга ближайших к нему лиц.
24 июля 1923 года ОГПУ арестовало диакона Иоанна и его жену и они были заключены в Бутырскую тюрьму в Москве. При обыске у диакона Иоанна был найден машинописный текст наставления монахам и мирянам, направленный против обновленцев, в котором говорилось, что с упадком общего благочестия в саму церковную среду проникнет много лжебратий, которые, будучи водимы своими пороками и привычкой к роскошной жизни, устроят гонение на всех желающих жить благочестиво.
– Скажите, каково ваше отношение к Церкви раньше и теперь, после раскаяния Патриарха Тихона? – спросил диакона Иоанна следователь.
– Считаю себя членом Православной Восточно-кафолической Церкви как прежде, так и теперь, – ответил диакон.
– Скажите, каково ваше отношение к Тихону и его раскаянию?
– Как мало разбирающийся, я считаю для себя правильным не касаться его раскаяния, как лично меня не касающегося.
– Скажите, где, от кого и когда вы получили отобранный у вас при обыске печатный текст наставления, то есть фамилии, имена, отчества и адрес?
– В храме, от неизвестной женщины, подано мне в руки.
За недоказанностью преступления, а также за отсутствием существенных сведений от осведомителей, ОГПУ распорядилось 24 сентября 1923 года диакона Иоанна освободить.
Во все время служения диаконом отец Иоанн нес послушание повара у Патриарха, а после его кончины, у Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского).
В 1925 году епископ Бронницкий, викарий Московской епархии Иоанн (Васильевский), в Воскресенском храме в поселке Вешняки рукоположил диакона Иоанна во священника. До ноября 1936 года отец Иоанн служил в Москве, но с закрытием в Москве многих храмов и сокращением числа приходов он был вынужден уйти за штат. Тогда же, как священнослужителя, его выслали за стокилометровую зону от Москвы, и некоторое время он жил в Волоколамске; вскоре отец Иоанн получил назначение в храм Дмитриевского погоста Нагорьевского района Ярославской области. Отсюда он часто ездил в Москву закупить необходимые для церкви вещи и повидать своих духовных детей, которых у него за время служения в Москве появилось немало. Когда священник приезжал в Москву, то бывал в некоторых храмах; об этих его приездах осведомители донесли в НКВД. В двадцатых числах января 1938 года отец Иоанн приехал в Москву и собирался остаться на венчание племянницы, которое было назначено на 2 февраля, но в тот же день вечером он был арестован и заключен в одну из тюрем Москвы.
Были допрошены два дежурных свидетеля – священнослужители московских храмов Толузаков и Марков, которые дали показания об антисоветской будто бы деятельности священника, и после этого был допрошен отец Иоанн.
– Следствием установлено, что вы в январе сего года в присутствии нескольких лиц восхваляли врагов народа, – заявил следователь.
– В отношении врагов народа я ничего не говорил.
– Следствием также установлено, что вы в январе сего года среди окружающих вас лиц высказывали неудовольствие относительно существующего колхозного строительства.
– Это неправда. Относительно колхозного строительства я ничего не говорил.
– Вы арестованы и привлекаетесь к уголовной ответственности за проведение контрреволюционной агитации среди верующих. Признаете себя в этом виновным?
– Виновным себя в проведении контрреволюционной агитации я не признаю.
13 марта следствие было закончено, и 15 марта 1938 года тройка НКВД приговорила отца Иоанна к расстрелу, после чего он был переведен в Таганскую тюрьму в Москве. Священник Иоанн Плеханов был расстрелян 25 марта 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
 

Священномученик
Сергий (Скворцов)
 
 
 -Священномученик Сергий, его супруга Клавдия Николаевна и дети.
 
Священномученик Сергий родился 4 июля 1896 года в деревне Смольниково Клинского уезда Московской губернии в семье печника Иосифа Скворцова и его супруги Екатерины. В 1914 году Сергей окончил учительскую семинарию и поступил работать учителем в начальные классы школы. Вскоре он женился на Клавдии Николаевне Михайловой, дочери служащего железной дороги; впоследствии у них родилось трое детей – Лидия, Николай и Александр.
В 1918 году в то время, когда Русская Православная Церковь была поставлена безбожниками большевиками вне закона, Сергей Иосифович, желая послужить Церкви, был рукоположен во диакона, а в 1926 году – во священника ко храму мученицы Параскевы Пятницы в поселке Дрезна Орехово-Зуевского района, в котором он и прослужил до своего ареста. В начале 1930-х годов он был назначен настоятелем этого храма. Прихожане любили отца Сергия за то, что он все силы и время отдавал приходу и для всех неимущих требы совершал бесплатно. В 1926 году храм попытались захватить обновленцы, позиции которых были весьма сильны в Орехово-Зуевском районе, но отцу Сергию удалось отстоять церковь от захвата обновленцами. Тогда власти решили храм закрыть. Отец Сергий принял деятельное участие в отстаивании храма. После многих хлопот и поездок во ВЦИК священнику и прихожанам удалось храм сохранить. Он был закрыт только в 1953 году.
Ставя своей целью закрытие храма, власти угрожали отцу Сергию арестом и требовали от него, чтобы он снял с себя сан через заявление в газету, подписавшись под тем, что не верит в Бога и дурманит народ. Но он с негодованием отверг это предложение. Тогда ему стали предлагать скрыться, уехать. «Уедешь, и, может быть, минет тебя “чаша сия”», – говорили ему мнимые доброжелатели. Но и это предложение он не принял, сказав: «Куда я уеду? Как я буду смотреть народу в глаза?»
Весной 1937 года тяжело заболела жена священника Клавдия Николаевна. Поначалу болезнь казалась не грозной, так как это была обыкновенная простуда, но затем она получила стремительное развитие и перешла в туберкулез, от которого 30 апреля 1937 года Клавдия Николаевна скончалась, оставив троих детей – четырнадцати, двенадцати и девяти лет. Дети жили с отцом и с бабушкой Екатериной Никитичной.
Власти арестовали отца Сергия 28 сентября 1937 года. Отслужив литургию на престольный праздник в храме великомученика Никиты в селе Кабаново, где незадолго перед этим был арестован его друг протоиерей Василий Максимов*, он вернулся домой. Глубокой ночью кто-то постучался в окно. Отец Сергий давно ждал этого часа и спокойно сказал: «Это за мной». Затем он встал, оделся и открыл дверь.
В дом вошли трое сотрудников НКВД. После обыска один из них сказал: «Ну, собирайтесь. Берите всё теплое». Дети и бабушка заплакали. Отец Сергий попрощался со всеми, всех благословил и ушел. Арест отца вызвал у детей нервное потрясение: дочь Лидия, выскочив на улицу, безотчетно стала кричать «караул», не в силах справиться со своим состоянием и остановиться. Сотрудники НКВД, чтобы утихомирить девочку, стали стрелять в воздух.
Первое время после ареста отец Сергий находился в тюрьме в городе Покров; бабушка и дети привозили ему туда продукты и вещи. Однажды священник передал им из тюрьмы белье и прядь своих волос, и дети поняли, что их отца остригли. Вскоре отца Сергия перевели в Таганскую тюрьму в Москве. Были допрошены свидетели. Один из них, фотограф Цветков, показал, что «Скворцов, используя сан священника, часто проводит беседы с верующими»[1].
Секретарь сельсовета в Дрезне сказал о священнике: «Скворцов среди верующих и граждан поселка Дрезна проводит антисоветскую агитацию, группируя вокруг себя активных церковников. Он поддерживал связь с арестованным недавно попом кабановской церкви Максимовым. Скворцов весной этого года около сельсовета в антисоветском духе заявлял: “Плохо стало верующим. Советская власть с нас берет великие налоги. Хотя государство и говорит, что оно не вмешивается в церковные дела, что Церковь отделена от государства, а все же нас притесняет”»[2].
Выслушав зачитанные ему показания свидетелей, отец Сергий не согласился с ними и потребовал от следователя, чтобы ему была устроена очная ставка, но следователь ему в этом отказал.
3 и 4 октября 1937 года следователь допросил священника.
– Дайте показания о контрреволюционных высказываниях Максимова.
– Мне во время бесед от священника Максимова относительно новой конституции приходилось слышать: «При новой конституции нам будет лучше». Высказываний контрреволюционного характера от него слышать не приходилось.
– Следствие располагает данными, что вы среди верующих поселка Дрезна проводили антисоветскую агитацию. Признаете ли вы это?
– Нет, я этого не признаю.
– Следствие располагает данными, что весной 1937 года, будучи в сельсовете, вы высказывали антисоветские суждения о советской власти, доказывая, что государство притесняет верующих.
– Нет, этого я не признаю.
– Дайте конкретные показания о ваших контрреволюционных связях с попом Максимовым и о его антисоветской деятельности.
Нам известно, что вы заявляли: «Поп Максимов арестован за проповеди с амвона и антисоветские высказывания на поминках». Какие это были высказывания? Дайте показания.
– Я никаких связей контрреволюционного характера со священником Максимовым не имел, антисоветских высказываний Максимова не знаю и не слышал. Я слышал о причинах ареста священника от фотографа Цветкова.
На этом допросы были прекращены, и 5 октября следствие было закончено. 13 октября 1937 года тройка НКВД приговорила священника к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Из Таганской тюрьмы отец Сергий был отправлен в 13-е отделение Бамлага, расположенное в Биробиджане. Только здесь ему объявили, что он приговорен к десяти годам заключения. Из Бамлага он был через некоторое время отправлен в Южлаг, в город Улан-Удэ, а затем в Безымянлаг в Самарской области. В Дрезне у отца Сергия остались дети, которые жили с бабушкой; им помогали священники храма мученицы Параскевы Пятницы, отдавая семье арестованного священника десятую часть дохода, а также прихожане. Екатерина Никитична посылала посылки отцу Сергию, но с началом Великой Отечественной войны у них у самих положение настолько ухудшилось, что они уже с великим трудом находили продукты, чтобы послать их священнику. В 1943 году они получили от отца Сергия последнее письмо, в котором он написал: «Детки вы мои дорогие, дела мои плохи, я заболел дизентерией».
Священник Сергий Скворцов умер в Безымянлаге 25 марта 1943 года и был погребен в безвестной могиле.
 
Священномученик
Константин (Соколов)
 
Священномученик Константин родился 3 мая 1875 года в селе Люберцы Московского уезда Московской губернии в семье диакона Михаила Соколова. В 1896 году Константин окончил Московскую Духовную семинарию и был рукоположен во священника. До 1936 года он служил в Преображенском храме в селе Люберцы, а с 18 июня 1936 года стал служить в храме в честь Казанской иконы Божией Матери в селе Смолино Верейского района.
В октябре 1937 года сотрудники НКВД допросили дежурных свидетелей и те показали, что священник Константин Соколов агитирует за Церковь, призывает к вере во Христа и праведной жизни, ставя в пример Марию Египетскую. 20 сентября, после всенощной под праздник Рождества Пресвятой Богородицы, он сообщил верующим, что обращался в НКВД за разрешением ходить по приходу с молебнами, но такого разрешения не получил, и потому просит прихожан приходить служить молебны в храм. Он тогда же сказал, что обращался и к председателю сельсовета, чтобы тот разрешил служить молебны, не ставя в известность районные власти, но тот отказал. Посылал он и членов церковного совета собирать подписи колхозников под ходатайством на разрешение идти с крестным ходом, но тоже безуспешно.
17 ноября 1937 года отец Константин был арестован. Первое время он содержался в можайской тюрьме, а затем был переведен в Таганскую тюрьму в Москве.
– Следствием установлено, что вы в сентябре сего года по поводу сталинской конституции высказывались, что в законах советской власти написано, что служить в церкви, ходить вокруг церкви с крестными ходами и по домам колхозников разрешается, а на деле хождение запрещают. Подтверждаете ли вы, что был такой разговор? – спросил священника следователь.
– Да, такой разговор был с председателем сельсовета после того, как ко мне обратились прихожане с просьбой идти крестным ходом вокруг церкви. Я спрашивал председателя, почему нельзя в праздники ходить вокруг церкви... на хождение вокруг церкви разрешения не требуется. Но о сталинской конституции я ничего не говорил.
– Истолковывая конституцию в антисоветском духе, вы говорили, что в конституции написано о свободе уличных шествий, а на деле не дают ходить с молебнами. Подтверждаете ли вы это?
– Нет, не подтверждаю. Такого я не говорил.
– Вы посылали членов церковного совета собирать подписи под ходатайством о разрешении ходить с молебнами по домам колхозников?
– Церковный совет обратился ко мне с просьбой ходить с молебнами; я же сказал, что это дело верующих. Церковный совет собрал подписи, староста пришел ко мне, и я обратился в сельсовет, но там мне отказали.
25 ноября 1937 года тройка НКВД приговорила отца Константина к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. 9 января 1938 года священник прибыл в Сусловское отделение Сиблага НКВД. Священник Константин Соколов скончался в заключении от голода и непосильной работы 25 марта 1938 года и был погребен в безвестной могиле.
 
«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ 26 МАРТА


Священномученик
Михаил (Околович)

Священномученик Михаил родился 15 октября 1888 года в городе Полоцке Витебской губернии в семье священника, служившего в Спасо-Евфросиниевском женском монастыре, Федора Околовича. В 1899 году Михаил окончил начальную школу и поступил в Полоцкое духовное училище. В 1904 году он поступил в Витебскую Духовную семинарию, а по завершении обучения в ней поступил в 1910 году в Санкт-Петербургскую Духовную академию, которую окончил по первому разряду в 1914 году. Родители Михаила предполагали, что он примет монашеский постриг и займет какой-либо из церковно-административных постов, но вышло иначе. В 1913 году он познакомился со студенткой Бестужевских курсов Марией Максимовной Мастрюкович, уроженкой города Моршанска Тамбовской губернии. Ее дед был крепостным крестьянином, но уже отец стал обеспеченным и даже зажиточным человеком и желал, чтобы дочь получила хорошее образование и вышла замуж за человека, не принадлежащего ни к крестьянскому, ни к духовному сословиям. Однако все вышло вопреки пожеланиям родителей. В 1914 году Михаил Федорович и Мария Максимовна обвенчались. 30 сентября 1914 года Учебный комитет при Святейшем Синоде постановил назначить на должность законоучителя и инспектора Иркутского духовного училища «Михаила Околовича, с принятием им священного сана»[1].
23 ноября 1914 года Михаил Федорович был рукоположен во священника к училищному храму. В марте 1915 года отец Михаил был избран членом училищного совета, а в июне 1917 года – членом Иркутского епархиального училищного совета. В том же году на собрании духовенства и мирян Иркутской епархии отец Михаил был избран делегатом на Всероссийский Поместный церковный собор.
В 1918 году после прихода к власти безбожников духовное училище было закрыто, и отец Михаил был назначен служить священником в Крестовоздвиженскую церковь в Иркутске. К этому времени он стал одним из наиболее известных и уважаемых пастырей города – его полюбили за истовое благоговейное служение, глубокую, сердечную проповедь, сострадание к людям, готовность всегда прийти на помощь. Из-за популярности священника Иркутская ЧК установила за ним постоянное наблюдение.
В феврале 1921 года сотрудники ЧК произвели на чердаке Крестовоздвиженского храма обыск и нашли патроны, порох и одну гранату. Отец Михаил и сторож храма были обвинены в хранении оружия. Обвиняемые отказались признать себя виновными. 26 мая 1921 года состоялось заседание Революционного трибунала, который не смог доказать виновность священника и сторожа в хранении оружия, к чему они и в действительности не были причастны, и вскоре обвиняемые в связи с четырехлетней годовщиной Октябрьского переворота были освобождены. Отец Михаил вернулся служить в Крестовоздвиженский храм.
Епархия переживала тяжелое время, так как церковную власть при поддержке безбожных властей пытались захватить обновленцы, и отец Михаил решением духовенства Иркутской епархии был направлен в Москву к Патриарху Тихону. Он поставил в известность Патриарха о положении дел в епархии во время отсутствия на кафедре православного архиерея и выразил Святейшему твердое суждение иркутского православного духовенства и паствы, что с обновленцами, как с предателями веры, не следует вступать ни в какие переговоры.
Отцу Михаилу часто приходилось выступать с проповедями во время богослужений управляющего Иркутской епархией епископа Нижнеудинского Кирилла (Соколова). 22 сентября 1924 года он произнес слово в Тихвинской церкви во время награждения одного из старейших священников Иркутска, протоиерея Феодора Верномудрова, прослужившего в священном сане сорок лет.
Обращаясь к протоиерею Феодору, отец Михаил сказал: «Ты заслужил высокую и священную награду, твоя доблестная глава достойно увенчана ею, ты в скорбные и смутные дни глубокого церковного раскола, разъедающего, как злокачественная гангрена, церковное тело, в дни шатания умов и увлечения многих мутной волной еретического, так называемого “обновленческого” течения был той осью, около которой вращалась православно-церковная жизнь Иркутской епархии, был центром, к которому силой твоего обаяния влеклись и льнули все, для кого исконное русское православие не пустой звук, а бесценное сокровище и в ком горел огонь любви и преданности Святой Церкви с ее священными канонами, вековыми преданиями и со всем ее строем. И если не всецело, то в большей мере тебе мы обязаны тем, что видим сегодня на твоем празднике, – тесным единением пастырей между собою и не менее тесным единением их с паствой; тебе же главным образом мы обязаны тем, что Церковь Иркутская имеет радость теперь, после двухлетнего перерыва, снова возглавляться каноническим епископом, восстановив через него связь с главою всей Русской Церкви – Святейшим Патриархом. Теперь мы на твердой позиции, теперь мы спокойны за церковное дело, теперь нам не страшны отщепенцы и враги православия – “обновленцы”»[2].
27 октября состоялось торжественное архиерейское богослужение в Тихвинской церкви. За запричастным стихом отец Михаил сказал слово к молящимся о евангельском Сеятеле, Который и теперь сеет слово через святое Евангелие. Сеятели бывают разные. В настоящее время сеют при дороге – в театрах, кинематографах и других местах развращенных. Вот приезжал ложный митрополит и сеял человеческое слово. Вот едет новый разрушитель сердец человеческих – он будет сеять слово дьявольское. Не следует туда ходить, ибо слушать их опасно. На этой дороге будет много прохожих, слетятся птицы, хищные коршуны будут выклевывать слово Божие и посеют плевелы... Нужно жить и веровать в простоте сердца, а не гоняться за ученостью и мудростью. По выражению одного русского подвижника, «где просто, там и ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Господь нас зовет и влечет к Себе словами Евангелия: «Придите ко Мне все труждающиеся». А поэтому и будем спокойны, зная, что один только Господь сеет доброе семя. Его будем слушать, а не проповедников тщетной философии. Будем иметь пред собою образ Распятого Христа, который советует всегда иметь пред глазами апостол Павел галатам (Гал. 3, 1). Мы, пастыри, ищем не вас и не вашего, а ваши сердца, чтобы они дали добрые плоды. Этого да сподобит всех Господь, всегда живый во веки. Аминь.
Осенью 1924 года Иркутск посетил один из основателей обновленчества, сложивший с себя сан священника, Калиновский. Для участия в диспуте с ним были приглашены епископ Нижнеудинский Кирилл (Соколов), многие известные священники Иркутска, и в частности отец Михаил Околович. По тщательном обсуждении православное духовенство отклонило первоначальное предложение обновленцев, потому что диспут предполагался платным и, значит, как зрелище, а для зрелища и состязания пастыри идти не хотели, и во-вторых, было неизвестно, будет ли ставиться Калиновским вопрос о бытии Бога и в какой форме, чтобы это не вылилось в кощунство, что недопустимо было, если бы диспут проходил в храме, как предлагали это обновленцы. И потому владыка Кирилл направил властям письмо, в котором писал, что православное духовенство согласно на участие в диспуте, но только если он будет бесплатным и не в храме. Начальник местной конвойной команды направил ответ епископу, что диспут с Калиновским может состояться в помещении команды.
Первым выступил Калиновский, который заявил, что до революции люди были ограничены в развитии, теперь же они свободно могут решать все вопросы. Например, раньше не знали, что такое солнце, теперь знают. Люди теперь все тайны узнали, и религии теперь для них не нужны. Затем он стал высмеивать сотворенный Господом Ангельский мир, святителя Николая Чудотворца и в заключение призвал обращаться к науке, а не к Богу, так как наука для человека – все и где наука, там, мол, нет Бога, и призвал присутствующих нести свет знаний в деревню, чтобы и там перестали веровать в Бога.
В ответ выступил отец Михаил Околович. Осенив себя крестным знамением, он сказал, что говорить с людьми, которые всецело разделяют взгляд Калиновского нелегко, и он просит об одном – спокойно выслушать его, и если хотя одно только сердце из присутствующих выслушает со вниманием о бытии Божием, то он будет вознагражден. Калиновский, говоря о Боге, не доказал, можно ли познать Его эмпирически, то есть постигнуть умом, увидеть глазами, осязать руками, и ему этого никогда не доказать, потому что наука имеет известный предел, далее которого проникнуть она бессильна. Но эта область непостижимого внешним опытом постигается внутренним чувством человека. Человек сердцем входит в общение с Богом и здесь познает и постигает Его. Мы верим в существующее, вы – в несуществующее, наша вера положительная, ваша – отрицательная, наша вера разумная, ваша – безумная. Мы верим, что в мире все совершается от разных причин, а вы все приписываете случаю. А поэтому мы к логике, к разуму зовем вас. Вот звезды на небе, но они не сами по себе откуда-то взялись, кто-то их повесил там. Вот времена года чередуются между собой планомерно, вот планеты совершают путь свой по небосклону – и все сие по известным законам делается. Но законов без законодателя нет, и такой Законодатель может быть и есть только Бог. Когда избрали почетным членом академии известного ученого Пастера, он сказал: «Я глубоко верующий». – «Как же вы верите, ведь вы много знаете?» – спросили его академисты. Пастер ответил: «Потому я и верую в Бога, что много знаю, и чем больше у меня будет знаний, тем больше буду веровать». Что такое Библия? Это не кодекс законов, не собрание разных циркуляров, это – сборник нравственных правил и человеческих желаний. Эта книга ученая из ученых. Вот например, в ХVI веке ученые думали и насчитывали на небе всего тысячу двадцать две звезды. Позднейшие же ученые доказывали, что их бесчисленное множество. До Коперника утверждали, что земля стоит на трех китах, а Коперник доказал, что она вращается в пространстве, и с ним ученые согласились, – между тем как Библия была до Коперника, и она как раз говорит эту истину в следующих словах: «Он, то есть Бог, повесил землю ни на чем» (Иов. 26, 7). Отец Михаил еще долго говорил, пытаясь убедить присутствующих в соответствии Священного Писания истине.
Затем выступили другие православные пастыри. В конце диспута на сцену вышел известный в Иркутске юродивый, который сказал Калиновскому: «Жизнь без веры и религии то же, что оранжерея без цветов, муж без жены, дети без матери, ораторы без речи, музыка без звуков...»
В это время из зала раздались крики безбожников: «Долой, довольно!»
«Вы кричите “долой, довольно”, – продолжил юродивый. – Хорошо. Не надо ничего: уничтожим все красивое в мире, не нужно заповедей: не убий, не прелюбы сотвори, не укради, – если все отставить, то с чем останемся? Дальше ничего нет... Жутко... Взрослые не хотят слушать, так я хочу сказать несколько слов детям...»
Однако ему не дали договорить, и на этом диспут закончился.
ОГПУ пристально наблюдало за церковной жизнью в городе и за каждым сколько-нибудь выдающимся пастырем. Отца Михаила неоднократно в те годы вызывали в ОГПУ, предлагали снять сан, поменять деятельность священника на деятельность педагога, предлагали стать осведомителем, поддержать обновленцев, обещая высокое положение в обновленческой иерархии, но все эти предложения священник категорически отверг; и власти приняли решение его арестовать. Незадолго перед арестом отец Михаил был возведен в сан протоиерея.
17 февраля 1925 года отец Михаил вместе с некоторыми другими выдающимися пастырями города был арестован и заключен в иркутскую тюрьму. Один из сотрудников ОГПУ после обыска в квартире священника написал в своем рапорте: «Околович, судя по его разговору и по книгам, имеющимся у него, поп не простой, а современный, просвещенный. Так у него, кроме книг религиозно-нравственного, духовного содержания и беллетристики, есть немало книг по философии, социологии... Характерно, что Околович имеет книги антирелигиозного содержания... имеются газеты... У Околовича оказались деньги, собранные комитетом прихода Крестовоздвиженской церкви (он секретарь комитета)... Деньги разделены по отдельным мешочкам: так есть деньги, собранные для бедных, для заключенных домзака, для больных в домзаке. Есть порядочное количество прошений и заявлений о выдаче пособий ввиду бедности, болезни, есть записки с выражением благодарности и признательности за оказанную помощь из домзака за подписями врачей больницы домзака, есть несколько уведомлений о получении продуктов, денег с выражением благодарности от имени больных»[3].
На допросе следователь спросил священника:
– Скажите, каковы ваши политические убеждения в настоящий момент?
– Я не имею определенных политических убеждений. Советской власти я не вполне симпатизирую; как человек религиозный и священник, я отвергаю в принципе компартию, как антирелигиозную, – ответил отец Михаил.
– Вы состоите членом совета при епископе Кирилле?
– Мне никто не объявлял, что я член совета. Я участвую в совещаниях при епископе по его приглашению.
– Вы ездили по поручению иркутского духовенства к Патриарху Тихону?
– Да, по просьбе духовенства, проездом на родину я заезжал к Патриарху в Донской монастырь.
– Какие вы разрешали вопросы?
– О назначении православного епископа, о примирении Патриарха с Красницким, и получил информацию по церковным вопросам.
– Скажите, гражданин Околович, существует ли у вас комитет помощи заключенным?
– Есть у нас при совете церковном благотворительные суммы, которые выдаются всем, кто обращается за помощью, но фактически в Иркутске особого комитета помощи заключенным не существует и не существовало.
После окончания допроса, прочитав текст записанных следователем ответов, отец Михаил написал пояснение: «...считаю нужным дополнить, что ответ на вопрос об отношении к советской власти и партии уполномоченным записан сжато, а подробно я говорил, что вообще мое отношение лояльное, и только на вопрос, во всем ли я сочувствую ей, я ответил, что не могу сочувствовать антирелигиозным целям ее, точно так же и к компартии отрицательное отношение по вопросам религии»[4].
8 апреля 1925 года помощник губернского прокурора, рассмотрев следственное дело, составил заключение, написав, что «произведенным следствием... надлежит признать установленным значительное усиление влияния на массы Православной Церкви тихоновского направления, факт обостренной борьбы с обновленчеством, теряющим авторитет среди масс, стремление тихоновцев расширить и закрепить свое влияние... Хотя произведенным следствием формально не установлено конкретных данных о контрреволюционной деятельности... и... нет оснований к преданию обвиняемых суду, тем не менее прошлое социальное положение обвиняемых и их контрреволюционная деятельность при царском строе... и в первый период советской власти, активное выявление себя при Колчаке и наконец судимость... за контрреволюционную деятельность во второй период советской власти в Сибири – дает полное основание считать, что деятельность обвиняемых... принимает характер, угрожающий основам советского правопорядка...»[5]
Дело было отправлено в Москву на изучение сотрудников 6-го отделения секретного отдела ОГПУ, которые рекомендовали заключить священников на три года в лагерь. 13 ноября 1925 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священников, и среди них протоиерея Михаила, к трем годам заключения в концлагерь. Они были направлены в распоряжение управления Соловецких лагерей особого назначения, которое отправило их отбывать заключение в Вишерское отделение Соловецких лагерей.
В лагере отец Михаил некоторое время исполнял должность табельщика и счетовода. Поскольку по окончании срока заключения ему было запрещено жить в Иркутске, отец Михаил поселился в Минусинске, куда прибыл в июне 1928 года. Сначала он мало кого здесь знал, но затем познакомился с епископом Минусинским Димитрием (Вологодским) и местным духовенством. Сюда к нему приехала жена, оставив дочь Анну на попечение близких. Служить в храме власти ему запретили, на светскую работу его не принимали как священника, и он пел в храме на клиросе, а жили тем, что продавали последние остававшиеся у них вещи.
Из Минусинска отец Михаил писал духовным детям: «Здесь чувствуется отсутствие друзей, особенно это замечается в праздничные дни. Дома не хватало времени на посещение друзей, а здесь есть время, да друзей нет – они далеко. Всегда с нетерпением ждем писем, и получение писем значительно поднимает настроение... Я не скажу, чтобы я очень тосковал или унывал, но настроение тяжелое все-таки бывает. Главная причина, что я не могу сейчас своими трудами добывать средств к жизни. Постоянно идут на память слова Господа Иисуса Христа, приводимые апостолом Павлом: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35)... Лично я для некоторого успокоения обращаюсь к словам... апостола: Вникай в себя и в учение; занимайся сим постоянно: ибо, так поступая, и себя спасешь и слушающих тебя (1 Тим. 4, 16). Дома мне этого почти совсем не приходилось делать. Сейчас мне как бы дается на это время. Если я его не использую в данном направлении, то не будет мне никакого оправдания. И все-таки иногда жалею, что не знаю какого-нибудь полезного рукоделия... Просим не забывать нас в молитве и хоть изредка радовать нас письмами или хоть коротенькими весточками о себе. Да сохранит вас Господь и укрепит!»
В начале тридцатых годов поднялась новая волна гонений на Русскую Православную Церковь, направленная, в частности, на уничтожение остатков епархиального управления, для чего арестовывались прежде всего правящие архиереи и близкое к ним духовенство. Такие аресты прошли и в Минусинске, и 26 февраля 1933 года среди других был арестован и отец Михаил. Всего по делу было арестовано восемьдесят два человека.
Организаторы этого дела, Буйницкий, Писклин и Рабинович, писали в обвинительном заключении: «Возникновение контрреволюционно-монархической организации относится к 1929–1930 годам, то есть к периоду важнейшего мероприятия правительства – ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации.
Деятельность староцерковников, проходившая до того времени в пределах общины, направленная на борьбу с обновлением и сохранением численности своих общин, резко изменила свое направление, став на путь активной борьбы с проводимыми на селе партией и правительством мероприятиями. В воскресные дни, когда верующие собирались в церковь на богослужение, священники в проповедях, обращаясь к народу, говорили, что “слово Божие” начинает сбываться, антихрист вводит смуту среди народа и так далее. К этому приводили пример: выселение и распродажу крестьянских хозяйств...»[6]
Одним из главных обвинений священников было то, что они, «вербуя членов для контрреволюционной организации, вели борьбу против проводимых партией и правительством мероприятий в деревне, в особенности против колхозов, подрывающих основу религии»[7].
Вызванный на допрос, отец Михаил виновным себя не признал и в своих собственноручных показаниях написал: «По вопросу существования какой-то организации, направленной к противодействию начинаниям советской власти, я ни от кого ничего не слыхал; не слыхал и разговоров о необходимости создания какого-либо объединения для подобной цели»[8].
10 июня 1933 года тройка Полномочного Представительства ОГПУ приговорила протоиерея Михаила к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь, и он был отправлен в 4-е отделение Дальлага НКВД Паха, в лагпункт Балынь, заключенные которого занимались строительством города Комсомольска-на-Амуре.
Из заключения он писал письма супруге и духовным детям; из всех писем сохранилось только одно, написанное 24 июля 1935 года и адресованное духовной дочери: «Вот и закончился период нашей весенней изолированности: прошел Амур, пошли пароходы, и мы снова можем утешаться, получая весточки от наших родных и друзей. Я уже осчастливлен получением трех старых писем да одной свежей открытки от домашних.
После зимнего перерыва я писал Вам, поздравлял и выражал свои благопожелания. К сожалению, это письмо затерялось. Я все надеялся, что оно все-таки дойдет, но и в последних письмах сообщают о том, что оно так и не получено. Конечно, от потери его Вы ничего не потеряли, но мне огорчительно, что у Вас может сложиться представление, будто я или забыл Вас, или настолько безразлично отношусь к Вам, что даже не считаю долгом поблагодарить за проявление Вашей заботы и участие. Нет, дорогая. Вашу память обо мне и участие я очень ценю и бесконечно благодарен за них. Причем я не настолько избалован этим, чтобы мог безразлично к этому относиться. Скажу больше, по складу своего характера я очень привязчив и забыть своих друзей и хороших знакомых не могу никогда. Пожалуй, в этом отношении даже ревнив более чем следует. Претендовать на то, чтобы меня помнили, я не могу, но очень скорблю, когда некоторые из близких лиц совершенно исчезают из вида и я о них ничего не могу узнать... Беспощадная смерть унесла многих друзей, живые рассеялись и забыли, а новых не приобреталось. Вполне понимаю неизбежность полного забвения и одиночества, но безразлично пока к этому относиться трудно. Время свое сделает…
У меня... юбилейный год – десять лет скитальческой жизни. К тихому берегу в этой жизни уже не чаю пристать. Пока еще жив и тяну лямку. Конечно, если бы не милость Божия и поддержка близких, уже не таскал бы ноги. В отношении работы и прочего настоящее положение свое считаю хорошим. Больше терзаюсь за своих, у которых здоровье очень неважное.
Буду очень рад узнать о Вашей жизни более подробные сведения... Да хранит Господь! Не поминайте лихом Вашего друга и кума. Далекий Амурец».
В 1937-1938 годах началось новое гонение на духовенство, коснувшееся и тех, кто находился в тюрьмах и концлагерях. В лагере отец Михаил оказался в одном бараке с учителем из Ишима и крестьянином из Тамбова, с которыми сложились у него хорошие отношения.
7 марта 1938 года осведомитель, по кличке Огарок, написал в донесении к оперуполномоченному, что эти трое заключенных находятся в хороших отношениях, что Околович, как священник, говорил, что все, что написано в Библии, сбывается, другие же поддакивали ему.
Были вызваны дежурные свидетели, которые показали, что отец Михаил и два его сокамерника тесно сдружились, защищают друг друга; оправдываясь преклонными годами, стараются найти работу полегче; пользуясь большим скоплением людей, ведут контрреволюционную работу, которая заключается в том, что «заключенный Околович, как бывший священник, часто вставляет фразы из Библии, доказывает, что библейское предсказание полностью оправдывается»[9].
11 марта отец Михаил был вызван на допрос.
– Следствию известно, что вы совместно с заключенными... вели контрреволюционную антисоветскую агитацию... Признаете вы себя виновным? – спросил его следователь.
– В предъявленном мне обвинении я себя виновным не признаю, – ответил священник.
26 марта 1938 года тройка НКВД приговорила отца Михаила и двух его сокамерников к расстрелу. Протоиерей Михаил Околович был расстрелян в тот же день, 26 марта, и погребен в общей безвестной могиле.

Священномученик    Николай   (Попов) священник


17 июля решением Священного Синода Русской Православной Церкви к Собору новомучеников и исповедников Российских XX века был причислен иерей Николай Попов (1864 – 26 марта 1919), родившийся, живший и принявший мученическую кончину на Донской земле.

Священномученик Николай Попов родился 6 мая 1864 года в семье Харитона Ивановича Попова. Раннее детство Николай провел в семье родителей матери. В большой станице, где они жили, царил традиционный уклад казачьей жизни.

Вскоре семья Поповых переехала в Новочеркасск, где Николай поступил в гимназию. В отроческом возрасте проявились главные черты характера будущего священномученика Николая – целеустремленность, открытость, верность своим убеждениям. Он пользовался большим уважением среди своих сверстников за честность, отзывчивость, верность слову.

После окончания шести классов гимназии Николай поступил в Харьковское земледельческое училище, где прилежно изучал агрономию и другие науки и одним из лучших окончил его полный курс.

В эти годы в душе Николая происходила серьезная внутренняя работа, выбор дальнейшего пути жизни, который он со всей ревностью искреннего сердца решил посвятить служению горячо любимому Донскому краю. Николай вновь и вновь размышлял о правильности своего выбора. В его душе загоралось пламенное желание служить людям. Он сомневался, достаточно ли ограничиться одним внешним служением, стать специалистом и помогать народу в ведении хозяйства? Душа молодого человека переживала неполноту такого служения. Воспитанный в атмосфере православной духовности, Николай понимал, что одними человеческими силами и знаниями исправить жизнь невозможно, что корень бед лежит гораздо глубже, чем несправедливое экономическое или общественно устройство. Главная беда народа в духовном невежестве, которое помрачает в человеке образ Божий, вносит в личную и общественную жизнь свои разрушительные последствия.

Именно в это время у Николая созрело решение встать на путь духовного служения, и, по прошествии нескольких лет, несмотря на свой уже 30-летний возраст, Николай Харитонович поступил на пятый курс Донской семинарии. Окончив в 1893 году курс духовной семинарии, будущий священномученик Николай Попов начинает свое пастырское служение в Успенской церкви станицы Аксайской, известной своим чудотворным образом Пресвятой Богородицы. Архиепископом Донским и Новочеркасским Макарием Николай был рукоположен во диакона к Успенской церкви. Меньше года он состоял законоучителем Аксайской церковно-приходской школы и в ноябре 1894 года архиепископ Донской и Новочеркасский Донат рукоположил диакона Николая во пресвитера.

Священномученик Николай Попов Отец Николай сразу поехал на новый приход в хутор Колодезный Мигулинской станицы Верхне-Донского округа. Батюшка всего себя отдал служению Богу и духовной помощи своим прихожанам. Главное внимание он уделял совершению Божественной литургии, в которой черпал силы для своего пастырского служения. Отец Николай часто проповедовал, организовывал воскресные беседы. В скором времени начал строить учительскую школу с общежитием, которая предназначалась не только для обучения детей, но и для подготовки будущих преподавателей. В школе могли обучаться также и дети из неимущих семей, что давало возможность любому одаренному юноше сделать здесь свой первый шаг в жизнь. Отец Николай заботился о быте своих воспитанников, на собственные деньги заказывал учебники, тетради, учебные пособия. Все получаемые от благотворителей средства батюшка жертвовал на школу и библиотеку. Одним из жертвователей на Колодезную учительскую школу был и святой праведный Иоанн Кронштадтский, который откликнулся на обращение к нему отца Николая. При школе была устроена ферма и подсобное хозяйство. Отец Николай на практике применял знания, полученные им в Земледельческом училище.

С 1 августа 1901 года по март 1919 года отец Николай служил в Иоанно-Богословском храме хутора Верхне-Гнутова, Цимлянского благочиния, Есауловской станицы, 2-го Донского округа Области Войска Донского. Уже через несколько лет заботами неутомимого батюшки был отремонтирован и украшен живописью храм, вызолочены купола, организован церковный хор. Попечением отца Николая была построена на хуторе новая школа, в которой он ежедневно сам вел занятия с детьми и в воскресные дни со взрослыми.

Началась Первая Мировая война. Грозная атмосфера надвигавшейся смуты все более и более сгущалась. И вот вскоре грянул Февральский, а затем Октябрьский переворот.

Неспокойно стало на Дону. С возвращением с фронта воинских частей возрастало в среде казачества революционное движение. На Дону вспыхнул огонь гражданской войны.

Все это время отец Николай оставался со своими хуторянами, разделяя с ними все трудности и скорби военного времени. К зиме 1918-1919 года линия фронта вплотную приблизилась к Верхне-Гнутову, потянулись беженцы, не хватало продуктов и медикаментов. Разразилась эпидемия тифа. Отец Николай остался в Гнутове, полный решимости до конца пронести свой крест пастырского служения. Батюшка самоотверженно исполнял свой долг – ездил по станице, исповедовал, причащал больных и умирающих. Однажды только за один день он напутствовал Святыми Тайнами 27 человек, но к вечеру слег, заразившись тифом.

Брат священномученника Николая Попова Только через два месяца смог отец Николай подняться с постели. Не дождавшись полного выздоровления, он начал совершать богослужения в своем доме. Первый раз в конце марта отец Николай вышел из дома, чтобы в храме напутствовать прихожан Святыми Тайнами. К вечеру того же дня он вернулся усталый, но отдохнуть ему не пришлось. Хуторской ревком постановил произвести у отца Николая обыск и арестовать его вместе с двумя известными местными жителями. Во время обыска в доме отца Николая комиссар увидел на стене фотографию его брата – походного атамана Петра Харитоновича Попова. Этого было достаточно, чтобы вынести батюшке смертный приговор. В скором времени отца Николая отправили на станцию Морозовскую, где находился в то время окружной ревтрибунал.

В своем прощальном письме священномученик Христов с удивительным мужеством писал своим родным, чтобы те «простили все своим врагам, простили и его мученическую смерть». Прощаясь с супругой из окна здания ревтрибунала, отец Николай показал рукой на песок. Это означало, что его ожидала смерть на песчаном карьере недалеко от станции Морозовской.

Только спустя три месяца, после освобождения округа от «красных», родственники смогли отыскать и опознать тело мученика Христова. Тело священномученика Николая было погребено за алтарной частью гнутовского храма.

На сегодняшний день мощи священномученика Николая Попова обретены и находятся в Свято-Духовом мужском монастыре.


Священномученик
Григорий (Поспелов)
 
Священномученик Григорий родился 12 декабря 1877 года в семье певчего Придворной певческой капеллы в Санкт-Петербурге Иоанна Поспелова, который впоследствии был рукоположен во диакона и закончил свою жизнь диаконом Морской Богоявленской церкви в Кронштадте. Первоначальное образование Григорий получил в Александро-Невском духовном училище в Санкт-Петербурге, затем в Санкт-Петербургской Духовной семинарии, которую окончил в 1900 году. В этом же году скончался его отец, и 11 июня 1900 года Григорий Иванович был рукоположен во диакона к Морской Богоявленской церкви. Кроме участия в богослужениях, отец Григорий был законоучителем в Портовой школе, в начальной школе при Кронштадтской городской полиции, а также в церковноприходской школе при Свято-Троицком Обществе трезвости. В 1905 году при Обществе был выстроен молитвенный дом. С 1909 года Свято-Троицкое Общество трезвости было приписано к Морской Богоявленской церкви. В 1913 году был освящен вновь построенный величественный собор во имя святителя Николая Чудотворца, и отец Григорий стал служить диаконом и здесь.
Молитвенный дом Общества трезвости своими богослужениями и устраиваемыми в нем чтениями, в которых активное участие принимал диакон Григорий Поспелов, привлекал по воскресеньям до тысячи человек, в основном рабочих Кронштадтского порта. Церковноприходская школа при Обществе была открыта в 1908 году. Поначалу школа теснилась в небольшом помещении, которое арендовали члены Общества, но затем было выстроено новое здание, в его строительстве активное участие принимал диакон Григорий.
В 1908 году диакон Григорий был назначен помощником руководителя Свято-Троицкого Общества трезвости, а в 1917 году – его руководителем. В 1917 году после ухода за штат одного из священников Богоявленского собора Общество трезвости стало ходатайствовать перед духовным начальством, чтобы на эту вакансию был рукоположен диакон Григорий. 15 октября 1917 года он был рукоположен во священника к Богоявленскому собору. Вскоре после начала своего священнического служения он был возведен в сан протоиерея.
В марте 1921 года матросы Кронштадтского гарнизона подняли восстание против большевиков. После боев и первых жертв протоиерей Григорий был приглашен отпеть убитых. Большевики, подавив восстание, приступили к обыскам и арестам, и 25 марта в квартире отца Григория состоялся обыск, при котором были найдены некоторые бумаги, о которых один из производивших обыск красноармейцев показал: «Я нашел в книжном детском шкафу, внизу под книгами, в папке с разными бумагами, в которой были детские бумаги и ученическая переписка... разного рода напечатанную на бумаге переписку, в которой упоминаются с насмешкой имена вождей. Когда мы Поспелову представили эти бумаги, то он в категорической форме отказался от таковых»[1].
После обыска протоиерей Григорий был заключен в кронштадтскую морскую следственную тюрьму.
Во время допроса, на следующий день после ареста, следователь спросил священника о его участии в Кронштадтском восстании, на что отец Григорий ответил, что в восстании не участвовал, но когда требовалось, то исполнял свои священнические обязанности.
– Почему вы арестованы? – спросил его следователь.
– Причину своего ареста я объяснить не могу, потому что не знаю, – ответил священник.
– Вы обвиняетесь в агитации против советской власти, – заявил следователь.
– Агитации никогда никакой против советской власти не вел.
– Во время авантюры в Кронштадте вы говорили проповеди с церковного амвона в пользу авантюристов?
– Никаких проповедей в пользу ревкома не говорил, а вел только исключительно церковные беседы.
– Во время похорон убитых при первом наступлении советских войск на Кронштадт какие церемонии были у вас проделаны и что вы говорили при отпевании?
– Я знаю только одну панихиду в госпитале, на других панихидах, кроме Морского собора, нигде не присутствовал; на этих двух панихидах проповедей не произносил.
– Был ли церковный звон, а также проводило ли духовенство похоронную процессию на кладбище, на могилы?
– Церковного звона не было, а также и духовенство не ходило провожать процессию на могилы.
– Как вы относились к советской власти до авантюры?
– К советской власти я относился добросовестно, исполнял все ее декреты с точностью, никакой агитации не вел даже тогда, когда получал минимальный паек в четверть фунта хлеба.
– Как вы относились к временному ревкому и как вы считали этот период времени – революцией или авантюрой?
– Революцией я его не считал, относился безразлично.
Спросили священника и о найденных в его квартире бумагах, в которых с насмешкой упоминались имена коммунистических вождей, но от принадлежности этих бумаг ему отец Григорий снова категорически отказался. Бумаги эти сотрудники ЧК из дела изъяли, из чего можно предположить, что они ими были подброшены в квартиру священника, так как все другие бумаги, принадлежащие священнику и не имеющие политического характера, оказались приобщенными к делу. Сразу же после допроса, следователь вынес свое заключение по делу, признав священника виновным в агитации против советской власти, что «принимая во внимание вынутые материалы у Поспелова при обыске, ясно указывает, что, имея такой материал во время кронштадтской авантюры, Поспелов был недоволен советской властью, что и дает повод подозревать его в агитации, а потому предполагал бы привлечь Поспелова к ответственности»[2].
Чрезвычайная революционная тройка приговорила отца Григория к расстрелу. Протоиерей Григорий Поспелов был расстрелян почти сразу же после приговора во дворе кронштадтской морской следственной тюрьмы. Во время расстрела он крепко сжимал в руках крест, который, несмотря ни на приказания, ни на удары солдат, он не отдал.
 
 «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ 28 МАРТА

Михаил (Богословский)
 
Священномученик Михаил родился 5 сентября 1883 года в селе Сошки Липецкого уезда Тамбовской губернии в семье псаломщика Константина Богословского. В 1905 году Михаил Константинович окончил Тамбовскую Духовную семинарию, в 1909-м – Санкт-Петербургскую Духовную академию и был направлен преподавателем нравственного и догматического богословия в Таврическую Духовную семинарию в Симферополь.
В 1921 году с приходом в Крым большевиков семинария была закрыта. Священник Николай Мезенцев*, с которым Михаил Константинович, живя в Симферополе, подружился, устроил его преподавателем логики и педагогики в женскую гимназию Станишевской. Здесь он познакомился со своей будущей супругой. Однако светская карьера не прельщала его, и в 1921 году, исполняя горячее желание Михаила Константиновича, архиепископ Таврический Никодим (Кротков) рукоположил его во священника к Вознесенскому собору в городе Бердянске.
В двадцатых годах власти часто инициировали религиозные диспуты, давая возможность выступить на них и православным. Отец Михаил был активным участником таких диспутов и, будучи человеком весьма образованным, всегда побеждал своих безбожных противников. Это было отмечено властями, и в 1924 году священник был арестован. Однако следователям не удалось доказать его вину, и после непродолжительного пребывания в тюрьме он был освобожден. Вскоре отец Михаил был возведен в сан протоиерея.
К середине тридцатых годов все храмы в Бердянске были или закрыты, или захвачены обновленцами, за исключением Покровского, где настоятелем был протоиерей Виктор Киранов, и отец Михаил стал его верным и активным помощником. Когда в 1936 году стало известно, что власти приняли твердое намерение закрыть и этот храм, отец Михаил помог настоятелю организовать собрание прихожан, которые 8 января 1937 года единодушно постановили храма не отдавать. Однако, несмотря на это, храм вскоре был закрыт, а священники Михаил Богословский, Виктор Киранов и Александр Ильенков – арестованы и заключены в тюрьму в Бердянске.
В тюрьме следователи жестоко пытали отца Михаила. Священник во время допросов сосредоточенно молился, время от времени осеняя себя крестным знамением. Следователь, видя крестное знамение, пришел в ярость и, размахивая наганом перед лицом отца Михаила, потребовал, чтобы он прекратил креститься. Но священник на это спокойно возразил: «У вас свое оружие, а у меня свое». На все вопросы следователя отец Михаил отвечал, что виновным себя не признает и никогда и никакой антисоветской работы не вел.
29 октября 1939 года тройка НКВД приговорила протоиерея Михаила к пяти годам заключения, и он был отправлен в исправительно-трудовой лагерь в Новосибирскую область. В заключении отцу Михаилу пришлось нелегко. Еще находясь в тюрьме, он тяжело заболел, так что всякий прием пищи вызывал у него труднопереносимую боль, а в лагере эта болезнь усилилась. Кроме того, некий преступник выбрал священника в качестве своей жертвы. Улучив удобный момент, он стал вырывать у него по волоску брови, ресницы и волосы. Надзиратель, увидев обезображенное лицо священника, ужаснулся и потребовал назвать имя мучителя, но священник отказался. Кротость и смиренное великодушие священника поразили мучителя, – он пришел к отцу Михаилу и, упав на колени, попросил прощения.
Протоиерей Михаил Богословский скончался 28 марта 1940 года в заключении и был погребен в безвестной могиле. Свидетель его кончины, его соузник протоиерей Виктор Киранов, писал после кончины пастыря своим родным: «Я жив и здоров по великой милости Божией и заступничеством угодников Его, в том числе считаю и нашего преподобного отца Михаила. Жизнь последнего была такова, что если вера наша не суетна, – а она без сомнения истинна, – то он, по аналогии со всеми святыми, без сомнения предстоит у Престола Всевышнего во всей славе своего славного жития»

Священномученик
Алексий (Виноградов)
 
Священномученик Алексий родился 28 декабря 1871 года в городе Москве в семье чиновника Святейшего Синода Петра Виноградова, впоследствии ставшего священником. По окончании в 1897 году Духовной семинарии Алексей Петрович три года работал учителем, а затем в 1900 году был рукоположен во священника. В 1928 году отец Алексий был назначен благочинным и в 1932 году возведен в сан протоиерея.
В 1937 году он служил в храме в селе Новотроицком Высоковского района Тверской епархии. 27 ноября 1937 года отец Алексий был арестован и на следующий день допрошен.
– Расскажите следствию о вашей контрреволюционной деятельности среди населения! – потребовал следователь.
– Никакой контрреволюционной деятельности среди населения я не проводил, – ответил священник.
– Следствие имеет точные данные о вашей контрреволюционной деятельности и требует от вас правдивых показаний, – повторил следователь.
– Как я уже сказал выше, никакой контрреволюционной деятельности я не проводил.
На этом допросы были закончены, и следователь допросил трех лжесвидетелей, священника и двух крестьян, которые дали необходимые следствию показания, и 5 декабря 1937 года отец Алексий был приговорен к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. До отправки в лагерь он находился в тюрьме в городе Ржеве.
9 февраля 1938 года один из заключенных ржевской тюрьмы, осужденный за убийство, направил заявление уполномоченному НКВД, в котором писал, что 22 декабря 1937 года он был переведен в камеру № 9, где находилось пятьдесят семь человек осужденных по 58-й статье, и среди них священник Алексий Виноградов, который, несмотря на то, что осужден по 58-й статье, «до настоящего момента настроен против советской власти, агитирует за то, что придет время, работники НКВД во главе с наркомом Ежовым будут отвечать за нас... Сталинская конституция является только как написанный документ, и пользы в жизни от нее нет никому»[1].
В тот же день было начато новое следствие, и на следующий день следователь допросил священника.
– Расскажите о проводимой вами контрреволюционной пропаганде среди заключенных тюрьмы города Ржева! – потребовал следователь.
– Никакой контрреволюционной пропаганды я среди заключенных не провожу и виновным себя в этом не признаю, – ответил отец Алексий.
Были допрошены лжесвидетели, автор заявления и юноша, воспитанник детского дома, оказавшийся по выходе из детского дома в тюрьме, и в своих показаниях следователю они оклеветали священника.
10 февраля 1938 года следствие было закончено. 25 марта тройка НКВД приговорила отца Алексия к расстрелу. Протоиерей Алексий Виноградов был расстрелян 28 марта 1938 года и погребен в общей безвестной могиле.
 
«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.

[elektronik]

30 МАРТА ДЕНЬ ПАМЯТИ.


Священномученик
Виктор (Киранов)
 
Священномученик Виктор родился 8 марта 1881 года в селе Мануиловка Бердянского уезда Таврической губернии в семье священника Михаила Киранова; его предки были болгарами, спасаясь от турок, они приехали в Россию в 1830 году. Родоначальник семьи Кирановых, священник Протасий, скончавшийся в 1773 году в Турции и много претерпевший от гонителей-турок, завещал своим сыновьям, чтобы они, несмотря на тяжелое положение православных в Болгарии, не уклонялись от священства, если будут призываемы к рукоположению. Виктор Михайлович окончил Таврическую Духовную семинарию и в 1903 году, избрав светскую карьеру, поступил в Юрьевский университет, однако через год все же оставил университет и по назначению епископа Таврического Николая (Зиорова) стал служить псаломщиком в Свято-Троицком храме в селе Новопрокофьевка Бердянского уезда. Виктор Михайлович женился на девице Антонине, выпускнице Симферопольского женского духовного училища, дочери священника Петра Троицкого.
30 октября 1905 года епископ Таврический Алексий (Молчанов) рукоположил Виктора Михайловича во священника к Покровской церкви села Большая Благовещенка Днепровского уезда. В 1906 году отец Виктор был назначен законоучителем в Нововасильевскую земскую школу. В начале двадцатых годов он был возведен в сан протоиерея и назначен настоятелем Вознесенского собора в Бердянске, а после его закрытия в 1928 году – настоятелем Покровской церкви и благочинным Бердянского округа. Покровская церковь в те годы была единственной в городе, и протоиерей Виктор дал в ней приют всем тем священникам, которые остались без приходов, но хотели служить Господу. Он завел кассу для поддержки малоимущего духовенства, откуда регулярно выдавались небольшие суммы денег, что спасало от голода семьи преследуемого духовенства.
Несколько раз в Бердянск приезжал архиепископ Днепропетровский Георгий (Делиев), к которому и отец Виктор ездил с докладами по делам благочиния. В 1936 году архиепископ Георгий был арестован и по малодушию оговорил собратьев-епископов и подчиненное ему духовенство, показав о протоиерее Викторе и других священниках Бердянска, что все они были им завербованы во время «архиерейских поездок для шпионской и диверсионной работы»[1].
В 1936 году над Покровским храмом нависла угроза закрытия – власти собирались его разрушить, чтобы из кирпича сложить здание школы. Священники, здесь служившие, – протоиереи Виктор Киранов и Михаил Богословский и священник Александр Ильенков, – решили по возможности воспротивиться этому. Обойдя дома верующих, они пригласили их на приходское собрание. Собрание состоялось после Божественной литургии 8 января 1937 года, и пришло на него едва ли не четыре тысячи человек. С протестами против закрытия выступили многие прихожане храма, и один из них сказал: «Советская власть забирает нашу последнюю отраду, нам нужно крепко стоять перед этой властью... Если советской власти надо строить школу, то мы соберем деньги на камень и сдадим...» Присутствующие единодушно поддержали оратора и стали выкрикивать: «Не дадим закрыть церковь!» А выступающий продолжил: «Где тот кирпич из уже разрушенных церквей? Почему из него не построена ни одна школа?.. Миряне, наши сердца уже двадцать лет обливаются кровью...»[2] Зайдя после речи в алтарь, оратор подошел к отцу Виктору, и тот сердечно поблагодарил его за пламенную речь в защиту церкви.
Выступления верующих в защиту храма не помогли – он вскоре после собрания был закрыт, а некоторое время спустя, летом 1937 года, священники Покровской церкви были арестованы и заключены в тюрьму в Бердянске.
Отцу Виктору предъявили показания лжесвидетелей, в которых говорилось, будто он поручил им в день выборов отравить колодцы и выдал даже для этого яд. Один из лжесвидетелей показал, что священник приходил к нему на квартиру и брал у него и давал сам шпионские сообщения, предназначенные для епископа Георгия (Делиева). Ознакомив отца Виктора со лжесвидетельствами, начальник Бердянского НКВД потребовал, чтобы священник их подтвердил, но отец Виктор отказался. Последовала площадная ругань, и затем следователи беспощадно избили священника: били по лицу, по животу, по чему попало. Но поскольку это не подействовало, его стали допрашивать круглосуточно: следователи сменялись, а подследственный беспрестанно, в течение тринадцати суток допрашивался. Перерыв в допросах был сделан всего один раз на шесть часов.
Через месяц отец Виктор подписал против себя лжесвидетельства, и дело было отправлено на подпись прокурору. Тот, однако, нашел неудовлетворительным то, как велось дело, и неубедительными показания обвиняемого, и материалы следствия были отправлены в вышестоящую инстанцию – в Москву, откуда пришел ответ, чтобы во всем разбирались на месте.
Снова начались допросы, во время которых были представлены лжесвидетельства, обвиняющие отца Виктора в антисоветской агитации. К очной ставке был привлечен отрекшийся от сана священник, служивший ранее вместе с отцом Виктором в Покровской церкви. Он заявил, что протоиерей Виктор говорил ему, что колхозное строительство вредно и коллективное хозяйство гибельно для крестьян, что отец Виктор назвал его «балдой» и «подхалимом» за то, что он отказался служить священником и перешел на советскую работу. Лжесвидетель показал также, что отец Виктор являлся руководителем всей приходской жизни, инициатором и руководителем собрания, устроенного после праздника Рождества в защиту храма. В заключение снявший с себя сан лжесвидетель дерзко и нагло сказал: «Пора, Виктор Михайлович, бросить заниматься этим и перейти на честный труд». В ответ отец Виктор назвал его «балдой», за что тут же получил десять суток карцера.
Собравшись с силами и увидев, какая беспощадно-жестокая и коварная машина работает на уничтожение его личности и всех плодов веры, которые были собраны им за предыдущую жизнь, отец Виктор занял твердую позицию, отказавшись от своей подписи под протоколами допросов с выдвинутыми против него обвинениями, и решительно отверг все, в чем его продолжали обвинять. Опасаясь обмана и подлога со стороны следователя, он 7 марта 1939 года письменно отказался от первоначальных показаний, выбитых у него следователем. А затем в письменном виде заявил, что не признает себя виновным: «Я даю правдивые показания, в антисоветской деятельности я себя виновным не признаю. Никогда антисоветской работы я не вел»[3].
Следствие было закончено, в ожидании приговора все обвиняемые были отправлены в тюрьму в город Запорожье.
Протоиерей Виктор писал из заключения близким: «Путь ко спасению проходит нормально, по указанию апостола Иакова – сперва страдания, затем терпение, а перенося их, приучаешься к смирению, которое, надеюсь, породит в будущем любовь и приведет ко спасению... Страдаю я, как вам известно, совершенно невинно юридически и фактически, так как перед государством и перед властью ни в чем не повинен, – весь город это может подтвердить... Перед Богом же виноват за многие и многие грехи, за что и несу это ужасное наказание как заслуженное. Карцер – отсюда только и просить Бога, чтобы простил меня, а я Его лишь благодарю за милость исправления этим путем. Всех вас прошу: да будет мир между вами во спасение ваше, а мне в утешение»[4].
29 октября 1939 года тройка НКВД приговорила протоиерея Виктора к восьми годам заключения в исправительно-трудовой лагерь, и он был отправлен в Новосибирскую область, откуда писал супруге: «Пишу наскоро... Прибыл к месту своего назначения. Ехал через Харьков, Сызрань, Новосибирск, Томск и Асино в ста верстах от Томска. Жив и здоров – работаю. Писать буду иметь возможность один раз в месяц... Чувствуется, что видеться больше не придется, а там что Бог даст...»[5]
Обосновавшись в лагере, отец Виктор писал жене: «Мой адрес – с. Асино, Новосибирская область... Возле Асино лагерь трудоисправительный, где меня и воспитывают в этом направлении. Название лагеря показывает его назначение. Трудно, противно и обидно, но ничего не поделаешь. Принимали доброе, примем безропотно и плохое, заканчивать жизнь где-нибудь да нужно; слава Богу, что дал возможность искупить этим путем бесчисленные грехи пред Ним, тобою и семьей. Знаю конечно, что живется вам без меня трудновато, но помогать уже больше ничем не могу, так как нищий есмь... Одежи и белья пока не нужно – обстановка такова, что все это пустая трата. Старые летние туфли, ботинки и две цветных рубахи и брюки из какого-либо дрянного материала пришли к лету... о хорошем, и тем более белом и говорить нечего – не нужно безусловно, смешно и глупо. Живу среди оборванцев, несчастных стариков, и сам уже таков...»[6]
«...Сперва ходил на лесозаготовки, пилить дрова, потом в овощехранилище перебирать гниль... а теперь дневальным в 8-м бараке, где проживают служащие, управленцы. Хожу в казенной одежде и в лаптях. Дежурю с 1 часа ночи до 7 утра, а днем уборка барака, доставка воды и дров... Словом, настоящий кухонный мужик...»[7]
«...Мелитопольский кум тысячу раз прав, что я несу кару за грехи свои, и я бесконечно рад, что Бог хоть этим путем направил меня, величайшего грешника, на путь исправления и покаяния, но вообще, говоря объективно, он сказал старческую ерунду, или попросту глупость. Все наши праведники, достойнейшие пастыри несут наказание конечно за свои грехи, но наипаче же за людское невежество и благополучие сидящих на местах и мнящих о своих заслугах, которых никогда не было. Бог дождит на праведных и на злых, и солнышко греет тех и других, в горниле же правды Божией обнаружится, где золото и серебро и где полова и солома. Сам составитель литургии, сокращать которую так боятся, закончил жизнь не в мелитопольском храме, а в ссылке, хотя ничего не сокращал, а наоборот, созидал и составлял, чем мы и до сего времени пользуемся. Слава Богу за все!»[8]
28 апреля 1940 года отец Виктор писал своим близким: «Я жив и здоров, первое по великой милости Иисуса Христа, а второе по той же милости, возгреваемой – это я, безусловно, чувствую – ходатайством нашего заступника святителя Николая и молитвами – да, молитвами вашими, мои добрые, хорошие друзья. Жизнь моя протекает обычно, как жизнь всякого заключенного, – жизнь серенькая, жалкая, убогая, полная скорби, – скорбь моя о вас, милые мои, не покидает меня ни на минутку, и одиночество, ведь я здесь совершенно одинок... Всякие рассуждения по этому вопросу хотя бы и умных людей разбиваются как рыба об лед – лишь наше духовное общение, наша вера успокаивают эту глубокую, но пока еще не смертельную рану, а день сегодняшний идет со всеми его событиями, примиряет все обиды, наносимые людьми людям, – простим вся Его Воскресением... Вот это прощение и сознание полной невиновности пред обществом, Родиной и правительством дают надежду в успокоении, в ожидании все же хорошего, справедливого конца – нашего вожделенного свидания при домашней семейной обстановке – буди, Господи, буди. Как хочется написать вам, все мои дорогие друзья, еще много-много теплых, хороших слов, но не знаешь, как их и изложить, – ну, словом, в настоящие святые минутки плачу, люблю, целую всех вас, понимаю вас – как, надеюсь, и вы меня понимаете – всеми фибрами своего существа. Вонми, Господи, нашему взаимному молению и в этот час, как жертву хваления, прими наше краткое взаимное восклицание: Христос воскресе! и ответное: Воистину воскресе!..»[9]
Весной 1940 года протоиерей Виктор был отправлен в Темниковские лагеря, откуда написал родным: «Я по великой и незаслуженной милости Божией жив и здоров... За посылки очень и очень благодарен, но зачем же сразу две? Это пересол, убыточный и для вас, и для меня – хранить легко мало, а избыток не знаешь, куда и положить. Мало вы представляете условия моей жизни. В будущем придерживайтесь планомерности. Местность, в которой живу, называется Темники – это бывшая Саровская пустынь. О себе писать ничего не могу, скажу только, что вы все далеки от малейшего представления и бытовых условий, и внешнего моего вида, в каком я нахожусь. Сейчас взял у врача однодневный отдых – шалит сердце, и вот имею возможность черкнуть вам несколько слов, в остальные дни ночью ухожу на работу, ночью и прихожу, времени и условий для писания нет...»[10]
1 ноября 1940 года отец Виктор написал: «Я жив и здоров, все это по великой милости Божией и за усердие ваших молитв, по заступничеству нашего покровителя святителя Николая. Егда был еси юн, поясался еси сам и ходил еси, аможе хотел еси: егда же состареешися... ин тя пояшет и ведет, аможе не хощеши. Если перефразировать это на слово “писать”, то для вас должно быть понятным, – что могу я о себе писать? Да ничего, мы должны, находясь в таком положении, больше чувствовать, чем понимать... Все три посылки получил. Великое... спасибо с глубоким поклоном несчастного зека шлю вам, недостойный этого внимания. Примечание дружеское: посылать нужно то, что можно носить и хранить в кармане, – это сухари, колбаса, конфеты. Отломил, взял в карман и пошел на работу, и есть это непоказно...»[11]
22 января 1941 года он писал родным: «Я после долгого времени работы на лесоповале, где страшно устал и оборвался, месяц был дневальным и хорошо отдохнул – сейчас зачислен в разряд актированных инвалидов 2-го разряда и нахожусь в 11-м лагпункте на работе в закрытом помещении – вязание сетей...»[12]
Поздравляя супругу с тезоименитством, отец Виктор писал ей в феврале 1941 года: «Будь здорова, быть может, Господь сжалится над Своим плохим служителем и сподобит еще хоть немного пожить нам вместе в мире, радости и взаимной любви. Как бы хотелось еще пожить вместе и, подводя итоги прошлой жизни, запереться от всего мира в свою хатку и безвыходно просидеть в ней до конца своей жизни, слушая твои милые, всегда добрые и ласковые разговоры молча, наслаждаться ими, попутно уплетая всегда опрятно и вкусно приготовленные и любимые мною кушанья. Это с одной стороны, а с другой – провести нам вместе остатки жизни в благочестии и молитвенном настроении, благодаря Бога за Его великие милости и награды во всю прошлую жизнь, и, наслаждаясь здоровьем и любовью своих милых, всегда нами любимых деток и внуков, быть их молитвенниками пред образом нашего покровителя, святителя Николая. Вот мои пожелания тебе, моя дорогая именинница, – да будет во всем воля Божия: пробави, Господи, милости Свои и впредь над недостойными, но любящими Тебя супругами.
Моим друзьям шлю свой привет и поздравление со вступлением в великие дни предстоящей Триоди. В воскресенье, 10 марта, помолимся вместе здоровою духовною молитвою, и я заочно разрешу вас от всех болезней, накопленных за период времени отсутствия врачебницы, а вы помолитесь за узника, всегда духовно пребывающего с вами...»[13]
Через месяц отец Виктор написал родным: «...О свидании не хлопочу, потому что оно невозможно и не нужно. Сохраните все представление о мне по прежнему моему образу и сохраните его в своей памяти, а теперешний свой вид я унесу в могилу, о котором вы не будете иметь представления, – и хорошо. Свидание – это лишние слезы и ужас, да и ненужная затрата необходимых для вас средств. Если Господь не сподобит повидаться, да будет воля Его, а сподобит – поговорим и поплачем слезами радости. Актированных инвалидов за зону лагеря не выводят, и работают посильно лишь в зоне лагеря. Я ходил на работы за 3-7 километров. Что касается досрочного освобождения для таковых, то это фантазия, покоящаяся на огнепальном желании свободы, и только. На первую свою жалобу от марта 40-го года получил ответ, что оснований для пересмотра дела нет, а потому – без последствий... Ну, что Бог даст, чувство полной невиновности пред властью и государством позволит примириться со всеми страданиями...»[14]
С началом Великой Отечественной войны положение заключенных резко ухудшилось; многие стали умирать, оставшись без поддержки родных, которые сами в это время оказались в бедственном положении. Протоиерей Виктор Киранов скончался в Темниковском лагере 30 марта 1942 года и был погребен в безвестной могиле.

Священномученик
Александр (Поливанов)
 
Священномученик Александр служил священником в Троицком храме в селе Алтата Ачинского уезда Енисейской губернии. Он был расстрелян большевиками в четырех верстах от села Алтата 30 марта 1919 года. Тело пастыря-мученика было перевезено в город Ачинск и предано здесь торжественному погребению.
 
 «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».

[elektronik]

ДЕНЬ ПАМЯТИ 31 МАРТА


Преподобномученица
Наталия (Бакланова)
 
Преподобномученица Наталия родилась в 1890 году в селе Шестово Подольского уезда Московской губернии в семье крестьянина Василия Бакланова. Когда девочке исполнилось восемь лет, родители отдали ее в школу, по окончании которой она сначала помогала им по хозяйству, а в 1903 году поступила послушницей в Новодевичий монастырь в Москве. Здесь она подвизалась до 1918 года, когда начались гонения на Русскую Православную Церковь и монастырь был через некоторое время закрыт. Оставшись жить на территории монастыря, где кельи были превращены в коммунальные квартиры, она работала сначала уборщицей, а когда пришлось покинуть стены разоренной обители, вместе с монастырскими послушницами, сестрами Евдокией и Анастасией Прошкиными, поселилась в поселке при станции Сходня под Москвой и работала у разных людей по хозяйству. В 1931 году она устроилась уборщицей в институт Курортологии в Москве.
Инокиня Наталья была арестована 27 ноября 1937 года. Сотрудники института показали, что Наталья Васильевна всегда отказывалась от общественных поручений; если она и участвовала в работе, то исполняла только техническую работу, а общественной работы чуждалась, проявляя к ней враждебность, отказывалась ходить на собрания, говоря, что у них все собрания и собрания, а ей некогда ходить на собрания.
В качестве свидетеля был допрошен священник, служивший в храме в поселке, где жила инокиня; он показал: «Мне о контрреволюционной деятельности бывших монашек... известно следующее: все три монашки... проживают вместе в одной квартире... между собой тесно связаны... Бакланова... говорила: “Ныне все против нас направлено, не дают нам свободно веровать в Бога...” Бакланова... сказала, что в доме отдыха такая скука – все пропаганда и пропаганда, безбожие, книжек религиозных нет... Такие разговоры и подобное недовольство существующим положением... как разговор и недовольство контрреволюционного характера, слышал от каждой... монашки»[1].
– Вы, находясь в тесной связи с попом Малиновским... и Анастасией и Евдокией Прошкиными, устраивали у себя сборища, где обсуждали контрреволюционные вопросы? Вели совместную контрреволюционную деятельность? – спросил инокиню Наталью следователь.
– Никогда мы контрреволюционных вопросов не обсуждали и никакой не вели контрреволюционной деятельности, – ответила инокиня.
– Вы следствию даете неверные показания, следствие еще раз предлагает вам дать правдивые показания о том, что периодически вас посещает поп Малиновский, с которым вы обсуждали контрреволюционные вопросы, вели совместную контрреволюционную деятельность.
– У меня на дому Малиновский бывал, с ним беседовали, но во время наших бесед мы контрреволюционных вопросов не обсуждали и не вели с ним никакой контрреволюционной деятельности.
7 декабря 1937 года тройка НКВД приговорила инокиню к восьми годам заключения в исправительно-трудовом лагере, и она была отправлена в Сиблаг. 8 января 1938 года она прибыла с этапом в Мариинск. Однако тяжелые условия лагеря оказались для нее непосильными, она заболела и была помещена в лагерную больницу в Мариинске. Инокиня Наталия Бакланова скончалась в лагерной больнице 31 марта 1938 года и была погребена в безвестной могиле.

Священномученик
Димитрий (Розанов)

 
Священномученик Димитрий родился 10 октября 1889 года в селе Бардино Коломенского уезда Московской губернии в семье псаломщика Павла Розанова. По окончании в 1907 году Коломенского духовного училища он женился на Елизавете Павловне Кедровой и был назначен псаломщиком в храм Михаила Архангела в село Починки Коломенского уезда*. После большевистского переворота и начала гражданской войны он был в 1918 году мобилизован в тыловое ополчение Красной армии, в котором прослужил до 1921 года.
21 ноября 1921 года Дмитрий Павлович был рукоположен во диакона к Михаило-Архангельской церкви в селе Починки, а 8 мая 1922 года – к той же церкви священником.
В то время одной из форм борьбы безбожных властей с Церковью было требование уплаты произвольно назначаемых сумм в виде различных налогов. В 1931 году за неуплату одного из налогов отец Димитрий был приговорен к четырем месяцам принудительных работ. Мера наказания не была связана с лишением свободы, и священник во все церковные праздники приезжал в село и совершал богослужения. В 1933 году отец Димитрий был награжден наперсным крестом.
В 1937 году власти, в связи с распоряжением советского правительства о физическом уничтожении Церкви, приняли решение арестовать священника, а храм закрыть. В октябре 1937 года были собраны показания лжесвидетелей о том, что священник якобы занимался предвыборной агитацией, направленной против кандидатов, которые выдвигались местными коммунистами, и предлагал в кандидаты верующих людей, из-за чего население проголосовало против коммунистических кандидатов. Председатель местного сельсовета подал в НКВД справку, в которой писал, что благодаря агитации священника коммунистических избранников только со второго раза удалось провести в кандидаты. «Дальнейшее пребывание Розанова в селе Починки невозможно»[1], – заключил свою справку председатель.
Группа граждан села Починки, которые явились впоследствии и лжесвидетелями, направила в НКВД заявление, прося привлечь священника и активных членов двадцатки к уголовной ответственности за срыв выборов, так как были предложены не те кандидаты, которые предлагались представителями советской власти.
12 ноября 1937 года отец Димитрий был арестован, заключен в каширскую тюрьму и через день допрошен. На допросах следователь повторил все лжесвидетельства, но на каждый вопрос, с описанием несовершенных преступлений и пересказом непроизнесенных слов, отец Димитрий отвечал однозначно: «Этого я не говорил и виновным себя не признаю».
16 ноября следствие было закончено, и 19 ноября 1937 года тройка НКВД приговорила отца Димитрия к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. В марте 1938 года родные получили от него письмо со станции Известковая Уссурийской железной дороги, и на этом всякая их связь со священником прекратилась. Священник Димитрий Розанов скончался в Бамлаге 31 марта 1938 года и был погребен в безвестной лагерной могиле.
 
 «Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Март».
Тверь. 2006.