Русский Обще-Воинский Союз ( РОВС)

[elektronik]

Русский Обще-Воинский Союз основан 1 сентября 1924 года Генералом П. Н. Врангелем и является единственным законным преемником Российской Императорской Армии и армий Белых фронтов Гражданской войны в России.

Русский Обще-Воинский Союз с момента своего создания и вот уже более 80-ти лет сохраняет верность традициям Российской Императорской и Белых Армий.

Русский Обще-Воинский Союз своё главное предназначение видит в борьбе за возрождение Российского Государства на его исторических началах, а равно и возрождение Национальных Вооруженных Сил верных духу и традициям Российской Императорской и Белых Армий.

Русский Обще-Воинский Союз не являясь ныне ни армией, ни вооруженной силой, сохраняет свою главную функцию  - духовного и организационного кадра, сплоченного беззаветной преданностью своему Отечеству, верностью воинскому долгу, чести и традициям, и способного принять непосредственное участие в деле возрождения Вооруженных Сил Российского Государства.

Русский Обще-Воинский Союз организован на принципах единоначалия и воинской дисциплины, и в своей внутренней жизни ведет работу, направленную прежде всего на поддержание среди его чинов высокого рыцарского духа, национального сознания и воинской этики; поддержания и углубления среди них необходимых военных знаний и навыков.

Русский Обще-Воинский Союз стремится к объединению в своих рядах прежде всего тех, кому дороги честь и достоинство Русского офицера, кто отчетливо понимает, что нынешние ВС РФ не являются носителем подлинного духа и традиций Русской армии, и кто готов не жалея своих сил работать ради возрождения Отечества и Армии.

 ВСПОМНИМ СЛОВА НАШИХ ДОСТОЙНЫХ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ

"Если советская власть будет свергнута помимо Русской армии на чужбине - Русский Обще-Воинский Союз будет нужен как рассадник былых славных традиций Российской Императорской армии для восстановления Российских полков во всей их боевой силе, дисциплине, порядке и красоте."

Генерал-от-кавалерии П.Н. Краснов

"Русский Обще-Воинский Союз, сохранивший незыблемыми заветы Императорской Армии, сохранив жертвенную готовность служить России, ничего не ища для себя, проникнутый горячей любовью к Родине, сыграет огромную роль в России: он должен помочь Русскому народу осознать свою национальность, а будущей Русской Армии стать настоящей Армией, проникнутой рыцарским духом офицерских традиций..."

Начальник РОВС, Генерального Штаба генерал-лейтенант А.П. Архангельский


"1 сентября 1924 года последний главнокомандующий Русской Армией, Петр Николаевич Врангель, преобразовал кадры ее в некое новое и небывалое еще братство в русской истории, воинское братство, наименованное им "Русским Обще-Воинским Союзом"...

Ныне он не есть армия, ибо силою вещей законная русская власть исчезла, и у этой бывшей славной армии нет ни верховной власти, ни территории, ни настоящей воинско-армейской организации. Но он есть кадр русской армии, орденски спаянный национально-патриотическим единомыслием, единочувствием и единоволением..."

Профессор И.А. Ильин

Создание Русского Обще-Воинского Союза (РОВС)

ПРИКАЗ

Главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля

с призывом к войскам

№271

4 июля 1922 г.

Сремски Карловцы
        
Орлы Первого корпуса, славные донцы, кубанцы, терцы и астраханы!

Скоро два года как мы оставили родную землю. Гибнет матушка Русь. Красное пламя, испепелив нашу Родину, охватывает соседние страны.

Но не видит его ослепленная корыстью и распрями Евро­па. Главы церкви и государства жмут руки клятвопреступникам и цареубийцам, ворам и разбойникам. Представители наших недавних союзников раболепствуют перед предателями Брест-Литовска. Потворствуя им, отдаляют неизбеж­ный час их падения...

Наша казна истощена, мы стоим перед суровой необходимостью собственным трудом снискать средства к жизни.

В Сербии наши части уже обеспечены работой. Очередь за Вами. Пусть каждый, кто в силах, становится на работу. Он облегчит помощь другим.

Не теряйте связь с родными частями. Заменив винтовку лопатой и шашку топором, Вы останетесь членами родной полковой семьи, русскими воинами-орлами Русской армии.

Бог смилуется над Россией. Наступит день, и по призыву своего Главнокомандующего слетитесь Вы под старые зна­мена и вновь расправит крылья Русский орел.
Генерал Врангель
-----------------------------------------------------------------------------------------

РАСПОРЯЖЕНИЕ
Генерала П.Н. Врангеля о завершении работы по объединению офицеров

№82
8 сентября 1923 г.
Сремски Карловцы

Осенью 1920 г. прибыли на чужбину полтораста тысяч русских изгнанников. В том числе 100 тысяч воинов — строевых чинов и чинов тыловых учреждений и частей, военно-учебных заведений, раненых и больных. Прибывшие воины были сведены в три корпуса: 1 -й армейский, Донской и Кубанский, и устроены в лагерях Галлиполи, Чаталджи и Лемноса. Боль­шое число начальников осталось за штатом и вынуждены были оставить временно ряды армии. Временно разлучены с нею были и многочисленные чины тыловых учреждений. Наконец, оказались оторванными от родных частей раненые и больные, размещенные в госпиталях Константинополя, Пирея, Бизерты и т.д.

Деля долгие годы с родной армией ее крестный путь, они, временно от нее оторванные, просили числить себя в ее рядах.

Помимо этих воинов, за рубежом России находились уже много десятков тысяч русских воинов, рассеянных по всем странам Старого и Нового Света. Большинство из них боролось за честь родины на всех концах русской земли — одни в Сибири, другие на Севере, третьи в Прибалтике, четвертые в Польше. Нищие, бесправные и беззащитные, они несли все тяжести беженской жизни.

Поставив себе задачей сохранить на чужбине последние остатки великой Русской армии, сплотить вокруг родных знамен оставшихся верными воинскому долгу воинов, и по мере сил помочь им собственным трудом обеспечить свое существование, я не делал разницы между теми, кто последовал за мною в изгнание, и теми, кто сражался ранее нас под предводительством других вождей.

Дабы связать между собой и с армией офицеров, рассеянных по всем странам, оказать им нравственную и, в пределах возможного, материальную поддержку, в начале 1921 г. мною предложено было военным агентам и военным представителям в разных государствах приступить к образованию военных союзов и обществ. Вместе с тем производилась запись офицеров, изъявивших желание по первому зову явиться в ряды армии (регистрация). Таковых записалось около 10 тысяч человек. Их оказалось бы, несомненно, много больше, если бы работа по объединению воинов могла вестись открыто. Шум, поднятый враждебной нам русской и иностранной печатью в связи с общей международной обстановкой, затруднительность связи, отсутствие возможности широкого осведомления, все это бесконечно затрудняло работу. Многие офицеры, оставившие семьи на Родине, не записывались в ряды армии, опасаясь за участь близких. Повторились, к сожалению, и отдельные случаи, имевшие место и в дни, когда борьба шла еще на родной земле, когда на призыв армии не откликнулись те, кто был обеспечен, кто устроился и предпочитал мирное житие за границей риску жизнью или спокойствием, уклонились преимущественно под предлогом, что армия не несет с собой определенного политического лозунга.

Ныне, после трех с половиною лет изгнания, армия жива; она сохранила свою независимость, она не связана ни договорами, ни обязательствами ни с государствами, ни с партиями, она собственным трудом обеспечивает свое существование.

Общими усилиями обеспечен заработок 40 тысячам воинов, дана возможность учиться в высших учебных заведениях разных государств до 3 тысячам человек, в средних — до 5 тысячам, даны средства на оказание помощи до 6 тысячам инвалидов и престарелых и поддерживается существование до 2 тысяч семей воинов. Многие десятки тысяч получают врачебную помощь.

Армия перешла на трудовое положение; в приискании труда или возможности учиться многие офицеры разъехались с Балкан в другие страны; они попрежнему остались в своих частях, они не перестали оставаться членами родной полковой семьи. Вместе с тем они, войдя в офицерские союзы той страны, где ныне находятся, еще более сроднят эти союзы с армией, еще теснее сплотят рассеянных по лицу земли русских офицеров.

Для того чтобы связь объединенных в разных странах в союзы офицеров с армией была бы действительно необходима, чтобы союзы объединяли лишь тех г. офицеров, которые сами считают себя в рядах армии. Армии не нужны те, кто не хочет откликнуться на ее зов, как и те, кто не понимает, что всякая воинская организация может существовать только на основе приказа и повиновения; не нужны и те, кто забыл опыт 1917г., наглядно показавший несовместимость военного начала с политикой и политиканством.

Признавая своевременным завершить ныне начатую в 1921 г. работу по объединению офицеров за рубежом России и считая всех членов офицерских союзов и обществ в составе армии, приказываю:

I) Объединение и руководство деятельностью всех офицерских союзов и обществ в разных государствах осуществлять через военных представителей и военных агентов в этих государствах.

II) Военным представителям и военным агентам:

а) предложить офицерам, не состоящим в настоящее время в союзах данной страны, но считающих себя в составе армии, записаться в один из союзов этой страны;

б) предложить через означенные союзы всем г. офицерам, не считающим себя в составе армии, выйти из союзов; тем из г. офицеров, кои состоят в союзах, входят одновременно в состав каких-либо политических организаций, предложить, как чинам армии, выйти из состава последних; те из г. офицеров, кои нашли бы возможность от этого уклониться, подлежат исключению из союзов. Если бы какой либо из союзов признал возможным оставить в числе своих членов офицеров, отказывающихся числиться в составе армии или отказавшихся выйти из состава той или иной политической организации, то таковой союз не может оставаться в числе союзов, входящих в состав армии, и не может в дальнейшем рассчитывать на ее помощь;

в) указать всем союзам, состоящим ныне при управлениях военных агентов или военных представителей, на мое решительное требование не допускать обсуждения каких-либо вопросов характера политического — представив обсуждение «программ», «платформ», «тезисов» и «лозунгов» тем, кто видит в этом спасение Родины, и памятуя, что для воина есть один лозунг — приказ начальника;

г) донести, какие именно союзы и общества, выполнившие указанные требования, имеются ныне при управлениях военного агента или военного представителя данной страны.

Подлинник подписал:
Генерал Врангель
Скрепил:
 генерал-лейтенант Кусонский
-------------------------------------------------------------------------------

РАЗЪЯСНЕНИЯ
Генерала П.А. Кусонского в дополнение к приказу №82

№ 2305
24 сентября 1923 г.
Сремски Карловцы
        
Генералу от инфантерии Экк Генерал-лейтенантам: Ронжину, Невадовскому, Махрову, Хольмсену, Геруа Генерал-майорам Гартману, Потоцкому

Полковникам: фон Лампе, Фролову, Базаревичу и Подчерткову

Распоряжением генерала Врангеля от 8 сентября с.г. за № 82 установлено, что:

1) все члены офицерских союзов и обществ, как состоящие в рядах армии, не могут в то же время входить в состав каких-либо политических организаций; 2) все офицерские союзы и общества, входящие в состав армии, не могут иметь в числе своих членов лиц, не считающих себя в составе армии, или входящих в состав каких-либо политических организаций; 3) сами не могут заниматься обсуждением вопросов политического характера.

Ввиду поступающих запросов, к кому именно из членов офицерских союзов и обществ должны быть применены указанные требования, генерал Врангель приказал дать нижеследующие разъяснения.

Офицерские союзы и общества были образованы с целью объединения на чужбине остатков великой Русской армии, боровшейся за честь Родины на всех концах русской земли, и по разным причинам оторванных от родных знамен. Они должны были сплотить всех оставшихся верными воинскому долгу воинов и составить кадры будущих формирований российской армии.

Наряду с лицами, боровшимися в рядах армии с начала Великой войны, в офицерские союзы и общества вошли лица, хотя и близкие к армии по своему духу, имевшие с нею связь в прошлом по службе или по образованию, но такие, кои несмотря на все желание, уже не смогут применить свои силы в ее рядах.

Приветствуя вхождение этих лиц, зачастую старейших представителей славных традиций армии, в офицерские союзы, генерал Врангель приказал разъяснить, что к ним распоряжение № 82 не относится. Офицерские союзы и общества, объединившиеся вокруг армии и входящие в состав ее, не однородны по своему составу, целями.

В числе их имеются союзы, составленные:

1) по признаку принадлежности членов к известному роду оружия или службы (например, Общество русских офицеров в Королевстве СХС, Общество Офицеров Генерального штаба, Союзы Офицеров-артиллеристов, военных инженеров, военных юристов, летчиков, военных топографов и т.п.);

2) по признаку былой или настоящей принадлежности к определенным организационным соединениям Императорской армии (как, например, различные полковые объединения, гвардейское объединение и т.е);

3) по признаку окончания того или иного военно-учебного заведения (например, союз пажей, союз бывших воспитанников кадетских корпусов, воспитанников Николаевского кавалерийского училища и т.п.) и, наконец,

4) по различным бытовым признакам (например, Союз инвалидов, Союз Георгиевских кавалеров и т.п.).

Офицерские союзы и общества первого и второго типа являются чисто воинскими организациями, предназначенными для сохранения кадров армии. Они тесно связаны с армией и являются источником ее пополнения.

Характер союзов третьего и четвертого типов несколько иной и для сохранения кадров будущих формирований Российской армии они имеют значение подсобное.

Такое подразделение предопределяет и состав членов этих организаций и требований к ним предъявляемых.

В состав союзов первого типа входят исключительно офицеры, лишь временно покинувшие ряды армии. В числе действительных членов таких союзов не может и не должно быть лиц, не могущих входить в состав армии, или нежелающих считаться ее чинами. Естественно, что все члены этих союзов должны подчиниться и всем требованиям, предъявляемым к чинам армии, и ни в коем случае не могут состоять в каких либо политических организациях. Требования, предъявленные к союзам распоряжением № 82, должны остаться относительно них в полной силе.

Равным образом и в состав союзов второго типа (полковые и гвардейские объединения) входят офицеры, тесно связанные с армией, являющиеся кадрами будущей Российской армии. Однако небольшое число этих союзов составляют лица, прежде служившие в этих частях, покинувшие их ряды еще до Великой войны для новой службы, иногда не военной, и ныне поддерживающие близкую связь со своими родными частями. Эти последние лица, весьма ценные для своих объединений, как хранители исторических полковых традиций, фактически не могут считаться, однако, в составе армии и служить кадрами будущих формирований Российской армии. Соответственно сему генерал Врангель приказал разъяснить, что эти лица не могут подвергаться тем ограничениям относительно их политической деятельности, каковые установлены для всех чинов армии.

Что касается офицерских союзов третьего типа, то они состоят не только из офицеров армии, но и нередко из лиц, никогда в армии не служивших и с ней непосредственно не связанных. Само собой разумеется, что и к этим последним лицам так же предъявлять какие-либо ограничительные требования, установленные для чинов армии, нет оснований.

Наконец, союзы, образованные по бытовым признакам, как, например, союзы инвалидов и т.п. в большинстве случаев являются не чисто офицерскими союзами и в их рядах также состоит некоторое число таких лиц, кои не смогут стать в будущем в ряды армии. На таких лиц ограничения, установленные для чинов армии, также распространяться не могут.

Вместе с тем генерал Врангель приказал указать, что все лица, коим в соответствии с настоящим разъяснением разрешено остаться в составе офицерских союзов (кроме союзов первого типа), не выходя из политических организаций, не могут быть представителями союзов в организациях, объединяющих офицерские союзы и общества, как, например, в Совете Офицерских объединенных Организаций в Королевстве СХС; в Союзе Офицеров в Турции и т.п. В составе последних должны находиться лишь лица, кои в будущем могут быть привлечены к формированиям Российской армии, как чины ее кадров.

Одновременно с сим генерал Врангель приказал подтвердить, что все без исключения офицерские союзы и общества в своей деятельности должны оставаться в пределах, точно указанных их уставами и положениями.

Подлинное подп.:
 Генерал-лейтенант Кусонский
-----------------------------------------------------------------------------------

ПРИКАЗ

Главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля
с призывом к войскам

№1
1 января 1924 г.
Сремски Карловцы

Родные соратники!

Еще один год крестного пути. Армия в изгнании.

Работает в шахте солдат, копает землю казак, бьет щебень израненный офицер. Голодно. Холодно. Кругом безучастие или клевета и злоба...

Но армия жива. Она продолжает творить свой подвиг. В ее сердце образ измученной Родины.

Там правит тризну «Интернационал», здесь, в складах наших знамен, живет национальная Россия.

И пока не умерла армия, она — эта Россия - будет жить.

Придет день, падут оковы, и оценит подвиг Ваш воскрешенная Русь.

Господи! В Новом году пошли день сей!
 
Генерал Врангель
Скрепил:
Ген.-лейт. Абрамов
------------------------------------------------------------------------------------------------

ЦИРКУЛЯРНОЕ ПРЕДПИСАНИЕ
Генерала П.Н. Врангеля о задачах по сохранению кадров армии и объединению вокруг них офицерства

№04469
28 марта 1924 г.
Сремски Карловцы


В собственные руки
Генерал-лейтенантам Абрамову, Витковскому и Барбовичу
Ген-лейт Миллеру
Всем военным представителям
 и в. агентам
Генералу от инфантерии Экку

Копии:
Ген. от инфантерии Кутепову
 Ген. от кавалерии Шатилову

Циркулярным предписанием от 18 июля прошлого года за № 03428 я ставил ближайшие цели: 1) Сохранение армии как главнейшей зарубежной национальной силы. 2) Постепенный переход частей к самообеспечению путем образования запасных капиталов. 3) Дальнейшее рассредоточение армии с целью улучшения условий жизни и работ. 4) Продолжение работ по объединению вокруг армии всего здорового офицерства, организуемого в союзы. Все эти задачи и ныне остаются в полной силе.

Хотя коммунистическая партия и переживает серьезный кризис, хотя общее стремление держав Европы признать советское правительство и может быть истолковано как желание связать известными обстоятельствами то правительство, которое придет на смену большевикам, однако само признание, буде таковое обеспечит возможность советскому правительству получение кредитов и может временно усилить советскую власть.

Мы должны быть готовыми переносить испытания еще, быть может, и продолжительное время, СОХРАНИВ ФИЗИЧЕСКИ И МОРАЛЬНО НАШИ КАДРЫ И ОБЪЕДИНИВ ВОКРУГ НИХ РАССЕЯННОЕ ЗА РУБЕЖОМ РОССИИ ОФИЦЕРСТВО.

Будучи во Франции и Бельгии, я мог лично убедиться, насколько связи рассеянных по этим странам офицеров с армией и ее начальниками сильны, насколько сознание необходимости единения проникло в умы и сердца зарубежного воинства, сражавшегося не только на юге России, но и на других противобольшевистских фронтах.
Нам отнюдь не следует опасаться дальнейшего неизбежного рассредоточения армии, отъезда отдельных лиц и групп на работы в самые отдаленные государства.

ФИЗИЧЕСКОЕ РАЗРЕЖЕНИЕ АРМИИ НЕ СТРАШНО, ДУХОВНАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ ОСТАЕТСЯ НЕДОСТУПНОЙ ДЛЯ КАКИХ-ЛИБО ВНЕШНИХ УДАРОВ.

Это положение необходимо внедрять в сознание подчиненных Вам начальников и младших чинов.

I. Начальникам всех степеней надлежит не препятствовать г. офицерам, казакам и солдатам переехать в другие страны в поисках заработка, облегчая, по возможности, переезд желающим (денежная помощь, однако, исключается). Всячески поощрять тех, кто, желая продолжать свое образование, ищет возможности поступить в учебное заведение различных государств.

II, Военным представителям и военным агентам принять все меры к еще большему сплочению организованных союзов офицеров, пойти навстречу их моральным и, по возможности, материальным нуждам, к их осведомлению, поддерживая с ними живую связь и устраняя те разногласия, которые, как я мог убедиться, серьезной почвы под собою не имеют и потому выражаются лишь в выступлениях или выходках отдельных неуравновешенных или ведущих недостойную игру лиц.

Строгая аполитичность армии и связанных с нею офицерских союзов составляет одно из слагаемых ее абсолютной мощи; без этого условия армия бы легко могла стать орудием в руках какой-либо партии и политиканов. Армия всегда оставалась и ныне остается вне политики, что же касается до офицерских союзов, то нападки, продолжающиеся и поныне на мое распоряжение № 8238, лишь убедили меня в его полной целесообразности и своевременности, почему приказываю неуклонно руководствоваться этим распоряжением со всеми последовавшими к нему дополнениями и разъяснениями.

III. Образование в частях запасных фондов и капиталов должно по-прежнему настойчиво проводиться в жизнь, имея в виду в будущем всем организациям стать на свои ноги, независимо от прекращения тех или иных ассигнований. Дабы облегчить эту задачу, я вновь подтвердил, чтобы все ныне производимые денежные отпуски считались предельными, а остатки от них оставались бы в частях.

Предлагаю мои указания сообщить для руководства всем подчиненным вам начальникам и, со своей стороны, дополнить их необходимыми разъяснениями и подробностями.

Подписал:
Генерал Врангель
 генерал-лейтенант Кусонский
----------------------------------------------------------------------

ПОСЛАНИЕ
митрополита Антония к Русской армии от имени Архиерейского собора РПЦЗ

  Четырнадцать православных русских архиереев, собравшихся в Карловцах Сремских, восемь дней с утра до вечера обсуждали дела церковные и народные и с отеческой заботою справлялись о том, как переносят свое изгнание и тяжкие труды и бедность наши дорогие и христолюбивые русские воины, проводящие годы цветущей юности в нужде и удалении от родных и родины. И вот с утешением душевным услыхали Божьи архиереи, что благодать христианского терпения не оскудела в сердцах ваших, и святое указание на Божью милость к вам и к России не покидает ваших душ; тогда все возблагодарили за Вас Господа, а мне, как своему председателю, поручили обратиться к вам со словом ободрения и утешения.

Вы наверно слышали, возлюбленные наши ратники, что бывали войны семилетние и даже тридцатилетние. Вы тоже десять лет ведете войну; сначала вели ее с оружием, сражаясь с внешними и затем с внутренними врагами России, со злыми мятежниками против нашей святой веры и Церкви, а потом вы стали продолжать эту борьбу на острове Лемносе и Галлиполи через упражнения в военном искусстве, подготовляясь к ожидавшейся новой войне, наконец, вот уже пять лет, боретесь за веру и Святую Русь за границей с молотом и кирками в руках, пролагая дороги для дружественного нам племени или ограждая его от нападения соседних разбойников, а себя самих закаляя в суровом труде и воздержании, в терпеливом перенесении своего одиночества. Если так чувствуете все вы, если накопляете в себе духовные силы для того, чтобы в свое время выступить на спасение Отечества от безбожников, то вы не одиноки: к вам близок Господь наш Иисус Христос. Он невидимо среди вас, Он укрепляет ваш дух, Он очищает Своею благодатью сердца ваши, чтобы Вы были достойны явиться грозными и непобедимыми спасителями России, чтобы перед вами, как перед воинством праведного судии Гедеона, обратились в бегство злобные поработители земли Русской, чтобы разбежались перед вами, как перед посланными от Бога ангелами, все внутренние враги Его святой церкви, а те верные ей и угнетенные безбожниками настоящие русские люди обрели бы в вас надежных защитников и утешителей, близ которых им не страшны будут те прежние их угнетатели, ни голод, ни холод, ни повальные болезни, ибо возвратившиеся из далеких стран их родные избавители принесут им и защиту, и хлеб, и одежду, и здоровье от неведомых дотоле друзей или, точнее, самого Господа Бога через добрых людей, ибо Господь с теми, кто душу свою полагает за други свои.

Итак, перетерпите еще и эту зиму, друзья наши и духовные чада, русские воины. Помните, что в былые времена ваши деды несли воинскую повинность двадцать пять, а потом пятнадцать лет подряд и более, повинность еще более тяжкую, чем та, которую так бодро несете вы на чужбине — и все-таки утешали себя сладкой надеждой вернуться к своим, хотя уже и не теми молодыми юношами, которыми оставляли родной дом. Но вы вернетесь к себе все-таки более молодыми, чем возвращались со службы ваши деды. И мы чувствуем, что вернетесь скоро: Бог вас не оставит, Он готовит вам венцы победы и воздаст вам радостными утешениями в семействах ваших, а наипаче в великой нашей общей семье, которая именуется Россией, и она встретит вас с низким поклоном и Божьим благословением, а наши молитвы всегда с вами.

Итак, братья мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен перед Богом (1 Кор. IV.58).

Сам же Бог мира да осветит Вас во всей полноте и Ваш дух, душа и тело во всей целости да сохранится без порока (1 Сол. V/23).

Председатель
Архиерейского собора митрополит Антоний
Верно: генерал-лейтенант Архангельский
----------------------------------------------------------------------------------------

ПРИКАЗ
Генерала П.Н. Врангеля об образовании Русского Обще-Воинского Союза

№ 35
1 сентября 1924 г.
Сремски Карловцы
        
Продолжая заботы по объединению зарубежного офицерства Русской Армии, в прошлом году я предоставил возможность всем офицерским союзам войти в ее состав.

В настоящее время большинство существующих в странах Западной Европы офицерских союзов вошли в состав Русской Армии; исключение составили немногие же союзы, которые не сочли возможным отказаться от партийно-политической работы. Некоторое число офицеров не вошли ни в один из союзов, одни, проживая в государствах, где местная политическая обстановка исключает возможность этого, другие же по причине личного характера (нахождение семей в Советской России, обременение работой и т. д.).

Верю, что, когда Родине потребуются наши силы, все честные воины встанут в наши ряды.

В то же время, стремясь обеспечить моим соратникам лучший заработок, я предоставил возможность начальникам Галлиполийских и Лемноских групп на Балканах переселять в другие страны в полном составе, из других выделять отдельные группы. Связь переехавших с Балкан с начальниками и родными частями осталась неизменной.

Считая своим долгом в новых формах бытия Армии связать возможно теснее всех тех, кто числит себя в наших рядах, ПРИКАЗЫВАЮ:

I

1. Образовать Русский Обще-Воинский Союз согласно прилагаемого при сем Временного Положения.

2. Включить в Русский Обще-Воинский Союз все воинские части, все уже вошедшие и те, которые впредь пожелают войти в состав Русской Армии, воинские общества, союзы и рассредоточенные в разных странах группы, а также отдельных воинов, не могущих по местным условиям войти в какие-либо общества, союзы или группы, но желающих числиться в составе Русской Армии.

ПРИМЕЧАНИЕ: Под воинскими обществами и союзами подразумеваются:

а) офицерские общества и союзы, в состав которых могут входить исключительно офицеры и б) общества и союзы воинского характера, в состав коих могут входить не только офицеры, но и другие лица, как, например, Общество Галлиполийцев, Союз Участников I-го Кубанского похода, Союз Георгиевских кавалеров и т.п.

3. Сохранить за офицерскими обществами и союзами, включенными в состав РОВС., их названия, самостоятельность во внутренней жизни и порядок внутреннего управления, установленные ныне действующими уставами.

4. Установить в войсковых группах порядок внутренней жизни и внутреннего управления в зависимости от местных условий и от состава этих групп – в группах исключительно офицерских – применительно к порядку, принятому в офицерских обществах и союзах, а в группах, в состав коих входят как офицеры, так и солдаты и казаки, – применительно к установленному в войсковых частях.

Председателям отделов Русского Обще-Воинского Союза выработать по этому предметы инструкцию.

5. Общее управление делами Русского Обще-Воинского Союза сосредоточить в моем Штабе.

6. Теперь же образовать нижеследующие отделы Русского Обще-Воинского Союза:

а) Первый – из офицерских обществ и союзов, воинских частей и войсковых групп, расположенных в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Чехословакии, Дании и Финляндии.

б) Второй – из воинских обществ, союзов и групп, расположенных в Германии и Королевстве Венгерском.

в) Третий – из воинских обществ, союзов и групп, расположенных на территории Польши, Данцига, Литвы, Эстонии и Латвии.

г) Четвертый – из воинских обществ и союзов, воинских частей и групп, расположенных в Королевстве СХС и в Греции.

д) Пятый – из воинских обществ и союзов, а также воинских частей и групп, находящихся на территории Болгарии и Турции.

Примечание: Установленный ныне порядок подчинения воинских частей, находящихся на территории Королевства СХС и Болгарии, входящих в состав РОВС., остается без изменений.

7. Предоставить Председателям Отделов Русского Обще-Воинского Союза образовывать при себе Советы из представителей воинских обществ, союзов и групп, находящихся в пределах Отдела, применительно к положению о Совете Офицерских Объединенных Обществ в Королевстве СХС. Положение о таковых Советах по разработке в соответствии с местными условиями и настоящим приказом предоставить мне не позднее 1-го ноября с. г.

8. Третий Отдел Русского Обще-Воинского Союза подчиняю помощнику моему Генерал-лейтенанту Миллеру.
-------------------------------------------------------------------------------------------------

ВРЕМЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
О РУССКОМ ОБЩЕ-ВОИНСКОМ СОЮЗЕ

 

УТВЕРЖДАЮ
Генерал Врангель
1 сентября 1924 г.
Сремски Карловцы
   

ЦЕЛЬ СОЮЗА

§ 1

Русский Обще-Воинский Союз образуется с целью объединить русских воинов, рассредоточенных в разных странах, укрепить духовную связь между ними и сохранить их как носителей лучших традиций и заветов старой Императорской Армии.

ЗАДАЧА  РОВС

 § 2

Задача РОВС заключается в поддержании среди членов его воинского рыцарского духа и воинской этики и в общем руководстве и согласовании деятельности в этом направлении обществ и союзов, вошедших в его состав воинских частей и отдельных групп, а также в содействии по оказанию материальной и моральной помощи своим членам.

СОСТАВ  РОВС

 § 3

РОВС состоит из воинских частей и групп, рассредоточенных в разных странах на работах, воинских обществ и союзов, вошедших в состав Русской Армии и отдельных воинов, не имеющих по тем или иным причинам возможности войти в состав тех или иных союзов, но пожелавших числиться в составе Русской Армии.

 § 4

Русский Обще-Воинский Союз разделяется в территориальном отношении на Отделы.

УПРАВЛЕНИЕ  РОВС

 § 5

Во главе РОВС стоит Главнокомандующий Русской Армией.

 § 6

Во главе Отделов Русского Обще-Воинского Союза стоят их Председатели. Председатели Отделов назначаются Главнокомандующим Русской Армией и подчиняются ему непосредственно.

 § 7

Общее руководство Русским Обще-Воинским Союзом Главнокомандующий Русской Армией осуществляет через свой Штаб и Председателей Отделов.

 § 8

В видах облегчения руководства и управления деятельностью воинских обществ и союзов, воинских частей и групп, входящих в состав Отдела РОВС и согласовывающих работы в пределах задач РОВС (§§ 1 и 2) Председатели Отделов могут учреждать при себе Советы Отдела РО.С из представителей воинских обществ, союзов и групп.

Подробности организации Советов Отделов и круг их деятельности, в зависимости от местных условий, определяются инструкцией, составленной Председателями Отделов РОВС и утверждаемой Главнокомандующим Русской Армией.

 § 9

Воинские общества и союзы, вошедшие в состав РОВС, сохраняют свои названия, самостоятельность внутренней жизни и порядок внутреннего Управления, установленные соответствующими уставами и положениями, кроме вопросов, предусмотренных в §§ 1 и 2 настоящего Положения, указания по которым даются Председателями Отделов РОВС.

 § 10

Воинские Союзы и Общества, имеющие свои отделы в разных странах и возглавляемые Центральными Правлениями, входят в состав соответствующих Отделов РОВС, а Центральные правления их находятся в той стране, где живет Главнокомандующий или в стране по его назначению и получают все указания через Штаб Главнокомандующего или местного Председателя Отдела РОВС.

ВСТУПЛЕНИЕ В  РОВС

 § 11

Воинские общества и союзы, еще не вошедшие в состав РОВС и желающие вступить в него, заявляют об этом соответствующему по месту нахождения Председателю Отдела РОВС.

Последние убедившись в том, что данным общество или союзом выполняются соответствующие для него требования, включают его в состав РОВС.

 § 12

Отдельные воины, не имеющие возможности по местным условиям вступить в состав какого-либо воинского общества или союза, о своем желании поступить в состав РОВС сообщают соответствующему по месту их жительства Председателю Отдела РОВС Последний, по рассмотрении документов и по сбору соответствующих сведений, принимает меры по включению их в какое-либо воинское общество или союз, или числят их на особом учете.

  Генерал-лейтенант Кусонский
---------------------------------------------------------------------------------------------------

ЦИРКУЛЯРНОЕ ПИСЬМО
Генерала П.Н. Врангеля о причинах создания Русского Обще-Воинского Союза

№ 678/А
Сремски Карловцы


11 сентября 1924 г.

Ген. от инфантерии ЭККУ
Ген.-лейт. МИЛЛЕРУ
 Ген.-лейт. ХОЛЬМСЕНУ
Ген.-лейт. АБРАМОВУ
Ген.-лейт. МАХРОВУ
Гн.-лейт. БАРБОВИЧУ
Ген.-майору ЗБОРОВСКОМУ
Генерал-майору фон ЛАМПЕ
Полковнику БАЗАРЕВИЧУ
Полковнику ФЛОРОВУ

Приказом моим от 1 сентября с. г. за № 35 образован Русский Обще-Воинский Союз.

При существующей политической борьбе против армии, несомненно, некоторые политические группы сделают все возможное, чтобы извратить значение этого приказа и отыскать какой-то тайный смысл в нем, дабы бороться против его осуществления.

Ввиду этого считаю нужным указать Вам следующее.

Образование единого мощного Русского Обще-Воинского Союза венчает упорную 4-летнюю работу по объединению зарубежного русского офицерства с Русской армией и, сохраняя ныне существующую организацию как офицерских союзов и обществ, так и войсковых частей армии, придает всему стройную систему.

Вместе с сим - и это самое главное - образование Русского Обще-Воинского Союза подготавливает возможность на случай необходимости под давлением общей политической обстановки принять в Русской армии новую форму бытия в виде воинских союзов, подчиненных председателям отделов Русского Обще-Воинского Союза.

Это последнее соображение - дать возможность армии продолжать свое существование при всякой политической обстановке в виде воинского союза - не могло быть приведено в приказе ввиду его секретности.

Никаких других целей образование Русского Обще-Воинского Союза не преследует, что вам и надлежит иметь в виду в случае борьбы за проведение его в жизнь.

Генерал Врангель
 Ген.-лейт. Кусонский
-----------------------------------------------------------------------------

ПОЛОЖЕНИЕ
О РУССКОМ ОБЩЕ-ВОИНСКОМ СОЮЗЕ

 

УТВЕРЖДАЮ

Начальник Русского
Обще-Воинского Союза
Генерального штаба
Генерал-Майор ЛАМПЕ
1 декабря 1958 г.
г. Париж
        
Приложение к приказу
Русскому Обще-Воинскому Союзу
27 января 1959 г. за № 19.


ЦЕЛЬ И ЗАДАЧИ

 1.

Генерал Врангель, возглавляя Русскую Армию, а потом создавая Русского Обще-Воинский Союз, сказал: «То знамя, которое из рук генералов Корнилова, Алексеева и Деникина перешло ко мне, я сохраню на чужбине. Я скорее сожгу это знамя, чем изменю начертанное на нем слово «Отечество».

По его завету Русский Обще-Воинский Союз, являющийся единственным преемником Российской ИМПЕРАТОРСКОЙ армии и армий БЕЛЫХ фронтов Гражданской войны в России, образован приказом от 1-го сентября 1924 года с целью объединить русских воинов, сосредоточенных в разных странах и укрепить связь между ними.

2.

Основным принципом Русского Обще-Воинского Союза является беззаветное служение Родине, непримиримая борьба против коммунизма и всех тех, кто работает на расчленение России. Русский Обще-Воинский Союз стремится к сохранению основ и лучших традиций и заветов Российской ИМПЕРАТОРСКОЙ армии и армий БЕЛЫХ фронтов Гражданской войны в России.

3.

Основой своего служения России Русский Обще-Воинский Союз ставит уважение к праву Русского Народа самому распоряжаться после падения коммунистической власти в стране судьбой государства по своей державной воле. Поэтому, уважая на мудрость народную, проведшую Россию через все испытания ее тысячелетней истории к славе и процветанию, Русский Обще-Воинский Союз не предрешает государственного строя России и считает для себя обязательными заветы Вождей Белого движения.

4.

Предметом особых забот Русского Обще-Воинского Союза является помощь нуждающимся и, в особенности, престарелым и больным членам Союза.

 СОСТАВ СОЮЗА

 5.

Русский Обще-Воинский Союз состоит из добровольных объединений и союзов, как частей Российской ИМПЕРАТОРСКОЙ армии, так и армий Белых фронтов Гражданской войны в России, а также русских воинских организаций, возникших за рубежом.

 УПРАВЛЕНИЕ СОЮЗА

 6.

Во главе Русского Обще-Воинского Союза стоит его начальник – назначающий сам своего преемника приказом по союзу.

7.

Русский Обще-Воинский Союз в территориальном отношении разделяется на отделы, во главе которых стоят их начальники, назначаемые и сменяемые приказами начальника Русского Обще-Воинского Союза. Начальники отделов в мере надобности в предоставленном им районе образовывают отделения и назначают их начальников. Начальники отделений утверждаются в своих должностях приказами начальника Русского Обще-Воинского Союза.

8.

Общее руководство Русским Обще-Воинским Союзом осуществляется его начальником через начальников отделов и отделений. При начальнике Русского Обще-Воинского Союза может быть образован совет старших начальников союза, действующий по указанию начальника Русского Обще-Воинского Союза, как орган совещательный.

Такие же советы могут быть образованы также и при начальниках отделов Союза, их распоряжением.

Подробности организации этих совещательных органов, круг их деятельности, в зависимости от местных условий, определяются начальниками отделов, при кото­рых они состоят и утверждаются начальником Русского Обще-Воинского Союза.

 ВСТУПЛЕНИЕ В СОЮЗ

 9.

Воинские организации, желающие войти в состав Русского Обще-Воинского Союза, подают заявления о том начальнику Русского Обще-Воинского Союза непосредственно или через начальника отдела. Это право предоставляется также и воинским организациям новой и новейшей эмиграции.

Воинские объединения, организации и союзы, входящие в состав Русского Обще-Воинского Союза, сохраняют свои наименования и самостоятельность их внутренней жизни, установленной их уставами и положениями, а также, конечно, и настоящим «Положением о Русском Обще-Воинском Союзе». Председатели и возглавители этих объединений и союзов назначаются начальником Русского Обще-Воинского Союза по представлению начальников отделов, которым они и подчиняются.

 ОРГАНИЗАЦИЯ СОЮЗА

 10.

Все без исключения чины объединений, организаций и союзов, входящих в состав Русского Обще-Воинского Союза, автоматически состоят также членами Русского Обще-Воинского Союза со всеми правами и обязательствами таковых. При выходе из своих организаций они одновременно выходят и из Русского Обще-Воинского Союза. При выходе же из Русского Обще-Воинского Союза они исключаются из своих основных организаций.

11.

Воинские чины, не состоящие в организациях, объединениях и союзах, а так же других подразделениях Русского Обще-Воинского Союза, в том числе и чины новой и новейшей эмиграции, могут быть по их желанию зачислены в Русский Обще-Воинский Союз, распоряжением соответствующих начальников отделов. Тем из них, которые не войдут ни в одну из организаций, – ведется особый учет и они остаются в резерве чинов отдела, пользуясь всеми правами чинов Русского Обще-Воинского Союза.

12.

Для легализации существования и деятельности отделов Русского Обще-Воинского Союза в каждой стране, кроме настоящего «Положения» они живут по уставам, согласованным с законами страны, и зарегистровываются местными властями.

13.

Воинские союзы и объединения, имеющие свои отделы в разных странах и возглавляемые своими центральными правлениями, входят в состав соответствующих отделов Русского Обще-Воинского Союза. Возглавляющие эти отделы подчиняются соответственным начальникам отделов Русского Обще-Воинского Союза. Возглавители их получают все указания от начальника Русского Обще-Воинского Союза в порядке подчинения.

 Примечание: Объединения и группы частей 1-го армейского корпуса, составляющие нераздельную часть Русского Обще-Воинского Союза, подчиняясь по месту своего расположения соответствующим начальникам отделов, подчиняются кроме того и возглавляющим объединения частей 1-го армейского корпуса. Эти последние подчиняются начальнику Русского Обще-Воинского Союза через возглавляющего части и группы корпуса, назначаемого начальником Русского Обще-Воинского Союза.

 Отделы и отделения Общества Галлиполийцев и Союза участников Первого Кубанского генерала Корнилова похода, также составляющие органическое целое с Русским Обще-Воинским Союзом, – в своей жизни и деятельности руководствуются указаниями главного правления и председателя Общества Галлиполийцев и председателя Союза участников Первого генерала Корнилова похода (назначаемых начальником Русского Обще-Воинского Союза), через которых и подчиняются последнему.

 ПОЛИТИКА СОЮЗА

 14.

Политическую линию Русского Обще-Воинского Союза ведет начальник его, соображаясь раньше всего с интересами Национальной России и в соответствии с обще-мировой политической обстановкой.

Члены Русского Обще-Воинского Союза, как то было указано в приказе Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля от 3 сентября 1923 года за № 82-м, не могут состоять в политических партиях. Но они могут входить (кроме лиц должностных) в национально-политические организации русской эмиграции программы коих не противоречат целям и задачам Русского Обще-Воинского Союза. Однако каждый раз это право должно иметь отдельное разрешение соответствующего начальника отдела, который и определяет, соответствует ли этому данная политическая организация. За начальником отдела сохраняется право аннулировать данное им разрешение. Одновременное занятие ответственных должностей чинами Русского Обще-Воинского Союза в Союзе и в национально-политической организации – не разрешается.

 УДАЛЕНИЕ ИЗ СОЮЗА

 15.

Удаление чинов Русского Обще-Воинского Союза из рядов последнего может быть:

 а) В дисциплинарном порядке. Решение этого вопроса зависит: удаление генералов и штаб-офицеров – от начальника Русского Обще-Воинского Союза и удаление обер-офицеров – от начальников соответственных отделов по принадлежности.

 б) По приговору Суда Чести.

Суды Чести Русского Обще-Воинского Союза в своей деятельности руководствуются указаниями «Сводки руководящих указаний по организации и дея­тельности Судов Чести», объявленной при приказе Русскому Обще-Воинскому Союзу от 10-го июля 1932 года за № 30-м.

16.

Лица, удаленные из Русского Обще-Воинского Союза в дисциплинарном порядке или же по приговору Судов Чести, не могут состоять ни в одной из организаций, входящих в Русский Обще-Воинский Союз, и исключаются из них одновременно с исключением из Русского Обще-Воинского Союза.

 ПОПОЛНЕНИЕ СОЮЗА

 17.

Для пополнения личного состава Русского Обще-Воинского Союза устанавливается зачисление в ряды Союза совершеннолетних сыновей членов Союза (в качестве наследственных членов) и совершеннолетних членов национальных организаций русской эмиграции по рекомендации возглавителей этих последних. Также допускается прием таких же лиц, хотя бы в организациях не состоящих, но разделяющих идеологию Русского Обще-Воинского Союза и имеющих письменную рекомендацию не менее как двух членов Русского Обще-Воинского Союза.

Все эти лица зачисляются в Русский Обще-Воинский Союз членами соревнователями и только по истечении года со дня их зачисления они, по постановлению правлений организаций, а не состоящих в таковых, по распоряжению начальников отделов Русского Обще-Воинского Союза получают все права действительных членов Русского Обще-Воинского Союза.
---------------------------------------------------------------------------------

ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ О РУССКОМ ОБЩЕ-ВОИНСКОМ СОЮЗЕ

 

 
УТВЕРЖДАЮ
с внесёнными дополнениями и изменениями:
Председатель Русского Обще-Воинского Союза
капитан    И. Б.  ИВАНОВ.
С.- Петербург, 30 декабря  2004 г

РУССКИЙ ОБЩЕ–ВОИНСКИЙ СОЮЗ,
ЕГО ПРИНЦИПЫ, ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ

1.

Русский Обще-Воинский Союз (РОВС), являющийся по завету верховных вождей российского воинства и Белого движения единственным преемником Российской Императорской Армии и армий Белых фронтов Гражданской войны в России, образован приказом Главнокомандующего Русской Армией генералом Врангелем 1 сентября 1924 года с целью объединения русских воинов, укрепления духовной связи между ними и сохранения лучших традиций и заветов старой Императорской Армии.

2.

Основными принципами Русского Обще-Воинского Союза являются беззаветное служение Родине, непримиримая борьба против коммунизма и всех тех, кто работает на расчленение России.

Русский Обще-Воинский Союз стремится к сохранению основ и лучших традиций и заветов Российской Императорской Армии и армий Белых фронтов Гражданской войны в России.

Основой своего служения России Русский Обще-Воинский Союз считает уважение к праву Русского Народа самостоятельно распоряжаться после падения антинациональной власти в стране судьбой государства по своей державной воле. Государственное устройство России должно учитывать духовные потребности, национальные особенности и исторические традиции Русского Народа.

Православие – первенствующее вероисповедание и духовная основа Исторического Российского Государства и Русского Воинства; Русский Обще-Воинский Союз считает обязательным соблюдение принципа уважения других традиционных вероисповеданий России – права каждого славить Всевышнего по законам своих отцов.

Русский Обще-Воинский Союз не является политической организацией и стоит вне каких-либо политических партий; в своей деятельности Союз не преследует никаких партийных целей; являясь национальной воинской организацией, объединяющей единомышленников в России и странах Русского Зарубежья, Русский Обще-Воинский Союз служит своему Отечеству и отстаивает его Национальные интересы.

 3.

 Целями Русского Обще-Воинского Союза являются: преодоление разрушительных последствий коммунистического правления и возрождение Великого, Единого, Свободного Российского государства на его исторических началах; возрождение Национальных Вооружённых Сил на основе идеологии, лучших традиций и заветов Русских Императорских Армии и Флота и Русского Белого Воинства.

 4.

 Для достижения названных целей Русский Обще-Воинский Союз считает необходимым выполнение им следующих задач:

 4.1. Поддержание среди членов Союза высокого рыцарского духа, национального сознания и воинской этики.

 4.2. Непримиримую борьбу с лжеучениями коммунизма и национал-большевизма, а также иными антинациональными течениями, направленными на разрушение исторической Российской государственности.

 4.3. Сохранение и развитие идейного наследия Русского Белого движения как наиболее актуальной платформы для возрождения Российского государства и его Вооружённых Сил. 

 4.4. Сохранение, изучение и обобщение положительного опыта Российских Императорских Армии и Флота в деле организации, учебной, боевой и воспитательной работы с целью выработки рекомендаций по использованию этого опыта при строительстве будущих Национальных Российских Вооружённых Сил.

 4.5. Изучение и просветительскую работу в области русской военной истории и традиций Российского Воинства.

 4.6. Изучение и просветительскую работу в области истории Российского Белого движения и последующих этапов антикоммунистического сопротивления Русского Народа.

 4.7. Поддержание и углубление среди членов Союза военных знаний.

 4.8. Всемерное содействие национальному воспитанию молодёжи в духе Православия и патриотизма; приобщение молодёжи к национальной культуре и лучшим традициям Русского Воинства.

 4.9. Сохранение и передачу новым поколениям памяти о российских воинах, павших за Веру, Царя и Отечество, а также погибших в борьбе за освобождение Родины от коммунизма, умученных в большевистских застенках и скончавшихся на посту в изгнании.

 4.10. Всемерное содействие сохранению и поддержание в порядке военно-исторических памятников и захоронений российских воинов.

СТРУКТУРА И УПРАВЛЕНИЕ СОЮЗА

5.

             Русский Обще-Воинский Союз организован на принципах единоначалия и воинской дисциплины, означающих:

            а). Назначаемость на все должности в Союзе сверху донизу.

            б). Обязательность выполнения приказов вышестоящих инстанций для нижестоящих.

            в). Соблюдение воинских дисциплины и этики во внутренней жизни Союза.

 6.

Во главе Русского Обще-Воинского Союза стоит его Председатель, назначающий сам своего преемника приказом по Союзу.

Заместитель (заместители) по должности Председателя Русского Обще-Воинского Союза назначается из числа действительных членов Союза.

7.

Русский Обще-Воинский Союз в территориальном отношении разделяется на Отделы, во главе которых стоят их начальники, назначаемые и сменяемые приказами Председателя Русского Обще-Воинского Союза.

Начальники Отделов по мере надобности в предоставленном им районе образовывают Отделения или Представительства и назначают начальников Отделений или представителей Отдела. Начальники Отделений и представители Отдела утверждаются в своих должностях приказами Председателя Русского Обще-Воинского Союза.

Общее руководство Русским Обще-Воинским Союзом осуществляется его Председателем через начальников Отделов и Отделений.

 8.

При Председателе Русского Обще-Воинского Союза может быть образован Совет старших чинов Союза, действующий по указанию Председателя Русского Обще-Воинского Союза, как совещательный орган.

Такие же Советы могут быть образованы при начальниках Отделов Союза, их приказами. Подробности организации этих совещательных органов, круг их деятельности, в зависимости от местных условий, определяются начальниками Отделов, при которых они состоят и утверждаются Председателем Русского Обще-Воинского Союза.

 9.

Русские воинские организации, возникшие за рубежом в период эмиграции и входящие в состав Русского Обще-Воинского Союза, сохраняют свои наименования и самостоятельность внутренней жизни, установленной их уставами и положениями, а также настоящим «Положением о Русском Обще-Воинском Союзе».   

Председатели и возглавители организаций, входящих в состав Русского Обще-Воинского Союза, назначаются Председателем Русского Обще-Воинского Союза и в оперативном плане входят в подчинение начальникам соответствующих Отделов Союза либо непосредственно Председателю Союза.

Все члены организаций, входящих в состав Русского Обще-Воинского Союза, автоматически состоят членами Союза со всеми правами и обязанностями таковых.

При выходе из своих организаций они одновременно выходят из Русского Обще-Воинского Союза. При выходе же из Русского Обще-Воинского Союза они исключаются из своих основных организаций.

 ЛИЧНЫЙ СОСТАВ СОЮЗА

  10.

Русский Обще-Воинский Союз, как национальная воинская организация, объединяет единомышленников воинского звания (состоящих на действительной службе, в запасе или отставке) в России и странах Русского Зарубежья. 

Считая, что дело возрождения Национальных Вооружённых Сил является важнейшей общенациональной задачей, которая может быть решена только в комплексе с возрождением Национального Российского государства волею Национального правительства и при широкой поддержке со стороны общества, Союз признаёт полезным привлекать к своей работе также и гражданских лиц, разделяющих его цели и принципы и желающих вести работу в рядах Союза, прежде всего педагогов, историков, специалистов по работе с молодёжью и т.п., которые зачисляются в Русский Обще-Воинский Союз на особых основаниях.

 11.

Личный состав Русского Обще-Воинского Союза образуют действительные члены, постоянные члены и члены-соревнователи, входящие в его состав в персональном порядке, а также  члены русских воинских организаций, возникших за рубежом в период эмиграции и вошедших в состав Союза в полном составе (на основании п. 5 и п. 9 «Положения о Русском Обще-Воинском Союзе» от 1 декабря 1958 г.).

 12.

Действительными членами Русского Обще-Воинского Союза могут быть только лица воинского звания, состоящие в рядах Союза не мене одного года.

Постоянными членами Русского Обще-Воинского Союза могут быть лица, не имеющие воинского звания (чина), состоящие в рядах Союза не менее одного года.

Членами-соревнователями Русского Обще-Воинского Союза могут быть как лица воинского звания, так и штатские лица, состоящие в Союзе менее срока, определённого для зачисления в состав действительных или постоянных членов Союза.

 13.

Члены организаций, входящих в состав Русского Обще-Воинского Союза, автоматически состоят членами Союза на правах:

а). Действительные члены воинского звания – действительных членов Союза;

б). Действительные члены, не имеющие воинского звания (чина) – постоянных членов Союза;

в). Члены-соревнователи (кандидаты в члены) – членов-соревнователей Союза.

 ПОЛИТИКА СОЮЗА

 14.

Политическую линию Русского Обще-Воинского Союза определяет его Председатель, согласуясь прежде всего с интересами Национальной России, в соответствии с внутриполитической обстановкой в России и общемировой политической ситуацией.

Члены Русского Обще-Воинского Союза, как указано в Приказе Главнокомандующего Русской Армией генерала Врангеля от 3 сентября 1924 года за № 82, не могут состоять в политических партиях. Они могут входить в русские национально-политические организации, программы и деятельность коих не противоречат целям и задачам Русского Обще-Воинского Союза. Однако каждый раз это право должно быть осуществляемо с отдельного разрешения Председателя Русского Обще-Воинского Союза или соответствующего начальника Отдела, который и определяет, соответствует ли этим требованиям данная национально-политическая организация. За Председателем (начальником Отдела) сохраняется право аннулировать данное им разрешение.

 УДАЛЕНИЕ ИЗ СОЮЗА

 15.

Удаление чинов Русского Обще-Воинского Союза из рядов последнего может быть:

а). В дисциплинарном порядке.

б). По приговору Суда Чести.

             в). По нежеланию состоять.

             г). По несоответствию (членов-соревнователей).

Решение об удалении из рядов Русского Обще-Воинского принимается Председателем Союза или начальником соответствующего Отдела по принадлежности и объявляется их приказом.

16.

Лица, удалённые из Русского Обще-Воинского Союза не могут состоять ни в одной из организаций, входящих в Русский Обще-Воинский Союз и исключаются из них одновременно с исключением из Русского Обще-Воинского Союза.

Лица, удалённые из Союза на основании пункта 15 настоящего Положения впредь не могут быть восстановлены в рядах Русского Обще-Воинского Союза или входящих в него организаций.

 ПОПОЛНЕНИЕ СОЮЗА

 17.

 17.1. Для пополнения Русского Обще-Воинского Союза устанавливается зачисление в его ряды в качестве членов-соревнователей лиц воинского звания, а также гражданских лиц, разделяющих цели и принципы Русского Обще-Воинского Союза, достигших возраста восемнадцати лет, не состоящих в политических партиях, согласных с требованиями настоящего Положения и выразивших желание быть зачисленными в состав Союза для осуществления поставленных перед ним цели и задач.

Примечание: признавая коммунистическую партию и её карательные органы преступными организациями, Русский Обще-Воинский не допускает приёма в свои ряды бывших офицеров и сотрудников КГБ СССР, офицеров-политработников ВС и МВД СССР, членов КПСС и ВЛКСМ, занимавших номенклатурные должности всех уровней и иных лиц, виновных в преступлениях против Русского Народа.

 17.2. Лица, желающие быть зачисленными в состав Русского Обще-Воинского Союза должны представить на имя начальника соответствующего Отдела следующие документы:

а). Прошение о принятии в состав членов Союза;

б). Автобиографию с указанием отношения к военной службе;

в). Письменную рекомендацию от двух действительных или постоянных членов Союза.

Вышеперечисленные документы передаются на имя начальника Отдела через местные Отделения или Представительства Союза, а там, где таковые отсутствуют – непосредственно.

 17.3. Кандидаты на зачисление в Русский Обще-Воинский Союз, являющиеся членами национальной русской организации (внутрироссийской или зарубежной), цели и принципы которой совпадают с целями и принципами Союза, могут представлять письменную рекомендацию от  руководства этой организации, взамен названной в подпункте 17.2 «в» настоящего Положения. Соответствуют ли цели и принципы данной организации целям и принципам Союза определяют её руководство, а также Председатель или начальник соответствующего Отдела Русского Обще-Воинского Союза.

 17.4. Кандидаты на зачисление в Русский Обще-Воинский Союз по рассмотрении предоставленных ими документов могут быть зачислены в состав Союза с именованием их членами соревнователями.

Зачисление в состав членов соревнователей Русского Обще-Воинского Союза осуществляется приказом начальника соответствующего Отдела Союза.

Членам соревнователям выдаётся временное удостоверение Союза.

 17.5. Члены соревнователи в дальнейшем могут получить права действительных или постоянных членов Русского Обще-Воинского  Союза, но не ранее чем по истечении года со дня их зачисления. Этот срок может быть продлен по усмотрению начальника соответствующего Отдела Союза.

Права действительных и постоянных членов Русского Обще-Воинского Союза предоставляются приказом начальника соответствующего Отдела Союза.

Действительным и постоянным членам Русского Обще-Воинского Союза выдаются постоянные удостоверения Союза.

 17.6. Члены Русского Обще-Воинского Союза, не имеющие воинского звания (чина), могут получить права действительных членов Союза только при условии прохождения ими военной подготовки и сдачи экзамена по воинским дисциплинам.

 17.7. Члены-соревнователи, проявившие себя в течение установленного для них срока недостойными звания члена Русского Обще-Воинского Союза, отчисляются из Союза по несоответствию.

ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ

ЧЛЕНОВ СОЮЗА

 18.

Членство в Русском Обще-Воинском Союзе не даёт никаких преимуществ, но накладывает обязанности, принимаемые членами Союза на себя добровольно и сознательно.

Члены Русского Обще-Воинского Союза обязаны:

а). Строго придерживаться настоящего Положения о Русском Обще-Воинском Союзе и вести практическую работу для достижения целей и решения задач, стоящих перед Союзом.

б). Всегда быть готовыми к выполнению своего воинского и патриотического долга по защите Отечества.

в). Соблюдать дисциплину и воинскую этику во внутренней деятельности Союза.

г). Всегда помня, что Русский Обще-Воинский Союз является прямым наследником Русской Императорской и Белой Армий, хранителем и продолжателем их традиций, быть достойным звания члена Союза, защищать честь Русской Императорской и Белой армий и Русского Обще-Воинского Союза.

д). Поддерживать деятельность Союза, внося установленные  взносы.

 19.

Действительные  члены Русского Обще-Воинского Союза имеют право давать рекомендации для зачисления в Союз новых членов, они могут быть назначаемы на ответственные и руководящие должности в Союзе всех уровней.

 20.

Постоянные члены Русского Обще-Воинского Союза имеют право давать рекомендации для зачисления в Союз новых членов. Они могут быть назначаемы на ответственные и руководящие должности в Союзе (напр. казначеев, редакторов и т.д.) за исключением должностей начальников Отделений или Отделов Союза и заместителей по должности Председателя Русского Обще-Воинского Союза. Постоянные члены могут быть назначаемы в состав членов Совета старших чинов Русского Обще Воинского Союза при Председателе или начальниках Отделов Союза.

 21.

Члены-соревнователи несут обязанности в равной мере с другими членами Русского Обще-Воинского Союза, однако они не могут давать рекомендации для зачисления в Союз новых членов и не могут быть назначены на ответственные и руководящие должности в Союзе.

 22.

Действительным или постоянным членам Русского Обще-Воинского Союза за долголетнее служение в его рядах, выдающиеся заслуги перед Отечеством и Русским Обще-Воинским Союзом может быть дано звание Почётного чле

[elektronik]

В.А. Ларионов
БОЕВАЯ ВЫЛАЗКА В СССР
Записки организатора взрыва Ленинградского Центрального Партклуба (июнь 1927 года)

Виктор Александрович Ларионов - капитан Марковской артиллерийской бригады, участник 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода, член Боевой организации генерала А.П. Кутепова, один из самых удачливых кутеповских боевиков, выполнявших задания на территории оккупированной большевиками России. Его книга "Боевая вылазка в СССР. Записки организатора Ленинградского Партклуба (июнь 1927)" впервые была напечатана в г. Париже в 1931 г. Эта книга и сегодня читается, как захватывающий детектив, но при этом она является, прежде всего, ценным документальным свидетельством о блестяще проведёной Кутеповцами боевой операции.

-------------------------------------------------------------------
    В моем рассказе о боевой вылазке в СССР — о взрыве в июне 1927 года Ленинградского Центрального Партклуба — я умолчал лишь о двух-трех мелких фактах, что вызывается причинами, о которых вряд ли нужно особо распространяться. Не касаюсь я по тем же причинам и самой организации боевой вылазки в СССР. Об этом можно будет рассказать лишь впоследствии, когда борьба с советской властью будет закончена. Задача автора скромна: познакомить читателя с настроениями, переживаниями и ощущением боевой работы там, на театре боевых действий.

    Впрочем, страстно хочется этой книгой достичь еще одного: заразить жаждой борьбы с поработителями нашей Родины нашу русскую молодежь и там, в России, если проникнет туда моя книга, и здесь, за рубежом. Быть может, мои записи — хотя бы между строк — дадут готовым на подвиг и жертву несколько полезных советов, выводов и примеров.

    “Ответный террор против компартии!” — вот лозунг, наиболее действенный в борьбе с палачами. В ночных кошмарах им, убийцам, ворам, садистам и растлителям духа народного, чудится грядущее возмездие. Хулители имени Бога на земле чуют, что час расплаты не может не прийти. Только действие — твердое, прямое, бьющее прямо в цель — способно положить конец бесчинствующей власти маньяков. И только жертва чистая и святая восстановит честь опозоренной и безмерно поруганной Родины.

    Русская молодежь, повинуясь зову долга, умела беззаветно умирать на полях сражений и с улыбкой становиться к стенке под дула чекистских ружей. Кому, как не этой молодежи, должен быть понятен и близок тернистый путь Канегиссера, Коверды и Конради, путь Марии Захарченко, Радковича и Петерса, смерть Соловьева и Шарина в лесах Онеги, скорбный путь Болмасова и Сельского...

    И нет иных путей для тех, кто признает наш общий страшный долг крови, залившей родную землю в бесчисленных подвалах... И нет иного действия, кроме боя, хотя бы для этого пришлось биться одному против всех...

    ***


    Нас было трое: два славных парня, решившихся на все: Димитрий и Сергей, и я — марковец-артиллерист. Мы только что перешли черту жизни и смерти — границу СССР, небольшую, неглубокую речку Сестру, но быструю и холодную, с дном неровным, устланным острыми и скользкими камнями.

    До этого мы долго сидели на скате обрыва, за кустом можжевельника, и всматривались в пелену речного тумана — на полянку и холм, — где в это время обычно появляется очередной патруль погранохраны. Патруль, однако, не показывался. Наш проводник решил не терять времени и, раздвигая кусты, стал проворно спускаться к реке.

    Было около десяти с половиной часов вечера. Белая, северная июньская ночь не прятала красивых рельефов знакомой мне еще с детства местности — извилистой, окутанной туманным облаком речки в долине, четких в ночном небе контуров сосен и елей, громады каменистого обрыва, зарослей ольхи и мелких, кривых березок на болоте, на той, на нашей, русской стороне. И в душу лился все тот же родной запах болот, сосен, весенней земли, то же журчанье речных струек и болотных ключей и песнь тоски и печали — музыка северного леса — пение кукушки. Казалось, что не было в прошлом десяти лет скитаний, горьких потерь, тяжелых ран, утраты родной земли, калейдоскопа переживаний — от сказок степных походов — этих легенд подвигов и кровавых терний — до палаток Галлиполи в долине “роз и смерти”; от видений минаретов Стамбула и сказок тысячи и одной ночи развалин Румели-Гиссара — до тупика фабричной стены приморского города, где под монотонное, безвыходное жужжание приводных ремней текли серо и бесцветно последние дни жизни моей.

    Все было и казалось сном — прошлое и настоящее. Холодный, запотевший в мелких каплях тумана большой маузер — это была действительность...

    — Надо тише... — сказал наш проводник, немного коверкая русский язык. — Здесь, сейчас над берегом, патрульная тропинка...

    Мы знали, что последний дозор погранохраны прошел еще около полудня, вечернего — мы не дождались, так что он мог показаться каждую минуту.

    Дрожа и лязгая зубами от холода, мои друзья спешно надевают брюки и сапоги... Мы уже на небольшой песчаной отмели русской стороны... Проводник и я перешли вброд, не раздеваясь, и, по-видимому, оба переживаем одинаковое ощущение мокрой одежды, прилипшей к телу...

    Страшно?.. Нет, скорее интересно. Жутко и в то же время как-то смешно при мысли о том, что еще вчера мы ходили по улицам европейского города и даже ездили в нарядном лимузине, а сегодня, сейчас, будем красться по лесным дебрям с револьверами и ручными гранатами, готовые каждую минуту “угробить”, не говоря лишних слов, первых встречных... Майнридовские охотники за черепами, сиуксы или гуроны... Аналогичное чувство испытывают, вероятно, охотники на львов и тигров.

    Проводник явно нервничает: молодежь слишком долго одевается на таком обнаженном месте. Мои друзья волнуются, никак не могут натянуть узкие и высокие сапоги на второпях обмотанные портянки.

    Поднимаюсь на крутой откос берега. Четко вижу вытоптанную патрульную тропинку. Налево видно довольно далеко — до изгиба реки, где особенно густо висит полоса тумана; направо — стена темного осинового леса; отсюда-то и могут ежеминутно появиться люди в серых длинных шинелях... Предохранитель маузера легким нажимом пальцам сдвинут на “огонь”.

    Подходит проводник. Он “бывалый”, около ста раз бывал уже “там”. Среднего роста, худощавый, юркий, белесый, жесткие усики — тычком, вместо передних зубов — дыра... Нельзя сказать, чтобы особо внушал к себе расположение... Да еще ко всему этому — явно трусит и нервничает. Одет он — под “товарища”, в русскую солдатскую шинель с неформенными пуговицами, без хлястика, с разорванным воротом. На голове серая потрепанная фуражка; на ногах, как и у нас троих, высокие сапоги.

    — Если что, сразу ложитесь и стреляйте. Они трусы, сразу носом в землю и стреляют куда попало. А как выпустите обойму, отбегайте к реке зигзагами, за кустарником, но не все сразу...

    С планом действий проводника я не согласен, но не возражаю пока что ему. У меня план несколько иной... Чтобы не промолчать, спрашиваю проводника:

    — Чем они вооружены?

    — Винтовками.

    — Ну, это не плохо. В лесу маузер полезнее винтовки...

    — А сколько их ходит в патруле?

    — Да разно — пять, шесть человек. Это — первая линия погранохраны, а дальше идет линия патрулей ГПУ, те ходят по двое с револьверами. Кое-где по лесным дорогам ездят конные дозоры. Если ждут переходов, устраивают в разных глухих местах засады.

    — Собаками они тут для слежки не пользуются?

    — Есть у них и собаки, да они ни к черту — плохо ученые и заморенные...

    Молодежь моя, наконец, готова. Пошли дальше, раздвигая ветки и прыгая по болотистым кочкам. Шепотом сговариваемся о моем плане действий в случае встречи с красными. План краток: пробиваться хоть в одиночку, но непременно вперед, и хоть частично, но выполнить свою задачу.

    Идем “змейкой”, дистанция пять шагов. Впереди проводник, за ним я, как старший и обладатель маузера с прикладом, потом Димитрий с большим “парабеллумом” и последним Сергей с наганом. Он — резерв в случае стычки, ибо наган с его сложным перезаряжением в таком бою почти не оружие.

    — Прыгайте через тропинку!.. — шепчет проводник. — Нехорошо, если поперечный след оставим — могут поставить собаку...

    Углубляемся в густой, болотистый лес. Вода выше колен, ноги вязнут. Становится совсем темно. Большими прыжками стараемся прыгать на сухие кочки. Каждые три-четыре минуты проводник останавливается и прислушивается. Он очень озабочен, сильно нервничает. Мне уже говорили, что только несколько дней тому назад наш проводник попал в этих же краях в засаду, но убежал, а бывший с ним курьер иностранной разведки погиб. Погибать нашему проводнику не хочется, а дело у него вновь опасное...

    Кукушки смолкли. В лесу ни звука. Только тяжелое хлюпанье наших сапог в болоте да треск хвороста под ногами Димитрия и Сергея — непривычны бесшумно ходить по лесу. Проводник при каждом треске ветки сердито оглядывается и укоризненно качает головой...

    Откуда-то издали донеслось хоровое пение, протяжное, русское, солдатское.

    — С кордона... Верно, пьяные... Километра два отсюда до поста, — сказал проводник.

    Я ясно помню этот кордон еще с молодых лет: группа казенного вида домиков у шоссе, полосатая рогатка, будка часового и колокол. Когда подъезжал воз с сеном или иной кладью, часовой бил в колокол, из ближайшего домика выскакивал худенький, испитой чиновник с зелеными пограничными петличками и втыкал в воз острую длинную спицу, ища контрабанды. Стройный, загорелый ротмистр в затянутой по-юнкерски гимнастерке был предметом зависти юнца-гимназиста, давно решившего быть военным. Бравые солдаты в зеленых фуражках, на рослых вороных конях... Они тоже пели по вечерам, и песни их разносились над туманом речной долины... Рано-рано июльским утром 14-го года пели они здесь последний раз, цокая копытами лошадей по щебню шоссе “справа по три”. Они шли грузиться на фронт, а на их место пришла “крупа” — рыжебородые отцы-ополченцы.

    Пение сейчас иное, слишком какое-то распущенное, удалое, может, даже пьяное, но все же — солдатское, русское... И тоской защемило сердце...

    — Тихо... тише... — зашипел проводник, поднял руку и остановился.

    Я поравнялся с ним... Перекресток лесных дорог... Из-за леса направо слышится многоголосый собачий лай.

    — Милое М.

    Опять лес, опять болото, тропки, кочки, гнилые пни и сырая мгла.

    — Внимание, сейчас переходим шоссе...

    Из-за густой поросли елей показывается ровное, выбитое щебнем широкое шоссе — светлая полоса после лесного сумрака.

    — Быстро... бегом и все враз...

    Пять прыжков, глубокая канава и опять лес.

    — Отдохнем, — предлагает проводник, — самое опасное прошли...

    Прилегли в холодный, влажный мох. Смотрю на часы: час ночи. По времени пошли верст восемь, но от быстрой ходьбы, прыжков по кочкам, от нервного напряжения усталость во всем теле... Успокаивает лишь сознание кинутого жребия: возврата нет.

    Шепотком переговариваемся с проводником и жуем взятые с собой бутерброды. Ломаю плитку шоколада и делю на четырех. Проводник предусмотрительно шоколадную обертку зарывает в мох.

    — Лишний след...

    Минут через пять пошли дальше. Ведет проводник осторожно, по каким-то крутым оврагам и такой густой чаще, куда, пожалуй, никакой “товарищ” не залезет, хотя бывалые люди говорили, что засады большевики иной раз и прячут именно в таких медвежьих оврагах.

    Чу, человеческие голоса... И совсем близко. Замираем... Вслушиваемся... Пальцы впиваются в приклад маузера. Доносится до нас осторожный стук топора.

    — Лес рубят — воровство, — поясняет проводник. — Теперь по всей России по ночам леса рубят. Но не надо, чтобы нас кто-нибудь видел...

    Свернули в болото и дали большой крюк. Тяжело идти — ноги выше колен уходят в торф. Из-под ног с пугающим, неожиданным шумом вылетают тяжелые болотные птицы.

    Светает... Обходим какую-то большую деревню, видим розовую в лучах восхода колокольню в просеке леса, слышим мычание коров и стук телеги. Пересекаем большую поляну и выходим на дорогу. Стук телеги совсем близко... Ложимся за кусты и ждем. Смотрю на лица моих спутников — они серы от бессонной ночи и утомления. Вероятно, и я такой же.

    Шагах в сорока из-за поворота дороги выползают два груженых воза — позади мужик и баба. Картина совсем мирная. Бедняги эти умерли бы от страха, если бы догадались заглянуть за куст можжевельника и увидели четырех до зубов вооруженных “белобандитов”.

    Вновь пересекли дорогу. Опять лес, но уже пореже. Солнышко довольно высоко и порядочно припекает. Небо голубое-голубое. Все так зовет к радости, к жизни...

    Ручей... Надо перемахнуть его. Скользкое гнилое бревно — единственная переправа. Сергей — человек не особенно ловкий — тяжело ухает по пояс в жидкую, черную, илистую жижу... Димитрий долго по-детски хохочет. Даже насупленный проводник и тот ухмыляется.

    Хорошо, что перед переправой я отобрал у Сергея портфель с бомбами — словно предчувствовал. То-то удружил бы! Сергей ложится на спину и с невероятнейшими ругательствами поднимает ноги, чтобы вылить из сапог жижу. Из широких голенищ его долго бьют два черных фонтана.

    Отдыхаем опять. В опасность уже втянулись. Опустили предохранители револьверов. И нервы не так уж напряжены. Лежим в кустах, а кругом букашки, мошки, бабочки жужжат, поют и славят жизнь... Пахнет вереском, сосной, болотом...

    Сквозь просветы леса показывается большое озеро. Ориентируемся по карте и компасу. Проводник доказывает, что это Разлив, но я сомневаюсь и полагаю, что это озеро С-ое. На Разливе, судя по карте, стоит какая-то деревушка, а берега этого озера совсем пустынны. На противоположном, довольно отдаленном берегу видны четыре черные точки. С гладкой зеркальной глади доносятся голоса.

    Кто они? Рыболовы, дачники, крестьяне? Кто знает?.. Мы ведь всех должны бояться, как дикие лесные звери...

    Проводник поглядывает часто на солнце и все недоумевает:

    — Я, верно, слишком большого крюку дал. А все заяц — будь он неладен: дорогу перебежал. Пришлось от беды сворачивать. Нехорошо это. Когда последний раз я попал в засаду, так тоже заяц дорогу перебежал...

    И проводник не уверен теперь, какое это озеро. Но покуда проводник с нами, я должен ему верить. Пошли в обход озера, за озером должна быть прямая большая дорога на дачную местность и станцию Левашово.

    Вдруг проводник пригнулся и бросился в кусты. Мы за ним. Взглянув вперед, сквозь зелень, я увидел в траве какую-то группу — то ли пестрые коровы, то ли кучка полураздетых людей, греющихся на солнце. Толком так и не разобрал. На всякий случай пошли в обход.

    Идем без конца. Чаша стала невероятно густой; на каждом шагу приходится раздвигать ветки, кусты можжевельника и ольхи, переходить по колено в воде вязкие ручейки, лужи, торфяные болота.

    Проводник тоже, конечно, уверен, что мы зашли не туда, куда надо, но все еще не сознается.

    — Вот черт... А все проклятый заяц...

    По всем расчетам мы должны были давно выйти на реку Черную, а ее все нет и нет. В довершение всех бед я потерял в этой скачке с препятствиями компас, так что нет никакой возможности ориентироваться.

    Стало закрадываться в душу отчаяние...

    Наконец чаща поредела. Болотистый лес покрыт следами коровьих стад. Покосившаяся старая изгородь преградила нам дорогу — за изгородью болотистый луг, прорезанный не широкой, но, видимо, глубокой речкой. Пошли берегом и через час добрались до моста, через который шла большая дорога. Притаились в рощице. Огляделись. Виднеется широкая равнина. У дороги — деревушка. Дальше — обширные черные поля и вновь полоска леса на горизонте.

    Проводник явно смущен: он, конечно, привел нас не туда, куда надо... Может быть, и действительно заяц заставил его сбиться с пути. Но о том, насколько мы вышли не туда, куда нужно, я узнал несколько позже. Расставаясь в рощице с проводником, я верил, что большая дорога через виднеющийся мост ведет в Левашово, что мы уже в дачной местности, прилегающей к “Ленинграду” (В эмиграции не признавали переименования Петрограда в Ленинград и потому название “Ленинград” писали в кавычках). Увы, это был самообман: мы оказались в районе не дач, а деревень, где, конечно, будем сильно выделяться нашими френчами, высокими сапогами и портфелями.

    Миссия проводника, однако, кончилась; мы простились с ним, и он нырнул в кусты...

    Скрывая чувство растерянности, я принял “командование” над “вылазкой”. Должен сознаться, принял без особой уверенности в себе. Но жребий брошен. Идти мы можем только вперед, что бы там ни было...

    Первое — мыться и чиститься. Пошли к речке. Струйки желтоватой воды смывают с сапог и штанов налипшую глину и болотистую грязь. Умылись. Осмотрели друг друга — все ли в порядке.

    Перелезли изгородь. Быстро шагаем прямо по пахоте, направляясь на шоссе, к мосту. Вот и большая дорога. После болотной топи и пней как легко и быстро идти! Усталости как не бывало. В душе поднимается какое-то новое чувство — большой радости, новизны, любопытства и гордости — несомненного довольства собой за участие в “безумстве храбрых”...

    Полагается, кажется, после годов эмиграции целовать землю и плакать, но, откровенно говоря, нам было не до этого, ибо из-за группы домиков, к которым мы приближались, уже следили за нами любопытные и удивленные глаза.

    Вот и она, русская деревня!.. Сколько лет не ласкала ты моего взора своей тихой красотой! Покосившиеся, нечиненые избы, пустые хлева и сараи, кривые изгороди, крылечки с продавленными ступеньками — больной унылый край...

    Россия, нищая Россия!

    Мне избы серые твои...

    Но жизнь идет... Дышит земля паром, струится нагретый воздух над пашней, причудливым белым миражом повисла церковка над дальним селом, синеет сосновый бор вдали, и согнутый над плугом крестьянин дополняет мирную картину. А теплый ветер шепчет на ухо:

    — Россия, Россия...

    Но не мир вошел в сердце при виде родной земли... Нет, натянуты нервы как струны. Глаза ищут врага, полонившего Родину. И чудится он, незримый и вездесущий, — за черным окном каждой избы, в пыльном облаке скачущей по дорожным ухабам повозки, в зловещем гудении придорожного телеграфного столба...

    Вечный бой...

    Покой нам только снится...

    До врага совсем недалеко: вот она, красная пятиконечная звезда на деревянном одноэтажном доме. Какой-то клуб, верно, комсомольский; рядом — маленькая избенка, чистенькая, с новым, свежим срубом; у окна радиоантенна; на стене кричащий плакат об очередном советском займе. Это “показательный” крестьянин, “бедняк”, “сталинец”, не то что его сосед по другую сторону дороги — тут развалившиеся сараи, хлевы, амбары, — свидетели того, “что было и давным-давно уплыло”...

    На перекрестке чинят дорогу: рыжебородые, в лаптях, оборванные мужики; по всему видно — не здешние, откуда-то из средней полосы России. Мрачные, молчаливые... Дробят булыжник на щебень. Нас не дарят ни словом, ни взглядом. Один только, молодой, злобно покосился. Что же, начало не плохое — очевидно, нас, носителей портфелей и галифе, принимают за “строителей нового быта”.

    — Димка, ты заметил, как они отворачиваются от нас? Ты понимаешь, что это значит?

    Не на шутку тревожила меня дорога, все более заворачивавшая на юго-восток, а нам ведь надо путь держать на юго-запад. Да и местность по общему виду ничего общего не имеет с дачной — деревня сливается с деревней. Справка по карте подтверждает мое опасение. Наконец надпись на какой-то чайной или постоялом дворе — “Вартемяги” — дает окончательный ответ на то, где мы: проводник ошибся верст на десять... Черт знает сколько верст придется нам отмахать теперь по небезопасному деревенскому большаку! Впрочем, первые благополучные встречи, очарование русского пейзажа, захватывающая неизвестность за каждым поворотом дороги, новые лица и быт на каждом шагу делают пыльные, облупившиеся верстовые столбы не столь уж тяжкими. Встречных много — детишки, оборванные мужики, бабы. Не мне писать остановившуюся в веках картину русской деревни... Вот “комсомолки” в ярко-алых платочках. Вот парень, вышедший из калитки, в длинной кавалерийской шинели-“буденновке”. Впрочем, встреча не из приятных, так как “буденновка” потащилась ленивой и важной походкой за нами. Мы не оборачиваемся, но чувствуем за собой этот “хвост”. Нужно ли говорить, как мы были рады, когда подозрительная военная шинель свернула в проулок. Вот разодетые в ситец и сильно подмазанные барышни, может быть, учительницы, может быть, дочери трактирщика. Смеются нам в глаза и оборачиваются.

    Дима и тут себе верен: подмигивает им и машет рукой.

    Какой-то парень повис у окна с занавесочками — флиртует; завитки на голове в три яруса, примазаны помадой, ноги в блестящих хромовых сапогах.

    В облаке пыли несется нам навстречу автомобиль. Жутко... Потрепанный, запыленный “фиат” — пять-шесть каторжных лиц в полувоенных костюмах... “Власть на местах”, вероятно.

    Невольно напрашивается мысль: ну а если бы остановились каторжники эти да спросили: “Кто вы, мол, куда и откуда, и предъявите ваши бумаги, товарищи...”

    Ответ у нас был, правда, готов: “Так что ставили, товарищи, тракторы в Дранишниках — агрономы, мол, и механик...”

    Не поверили бы, тем хуже для них: в минуту мы обратили бы ручными гранатами всю эту компанию в кровавую кашу. Но “власть на местах” скрылась, как вихрь.

    Солнце жжет. Нас давно мучает жажда. Сергей идет далеко позади всех, красный, потный, и хромает. По виду был здоровее нас, а похода по жаре не выносит. Прохожие глядят на него с удивлением. Мы же Димитрием — как на прогулке: плащи на руку, смеемся, поравнявшись с прохожими, посвистываем, а подозрительным смотрим в глаза в упор. Димка, мучимый жаждой, не спросясь меня, подходит к торговке с яблоками, покупает, с непривычки путая советское серебро.

    — Куда это вы, товарищи? — любопытствует торговка, баба довольно гнусного и подозрительного вида.

    — Туда... — неопределенно машет Димка рукой на отдаленную деревню.

    — А-а-а-а... в Горки, а что там?..

    Но Димка не слушает и нагоняет нас. Он по-детски рад кислым, червивым яблокам.

    — Что ты зря рискуешь?

    — Ни черта. Пить хочется, все в горле пересохло. Яблоки съедены, но жажда не унимается.

    Четыре часа пополудни. Вот уже восемнадцать часов почти непрерывного марша — ночь и день.

    Чтобы попасть на станцию Левашове, надо, судя по карте, повернуть направо на Кексгольмский тракт. Опять слышится отдаленное стрекотание автомобиля. Свернуть?.. Но куда? По обе стороны — изгороди и ровные поля. Лечь в канаву — глупо, прятаться — еще хуже. Единственно — вперед... Из-за поворота дороги, стуча мощным мотором, ползет медленно в гору роскошный лимузин. За рулем фигура с лицом хищной птицы. Череп совсем без растительности, а на затылке грива волос. Откинулся на своем сиденье, так важно и уверенно. Рядом с ним “девочка”, накрашенная “до отказа” и худая, как скелет. В лимузине целая куча лиц; впрочем, этих я не успел рассмотреть.

    Разошлись...

    Местность все повышается. Внезапно открывается панорама на несколько верст вперед, и над лесом ясно виден дымок паровоза. Направление нашего пути, значит, верно — по карте тут и должна быть железная дорога. Но сил больше нет... Мы все трое — два спортсмена и я, участник кубанских походов, — дошли до предела возможности... Молоточки бьют в висках, круги черные и красные плавают перед глазами, в ногах — свинец. На Сергея жаль смотреть, он стер сапогами ноги до крови.

    Дима ругает его непрерывно последними словами:

    — Да сними ты плащ к чертовой матери! Да подбодрись же ты, на самом деле!.. Нас всех подводишь!

    Сергей даже не отругивается... Но и у Димки настроение падает, а это уже совсем плохо. Во всей нашей операции на него делается серьезная ставка.

    Делать нечего, надо зайти в какую-нибудь избу напиться и поесть. Риск большой, но другого выхода я не нахожу.

    Осматриваюсь. Из группы изб намечаю отдельно стоящую небольшую избенку в два окна. Отдельно стоящую — на случай столкновения, небольшую — считаясь с вероятностью немногочисленных обитателей.

    Входим во двор. Стучимся. На цепи мечется, заливаясь хриплым лаем, лохматый пес. На стук вышла женщина лет тридцати с печальным угрюмым лицом и спросила с финским акцентом:

    — Вам чего надо?

    — Можно у вас купить молока и хлеба?

    — Можно, входите...

    В сенях, прямо на полу, на грязных тряпках лежит пьяный до бесчувствия малый лет сорока; очевидно, муж хозяйки. В маленькой комнатушке с тусклыми оконцами пьем холодное, густое молоко литр за литром, так что хозяйка еле успевает подносить из погреба. Ломоть тяжелого, сырого черного хлеба застревает в горле. Хочется только пить от страшной жажды, усталости и нервных переживаний. У палатей жмется кучка желтых, худых, оборванных ребятишек. Стучат дешевые часы с цветочками на циферблате. Жужжат мухи. Душен спертый специфический воздух бедной избы...

    На наше счастье, хозяин сильно пьян, а хозяйка-финка, очевидно, весьма далека от политики.

    Мы отдыхаем с полчаса, щедро платим советским серебром и бодро шагаем дальше по тракту.

    Солнце склоняется к вечеру. Семь часов...

    На завалинке у школы сидит группа людей в гимнастерках, полуфренчах. Над крыльцом — радиоантенна. Скверный признак... Один из сидящих поднимается и долго смотрит нам вслед, прикрывая рукой глаза, и даже как будто показывает на нас рукой.

    — Не оборачивайтесь, — говорю я моим спутникам. — Идем как ни в чем не бывало...

    Деревни тянутся вдоль тракта, сменяя одна другую. По самому тракту идут работы — насыпается щебень и утрамбовывается трактором. Это ведь близкая к границе дорога, и ей, как видно, большевики придают военное значение. Ремонт дороги нам на руку — мало ли строителей, десятников и инженеров с портфелями ходят и ездят по работам...

    Встречаются группы молодых парней-комсомольцев, идущих с вечеринки или собрания. Большая часть — пьяны. Вихрастые завитки на лбу, кепки на затылке, толстовки “фантези” на распашку, ноги путаются в широчайших клешах — видно, мода соблюдается “четко”. Типы — смесь “революционного” матроса с мелкой “шпаной”. Лица мрачно-угрюмые, с наглым, насмешливым взглядом исподлобья. Встречи не из приятных, но, очевидно, видя портфели, нас принимают за партийных, ограничиваясь легким затрагиванием, хихиканием вслед, подыгрыванием на гармошке. Может, и богатырская фигура Димы внушает известное почтение...

    8 часов... 9 часов... Железная дорога уже близка. Четко слышны свистки из-за леса. Но приятели мои окончательно выдохлись и идти дальше не могут. Сворачиваем наудачу в лес, подходящий к самой дороге. Шагах в трехстах от тракта выбираю в густой заросли мелких елок, посреди болота, большую кочку торфяного мха. Мы закрыты тут со всех сторон. Недалеко от нашего “лагеря” находим и ручеек ключевой воды. Моемся, пьем воду, прикрываем сырой мох еловыми ветками и ложимся под прорезиненные плащи, прижавшись друг к другу.

    Дорожный шум близок. Пыхтит автомобиль, минут через десять в обратную сторону, потом опять.

    — Не нас ли ищут? — говорит Сергей.

    Надо сказать, что приятели мои сильно приуныли в этот вечер, вряд ли они верили в то, что я их выведу к “Ленинграду”...

    — Ничего у нас, кажется, не выйдет. Одна ерунда получается...

    У меня тоже скребут на сердце кошки, но положение старшего обязывает.

    — Ну, выйдет или не выйдет — об этом поговорим завтра, — утро вечера мудренее!

    Решаем спать по очереди, но засыпаем враз все трое как мертвые. Я смутно слышу, как бушует гроза над нами, льет дождь...

    Просыпаемся только в 9 часов утра, мокрые, продрогшие, но хорошо отдохнувшие за ночь.

    Болотистый лес в теплом тумане; дождя больше нет, но воздух напоен влагой. Плащи наши черные от воды и порядком помяты; на револьверах слой свежей ржавчины. Чистим наскоро оружие, моемся и, оглядевшись, осторожно выбираемся на шоссе. Плащи приходится нести на руке — вид их неподобающий. При выходе на тракт натыкаемся на коровье стадо. Мальчишка пастух с изумлением, разинув рот, глядит нам вслед. Неприятно... Шагаем быстро и молча. У меня все мысли спружинились в одну — о сегодняшнем вечере... Друзья мои тоже задумчивы.

    В стороне, на перекрещивающейся дороге замечаем вереницу людей; подойдя ближе, видим — публика не деревенская, скорее дачная; много женщин. Все с мешочками, портфелями, сумками — идут, очевидно, к дачному поезду. Да и действительно, начинаются окраинные дачи и парк Левашова. Местность знакомая мне еще со школьных лет... Проходим старый парк и имение графов. Сейчас это — “колхоз”. В “колхозе” работают мужики в солдатских, еще с великой войны, гимнастерках; таскают мешки с мукой. Лица их далеко не дышат энтузиазмом коллективного труда...

    Вот и железная дорога на “Ленинград”. Дачи, перелески...

    Когда-то шестнадцатилетним юношей ходил я со школьным приятелем по этим же местам... Помню лето, знойное и пышное. Оба мы писали тогда стихи, и оба, как водится, были влюблены... Его “мечта”, полненькая шатенка Зоя жила на Железнодорожной улице во втором этаже маленькой дачи. Приятель мой, как и полагается поэту-юноше, был идеалист; в лунные теплые ночи он играл на пианино, в истоме выбегал в сад, бросался в мокрую траву и стонал: “Зоя, Зоя!..” Как-то в черную ночь, закутавшись в плащи, с обязательным электрическим фонарем мы подкрались к ее даче, сняли с углового столба вывеску — “Железнодорожная улица” и на ее место прибили другую, заранее заготовленную: “Улица жизни”, то есть улица Зои (Зоя по-гречески — жизнь).

    Прошли годы... И вот по той же “улице жизни”, но со смертью в портфелях и в карманах, пробираемся мы к “Ленинграду”...

    На знакомой, но изрядно полинявшей, годами не ремонтированной и заплеванной станции в ожидании поезда довольно много народа — все в заплатанных, перелицованных платьишках, обыватели советские. Несколько военных. Молодежь пощелкивает шпорами из-под длинных шинелей и фланирует; бывшие “кадровые” хмуры и сдержанны — их сразу отличишь. Женщины бедно одеты, преобладает черный цвет. После Европы режут глаз старомодные фасоны.

    Свистит и подходит поезд. Я во все всматриваюсь и нацеливаюсь. На платформу вместе с начальником станции выбегает в роскошной кавалерийской шинели агент железнодорожного отдела ГПУ. Мы очень довольны, что среди многочисленной станционной публики не выделяемся ни нашей одеждой, ни усталым видом. Никто не обращает здесь на нас никакого внимания. Не то что в деревнях...

    За углом станции — торговец с ручной тележкой — предлагает сухие продукты и квас. У Димы разгораются глаза — он любит покушать и поглощает все, что угодно, в любое время и в любом количестве; никакие моральные потрясения не влияют на его аппетит.

    Покупаем хлеб, колбасу и квас и, проводив поезд, направляемся по проселку к окраине Левашова, к знакомому мне еще с гимназических лет лесочку. В двух километрах от станции, в лесочке находим густую заросль елок и тропинку, идущую вдоль линии полуразрушенных окопов с проволокой, очевидно построенных еще в 14-м году против немцев; сейчас эта “линия” предназначена для встречи “интервентов”... Среди мелких густых елочек — небольшая площадка, покрытая мхом. Эта заросль и будет нашей “базой” — исходным пунктом для предстоящей операции...

    Расстилаем плащи и с наслаждением, протянув ноги, накидываемся на хлеб и колбасу. Слышится только хруст молодых, здоровых челюстей. Лица моих спутников розовеют, настроение поднимается — они как дома — начинаются шутки и беспечный смех.

    После короткого отдыха предлагаю Диме отправиться со мной в “Ленинград” на “разведку”. Сергей должен остаться в лесу с тяжелыми бомбами.

    Сергею, судя по его виду, не особенно хочется оставаться одному; он, конечно, опасается, что мы оба “влипнем” сразу же в “Ленинграде”, но Сережа уже успел проникнуться духом военной дисциплины и знает, что мы на войне, где приказания коротки, категоричны и не оспариваются.

    Мы с Димой старательно чистимся, вытираемся, поправляем галстуки и воротнички и осматриваем критически друг друга. Мы налегке; у Димы “парабеллум” за поясом и “апельсин” (немецкая гранатка) в кармане, у меня в плаще браунинг.

    Попрощавшись с Сергеем, идем к станции.

    Погода теплая, воздух влажный, пахнет сосной и болотом. Вдали низким голосом свистит “русский” паровоз. Мы нажимаем... Но до станции еще с полверсты, а поезд уже показался, гремя буферами из-за леса...

    Опоздали... До следующего поезда час с лишним. Подходим к опустевшей станции. Что делать, не торчать же идиотами час на пустой станции, привлекая внимание “начальства”... Осмотрелись. У станции трактир.

    — Что же, пошли чайку попить?

    — Идет!

    В трактире на втором этаже деревянного дома на грязноватой веранде пьем чай с большим куском вкусного ситного. Из окон веранды видна станция, дачи и переезд со шлагбаумом. Говорим вполголоса, ибо за соседним столиком сидит какой-то тип в “коже” и подозрительно поглядывает на нас. “Кожа” вдруг поднялась и быстро ушла... Вижу из окна, как “кожа” быстро скрывается за зданием станции. Не проходит и двух минут, как из-за угла показывается отряд людей в длинных серых шинелях — человек десять, и быстрым шагом направляется прямо через переезд к нашему трактиру... Удивительно верное выражение: “душа в пятки”... Я действительно почувствовал, как что-то оборвалось в груди и катится вниз... “Конец”, — мелькает в мозгу...

    — Знаешь, Дима, — говорю я из всех сил спокойно и твердо, — это за нами... Тип в “коже” донес... Не будем дожидаться финала... Как только они начнут подниматься по лестнице — бросим “апельсины”, а потом, отстреливаясь, будем пробираться к лесу...

    Дима кивком головы одобряет мой план. По его лицу не понять, испуган он или нет. Скорее — нет...

    Сердце бьется, как пойманная птица...

    Серая лента военных, по два в ряд, приблизилась к трактиру... Видим их торопливый шаг, различаем лица... Проходят мимо...

    Теперь все ясно — это “генштабисты” идут в лес на занятия с планшетками, картами. Ведет их красивый, седой, высокий офицер с моложавым, энергичным лицом; по всему видно — “кадровый”. Рядом с ним, забегая, лебезя и размахивая азартно руками, пристяжной, бежит маленький еврей в плохо пригнанной шинели и нелепо торчащей фуражке.

    Мы пьем еще по огромной чашке чая и, когда остается пять минут до поезда, выходим.

    Бодрое, воинственное настроение немного испорчено мнимыми чекистами...

    Свистит поезд. Входим в станционный зал.

    — Два жестких, Ленинград... — бросаю в окошко нарочно крупную бумажку, ибо не знаю цены билета; голосу придаю возможную небрежность завсегдатая.

    Барышня в окошечке привычными движениями отсчитывает сдачу, не глядя на меня.

    На платформе та же картина, что и утром: угрюмый советский обыватель, женщины, несколько военных, бравый чекист, выскакивающий, как кукушка в часах, к каждому поезду... Мы вполголоса советуемся с Димой, что будем делать, если в поезде проверяют бумаги.

    — Ликвидируем без предупреждения проверяющих и соскочим на ходу с поезда... А там — в лес.

    С Димитрием не страшно... Это — малый, в одиночку избивавший несколько хулиганов. Силы физической у него непочатый край, да и спокойствие завидное. Нервов у него, кажется, вовсе нет.

    Длинные русские вагоны... Свисток, грохот колес... Мелькнули семафоры Левашова...

    Вот мы и в советском поезде — окончательно в “стане врагов”. Вагон третьего класса — “жесткий”, как теперь зовут, — обыкновенный грязноватый русский вагон с неудобными скамейками, прямыми спинками, маленькими буферными площадками, на коих теперь стоять “строго воспрещается”. Прочитав эту надпись, мы быстро вошли в вагон, отнюдь не желая скандала с администрацией и предъявления бумаг в железнодорожном ГПУ. “Жесткий” вагон был переполнен самой разнообразной публикой: тут и женщины, едущие на рынок, торговки, школьники, “совслужашие”, “совбарышни”, длиннополые “краскомы” с маленькими красными звездочками на околышах, с ромбами в петлицах и на обшлагах, подозрительные типы в кепках вроде нас с Димкой — все сидит вместе, тесно сжавшись, обезличенное стадо советское... Генерал, судя по трем квадратам на рукаве, “начдив” по должности и чин погранохраны, судя по верху зеленой фуражки, а по лицу — старенький кадровый офицер, сидит рядом с грязной, развязной рыночной торговкой. В вагоне молчание, не то что прежде в русских поездах — общий разговор и шутки. Шуршат газеты в руках двух офицеров. Вижу, как они жадно читают: “События в Китае”. Слышу голоса торговок, рассуждающих о ценах на морковь... Тишина... Публика советская ушла в себя, в свои тяжкие будничные заботы.

    Есть в СССР, конечно, и “мягкие” вагоны, где нет, вероятно, ни тоскливых мыслей, ни рваных, перелицованных пальто,..

    И в поезде никто не обращает внимания на нас с Димой. Мы даже беседуем вполголоса. В окне мелькают знакомые с раннего детства — поля, парки, рощи, перелески. Поезд останавливается на промежуточных станциях, принимает новую публику и катит дальше, свистя таким забытым, милым свистом русского паровоза... Полуразрушенные дачи, церковки без крестов, поваленные заборы... Лимонадные будки — эта обычная принадлежность пригородных дачных мест — заколочены. Обрывки старых афиш на заборах треплет ветер... Аллеи заросли высокой травой, парки и сады загажены, деревья поломаны...

    Проверка билетов... Кондуктор приличен и вежлив. Мы косимся на дверь — не появятся ли проверяющие документы, но таковых, к нашему счастью, нет. Как выяснилось позже, проверка документов была за одну станцию до Левашова. Проверка производилась одну неделю до Левашова, другую — после Левашова. Мы как раз попали в неделю, когда проверка была между “Песочной” (бывш. Графской) и Левашовом.

    Вот и предместья “Ленинграда”: заводы, огороды, пустыри... Вот трамвай, идущий в Лесной... Тюрьма — с правой стороны; не помню, была ли она здесь раньше или была здесь какая-то фабрика, приспособленная теперь для сей столь насущной для СССР цели. Во всяком случае, впечатление мрачное. Изгородь окружает весь тюремный квартал, по углам двора возвышаются вышки с часовыми. Маленькие решетчатые окна выходят на узкий, ясно видимый с поезда вымощенный булыжником тюремный двор...

    Прогоняем мрачное впечатление. Мимо, мимо...

    “Ленинград”... Вокзал “круговой дороги”, бывший Финляндский. Большая толпа грохочет по дощатому полу платформы. Пробираемся и мы с Димой — два “белобандита”, “белоэмигранта”...

    У входной рогатки всматривается в гущу толпы чекист в форме; у него неумное и растерянное лицо. Благополучно прошли и мы с толпой мимо чекиста. Там, где раньше был буфет I и II класса, — надпись: “Дежурный агент Г.П.у.”. Буквы как буквы, но долю опасения внушают...

    Со ступенек вокзала жадными глазами смотрим на открывшийся перед нами новый мир. Волна душевного подъема, поглотившая сразу всю усталость дороги, мелкий заячий страх перед кондукторами, контролерами и чекистами, поднялась во мне.

    Теперь уже ни шагу назад. Стало доминировать во всем существе нашем чувство дерзостной радостной отваги, чувство насмешки над окружающим нас миром “советчины”.

    Приятно, до сладострастия приятно сознавать себя в этом стане врагов, в этом мире Чеки корниловцем-первопоходником, офицером Марковской бригады15...

    Да, я смеюсь над вашими “комсвятынями”, я плюю на них, хожу и буду ходить перед вашими чекистами и “мильтонами”, как ни искусны вы в выслеживании ваших врагов...

    И еще было радостное сознание от того, что — “корабли сожжены”... Вот и первая “святыня”: статуя “Ильича” высится на площади перед вокзалом. На этом самом месте, с башни автоброневика, в 17-м году “Ильич” держал после выхода из пломбированного вагона свою первую речь к “революционному пролетариату”. “Ильич” так и изображен на башне броневика. Надо признать, что скульптор бесподобно передал в литой меди маниакальный, волевой жест рукой и ненормально выдвинутый, дегенеративный череп Ленина.

    На площади пустынно. Прохожие равнодушно проходят мимо медного “Ильича”, как, впрочем, и перед привычными памятниками былого.

    Перед вокзалом, на пустынном углу, установлен громкоговоритель. Не иначе как для поражения воображения приезжающих с двухчасовым поездом знатных иностранцев достижениями советской техники.

    У нас минута замешательства: мы не знаем, куда и как ехать: трамваев что-то слишком много и все незнакомых нумераций... Пешком — далеко, а нам ведь надо действовать быстро и решительно и устроить, если удастся, сегодня же “тарарам”. Надо в кратчайший срок осмотреть “подступы” к нескольким советским учреждениям, по адресам и по списку, данному мне за границей. “Пленум Ленинградского Совета”, “Центральный Партклуб”, “Школа интернациональных меньшинств”, “Курсы безбожников”, редакция “Ленинградской Правды”, районные клубы, “Клуб Коминтерна”... Выбор большой.

    — Извозчик!

    — Куда прикажете?

    — На Октябрьский проспект.

    — Три рублика положите?

    — Два хочешь?

    — Что вы, господин, при такой-то цене на овес...

    Три рубля за конец — сорок франков... Многовато, но торговаться не приходится. Пролетка избитая, обтрепанная, времен еще довоенных, вожжи и сбруя веревочные, лошаденка — совсем заморыш. И раньше ваньки петербургские не блистали роскошью Киева и Москвы, а уже “ленинградский” ванька совсем стал тощ, нищ и убог, как и его клячонка.

    Литейный мост... Красавица Нева... Решетки густолиственного Летнего сада, горбатый мосточек Зимней канавки, Петропавловская крепость, Марсово поле, Адмиралтейство... Моя родина... Как передать моей неискусной в литературе рукой чувства, глубокие и волнующие, охватившие изголодавшуюся по Родине душу при виде красот родного Петербурга?

    Вы поймете эти чувства, когда сами будете возвращаться на Родину как ее дети, со слезами счастья и радости, а не как “тать во нощи”, с револьверами и бомбами за пазухой...

    Езда по улицам очень редка, даже Невский, ныне Октябрьский проспект, пустынен; кое-где протрусит ванька, или мелькнет, подскакивая на ухабах по не чиненной годами мостовой, автомобиль советской знати. Простые и даже не совсем простые смертные довольствуются лишь трамваем. Толпа на улицах, конечно, совсем другая, нежели раньше, но так же меняющаяся по часам дня; однотипное стадо — “совслужащих”, рабочих, агентов ГПУ, проституток, праздношатающихся комсомольцев и стайки различных бесчисленных провинциальных экскурсий, делегаций и представителей коммунистических и комсомольских групп национальных меньшинств. Вся эта многотысячная орда русской, китайской, корейской, башкирской и иной “шпаны” гранит тротуары, затрагивает женщин, скалит зубы, ест и пьет и пользуется так называемой “жилплощадью” за счет “народа-богоносца”.

    “Ленинград” — город бесчисленных учреждений, организаций, школ — политических, военных и иных.

    Наряду с “кудлатыми”, вечно куда-то спешащими “марксистами” с набитыми портфелями — типами совершенно чуждыми городам Европы, — в толпе не мало и военных, хорошо выправленных, с лицами русскими — открытыми и честными. Встречаются и выделяются светлым пятном интеллигентные лица инженеров и техников в дореволюционных фуражках с молоточками.

    Вот ведут арестованного: два конвойных, с обнаженными саблями по бокам; арестованный с лицом до смерти перепуганным и бледным поворачивается с какими-то разъяснениями то к одному, то к другому конвойному.

    Кто он? Нэпман ли? частник ли? или “белобандит”, как и мы?

    Безгласны и немы лица конвойных. Маски — лик ГПУ...

    Но мимо, мимо...

    Чем ближе к центру, тем чище улицы и дома, но Окружной суд — все те же развалины. Одно из реальных “достижений” “великой, бескровной” ...

    Слезаем с извозчика у бывшего магазина Главного Штаба. Там и теперь военный магазин. Входим в Александровский сад; купив у ворот несколько газет, усаживаемся на первой же скамье и ищем отдел коммунистических собраний на сегодняшний вечер...

    Уже три часа. Мы с Димой должны осмотреть несколько учреждений, купить провизию, вернуться в Левашове, поесть, захватить портфели с тяжелыми бомбами и снова приехать в “Ленинград”. Наш проводник обещал ждать нас до 12 часов сегодняшней ночи на условленном перекрестке. Надо форсировать события, чтобы не опоздать к свиданию с проводником, да и кроме того, сегодня пятница; в субботу же и в воскресенье никаких собраний у большевиков не бывает, так как вся знатная “советчина” проводит время на дачах. Нам дорог поэтому буквально каждый час.

    — Надо обязательно сегодня же вечером, — говорю я Диме.

    Я далеко не был уверен, что смогу благополучно выйти на границу без проводника.

    В ворота сада входит важная самодовольная фигура. Видимо, чекист — хромовые сапоги, великолепное “галифе”, мятая фуражка под кавалерийский образец, новый ремень через плечо, браунинг в щегольской кобуре.

    — Гм... — мычит Дима, — а что, если...

    — Не горячись, успеешь еще...

    Хромовые сапоги беспечно продефилировали мимо нас.

    В “Красной Газете”, на последней странице, мелким шрифтом написано: “В пятницу, в 8 ч 30 мин, Центр. Партклуб. Заседание по переподготовке деревенских пропагандистов. Вызываются товарищи: Пельше, Ямпольский, Раппопорт...” и т. д.

    Дело кажется мне подходящим. Да ведь я, собственно, один и решаю: Димка — орган в этих вопросах лишь совещательный.

    Идем на Мойку осмотреть Центральный Партийный Клуб. Идем по Гороховой, мимо знаменитого дома № 2 — ленинградское ГПУ. Над зданием — выцветший красный флаг. Мимо ворот все же не проходим из осторожности, а переходим на другую сторону улицы... Угол бывшей улицы Гоголя и Гороховой... Заходим в гастрономический магазин. Покупаем несколько коробок консервов и две бутылки зубровки для поддержания сил и нервов. Приказчики вежливы и предупредительны: кланяются и провожают до двери. Покупка вышла дорогой, но не нам же соблюдать экономию...

    На следующем углу сидит у своего ящичка чистильщик сапог. Решаем почистить наши рыжие сапоги. Моя чистка проходит благополучно, Дима же пережил минуты, подобные в трактире Левашова. Только что переставил он сапог, чувствует, как кто-то сзади подошел к нему и остановился. Димка скосил глаз (я в это время зашел в оптический магазин купить компас) и, о ужас: видит белую гимнастерку и красный околыш... Милиционер... Только Димкино спокойствие спасло его; человек с другими нервами или побежал бы, или начал бы стрелять в милиционера. А “мильтон” всего лишь ждал своей очереди чистить сапоги...

    Я купил за два рубля плохонький компас и, пройдя по Морской, на условленном углу встретился с Димой. Тут он мне и рассказал про свои страхи, только что пережитые.

    Подошли к особняку на Мойке. Осмотрели массивную тяжелую парадную дверь с красующейся на небольшом картоне надписью “Центральный Партийный Клуб и А.П.О.Л.К.” (“Агитационный пролетарский отдел ленинградской коммуны”). У двери — никого. Прямо перед домом — набережная Мойки; налево, если стать спиной к подъезду, через несколько домов — Невский проспект; направо, кажется, через один или два дома — Кирпичный переулок, перпендикулярный к набережной Мойки.

    Я оцениваю местность и нахожу, что довольно удобно, после “тарарама” в клубе, выскочить на улицу и взять курс на Кирпичный переулок. Мойка, впрочем, сильно ограничивает возможность бегства.

    Походив немного перед подъездом, пошли по Невскому к Клубу Коминтерна, что на Фонтанке у Аничкова моста. В этот день должен был быть в зале клуба, судя по газетам, вечер комсомола. Оставив Диму на улице, я потолкался с деловым видом в прихожей клуба, понюхал воздух и вернулся. То, что я увидел в прихожей, мне не понравилось: толпится все молодежь, безусая, серая. Ведь не для того мы пробирались сюда, чтобы сводить счеты с этой заблудившейся в советских потемках молодежью... Мысль вновь возвратилась к Центральному Партклубу, к заседанию “переподготовки деревенских пропагандистов”, и, так как на осмотр других “подходящих мест” времени у нас уже не оставалось, я решил почтить своим присутствием сегодня вечером Центральный Партклуб.

    С этим твердым решением мы наняли на бывшем Владимирском проспекте ваньку и покатили на “Круговой” вокзал. Через полчаса поезд вез нас к “базе” и оставленному в полном одиночестве Сергею.

    Вагон наш, когда мы в него вошли, был почти пустой, но вскоре, на одной из первых же станций, к нам подсел человек в прорезиненном пальто, в военной фуражке с большим козырьком и маленькой красной звездочкой на околыше. Уселся он против нас и вперился в меня тяжелым, неподвижным взглядом тускло-холодных глаз очковой змеи. Стало не по себе. Я закрылся “Красной Газетой”, Дима — “Ленинградской Правдой”. Когда я украдкой взглянул из-за газеты на нашего vis-a-vis — он продолжал гипнотизировать меня... На одной из станций “некто в сером” встал и вышел. Начались довольно неприятные минуты ожидания... Но, слава богу, слышим свисток паровоза; поезд тронулся дальше. Возможная беда вновь миновала...

    Вот и Левашове. Вот и наш лесок. У оврага свертываем вправо и, пройдя по лесной дорожке, свистим; раздается ответный свист; раздвигается еловая чаща, показывается Сергей.

    — Ну как?

    — Все благополучно.

    — Я уж не думал, что вы вернетесь. Тоска была у меня тут изрядная... А тут еще какая-то старушенция вздумала собирать хворост возле “базы”... Черт его знает, что делать: не то “гробить”, не то нет...

    Через час идет поезд на “Ленинград”. Надо быстро закусить и снаряжаться в дорогу. Ложимся в кружок, финским ножом вскрываем осетрину и бутылку зубровки. От усталости и голода зубровка действует быстро. Подъем и готовность разгромить бомбами всех коммунистов на свете растут. Время, однако, сильно бежит. Часы показывают 7 вечера, в 7 ч 25 мин поезд, 8 ч 10 мин — “Ленинград”, 8 ч 50 мин — Партклуб, в 9 час 40 мин — вокзал “Круговой”...

    Пора в поход...

    Проверяем тяжелые гранаты с запалами гремучей ртути и бережно укладываем их в портфель, ставя на одном только предохранителе. В кратких чертах объясняю молодежи мой план:

    — Быстро входим в подъезд клуба и стремимся к лестнице; если не пускают — Димитрий устраняет непускающих: бьет по черепу. По возможности без выстрела надо проникнуть в зал. Сергей и Димитрий кидают бомбы. Сергей одну, Димитрий две. Я прикрываю затем общий отход разбитием двух склянок с жидкостью, мгновенно обращающейся в удушливый газ. После этого кидаемся на улицу, сворачиваем в Кирпичный переулок и, действуя сообразно обстановке, но по возможности вместе, добираемся до вокзала, к поезду 9 часов 40 минут. Если кого-либо в поезде не окажется, ждем его в “базе” еще час до прихода поезда 10 часов 35 минут. После этого ставим на отставшем крест и быстро уходим на границу.

    Вот и весь план. Рассчитан он на дерзость и быстроту.

    Наше вооружение и снаряжение — основательно: на животе, за поясом у меня маузер с патроном в стволе и с полной обоймой, в кармане плаща — браунинг, в заднем кармане брюк — немецкая бомбочка — “апельсин”, в боковых карманах френча — флакончики с газами, в часовом кармашке — порция циана. Мои друзья не имеют газов, и у них по одному револьверу, но зато у них по два “апельсина” и в портфелях тяжелые бомбы системы Новицкого.

    Весь боевой арсенал скрыт, кажется, довольно искусно — мы затянуты, застегнуты и тщательно осмотрены друг другом...

    Деньги в иностранной валюте зарываем в мох, ибо кто знает, не будет ли валюта лишним свидетельством на наших трупах... Прячем и провизию — на случай обратной дороги...

    Делаем из бутылки с зубровкой по последнему глотку...

    — Ну, в путь...

    Твердым шагом идем к вокзалу.

    Вдруг... проклятье!.. Поезд уже дымит белым облаком из-за леса и свистит... Бежим несколько минут, потом как-то одновременно, поняв безнадежность бега, — останавливаемся и смотрим друг на друга.

    Слышен прощальный свисток и учащающийся стук колес...

    — Ушел, проклятый!

    Поворачиваем уныло в свое логово. Экая досадная “неувязка” с часами!..

    На душе какое-то сложное переживание: с одной стороны, радостное сознание, что еще двое суток оттянуты у смерти (ибо в субботу и воскресенье никаких собраний у коммунистов нет), с другой стороны — эта оттяжка вызывает настроение, схожее с настроением висельника, получившего краткую отсрочку... В его мыслях все-таки виселица, как неизбежный конец. Взрыв Партклуба тоже неизбежный конец для нас...

    И как странно — ничто ведь не мешало нам сегодня же, не исполнив своей задачи, вернуться через границу, но... Конечно, от такого отступления нас удерживала честь... И не только меня — офицера — удерживала она от отступления, но и двух юношей, прославившихся пока лишь своим “лихим” поведением в нашем городе, изгнанных за оное из гимназии и вообще лишенных какого-либо воспитания в свои юношеские годы.

    Слово “назад” для нас не существовало, покуда не выполнена до конца цель нашей боевой вылазки...

    Холодок берет при мысли, что наш проводник, ожидающий на условленном перекрестке лесных дорог, между 12 часами и 1 часом, в ночь с пятницы на субботу, уйдет, не дождавшись нас. Рвется последняя ниточка нашей связи с Западом...

    Опять “дома”. Темно и неуютно в нашем логовище. Настилаем целую груду еловых веток, расстилаем плащи. Димитрий укладывает портфель с бомбами под изголовье и на предупреждение Сергея о возможности нечаянного ночью толчка и спуска предохранителя смеется:

    — Пренебреги, Сережка, все равно ничего не услышишь!

    Накрапывает дождь, усиливается и частит без конца. Холодные капли одна за другой просачиваются за воротник, в рукава, во все щели.

    Безмолвие, мрак, застывший над лесом, жуткие мысли, спутанные в мучительный клубок, и тяжелый полусон...

    Рассуждая логически, нам следовало бы по очереди дежурить, но мои спутники так молоды, так редко задумываются, так беззаботно вошли в трагическую роль, уготованную им судьбой, что я уверен заранее в бесполезности попыток организации дежурств. Вот я один и слушаю все лесные шорохи, а они — беззаботно храпят здоровым сном молодости... Они свободны от предрассудков и понятий военной службы...

    На рассвете очень холодно.

    Капельки дождя повисли бриллиантами на еловых ветках. Вдали слышны удары топора, лай собак, свистки маневрирующего паровоза и колокольцы коровьего стада. Зубы лязгают и отбивают барабанную Дробь. Вливаю в себя струю оставшейся вчера водки. Делается немного теплее. Друзья тоже просыпаются. Дима сразу ищет колбасу и водку и нещадно ругает Сергея за то, что тот ночью натягивал все время плащ Димы на себя и втирался в самую середку... Сергей озабоченно наблюдает, чтобы Димитрий не “выдул всю водку”, и напевает “Кирпичики”... Можно думать, глядя на них, что они в своей комнатке в Г., а не в лесной берлоге в стане врагов. Вряд ли задумываются они долго над тем, что один жест, один неловкий шаг, и от нас останутся лишь оторванные руки и ноги...

    — “После Смольного, житья вольного...” — подпевает Дима. Счастливый характер...

    Скучно в лесу. Хочу погулять в “Ленинграде”, да и за провиантом надо съездить, поэтому снаряжаюсь в город. Диме и Сереже дается задача охранять “базу”. Надеваю все самое лучшее, что есть на всех троих, сую браунинг в карман и, попрощавшись, выхожу из леса на дорогу. Хочется “одиночества”...

    Иду по знакомой дороге к станции. Справа на болоте пасутся коровы. Звон их колокольчиков, лесная тишь, аромат сосны и болота — будят в душе тихую грусть, вызывают забытые образы, отцветшие воспоминания, связанные с этими лесами, с вечной зеленью хвои, бездонностью лесного озера, запахом вереска...

    Плывет обрывок когда-то читанного стиха:

    Не вернуться, не взглянуть назад...

    Нет, не надо... Мимо, мимо воспоминания... Сегодня бой... и вечный бой.

    Покой нам только снится...

    Вот десятки тысяч замученных в Крыму... Бела Кун, Саенко16... Харьков— Киев—Лубянка... Гороховая, № 2... Русские женщины и девушки во власти палача, поруганные, оплеванные под сапогом “пришедшего хама”... Духонин17, епископ Вениамин, седенький священник кубанской станицы, замученный на навозной свалке, и те святые, имя коих — легион, что, стоя перед дулом палача, кричали:

    — Да здравствует Россия!..

    Да здравствует Россия! — ведь выше этого — подвига нет...

    В поезде чувствую себя уверенно и свободно — одним словом, “обнаглел”. Но все же не вынимаю руку из кармана, ощущая холодок никелированного металла и кнопочку рычажка — на “огонь”...

    В зале “Кругового” вокзала, не торопясь, изучал расписание поездов, взял в кассе обратный билет и, посвистывая, совсем в “прогулочном” настроении, вышел на лестницу вокзала, постоял, подумал: не заехать ли к одной из друзей детства, махнул рукой и с тем же ощущением свободы, легкости и желанием глумиться над советчиной нырнул в толпу.

    Первое — в парикмахерскую. Зеркала отражают обветренное, загорелое, небритое лицо бандита — что ж, такова профессия!.. Но невыгодность подобной внешности сказывается резким отличием от лиц “совслужащих” и краскомов, наполнявших парикмахерскую; их лица “ленинградской бледности” не тронуты еще загаром... Пахнет пудрой и бриолином. Как и во всех парикмахерских мира, вежлив, предупредителен и подобострастен парикмахер. Насмешкой выглядят загаженные мухами надписи: “На чай не берут”.,.

    Вышел я из парикмахерской совсем советским денди: пробор блестит, на чисто выбритом лице — тонкий слой пудры, сапоги хранят еще следы вчерашней чистки — ночной дождь их пощадил; рваные “галифе” скрыты новеньким плащом Димы. В довершение — лучшая из наших трех кепок была на мне, сей удобный нивелирующий головной убор пролетария.

    Неторопливой походкой шагаю по Петербургской стороне к Васильевскому острову, вглядываясь в лица всех встречных, все время желая прочесть что-то для меня неведомое... Напрасно. Нет в толпе интересных лиц: все плоско, бледно — сплошная окраина заводского района. Фабричные заставы поглотили град Петра, и серая фабричная толпа, разбавленная советскими мещанами всех рангов, военными, инородцами — мутной, будничной хмарой расползлась по гордой, блестящей некогда столице... Редки интеллигентные и красивые лица; особенно у женщин... Революция и коммунизм не придали их лицам красоты, фигурам — изящества... Конечно, есть и меха, и наряды, но это единицы среди моря платочков, стоптанных каблучков, штопаных черных чулок, устарелых мод...

    На оживленных местах стоят вереницы торговцев с лотков, на перекрестках — дощатые ларьки с семечками, с квасом. На улицах — чуть в сторону от главных артерий — сор, грязь. Серый город, серая толпа...

    Молодой, лет двадцати трех, комполка, судя по четырем ромбам на рукаве, сидит на тумбе, в ожидании трамвая, и никого его поза не удивляет.

    На углу, около мануфактурной лавки, очередь, человек в сорок.

    — Мануфактурный голод, товарищи, объясняется рядом неувязок, — скороговоркой сыплет соседям по очереди молодой, прыщавый, испитой человек в коротких брючках.

    Еду трамваем к Невскому — “Октябрьскому”... На Невском та же толпа с большей лишь примесью служилого элемента. На главных улицах и у входов в рестораны и пивные выделяются высокие люди с военной выправкой, в кубанках или полувоенных кепи, в высоких сапогах — они топчутся без дела и не знают, куда девать руки... Знакомые фигуры... Раньше, бывало, появлялись они, неизменно в калошах во всякую погоду, перед проездом высоких особ, теперь они все время шныряют в толпе. К счастью, верна пословица: “Бодливой корове Бог рог не дает”, — на лице такого молодца только что не написано: “чекист”.

    Рука в кармане все время ощущает кнопочку браунинга — “огонь”, успокаивая нервы... При встрече с подозрительными лицами неторопливо перехожу на другую сторону или останавливаюсь с внимательным видом перед витриной, благоговейно рассматривая надоевший череп лысого Ильича, усы Буденного или вдумчивое, симпатичное лицо Фрунзе... Я слышал, что чекисты не раз платились жизнью при арестах на улице выслеженных ими белых, поэтому теперь они стараются напасть неожиданно, создав вокруг своей жертвы давку. Всякой давки поэтому я старательно избегаю...

    Хочется есть и пить. Захожу в полуподвальную пивную. Сосиски и пиво “Красная Бавар

[elektronik]

часть 2 Боевая вылазка в СССР
    В толпе, наводнившей пивную, немало пьяных и подозрительных лиц. Лакеи охотно берут на чай и не титулуют “товарищем”. И здесь висит доска: “На чай не берут”.

    Выйдя из пивной, иду дальше по “Октябрьскому”... Редакция “Правды”... Захожу с торопливым, деловым видом, осматриваюсь — как будто кого-то ищу, на самом же деле соображаю, стоит ли кинуть тут бомбу и разбить газовый баллон. Решаю, что не подходящее дело. Целые ряды “совбарышень” за машинками да несколько мужчин интеллигентного вида — старые спецы — ныне бутербродные спутники соввласти... Залить эти комнаты кровью... Хотя и звучит громко: “Редакция “Ленинградской Правды”, но... против женщин никогда не поднималась моя рука, даже на коммунисток — в былые годы гражданской войны...

    После редакции “Ленинградской Правды” зашел на телефонную станцию на Мокрой улице. Хоть там и сидели три чекиста в форме, взял книгу телефонных абонентов, перелистал ее, ища фамилии былых друзей и знакомых. Книга, конечно, значительно изменила свое содержание. Справился о Борисе Израилевиче Раппопорте — моем хорошем друге еще по М-ой петроградской гимназии, ставшем теперь видным коммунистом. Б.И. Раппопорта не нашел, ибо там, где раньше было три абонента с фамилией Раппопорт, — теперь оказалось 4]/2 страницы Раппопортов и при этом ни одного Израилевича, а все Николаевичи, Ивановичи и т. д.

    Пофланировав еще немного по Невскому, на углу Литейного сел в трамвай и прошел на переднюю площадку...

    Тут и разыгралось происшествие, чуть было не сорвавшее всю вылазку в “Ленинград”.

    — Ваш билет? — раздается голос из двери вагона.

    Я обернулся, вижу — контролер.

    Протягиваю ему серебряный двугривенный. Не хочет брать.

    — Вы мимо кондуктора проходили?

    — Проходил.

    — Почему же у вас нет билета?

    Я почувствовал, как от сердца что-то покатилось вниз. В уме мелькнуло: “Кончено, и как глупо”...

    Рядом со мною на площадке стоит милиционер и вслушивается в разговор...

    “Ну, — думаю, — сейчас остановят трамвай, протокол, участок, требование бумаг... Но до участка — стрельба в невинного “мильтона”, пуля себе в лоб и т. д.”

    — Дело в том, товарищ, — вежливо и спокойно говорю я, — что я только что приехал из провинции и не знаю ваших правил, что надо платить, проходя мимо кондуктора.

    — А откуда вы приехали?

    О ужас! Все названия подходящих городов вылетели из головы. Почему-то мелькнула Калуга, но я не знал, подходит ли она к вокзалу, от которого идет трамвай...

    — Я только что с Октябрьского вокзала...

    Милиционер всмотрелся в меня внимательным, острым взглядом, напомнившим мне взгляд чекиста в поезде, подумал, нерешительно взял двугривенный, передал его кондуктору и строго сказал:

    — Смотрите, товарищ, не проходите в следующий раз мимо кондуктора...

    Я пробормотал нечто вроде:

    — Так точно, слушаюсь, товарищ...

    Все обошлось благополучно... Огромный камень свалился с плеч... Вероятно, благодаря новому плащу Димы контролер решил, что хорошо одетый “гражданин” не может быть “зайцем”, и поверил моему объяснению. Оставаться на площадке рядом с “мильтоном” показалось мне, однако, не совсем покойным, и я слез на первой же остановке, решив, что путь пешком куда безопаснее.

    Прогулка по “Ленинграду” после трамвайного происшествия утратила свою прелесть, и мне захотелось под уютный кров сосен и елей...

    В вагоне ехала хорошенькая блондинка, скромно одетая во все черное; ее интеллигентное миловидное личико было печально “усталостью навсегда”... Я почувствовал ясно, что она “наша”, а не “кремлевская”, и мне захотелось с ней заговорить... Но девушка с явной неприязнью отводила свой взгляд, принимая меня, вероятно, по обличию за правоверного чекиста...

    В Левашове я радостно встретил друзей. Мы с аппетитом поели — колбасу, хлеб и консервы, выпили зубровки... за здоровье товарищей...

    Ночь на воскресенье прошла спокойно, но рано утром до нашего укрытия донеслись какие-то крики, голоса, ауканье. Голоса приближались, все это были мужские голоса, и слышались они то справа, то слева, потом, приблизившись так, что мы стали различать сквозь ветки фигуры людей, начали отдаляться. Это какая-то компания комдачников собирала сморчки.

    После утреннего завтрака остатками вчерашней провизии стали вырабатывать программу воскресного дня. Сергей взмолился взять его в “Ленинград”:

    — Ведь я ни разу не видел Питера, дайте мне хоть раз взглянуть на него перед смертью...

    Пришлось уступить, хотя Сергей и не подходил всем своим обликом для “Ленинграда” (уж слишком он “подозрительно” был одет, и весь его вид мог легко привлечь внимание угрозыска), но, с другой стороны, надо было, чтобы Сергей хоть немного присмотрелся к городу и освоился в толпе — ведь завтра нам предстояло...

    Почистились, как можно тщательнее. Бомбы, баллоны с газом и мой маузер зарыли в мох. Завязали друг другу смятые уже в жгут галстуки и зашагали налегке в очень хорошем настроении...

    Праздничный Питер был еще неприветливее делового, будничного. Больше было пролетариев на улицах, масса пьяных, еще больше мелкой, уличной торговли, семечек, грязи, открытых темных пивных, бесцельного шарканья по панелям...

    Мы доехали трамваем до Октябрьской площади, посмотрели тяжелую статую “мужицкого царя”, прочитали гнусную надпись, выбитую в дни революции на пьедестале памятника. Затем пошли вниз по Невскому. Свернули в Гостиный двор. Знакомый ряд Гостиного двора под каменными сводами... Кто из петербуржцев не помнит веселой сутолоки и движения, бывшего здесь? Теперь — пустыня. Против Гостиного у тротуара стоят пять-шесть облупленных такси. Магазины, как и по всему городу, — пусты. В витринах — два-три отреза материи да пара чулок. Богаче других шапочные магазины; здесь большой выбор всевозможных кепок вплоть до красной фуражки с маленькой звездочкой на околыше — “красногусарская”. Преобладают лавочки с восточными сладостями. Книжные магазины завалены марксистской и ленинской макулатурой и огромными портретами “вождей”. При взгляде на Ленина каждый раз вспоминаю глупый стишок:

    Не хвались ты сгоряча,

    Что похож на Ильича...

    Самые крупные магазины, как, например, бывший “Александр” на Невском, продают редкие и более или менее ценные безделушки, по несколько раз перепроданные и переукраденные с “великого” Октября. Тут уж, подлинно, каждая вещь имеет свою историю, и часто кровавую...

    Гостинодворская публика почище прочей городской: здесь много жен и содержанок совбар. Они щеголяют короткими юбочками, парижскими чулками...

    В простенках ниш, у витрин, лежат, сидят и стоят нищие — их сотни тут. Это новое сословие, новый народившийся класс. Тут же молодец — косая сажень в плечах — безработный. Старенький священник, без прихода, в поношенной рясе... Седая, интеллигентная дама поет по-французски старинные романсы... Тут же корчащееся в страшных конвульсиях, полуголое существо на панели, дико воющее и кричащее... Лицо дамы скорбно, но спокойно, как гипсовая маска. Мы несколько минут наблюдаем за ней. В ее черную шляпку сыплется дождь серебра — очевидно, немало в толпе сочувствующих прошлому, которое олицетворяет эта женщина. А может быть, кому-то стыдно за свое сегодняшнее благополучие, украденное у таких, как эта дама...

    Я решил соединить в сегодняшней прогулке по “Ленинграду” приятное с полезным. По “Красной Газете” судя, завтра, в понедельник, состоится собрание “Пленума Ленинградского Совета” по вопросу о “снижении цен”... Приглашаются представители профсоюзов, комсомола, красной армии, ОГПУ и всех парторганизаций... Собрание состоится в здании бывшей оперы Народного Дома, ныне — кино “Великан”. Нелишне ознакомиться с кино “Великан”, разведать выходы, расположение помещений и пр.

    Идем мимо Зимнего Дворца, Александровской колонны, Адмиралтейства...

    Смотрю на окна той квартиры, где я жил когда-то. Вспоминаю юнкерские караулы в осиротевшем Зимнем, эпоху бестолковой “керенщины” и темные снежные октябрьские вечера, вдохновившие Блока:

    Черный вечер.

    Белый снег.

    Ветер, ветер —

    На всем Божьем свете.

    Решетки Зимнего Дворца — нет. Ее сняли советские умники и огородили ею пустырь за какой-то заставой...

    Дворцовый мост все тот же, деревянный, в ямах и выбоинах, опасный для движения еще с 1905 года.

    Красавица Нева осталась прежней. После Шпрее, после Сены, как ласкает глаз ее свинцовый простор, ее скованная гранитом ширь и мощь! Как сказочно красив вид на столицу Петра с Биржевого моста... Действительно — город по красоте только Константинополю равный.

    Нева пустынна: ни бойких синих “финляндских”, ни зеленых “шитовских” пароходов, ни вереницы тупорылых арок с Ладоги, ни “поплавков” у Летнего сада... Сирены и гудки, переливчатые разноцветные огни по вечерам на пароходах — как все это оживляло Неву, столь уныло теперь плещущую волну о гранит “дворцов и башен”...

    Люблю тебя, Петра творение,

    Люблю твой стройный, строгий вид,

    Невы державное течение,

    Береговой ее гранит...

    Лютая злоба кипит в душе и рвется наружу: здесь, перед Медным Всадником, вздыбившим гордого коня, над украденным у него городом, произнести клятву борьбы, клятву священной мести!.. Над лысым черепом проклятого разложившегося мертвеца, опоганившего святое имя родного города, подписавшего своими скрюченными пальцами подлейший в истории мира приговор Ипатьевского подвала... Смерть им, смерть этим гадам интернационала, ибо всякий, носящий кличку “коммунист”, ответствен за кровь Ипатьевского подвала, виновен в миллионах других убийств, в осквернении души русского народа, виновен в создании той бездны позора, лжи, грязи и крови, куда рухнула Родная земля.

    Господь! успокой меня смертью

    Или благослови

    Ударить в набаты крови!..

    Мои спутники испытывают, по-видимому, такое же настроение. Инстинктом, русским сердцем своим чуют они то великое зло, что терзает нашу Родину. Оба они, никогда не принадлежавшие ни к каким партиям, готовы по зову своей совести на бескорыстную жертву, на подвиг, во имя двух простых слов: “Родина и Честь”. С этим ощущением себя и Родины они родились, без этого они не могут жить...

    Одиночество резко ощущается в центре города-муравейника: ведь каждый встречный — возможный враг. Одни лишь памятники старины — наши союзники и единомышленники... Они, так же как и мы, чужды и враждебны окружающему...

    Встречаем шествие: под сеткой холодного, мелкого дождя, под серым питерским небом, бесконечной, плохо выровненной колонной идут сотни девушек и юношей. Эллинское шествие... Они полуголы, промокли, дрожат и, вероятно, голодны. Над головами их печально поникли красные знамена и плакаты с совершенно нелепыми надписями: “Строим новую жизнь!”, “Пролетарии, на солнце!”, “Да здравствует физкультура!”... Впереди и где-то сзади гремит медь нестройных оркестров... Публика на тротуарах безучастно глазеет на нелепое шествие. Кто-то позади нас хихикает...

    Подходим к кино. Хотим взять билеты.

    Я подхожу к кассе.

    — Три билета, гражданин!

    — А вы, товарищи, текстильщики?

    — Нет.

    — Ну, так сегодня гуляние текстильщиков; посторонним билеты не продаются...

    От ворот — поворот...

    Углубляемся в лабиринт узеньких, грязных улиц, минуем какой-то подозрительный базар с толкучкой, заходим в темные, вонючие пивные, повсюду наблюдаем жизнь советскую...

    Масса пьяных... У кабака обычная русская картина: какой-то пропойца тянет женину шаль на предмет пропития, а она, растрепанная и растерзанная, вырывает конец шали, плачет и голосит на всю улицу. Разыгрывается почти драка, но публика вокруг безучастна — видно, привыкла к подобным зрелищам.

    В одной пивной какой-то оборванец — “пьяный в доску”, по выражению Димы — произносит длинную, но довольно бессвязную речь, составленную из отборнейшей ругани по адресу коммунистов и советского правительства. Мы, спросив чая, слушаем, не без удовольствия, “оратора”, но вскоре, сообразив, что из-за такой речи может быть и скандал с протоколом и записыванием свидетелей, быстро расплачиваемся и уходим.

    До позднего часа бродим по мокрым от дождя панелям. Тусклые фонари отсвечивают искрами в лужах. Темно... Снопы яркого света только у клубов, пивных и кино.

    Заходим в большое ярко освещенное кино на углу Невского и Владимирского. Вестибюль переполнен публикой довольно непролетарского вида. На нас — людей пролетарского вида — все смотрят, и я чувствую, что мы, и особенно Сергей, вероятно, подозрительны для такого шикарного кино. Рассматриваю себя в большом зеркале. Ничего; во всяком случае, лицо спокойное. А это сейчас поважнее костюма... Рады, когда нас проводят, наконец, на места и тушат свет. Идет фильм из жизни аристократов, миллионеров и элегантных преступников...

    Около полуночи — домой, в наш лес...

    Неуютно и сумрачно на душе. Друзья мои тоже идут молча, и я чувствую, как невеселы и их думы. Глух и неприветлив черный лес... У перекрестка лесных дорог слышим осторожный слабый свист...

    — Тише!

    Переглядываемся, выхватываем револьверы, патроны в ствол и, осторожно разойдясь цепочкой, всматриваемся в темноту и крадемся вперед... Свист повторяется, но уже где-то дальше... Вот и убежище наше — как будто все благополучно: портфели с бомбами и маузер на месте. Все как было; мох не тронут. Но нервы натянуты, воображение рисует картину, как чекисты в длинных серых шинелях окружили лес и ждут, пока мы заснем, чтобы взять живыми.

    Свист повторяется опять. Я чувствую, что спать нельзя, пока не выясню, что это за свист в лесу. Беру маузер и осторожно, стараясь не ступать на сучки, крадусь на свист. Через пять минут, впрочем, я вернулся: это свистела какая-то ночная птица...

    Ложимся на холодный, мокрый мох...

    Мне не спится. То грезится жуткий, серый, заплеванный город, то носятся тени прошлых боев, то мысль плывет к оставленным близким, то сердце начинает тревожно и часто колотиться при мысли о завтрашнем дне и ясно встает в воображении — тяжелая зеркальная дверь с медной ручкой и надписью на картоне: “Ц.П.К. и А.П.О.Л.К.”... Завтра, в понедельник, опять вызываются товарищи: Пельше, Ямпольский, Раппопорт и т. д. ... на совещание в Центральный Партийный Клуб “о подготовке деревенских пропагандистов”...

    Туда заглянем и мы, впрочем, без вызова и приглашения...

    Утро особенно холодное... Я дрожу и с удивлением смотрю, как Димитрий и Сергей с хрустом едят чайную колбасу и воюют из-за последнего глотка коньяку... Я нервничаю, и мне не до еды...

    — Пора, — говорю я, — едемте раньше, побудем лучше в городе, а то опять, чего доброго, опоздаем!

    Начинаем снаряжаться. Я порядком боюсь за “газы” в боковых карманах моего френча: все время приходится о них думать, ведь стеклянные стенки баллонов не толще электрической лампочки...

    Мой собеседник по вагону — ленинградский студент. Он рассказывает мне интересные вещи. Был он недавно в Москве и “поклонялся” мощам Ильича. Студент описывает, как публику пропускают поодиночке, под раздевающими донага, до мысли, взглядами чекистов. Сам “Ильич”, по его мнению, давно сгнил, и вместо него лежит в гробу восковая кукла. Не менее красочно описывает он последний парад на площади Зимнего Дворца. Трибуну для президиума исполкома и московских гостей поставили прямо перед колонной с благословляющим Ангелом. Какой-то советский умник решил, что неудобно Ангелу, да еще крестом благословлять советскую знать, и после долгих совещаний решено было накинуть при помощи воздушного шара на ангела колпак. Шар летал над Ангелом целый день, к величайшему восторгу тысячной толпы. Колпак, спущенный с шара на веревке, неизменно проплывал мимо Ангела: то шар относило ветром, то колпак. Толпа хохотала. Так ничего и не вышло.

    Завел я разговор на тему об антисемитизме среди комсомола. Студент поддержал эту тему.

    — На днях, — рассказал он, — одновременно со мной зашли в еврейскую булочную четверо комсомольцев и комсомолка, посмотрели на продавцов и вдруг громко на всю булочную заявили: “Фу, черт, и здесь жиды! Гайда назад, товарищи!”

    Говорил он и о том, что чья-то невидимая рука то здесь, то там пишет на заборах и в уборных популярный в низах СССР лозунг: “Бей жидов — спасай Россию!”...

    Перекинул я разговор на жизнь советской верхушки, об оппозиции, о Троцком. Собеседник, видимо, плохо в этом разбирался, да и не интересовался этой высокой материей:

    — Ну, это их внутренние дела. Нам не до того...

    Днем я пошел в Казанский собор, перед гробом Кутузова преклонил колено, поставил свечку павшим за Россию и долго думал в тихом, озаренном огоньками полумраке...

    Какие-то сморщенные горем черные женщины бились головой о каменные плиты... И еще и еще женщины со скорбными лицами подходили со свечками к озаренному Лику...

    Что же, я знаю ведь, за кого и за что они молятся...

    Всех убиенных помяни, Россия,

    Егда приидеши во царствие Твое...

    У гробницы фельдмаршала Кутузова серыми тенями никнут знамена. Эхо осторожных шагов нарушает тишину.

    Одни лампады во мраке храма золотят

    Столбов гранитные громады...

    Я вышел на ступеньки собора со светлым чувством принятого причастия...

    В тот же день я обследовал еще раз театр предстоящих действий и сделал важное открытие: в одном из соседних с Партклубом домов есть проходной, очень извилистый двор с Мойки на Большую Морскую. Это открывает новый — более выгодный — путь отступления.

    Надо было действовать теперь же: мы и так пропустили зря несколько дней. Деньги почти кончались: разъезды на извозчиках, дорогой консервный стол, постоянный коньяк, необходимый под дождем в лесу, совершенно расстроили наш не рассчитанный на длительное пребывание в СССР бюджет. Сегодня разменяли половину нашего золотого фонда: три царские золотые пятирублевки. Оставались еще три золотых, но мы хотели их оставить на память.

    Ровно в 8 ч 50 мин мы подошли к дверям Центрального Партийного Клуба... Минута раздумья, даже секунда — как перед броском в воду с многосаженной высоты — и я, мельком оглянувшись на своих приятелей — их лица, немного бледные, выражали энергию и суровую решимость — оттолкнул тяжелую дверь...

    Полутемный вестибюль... Роскошь... Ковры... Налево — лестница наверх; направо — вешалка. Большой стол с лампой под колпаком; за столом женщина лет тридцати с крайне несимпатичным, наглым и, я бы сказал, преступным лицом (это была, как мы после узнали, товарищ Брекс).

    Мы растерялись... По расчету, Дима должен был “бить по черепу” первого остановившего нас в вестибюле, но перед женщиной Дима застыл в оцепенении... Я тоже был смущен. Только через несколько мгновений я почувствовал какой-то внутренний толчок и решительно подошел к коммунистке, изобразившей из себя вопросительный знак.

    — Вам что здесь надо, товарищ? Я просил развязно:

    — Где тут идет заседание по переподготовке деревенских пропагандистов?

    — А вы кто такие?

    — Коммунисты.

    — Второй этаж, первая дверь направо. Распишитесь в этой книге, товарищи, напишите фамилию и номер партбилета... Пальто оставьте здесь на вешалке...

    Я обмакнул перо и написал: “Федоров — № 34”. Написал и сразу сообразил, как глупо было указывать такой маленький № партбилета. Сергей сделал еще хуже и чуть не погубил все наше дело: вынув из кармана фальшивый партбилет, грубо сделанный за границей, отличающийся даже обложкой от подлинного партбилета, он предъявил его товарищу Брекс.

    — Что это у вас за билет, товарищ? — заинтересовалась последняя. — Разве у нас такие билеты?

    — Да мы ведь московские... — пробормотал невразумительно Сергей.

    Я решил торопиться, подошел к вешалке и снял плащ. Дима и Сергей тоже стали снимать плащи. Получился новый пассаж: мы не ожидали, что надо будет раздеваться, и потому часть боевого снаряжения находилась у нас в карманах плащей... Пришлось чуть ли не на глазах тов. Брекс перекладывать оружие друг у друга за спинами... К счастью, “битая в темя” коммунистка не заметила и этого.

    Стали подниматься по лестнице...

    Голова, мозг вряд ли сознательно работали начиная с того момента, как я открыл дверь и вошел в вестибюль Партклуба. Все окружавшее — мебель, люстры, лестница, лицо тов. Брекс, вешалка — все поплыло в тумане... Лишь какие-то внутренние, подсознательные толчки диктовали действие... Это был могучий, проснувшийся в глубине моего “я” звериный инстинкт...

    Лестница в два поворота и — тяжелая, высокая, со старинной ручкой белая дверь... Я решительно распахнул ее и заглянул в комнату... Посреди огромной, блестевшей зеркалом паркета комнаты, за круглым столом сидело человек семь товарищей, из коих две или три женщины... Я закрыл дверь и повернулся к Диме и Сергею.

    — Не стоит... Их слишком мало... Не по воробьям же стрелять из пушек...

    Пошли назад... Спустились мимо тов. Брекс.

    — Что это вы так скоро, товарищи? — заскрипел ее неприятный голос.

    — Да нам, оказывается, не туда; нам в район. Мы ведь здесь ничего не знаем... из провинции мы... — объяснил я.

    В дверях Партклуба стоял молодой красивый офицер “Чона” и холодно проницательно смотрел на нас... Мы вынырнули из подъезда и быстрым шагом пошли по Мойке к Невскому...

    Я оглянулся раза два... Погони не было... Кажется, все сошло благополучно.

    В душе сразу воцарилась реакция — сказалось огромное напряжение нервов... Досада на неудачу, на медлительность и нашу растерянность заполнила все мое существо.

    Мы как-то машинально перешли мост и пошли по Невскому к Гостиному двору.

    День был полон неожиданных событий...

    Когда мы остановились у какого-то ларька против Гостиного двора, чтобы утолить жажду, меня сзади окликнули:

    — Ларионов!

    Я с ужасом оглянулся: ко мне подходил мой старый школьный друг И. Он был в форме...

    — Ты какими судьбами здесь? Ведь говорили, что ты, — он понизил голос, — был в Белой армии и за границей?

    — Да... я приехал сюда на пару дней...

    — Ну, как поживаешь, что делаешь?

    Н. стал подробно и оживленно рассказывать о себе... Шагах в двадцати за нами шли в полном недоумении Дима и Сергей с портфелями, набитыми гранатами Новицкого, а почти рядом с ними шли два спутника Н. в такой же форме, как и он...

    Я старался меньше рассказывать и больше расспрашивать о школьных товарищах...

    — К. был красным офицером, служил в гаубичной батарее и застрелился года два тому назад... В. женат, служит, имеет двух детей и страшно бедствует... Р. — коммунист.

    Рассказал и я ему бегло о наших общих друзьях в эмиграции... По-видимому, он что-то сообразил, так как почти не расспрашивал о моей личной жизни...

    У Аничкова моста мы крепко пожали друг другу руки и разошлись — каждый своей дорогой... Дороги наши были действительно различны... Через три месяца, когда в советской печати появилась моя фамилия, бедный Н., вероятно, пережил неприятные минуты, вспоминая встречу у Гостиного двора...

    В вечернем трамвае давка. На остановках хвосты служащих и рабочих. Меня совсем сжали на задней площадке. Изворачиваюсь, как угорь, спасая тонкое стекло баллонов с газами. Нажми на мою грудь чье-нибудь плечо и... скандал получился бы незаурядный...

    У дверей Нардома под навесом прячется публика от дождя. По-видимому, заседание по вопросу о “снижении цен” началось, так как входящих больше нет. Впрочем, вот две женщины в “коже” и красных платках на голове входят в обширный вестибюль оперы...

    Сказав спутникам: “Ждите меня у подъезда”, я направился за этими двумя женщинами в вестибюль.

    У входа на главную лестницу женщин остановили: четверо чекистов в форме склонились над их пропусками...

    Я тотчас вынырнул из подъезда...

    — Четверо — это много... — решил я. — Правда, внезапность на нашей стороне, но, покуда мы будем расчищать себе дорогу в зал, в зале уже начнется паника, толпа хлынет на лестницы... Так что даже в случае прорыва через контроль нам все же вряд ли удастся бросить бомбы в зале... Будь нас человек хотя бы шесть, “пленум ленинградского совета” был бы в этот июньский вечер взорван...

    Дима сказал:

    — Если прикажешь, я готов — мне все равно, где и как... Всюду одинаково угробят...

    — Нет, лучше завтра в Партклуб... Там уже знакомее обстановка, — таково было мое окончательное решение.

    Две неудачи значительно ухудшили настроение. В душе я упрекал себя за недостаток решимости. Но привычка, еще со времени гражданской войны, заставляла, помимо логики и рассудка, слушать еще какой-то внутренний голос. Сколько раз он спасал мне жизнь! Этот голос твердо и определенно говорил мне: “Завтра в Партклуб...”

    Дождь лил как из ведра. Над мрачным серым Питером болотные испарения, туман и фабричные перегары смешивались в мокрый желтоватый сумрак...

    Я переутомился. Бессонные короткие, прерывистые ночи, сырая земля, непрерывный дождь, проникающая до костей сырость... Постоянное беспокойство, оглядки направо и налево, страшное напряжение нервов и воли — все это давало о себе знать... Решение было непоколебимо, но душа жила в каком-то хаосе движений. В эти тяжелые часы мысли уходили в прошлое героических походов на Кубани: тени Корнилова18, Маркова19, Тимановского20, Шперлинга21 проносились над моим утомленным обессиленным сознанием, звали к твердости и борьбе до конца. В сумрачной толпе чужих, серых лиц, под взглядами чекистов столько раз лихорадочно работала мысль:

    “Разве эти подвиги — жертвы, героизм Корнилова и Маркова не обязывают и нас на всю жизнь, навсегда продолжить тернистый, славный их путь? Разве для того только в сотне битв не коснулась немногих нас смерть, чтобы кончали мы бесславно жизнь свою на задворках Европы? Мы, о которых сказал поэт:

    Не склонившие в пыль головы

    На Кубани, в Крыму и в Галлиполи...

    Это и есть смысл нашей жизни: предпочитать смерть — пыли”.

    В данном случае перед дверью “партклуба” была пыль; за дверью стояла — оскаленная смерть...

    Третьего не было...

    Было восемь часов и три четверти...

    Белый вечер, сырой и теплый, висел над “Ленинградом”. Звонки трамваев, шарканье человеческих гусениц по панелям, стук собственного сердца — частый и тревожный — вот и все, что воспринимало сознание. И еще оно восприняло ясно и четко, что у подъезда Партклуба стоит милиционер, что ворота в проходной двор в соседнем доме заперты на солидный висячий замок и остается единственный путь бегства — на Кирпичный переулок...

    Прошли перед “мильтоном”. Он скосил на нас глаза и отвернулся... Выглянули на него из-за угла Кирпичного. О счастье! “Мильтон” неторопливым шагом побрел к Гороховой... Путь, значит, свободен!..

    — Смотрите не отставать, — говорю я спутникам, чувствуя, как мой голос звучит отчаянием кавалерийской атаки.

    Тяжелая дверь еле поддается...

    Я знаю наверное, что на этот раз — все будет...

    В прихожей полумрак. Товарищ Брекс беседует о чем-то с маленьким черноватым евреем; они оба склонились над какими-то списками. Еврей в чем-то упрекает тов. Брекс, и она, видимо, сильно смущена. Низкая лампа освещает их лица. Прямо перед нами лестница наверх, налево вешалка — мы уже здесь все знаем.

    — Распишитесь, товарищи, и разденьтесь, — кидает торопливо т. Брекс, показывая на вешалку, и продолжает свое объяснение.

    “Федоров, № партбилета 34”, — вывожу я неровным почерком...

    Дима лепит кляксу, Сергей на сей раз не вынимает уже “партийного” билета...

    Поднимаемся наверх, идем по коридору, видим в конце коридора зал с буфетной стойкой и далее — вход в коммунистическое общежитие.

    Из-за стойки выходит какая-то сухощавая молодая женщина и идет нам навстречу. Я с портфелем под мышкой, вежливо расшаркиваюсь:

    — Доклад товарища Ширвиндта?

    — Дверь направо...

    — Очень благодарен, товарищ...

    Тяжелая, почти до потолка, дубовая дверь... Как сейчас помню медную граненую ручку... Кругом роскошь дворца.

    Нет ни страха, ни отчаяния, ни замирания сердца... Впечатление такое, точно я на обыкновенной, спокойной неторопливой работе...

    Дверь распахнута. Я одну-две секунды стою на пороге и осматриваю зал. Десятка три голов на звук отворяемой двери повернулись в мою сторону... Бородка тов. Ширвиндта а-ля Троцкий склонилась над бумагами... Столик президиума — посреди комнаты... Вдоль стен — ряды лиц, слившихся в одно чудовище со многими глазами... На стене “Ильич” и прочие “великие”. Шкапы с книгами. Вот все, что я увидел за эти одну-две секунды...

    Закрываю за нами дверь...

    Я говорю моим друзьям одно слово: “можно”, и сжимаю тонкостенный баллон в руке...

    Секунду Димитрий и Сергей возятся на полу над портфелями, спокойно и деловито снимая последние предохранители с гранат...

    Распахиваю дверь для отступления... Сергей размахивается и отскакивает за угол. Я отскакиваю вслед за ним... Бомба пропищала... и замолкла. Еще секунда тишины, и вдруг страшный нечеловеческий крик:

    — А... а... а... а... Бомба!..

    Я, как автомат, кинул баллон в сторону буфета и общежития и побежал по лестнице... На площадке мне ударило по ушам, по спине, по затылку звоном тысячи разбитых одним ударом стекол: это Дима метнул свою гранату.

    Сбегаю по лестнице...

    По всему дому несутся дикие крики, шуршание бегущих ног и писк, такой писк — как если бы тысячи крыс и мышей попали под гигантский пресс...

    В прихожей-вестибюле с дико вытаращенными глазами подбегает ко мне тов. Брекс.

    — Товарищ, что случилось? Что случилось? — еле выдавливает она из себя...

    — Взорвалась адская машина, бегите в милицию и в ГПУ — живо! — кричу на нее командным голосом.

    Она выбегает за дверь и дико вопит на Мойку:

    — Милиция!!! Милиция-а-а!..

    Сергея уже нет в вестибюле. Я ерошу волосы на голове — для выскакивания на улицу в качестве пострадавшего коммуниста, кепка смята и положена в карман, пальто-плащ бросаю в клубе. Жду Диму... Второй баллон в руке наготове.

    Секунда... вторая... третья...

    Медленно сходит Дима... Рука — у немного окровавленного лба; лицо, однако, непроницаемо-спокойно. Не торопясь, он подходит к вешалке, снимает свой плащ и надевает его в рукава...

    — Ты с ума сошел... скорее… живо!.. — кричу ему и кидаю баллон через его голову на лестницу.

    Звон разбитого стекла... и струйки зеленого дымка поднимаются выше и выше — это смерть.

    Наконец мы на улице. Направо к Кирпичному — одинокие фигуры, налево от Невского бежит народ кучей, а впереди, шагах в тридцати—сорока от нас милиционеры — два, три, четыре — сейчас уже не скажу.

    В эту минуту все плавало в каком-то тумане... Уже не говорил, а кричал мой внутренний голос: “Иди навстречу прямо к ним!..”

    Я побежал навстречу милиции, размахивал руками. Дима бежал за мной. Какой-то человек выскочил за нами из двери клуба — весь осыпанный штукатуркой, как мукой, обогнал нас и кричал впереди:

    — У... у... у... у!..

    — Что вы здесь смотрите? — закричал я на советскую милицию. — Там кидают бомбы, масса раненых... Бегите скорее... Кареты скорой помощи... Живо!!!

    Лица милиционеров бледны и испуганы, они бегом устремились в Партклуб.

    Мы с Димой смешиваемся с толпой, где быстрым шагом, где бегом устремляемся через Невский, на Морскую к арке Главного Штаба... На Невском я замечаю рукоятку маузера, вылезшего у меня на животе из прорезов между пуговицами на френче. Запихиваю маузер поглубже, достаю из кармана кепку и набавляю шаг.

    Из-под арки Главного Штаба, как ангел-хранитель, выплывает извозчик. Хорошая, крепкая лошадка — редкое исключение. У ваньки открытое, добродушное русское лицо.

    — На Круговой вокзал!

    — Два с полтиной положите?

    — Бери три, только поезжай скорее!..

    Из-под темной арки Главного Штаба показывается площадь Зимнего Дворца — тот самый путь, по которому некогда бежал Канегиссер...

    Лошаденка бежит резво. Я немного опасаюсь, как бы не отрезали мосты, но через Литейный проезжаем пока что спокойно.

    Дима пьян от радости, возбуждения и удачи. Он заговаривает с извозчиком:

    — Ты, братец, не коммунист?

    — Нет, что вы, господин, из нашего брата таких мало, крест на шее носим...

    — Молодец, ты, извозчик, хороший человек...

    Потом Дима машет рукой проходящим по тротуару барышням и что-то кричит им... Довольно сбивчиво рассказывает он мне, что с ним случилось после взрыва бомбы:

    — Понимаешь, когда я бросил бомбу, я смотрел в дверь — как она взорвется. Ну, дверь сорвало и ударило мне по башке, вот и кровь на лбу. Когда я очухался и пошел к лестнице, какой-то длинноволосый с портфелем под мышкой танцевал предо мной. Я ему крикнул: “Что ты, трам-тарарам, болтаешься под ногами...” Потом выхватил “парабеллум” и выстрелил ему в пузо... Длинноволосый схватился обеими руками за зад и медленно сел на пол, а я пошел дальше и увидел тебя в вестибюле...

    (В советском сообщении сказано: “Тов. Ямпольский успел выскочить при взрыве из комнаты и самоотверженно схватил бандита за обе руки; тот выхватил пистолет и выстрелил товарищу Ямпольскому в живот”.)

    Дима помолчал немного и сказал:

    — А Сережка-то, верно, влип. Он ведь не знает города и вряд ли доберется один до вокзала. Вот бедняга...

    Из-за поворота улицы показалось знакомое здание вокзала с часами... Было 9 ч 30 мин. Поезд на “Красноостров” отходил в 9 ч 40 мин. Оставалось 10 минут до отхода... Но эти десять минут тянулись как десять часов... Мы с Димой ходили взад и вперед по дощатой платформе вдоль почти пустого вечернего поезда и не спускали глаз со входной калитки, следя, не появится ли отряд чекистов, но все было благополучно. Редкие пассажиры шли все в одиночку, возвращаясь с работы, неся портфели или сумочки с провизией. Наконец минутная стрелка подпрыгнула к 9 ч 40 мин, и поезд, толкнувшись с грохотом буферами, медленно поплыл вдоль длинной платформы...

    Многодневный тяжелый камень скатился с сердца. Хотелось кричать “ура!”. Хоть и таились впереди еще опасности, но по сравнению с той, откуда мы только что выскочили, они казались игрой... Да и что могло быть? Ну, задержали бы поезд, начали бы искать по вагонам, проверять бумаги, но ведь в темноте, среди лесов, полей и болот, мы всегда бы с Димой, при помощи револьверов и ручных гранат, отбились бы от трех-четырех чекистов, а ведь больше и не могло быть на маленьких пригородных станциях... А там — ищи ветра в поле.

    Но вот и Левашове. Только вышли в дождливый, теплый мрак, из-под которого тускло мелькали станционные фонари, слышим за своей спиной знакомый голос:

    — Это вы, черти! Что же вы, трам-тарарам, сговорились бежать на Кирпичный, а сами...

    — Сережка! — радостно закричал Дима.

    Оказывается, Сергей сел в поезд уже на ходу. Во время его бегства случилась целая эпопея: когда кинутая им бомба не разорвалась, он выскочил на улицу и уже там услыхал взрыв. Добежав до Кирпичного переулка, он свернул в него; шла суматоха, народ бежал на взрыв; какой-то дворник свистал и гнался одно время за Сергеем, но он успел замешаться в толпе на Невском и вскочил в трамвай. За 40 минут, оставшихся до поезда, он увидел, что ошибся трамваем, пересаживался на другие трамваи и, наконец, добрался до вокзала за полминуты до отхода поезда. Нечего было и думать брать билет. В поезде, во время контроля, с него потребовали штраф в размере двойной стоимости проезда. У бедного Сергея не хватило 50 копеек...

    — Ну что же, гражданин, на следующей станции вам придется пройти со мной в железнодорожное ГПУ...

    — Товарищ, — взмолился Сергей, — мне очень спешно, я еду к больной матери...

    Контролер был неумолим. Вдруг сидевшая напротив Сергея старая еврейка сжалилась и дала ему 50 копеек. Сергей, конечно, всеми святыми поклялся возвратить ей долг и взял ее адрес.

    Какие-то силы решительно благоприятствовали нам. Ведь Сергей, не зная совсем города, спасся действительно чудом.

    Делясь отрывочными впечатлениями о только что совершенном и пережитом, идем к нашему пункту, где были закопаны в мох остатки наших денег и сверток с провизией на обратный путь.

    На перекрестке дорог к нам подошли два молодых крестьянина:

    — Не знаете, товарищи, дорогу в Дранишники?

    — Идемте с нами, я вам покажу, где сворачивать, — ответил я.

    Пошли вместе по мягкой лесной дороге. Перекинулись несколькими фразами. У поворота мы сердечно простились с нашими ночными спутниками. И чувствовался некий символ в том, как разошлись мы с ними разными дорогами. Символично было и пожатие руки, и прощальное — “до свидания”... Да, до свидания, быть может, не в далеком будущем России Зарубежной, откуда мы сейчас пришли, с Россией подлинной, Родиной нашей несчастной...

    Через десять минут мы были уже “дома” — под елками... Дима посмотрел на наше ложе в последний раз и сказал:

    — А ведь и здесь не так уж плохо... Даже жаль уходить...

    Перешагнули через старые окопы, подлезли под колючую проволоку и зашагали по болотистому лугу. При помощи светящегося компаса, карты и электрического фонарика я довольно уверенно пошел к границе. Я ни минуты не сомневался в успехе перехода, но, конечно, пункты погранохраны ГПУ и наиболее тщательно охраняемые районы мне не были ведомы.

    Около 11 часов ночи мы вышли на шоссе и по правой обочине зашагали быстрым шагом прямо на северо-запад.

    Трудно было решить, что нам выгоднее, идти ли по дороге, рискуя встретить красных, но выиграть время, или прятаться по медвежьим углам и болотам и потерять еще сутки, в течение которых могла быть организована широкая облава по границе... Успех взрыва так окрылил меня, что теперь казалось море по колено, и я решил идти до последней возможности по шоссе, обходя лишь лесом встречные деревни.

    По дороге изредка навстречу нам двигались возы, ехали крестьяне в телегах и двухколесках... Грохот колес и огоньки цигарок предупреждали нас о встречах издалека. В таких случаях мы сворачивали с дороги, ложились за кусты и пропускали встречных.

    Все шло благополучно. Благоприятно было и то, что за нами небосклон был охвачен черной тучей и, наоборот, впереди нас был розоватый просвет, на фоне которого четко проецировались фигуры встречных. Кроме крестьян с возами мы пропустили всадника с винтовкой и двух военных в шарабане.

    В 12 ч ночи дошли до Черной речки и до деревни того же имени. Я знал еще раньше, что деревня эта пользуется плохой славой — коммунистическая, и что есть в ней пункт пограничного ГПУ... Под высоким каменным мостом сделал я привал и, разложив карту, при свете электрического фонарика стал искать обходного пути лесом...

    Пока я изучал карту, Сергей играл с наганом и доигрался — спустил курок. Слава богу, патрон оказался испорченным — выстрела не последовало. И тут нам повезло...

    После недолгого раздумья я решил обойти Черную Речку лесом. Шли обходом довольно долго. Слева переливались, то приближаясь, то отдаляясь, огни деревни. Оттуда несся многоголосый глухой собачий лай... Весь луг по болоту и перелески у деревни были обмотаны колючей проволокой, и очень скоро на одежде у нас появились дыры и руки засочились кровью.

    Наконец из светлеющего полумрака белой ночи мелькнула ровная лента шоссе...

    Как легко стало шагать после болота... Прошли мимо большого темного строения с вышкой. По карте это — постоялый двор. Впоследствии, впрочем, мы узнали, что это был не постоялый двор, а пункт пограничного ГПУ.

    Револьверы у нас в руках — наготове.

    Около часу ночи заметили впереди две маячившие серые фигуры. Свернув в лес, мы стали ждать, когда они пройдут мимо нас по шоссе. Фигуры же эти не проходили. Я выглянул из-за куста: люди стояли, не двигаясь. Видно, пост ГПУ...

    — Обойдем их лесом.

    Свернули в лес, но обошли мы их, видимо, недостаточно глубоко и, вероятно, сильно трещали хворостом... Впрочем, вывод этот пришлось сделать не сразу, а через несколько минут...

    Когда я вышел на дорогу, было почти совсем светло — белая ночь кончалась... Дорога была пуста. Дима и Сергей карабкались через канаву. Я еще раз оглянулся на дорогу, но не успел я сделать и пяти шагов, как услышал грубый мужской голос:

    — Стой, руки вверх!..

    В двадцати шагах от нас на шоссе стояли два высоких человека в длинных непромокаемых плащах, и оба навели на нас наганы. У одного из них, на короткой привязи, напружинившись, рвались две здоровые собаки-волка... Вслед за окриком защелкали выстрелы у самых наших ушей. Зазвенел и заныл воздух...

    — В лес бегом, не стрелять!.. — крикнул я и одним прыжком скатился в канаву, в густой кустарник.

    Мальчики бежали рядом. Выстрелы защелкали нам уже вслед, но не в упор, как несколько секунд тому назад, а из-за кустов. (По советским данным: “В ту ночь в 1 ч 03 мин патруль обнаружил трех неизвестных, направляющихся к границе. В завязавшейся перестрелке убита собака”.)

    Мы бежали часа два, изменив резко направление к северу, к Ладоге, стараясь ступать по воде — по ручейкам и лужам. Путали нас не два чекиста, а их собаки, что было значительно опаснее, если бы им удалось выйти на наш след...

    Я знал, что значит “тревога на границе”: через две-три минуты к месту тревоги через изгороди, чащу и пни понесутся десятки всадников. Телефоны по всем постам протрубят об облаве, вся погранохрана будет поставлена на ноги... Не лучше ли спрятаться в какой-нибудь яме и дожидаться следующей ночи, а не приближаться к границе сейчас, уже обнаруженными и, быть может, даже выслеженными?..

    Тревоги по линии границы я больше всего и боялся...

    Прошло часа три после встречи с постом. Идя полуоборотом на запад, счастливо пробрались через широкое проволочное в три кола заграждение. Часов в пять утра совершенно мокрые — до нитки, найдя в чаще глубокую яму, решили залечь в ней... Уверенности в благополучном переходе границы теперь уже у меня не было.

    Заморосил дождь. В этой проклятой яме сидеть было донельзя неудобно. Дима, любитель покушать, все время ругал последними словами Сергея, бросившего при встрече с постом сумку с провизией.

    Шестнадцать часов — с 5 ч утра до 9 ч вечера — мы, голодные и мокрые, пролежали в яме без движения. В лесу, кругом, была тишь, только один раз послышался отдаленный звук собачьего лая. К вечеру, в довершение всех бед, на нас напали тучи болотных комаров.

    В 9 ч дождь прошел и выглянуло ясное небо. Я встал, расправил кости, вынул компас и, нацелив стрелку, повел мой “отряд” в дальнейший путь. Шли мы очень долго, то ныряя в болотах, то пробираясь сквозь гущу колючего можжевельника. В клубах поднявшегося тумана великанами высились огромные сосны и густые ели... Переходили много раз узкие тропы, часто со свежим конским следом.

    “Патрульная дорожка”, — не без тревоги в душе думали мы... Пересекли несколько просек. С большой опаской прошли несколько открытых полянок. Не без удовольствия ныряли в гостеприимную темную чащу, еще и еще увязали в болотах. К часу ночи мои спутники взмолились:

    — Да верно ли мы идем? Может, заблудились?.. Давайте искать деревню, чтобы поесть.

    — Я больше не могу идти от голода, — наконец категорически заявил Дима.

    Я убеждал моих юных друзей еще сделать одно усилие, собрать все силы; лгал им, говоря, что слышу уже шум реки... Но около 2 часов ночи действительно вдали за чащей леса послышался глухой шум реки... Лес кончался. Мы вышли на какой-то туманный луг, на краю которого за изгородью виднелись сараи и дома.

    — Не стоит обходить, гайда бегом через луг!..

    Бегом взяли изгороди и канавы. За лугом оказалась опять густая чаща. Идем наконец лесом на усиливающийся речной шум. Вот, наконец, и большой обрыв, под обрывом болотистая долина и через нее серебро блестящей в тумане Сестры-реки.

    На финской стороне пели и перекликались кукушки... Слышались всплески на повороте реки...

    Минуту мы молча стояли у обрыва, словно не веря открывшейся речной долине, потом с бьющимися от радости сердцами стали спускаться по круче, хватаясь за ветки и кусты.

    Ласково и нежно журчали струйки Сестры...

    Черный бор на обрыве русской стороны был глух и нем, насупившись черной шапкой.

    Секунда раздумья, и я прыгнул в реку... Обожгло холодом... Вода оказалась по грудь. Подняв высоко маузер, скользя по камням, я пробирался на другой берег. Течение сильно валило.

    За мной бросились в реку и Дима с Сергеем. Сергея, самого малого из нас, течение сбило с ног. Дима подхватил его:

    — Ну, Сережка, не пускай пузыри! — и вынес его на противоположный берег.

    — А ты уверен, что это действительно — Сестра? — спросил Дима, когда мы уже переплыли реку.

    Я молча указал ему на красный пограничный столб с гербом Финляндии и щелкнул маузером, выбрасывая патрон из ствола.

    — Знаешь, я должен сказать тебе, что все время сомневался, что ты нас выведешь к границе... Здоров ты, хоть и худ и выглядишь паршиво, а выносливее нас с Сережкой...

    У пограничного столба Сергей поднял кулак в сторону лесистого обрыва на русской стороне и отсалютовал ГПУ наганом... Гулко раздался выстрел над спящей речной долиной.

    Все было позади — тревоги, опасности, усталость...

    Страшное напряжение сил и нервов сменилось знакомым чувством — пустоты и тишины после боя... Мы шли вдоль Сестры по гладкой утоптанной тропинке...

    Несется пение кукушки... Опять этот клик тоски и печали северных лесов, опять эта песня об ушедшем без возврата...

    Париж, 1931.
=====================================================================
Виктор Ларионов

МЛАДШИЕ БОГАТЫРИ

Схоронили ль тебя – разве знаю?

Разве знаю, где память твоя?

Где годов твоих краткую стаю

Задушила чужая земля…

    Прошло пять лет со дня гибели группы русской молодёжи, проникнувшей разными путями в СССР и там нашедшей славный и безвременный конец.

    Пошумели, поохали гельсингфорские обыватели, рижские газеты сообщили не всегда близкие к действительности подробности, отслужила панихиды «национально-мыслящая» общественность, да и то не повсюду… и разошлись круги на поверхности вод эмигрантских…

    Как будто бы и не было никогда на свете этих «жертв вечерних»: талантливого, живого, похожего на красивого итальянского мальчика – Юры Петерса, спокойного, полного упрямой решительности Серёжи Соловьёва, Сольского – нервного, немного надломленного поэта-идеалиста – глубоко переживавшего русскую трагедию, галлиполийского юнкера Шорина – близорукого, доброго, милого – одного из тех юнкеров, у коих за именем Божьим идут: родина, долг, смелость и честь… И Болмасова Александра – героя последних войн – великой и гражданкой – этого подлинного рыцаря белой дамы, неизменно искавшего выхода из эмигрантского тупика. Ни кутёж, ни порыв, ни веселье, ни личное счастье ни на миг не могли остановить его исканий: опасности, борьбы, боя… Он не оказался от борьбы, даже будучи в предчувствии трагического исхода и смерти. Он принял её вызов.

    Как будто действительно: «Смерть не страшна… смерть не безобразна – она прекрасная дама, которой посвящено служение…»

    Петерс, Соловьёв, Шорин убиты в бою, расстреливая последние обоймы, нанеся потери чекистам и цепям облав. Они умерли так же славно, как героиня Мария Захарченко, как Радкович, как молодой спутник его…

    Все они оправдали девиз: «Один в поле и тот воин»… Болмасов и Сольский были взяты живыми, очевидно во время сна – замучены, унижены на «показательном» процессе, при помощи, конечно, тех же «неевропейских» методов следствия, о коих сказал Штерн… Они застрелены в подвале – отчего, конечно, не померк мученический их ореол…

    Но напомним вскользь последовательность эпизодов борьбы за Россию в 27-ом и 28-ом году.

    Выстрел Коверды в цареубийцу Войкова прозвучал в одно и то же время, когда две группы националистов проникли в СССР.

    Группа в составе Сергея Соловьёва, Димитрия и пишущего эти строки взорвала бомбой помещение ЦПК (Центральный Партийный Клуб на Мойке). Жертвы взрыва скрыты ОГПУ. При выходе Дмитрий застрелил видного коммуниста тов. Ямпольского.

    В те же дни убит ехавший на дрезине начальник Минского ГПУ Опанский.

    Группа Марии Владиславовны Захарченко в составе Петерса и бежавшего сотрудника КРО Стауница-Опперпута подбрасывает мелинитовый снаряд большой силы, с химическим взрывателем, рассчитанным на время – на лестницу дома на Лубянке, где частные квартиры виднейших работников ОГПУ, там же они помещают баллоны с удушливым газом и зажигательные снаряды.

    По сообщению Ягоды взрыв был предотвращён за четверть часа. Группа благополучно выбралась из Москвы, но обнаружила себя уж недалеко от польской границы при захвате автомобиля штаба Белорусского Военного Округа.

    Мария Захарченко и Петерс застрелили двух коммунистов, ехавших на нём, но машина испортилась.

    По брошенному автомобилю группа была обнаружена, и большой район был охвачен конными частями. Наткнувшись на облаву, Петерс и Захарченко отстреливались до последнего патрона и были изрешечены пулями.

    Петерс и раньше, в самые юные годы, ходил нелегально в СССР для связи с организацией национальной молодёжи. Однажды, подходя на лыжах к границе, он был преследуем и обстрелян красным патрулём и легко ранен пулей.

    Судьба Опперпута-Стауница – загадка: по советским данным его настигли, отделившегося от группы и убили – после перестрелки. Кто знает, верно ли это?… ОГПУ умеет хранить свои тайны и карать прежних сотрудников.

    Не прошло и двух месяцев, как Болмасов, Сольский, Соловьёв и Шорин проникают в СССР через восточную Карелию с целью разгромить динамитными бомбами ряд коммунистических учреждений. В это время –после взрыва Партклуба в Петербурге – ОГПУ не дремало: в Финляндию протянулись сильные щупальца разведки. Оживление активной деятельности в стане Белых заставляет ОГПУ добиться сосредоточения значительных войсковых частей к Карельскому перешейку и в Петрозаводский район. У пишущего эти строки были самые достоверные данные о переброске целых частей в означенные районы.

    «Четверо» вышли, пробравшись сквозь медвежьи чащи, сотни болот, сквозь вековые леса, обойдя озёра, на Мурманскую дорогу, разделившись незадолго до выхода по двое.

    В районе дороги их и ожидал сильный заслон. Соловьёв и Шорин прорвались, после перестрелки, застрелив конного объездчика, но через двое суток были прижаты к Онежскому озеру и после отчаянного сопротивления, застрелились последними патронами.

    По советским данным ОГПУ в перестрелке было ранено 3 красноармейца, по частным сведениям – был убит ручной гранатой видный петрозаводский чекист.

    Болмасова и Сольского взяли очевидно во время сна.

    Кто знает эти карельские и онежские чащи и болота, кто спасался от лесных погонь и облав, кто проваливался в болотах, пробивался сквозь пни, чащу и хвои – тот знает, что такое сон после суток такого пути.

    Спящими они могли быть найдены дровосеком, объездчиком, пастухом, патрулём… и взяты живыми.

    В годовщину подвига Коверды Георгий Радкович идёт на Лубянку. Из кратких, односторонних сообщений ОГПУ мы знаем, что Радкович бросил бомбу в страшном учреждении и не вышел оттуда живым. Свидетели говорят о большом впечатлении взрыва на жителей Москвы, говорили о панике, возникшей среди чекистов.

    Прошло ещё три года – ОГПУ перешло в контратаку; результатом её было похищение генерала Кутепова и создание в эмиграции различных политических течений, отвлекающих эмиграцию от активной борьбы и единого фронта.

    Борьба продолжается – наёмная французская коммунистическая пресса дикой ненавистью обрушивается на «белых» по приказу того же ОГПУ, как будто возжжение раз в год лампады на могиле неизвестного солдата и 3 десятка панихид – грозят серьёзно Коминтерну.

    Нет, Коминтерн боится другого – он боится завтрашнего дня. Выстрел Штерна открывает новую эпоху – это серьёзный удар по устоям застенков. Русский народ просыпается: в лице лучших – сильных и гордых он начинает понимать неизбежность борьбы за своё национальное существование.

    Крестьянский террор тоже, через море крови и тысячи расстрелянных, примет какие-то иные, более опасные для Коминтерна формы.

    «Напрасные жертвы», «с сильными не борись», «сила солому ломит», «после вашего террора гибнут тысячи невинных» – такими словами покрыли память молодых героев многие и многие…

    Но не те ли это наши старые знакомцы, платившие миллионы контрибуции красным в Ростове и отказавшие ген. Алексееву в рублях на создание армии, не те ли это, кто радовался исподтишка оставлению Орла и Курска, а потом первые садились на пароходы, имея связи, знакомства… валюту…

    Их лики пресветлые: политиканствующие на обоих фангах или аполитичные, зрим мы так часто в Париже.

    Но не о них, конечно, речь. Это так, между прочим… К сведению. Ведь в день белой победы они постараются добежать до этих юных, забытых могил и забросать их поздними цветами…

    Не для них эти строки, а для тех, кто хочет продолжить борьбу до конца: словом, делом, примером, жертвой, трудом; для тех, кто чтит имена наших героев, а не оскорбляет словами о бесцельности славную память их.

    «Один в поле и тот воин», а жертва, во имя России принесённая, подвиг во имя её совершённый – приближает её Воскресение.

    Канегисер – первый внутренний террорист, Конради и Коверда – внешние, Радкович, Мария Захарченко и наше финляндское звено – протянули в СССР тот мост, на который с другого берега встал Штерн.

    Будьте спокойны: за Штерном пойдут другие, это только начало: белый внутренний террор охватит всю страну: города и сёла, он откроет и освятит дорогу русской, национальной революции.

    Белое движение не умерло. Оно обязывает.
    1932.

[elektronik]

С.Л. Войцеховский
БОЕВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
(в сокращении)

Предисловие «Контрразведки»:

Войцеховский Сергей Львович (1900-1984) – участник Белого движения на Юге России, член Боевой организации генерала А.П. Кутепова. После разоблачения чекистской провокации «Трест» занимался общественной работой по защите интересов русской эмиграции в Польше. Был инициатором создания в Варшаве Русского Общественного Комитета (РОК), в котором работал до начала 2-й Мировой войны управляющим делами. После 2-й Мировой войны переехал в США. Работал в Толстовском фонде. Автор двух мемуарных книг и многих статей. Статья «Боевая организация» представляет собой доклад, прочитанный автором 30 января 1972 г. в Св. Серафимовском Фонде в Нью-Йорке. Впервые опубликовано в: «Русский Обще-Воинский Союз, Отдел в Северной Америке, Информация № 1 (21), август 1972 г., Нью-Йорк».
--------------------------------------------------------------------------------------------------
    26 января 1930 года генерал-лейтенант Александр Павлович Кутепов вышел утром из своей парижской квартиры в церковь, но оттуда не вернулся. Встревоженная семья сообщала полиции его исчезновение.

    Нашёлся свидетель, сообщивший, что он видел, как в автомобиль втолкнули человека, похожего на пропавшего без вести русского генерала, но проверить это показание не удалось.

    Эмигранты не сомневались в том, что Кутепов стал жертвой советского преступления, но улик не было. Если французское правительство ими располагало, оно до сих пор молчит, но несть ничего тайного, что не стало бы явным.[…]

    Летом 1965 года журнал «Москва» опубликовал «Мёртвую зыбь» – хвастливый рассказ Льва Никулина о чекистской провокации, направленной в двадцатых годах против русской эмиграции.

    Никулин изобразил Кутепова непримиримым врагом советской власти, но об его трагической судьбе не сказал ни слова. Однако, 22 сентября 1965 года «Красная звезда» напечатала письмо генерал-полковника Шиманова, похвалившего автора «Мёртвой зыби» за то, что он «восстановил в памяти народа забытые, ранее оклеветанные бандой Берия имена честных и преданных родине чекистов».

    «К сожалению, – прибавил Шиманов, – о некоторых погибших, потом реабилитированных товарищах сказано слишком мало… Отведены только две строчки организатору поимки Савинкова, чекисту Пузицкому, а комиссар государственной безопасности 2-го ранга Сергей Васильевич Пузицкий был участником гражданской войны, твёрдым большевиком-ленинцем, воспитанником Дзержинского. Он участвовал не только в поимке бандита Савинкова и в разгроме монархической организации «Трест», но и блестяще провёл операцию по аресту Кутепова и других белогвардейских организаторов и вдохновителей иностранной военной разведки и гражданской войны».

    * * *


    Кем был человек, ради которого чекисты пошли на риск этой – как выразился Шиманов – «операции» в столице иностранного государства?

    Он был прославленным белым военачальником, но Москва знала, что вооружённая борьба не возобновится на русской территории в существовавшей тогда внутренней и внешней обстановке.

    Он был принципиальным политиком и – как сказано в воспоминаниях князя С.Е. Трубецкого – «слишком трезвым практиком, чтобы придавать значение детально разработанным вне времени пространства программам будущего государственного России».

    «Возрождённую Россию, – говорил он, – нужно строить, отнюдь не копируя старую, но и не обрывая исторической преемственности с лучшими традициями прошлого… Неизмеримо глубоки пережитые потрясения и социальные сдвиги».

    Он был обаятельным и сильным. Это признавали даже люди, политически от него далёкие. Так, например, еврейский общественный деятель Г.Б. Слиозберг написал в 1934 году:

    «Фигура Кутепова нам всем представляется легендарной. Его огромный организаторский талант, его абсолютное умение влиять на массы, всеобщее к нему уважение офицерского состава – всё это окружало имя Кутепова особым обаянием».

    По мнению того же Слиозберга, Кутепов был вождём, способным «очистить Россию от наносного зла большевизма и восстановить порядок, укрепить новый режим, согласный с народной волей» (Генерал Кутепов, сборник статей, Париж, 1934. – Прим. автора).

    Коммунисты это понимали. Знали они и то, что, говоря о потрясениях и сдвигах, Кутепов не хотел быть их пассивным наблюдателем.

    «Не будем – сказал он в апреле 1929 года – предаваться оптимистическому фатализму и ждать, то всё свершится само собой… Лишь в борьбе обретём мы своё отечество».

    Чекисты не сомневались в том, что этот призыв к активности не был пустой фразой. Именно поэтому они решили Кутепова уничтожить. Вероятно, в этом им помогли предатели-эмигранты – Скоблин, Плевицкая, Третьяков.

    Охоту на Кутепова большевики начали за несколько лет до его похищения. Их орудием стала организация, которую Шиманов в «Красной звезде», назвал Трестом.

    * * *

    Словом “Трест”, в переписке с Кутеповым и другими эмигрантами, пользовались для конспиративного обозначения якобы существовавшего в Москве тайного Монархического Объединения России возглавлявшие эту – выражаясь чекистским языком – “легенду” советские агенты:

    – бывший генерал-лейтенант императорской службы, профессор советской военной академии Андрей Медардович Зайончковский;

    – бывший Российский военный агент в Черногории, генеал-майор Николай Михайлович Потапов;

    – бывший директор департамента министерства путей сообщения, действительный тайный советник Александр Александрович Якушев.

    Было ли это Объединение сразу создано, как “легенда” или состояло вначале из настоящих монархистов и стало ею после захвата руководства Якушевым и Потаповым, сказать трудно. Во всяком случае, с ноября 1921 года связь с эмигрантами оказалась в их руках.

    Первым, под предлогом служебной командировки советского экспортного учреждения, за границей побывал Якушев. В Ревеле он встретился с Юрием Александровичем Артомоновым, которого знал до революции. Он рассказал ему, что в России существует тайная монархическая организация, возглавленная Зайончковским.

    Артомонов был моложе Якушева. Он воспитывался в Александровском Лицее, в 1914 году добровольно поступил на военную службу, был произведён в офицеры, участвовал в Белом движении в рядах Северо-Западной Армии. Рассказ Якушева он сообщил в Берлин своему другу и однополчанину, князю Кириллу Александровичу Ширинскому-Шахматову.

    Никулин утверждает, что чекисты это письмо перехватили и что Якушев, вернувшись в Москву, был немедленно арестован, но что Дзержинскому легко удалось уговорить его стать не только тайным, но и усердным сотрудником чекистов по борьбе с эмиграцией, которую он якобы возненавидел а её неосторожность. Мне эта версия кажется недостоверной. Я многократно видел Якушева. Он не казался человеком, испытавшим душевную драму. Я думаю теперь, что он был умным и ловким актёром. В письме Шиманова он назван “товарищем” и “чекистом”. Это позволяет предположить, что в Ревель он приехал по советскому заданию.

    * * *

    Через Артамонова Монархическое Объединение России, сокращённо называвшее себя МОР, установило связь с Высшим Монархическим Советом /…/

    * * *

    Можно спросить, почему Кутепов, посылая людей в Россию, воспользовался предложенной ему помощью МОР? Объяснение, мне кажется, в том, что первоначальная задача сводилась к разведке, к желанию узнать, чем стала страна после нескольких лет революции. Связь с тайной монархической организацией обеспечивала кутеповцам относительную безопасность. Из них двое (Мария Владиславовна Захарченко и Георгий Николаевич Радкович – Ред.) прожили в Москве долго.

    Мария Владиславовна Захарченко, при первой встрече, казалась сдержанной и молчаливой. Знавшие лучше называли её смелой, волевой и охваченной жестокой ненавистью к большевикам.

    На внешность она внимания не обращала, одевалась просто. К обветренному, загоревшему лицу косметика не прикасалась. Во всём облике было что-то твёрдое, мужское, но замужем она была дважды. Первый муж был убит на германском фронте, второй – в Белой Армии.

    Георгий Николаевич Радкович стал офицером накануне революции, сражался с коммунистами в рядах Добровольческой Армии, был в Галлиполи. С Марией Владиславовной его сблизил «поход» в Россию, где они, до начала апреля 1927 года, пользовались покровительством МОР, торговали с лотка на одном из базаров и изредка возвращались в Париж или Гельсингфорс для доклада Кутепову о своих наблюдениях.

    Общаясь с другими участниками Кутеповской организации, они ни разу не высказали подозрения в возможности советской провокации в МОР. Верили провокаторам мои друзья, верил и я.

    Мы были молоды и воспитаны в традициях той России, для которой военный мундир был порукой чести. Мы не могли представить себе генералов Зайончковского или Потапова презренным орудием чекистов. Мы были, до известной степени, одурманены открывшейся перед нами возможностью лёгкой связи с Россией и благополучного оттуда возвращения.

    В доверии к МОР нас укрепляло отношение генеральных штабов – финляндского и польского – к этой, как мы думали, тайной монархической организации. Мы сознавали себя не бедными, бесправными эмигрантами, а звеньями мощного подпольного центра на русской земле. Наша зашифрованная, прошнурованная и запечатанная переписка с Кутеповым и с МОР перевозилась в дипломатических вализах иностранными курьерами и – как теперь известно из воспоминаний бывшего польского офицера и дипломата Дриммера – не вскрывалась и не расшифровывалась. Ослепление финнов и поляков не оправдывает нашего, но оно его, отчасти, объясняет.

    Обязывавшая нас конспирация облегчала наш кругозор, не допускала обсуждения и анализа того, что считалось строжайшей тайной. Посоветоваться нам было не с кем – это было бы нарушением. Мы были готовы на любую жертву, но, по сравнению с чекистами, были наивными детьми.

    Кутепов был осторожнее, но мы этого тогда не знали.

    * * *

    В Москве Мария Владиславовна пришла к выводу, что советская власть укрепляется и что только террор может её поколебать. Кутепов это мнение разделял. Он придавал террору самодовлеющее значение и предполагал, что свершённые кутеповцами террористические акты вызовут в России – как он мне сказал – детонацию.

    Когда Захарченко, с его согласия, сообщила Якушеву отношение Кутепова к террору, ответом был резкий отпор. Красной нитью в письмах Якушева Кутепову, в его разговорах с Артомоновым и мною проходила обращённая к эмигрантам просьба: ”Не мешайте нам вашим непрошенным вмешательством; мы накапливаем силы и свергнем советскую власть, когда будем, наконец, готовы”.

    В начале июля 1926 года настал день, когда мне пришлось сообщить Кутепову категорический отказ МОР от террора. /…/ Вопрос был поставлен ребром. Развязка стала неизбежной.

    * * *

    Захарченко и Радкович знали в Москве участника МОР, называвшего себя фон Стауницом. Они даже были отданы под его попечение.

    Якушев, в переписке с эмигрантами, называл его Касаткиным и министром финансов тайного монархического Объединения, но за границей, по понятной теперь причине, он не появлялся.

    После финляндской встречи Кутепова с Потаповым, в апреле 1927 года, Стауниц внезапно сознался Марии Захарченко в том, что он, в действительности, латыш Опперпут, в своё время проникший, как советский агент, в савинковский Народный Союз Защиты Родины и Свободы.

    Потрясённой этим признанием женщине он сказал, что МОР – чекистская «легенда», а Якушев, Потапов и скончавшийся в 1926 г. Зайончковский всегда были только исполнителями указаний ГПУ.

    Он прибавил, что раскаялся в этом прошлом и хочет помочь находящимся в Москве кутеповцам, посоветовав им немедленное бегство за границу. В тот же день он и Захарченко двинулись в Финляндию, а Радкович и два его соратника – в Польшу. Советскую границу все перешли благополучно.

    В Финляндии Опперпут повторил Кутепову, финнам и вызванным из Варшавы польским офицерам то, что он в Москве сказал Захарченко. Он напечатал свои разоблачения в финляндской прессе и в рижской газете «Сегодня». Он обратился к Кутепову с просьбой дать ему случай искупить вину перед эмиграцией участием в террористическом акте на советской территории. Вопреки совету тех, кто Опперпуту не поверил, Кутепов согласие дал.

    * * *


    В конце мая 1927 г. из Финляндии вышли в Россию две группы террористов. Первая состояла из Опперпута, Захарченко и молодого офицера Петерса. Её целью была Москва. Вторая – марковец-артиллерист Виктор Александрович Ларионов и бесстрашные юноши, Сергей Соловьёв и Дмитрий Мономахов – должна была совершить террористический акт в Петрограде.

    «Каждый террорист – сказано в изданной позже в Москве народным комиссариатом по иностранным делам книге «Белогвардейский террор против СССР» (1928 г.) – был вооружён двумя револьверами, большим маузером, ручными гранатами, бомбами и другими взрывчатыми веществами… Ленинградская группа определённого объекта покушения не имела. Было предоставлено её усмотрению выбрать подходящее партийное или иное собрание. Московская группа должна была взорвать общежитие сотрудников ОГПУ на Лубянке. Условлено было лишь, что ленинградская группа должна действовать лишь тогда, когда в печати появятся сведения о взрыве в Москве».

    Это требование Опперпута обрекало петроградскую группу на бездействие и давало чекистам неограниченный срок на его поимку. Но Ларионов не выдержал бездействия. Он и его друзья проникли 7 июня в здание партийного клуба на Мойке и забросали бомбами проходившее там собрание. По советским сведениям, двадцать шесть его участников были ранены, многие – тяжело. Пользуясь возникшей паникой, террористы скрылись и счастливо выбрались в Финляндию.

    Для политбюро эта удача кутеповцев была не только неожиданной, но и страшной, потому что в тот же день в Варшаве был смертельно ранен советский полпред Войков, а вблизи польской границы – убит председатель Минского ГПУ Опанский, проезжавший по железнодорожному пути на открытой дрезине. Сделавшие это террористы обнаружены не были.

    Судьбы московской группы сложилась трагически для Захарченко и Петерса, а судьба Опперпута окончательно не разгадана. В книге о «белогвардейском терроре» он не упомянут, словно никогда не существовал.

    «Хотя ей, – сказано в этой книге о группе, – удалось подложить в дом № 3/6 по Малой Лубянке в Москве мелинитовую бомбу весом в четыре килограмма, последняя в ночь на 3 июня была обнаружена и, таким образом, бедствие было предотвращено».

    Участники покушения – по этой советской версии – пытались уйти на Запад, но смерть Марии Владиславовны в перестрелке с облавой вблизи станции Дретунь и смерть Петерса в такой же перестрелке вблизи Смоленска описаны в книге подробно. Существуют документы и свидетельские показания, эту версию подтверждающие.

    Однако, ГПУ, в своём сообщении, опубликованном в советской печати, назвало Опперпута Белым террористом и, даже больше, изобразило его смерть в месте и при обстоятельствах, полностью совпадающих с теми, которые народный комиссариат по иностранным делам увязал с судьбою Петерса. Возникло, поэтому, обоснованное мнение, что Опперпут вернулся из Финляндии в Россию не для участия в терроре, а для противодействия ему.

    Осенью 1944 года, в Берлине, генерал В.В. Бискупский рассказал мне, что в годы германской оккупации Киева немцами был разоблачён и расстрелян советский подпольщик, называвший себя Александром Коваленко и бароном фон Мантейфелем, но оказавшийся чекистом Опперпутом.

    * * *

    После гибели Захарченко и Петерса, кутеповцы совершили в 1927 году ещё несколько походов в Россию, но это обошлось им дорого – организация потеряла, по меньшей мере, 80 процентов своего состава. Некоторые были захвачены большевиками и расстреляны. Другие были убиты с оружием в руках, в столкновениях с пограничной охраной или чекистами. На берегу Онежского озера, в окрестностях Петрозаводска, пал в перестрелке один из участников боевой вылазки Ларионова – Сергей Владимирович Болмасов.

    Организация была обескровлена, но её последнее слово сказано не было. В следующем году Радкович и Мономахов дошли до Москвы. Из них первый, 6 июня, взорвал бомбу в бюро пропусков на Лубянке. Застигнутый погоней вблизи Подольска, он застрелился. Судьба Мономахова мне не известна.

    Пришлось подумать о пополнении кадров. Нужны были и средства, которых у Кутепова всегда было мало. В 1929 году наметилась возможность их получения и, притом, не из иностранного, а из русского источника – из заграничных вкладов дореволюционной России. Страх большевиков перед возобновлением боевой активности кутеповцев мог ускорить парижское преступление чекистов.

    * * *

    Оглядываясь назад, можно спросить, нужны ли были жертвы, понесённые организацией? Были ли они оправданы немногими боевыми удачами?

    Уцелевшие участники описанных мною событий могли сказать, что для них организация была политической школой. Она раскрыла им глаза на методы борьбы коммунистов с эмиграцией и часть этого опыта до сих пор не лишена значения, но, поднимая оружие против большевиков, кутеповцы думали не об этом. Их вели в бой другие побуждения. В иностранно литературе об этой эпохе существуют строки, посвящённые Георгию Николаевичу Радковичу. Их написал американец Павел Блэксток. Я их, в переводе с английского, повторю:

    «Как и все остальные добровольцы – участники боевой организации генерала Кутепова, в течение нескольких лет проникавшие в СССР с разведывательными и террористическими заданиями, Георгий Радкович полностью отдавал себе отчёт в связанном с этим риском. Его жена и друзья уже лишились жизни в этих походах. Говоря беспристрастно, дело, которому он служил, было действительно безнадёжным, но тем, кого бы мы сегодня назвали истинно-верующими, нет нужды надеяться для того, чтобы что-либо предпринять. Когда он метнул свои бомбы и превратил развалины часть ненавистной главной квартиры тайной полиции, Радкович должен был испытать мгновение свершения и преображения, редко достигаемые обыкновенным человеком. Его безымянные соратники тоже заслужили место в храме славы испытавших поражение. Они не написали воспоминаний. Умирая, они не произносили речей, а история их забыла. Их эпитафией остался страдальческий голос одного из них:
    – Для нас нет ни снисхождения, ни сострадания!»
    Кутеповцы не ожидали ни наград, ни славы. Их единственным побуждением была любовь к поруганной России. Эту любовь они нам завещали.

==================================================================

И.Б. Иванов
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МАРИИ ЗАХАРЧЕНКО (1893-1927)

Россия! Не забудь героев,
Их именами Ты сильна,
И их же жертвенною кровью
Твоя земля орошена.
                                                                                           

    Не так давно в Российской Федерации по телевидению в очередной раз демонстрировался советский многосерийный фильм "Операция 'Трест'". Эта картина, признанная одной из классических лент советского кинематографа, была снята в 1967 году по мотивам небезызвестного романа лауреата Сталинской премии Л.В. Никулина "Мёртвая зыбь", воспевшего "подвиги" ВЧК - ОГПУ в борьбе с Белой эмиграцией и Белым подпольем в СССР.

    Заниматься ныне критикой фильма "Операция "Трест"", как и критикой самого романа "Мёртвая зыбь", мы, конечно, не собираемся. Оба произведения были "идейно выдержанными" и, беззастенчиво искажая исторические факты, преследовали вполне определённые пропагандистские цели. Естественно, все чекисты и их провокаторы изображались там благородными, умными, добрыми и бесстрашными патриотами; кутеповцы же и прочие антикоммунисты – порочными и злобными врагами, а то и просто уголовниками и дегенератами.

    Но вот ведь какой парадокс: даже в этом чекистском сериале сочувствие и симпатию зрителей как-то невольно вызывал образ Марии Владиславовны Захарченко-Шульц – руководительницы кутеповских боевиков в подсоветской России. В "Операции "Трест"" роль Марии Захарченко по-своему талантливо сыграла блестящая актриса Людмила Касаткина. Но дело было не столько в бесспорном таланте советской киноактрисы, сколько в другом: сам образ красивой, обаятельной и умной русской женщины, патриотки, с крохотной группой офицеров-единомышленников бросающейся в невероятно рискованную схватку против огромной армии ОГПУ, просто не мог оставить зрителей равнодушными.

    Сколько-нибудь полная и достоверная биография Марии Владиславовны Захарченко-Шульц, к сожалению, пока никем ещё не написана). А между тем, имя этой удивительной русской женщины до сих пор не сходит со страниц многочисленных книг и статей, посвящённых истории Великой и Гражданской войн, Русской Белой эмиграции и, особенно, истории печально известной операции "Трест". Впрочем, такое положение объясняется легко: ни руководители РОВСа (по одним причинам), ни руководители советских спецслужб (по другим) долгое время не были заинтересованы в том, чтобы подробности биографии легендарной героини Белого движения были преданы гласности.

    Первым, кто рассказал в печати о беспримерном (действительно беспримерном!) жизненном подвиге Марии Захарченко, был известный в эмиграции талантливый русский публицист Николай Александрович Цуриков) – человек очень близкий к работе Русского Обще-Воинского Союза. У нас есть серьёзные основания предполагать, что статья эта была написана по личной просьбе самого генерала А.П. Кутепова (в то время – главного руководителя "специальной работы"), на основе секретных материалов, предоставленных генералом в распоряжение журналиста. Увы, полностью использовать их тогда для написания биографии русской героини публицист еще не мог.

    "Из того, что заключается в переданном мне материале, – писал первый биограф Марии Захарченко, – я могу передать, быть может, только половину… Говорить о жизни М.В. до начала её боевой, революционной работы по одним соображениям, и говорить о подробностях того, как эта работа протекала в России, по другим – не представляется сейчас ещё возможным…"

    Действительно, читая блестящую статью Н.А. Цурикова 1927 года, убеждаешься в том, что автор о многом умышленно умалчивает, недоговаривает, а, возможно, иногда и намеренно "делает ошибки" (чтобы сбить с толку работников ОГПУ, которые, несомненно, этот материал также читали и анализировали). Лишь впоследствии, когда стало возможным снять завесу секретности, в эмигрантской печати появились более подробные сведения о Марии Захарченко, но, к сожалению, тоже оставляющие множество "белых пятен" в биографии русской героини. Что же мы в действительности знаем о ней?

    СМОЛЯНКА

    Маша Лысова (такова была её девичья фамилия) родилась 9 декабря 1893 года в семье действительного статского советника) Владислава Герасимовича Лысова. Как сообщает Н.А. Цуриков, Маша очень рано потеряла свою мать: она умерла вскоре после рождения дочери. Первые годы жизни Маша провела в городе Пензе и Пензенской губернии, в родительском имении. Первоначальное образование она получила дома, а затем была отдана учиться в Петербург, в знаменитый Смольный Институт благородных девиц – лучшее в России учебное заведение для девочек из дворянских семей. Учёба и быт в институте всегда были очень строги. Но и репутация смолянок общеизвестна: блестящее образование, прекрасное воспитание; лучшие воспитанницы по окончании института могли быть определены на службу ко Двору. Имя Марии Владиславовны Лысовой можно найти в списке смолянок среди сорока пяти выпускниц Императорского воспитательного общества благородных девиц 1911 года (79-й выпуск).

    В возрасте около двадцати лет она вышла замуж за офицера Л.-гв. Семёновского полка Ивана Сергеевича Михно. Молодая чета поселилась на Загородном проспекте, 54, где на казённых квартирах проживало большинство семейных и холостых офицеров полка.) Но относительно безмятежная жизнь полковой дамы одного из самых привилегированных полков Императорской Гвардии была очень недолгой: вскоре грянула I Мировая война. В августе 1914 года штабс-капитан Михно отправляется с полком на фронт в должности начальника команды конных разведчиков. В том же году, тяжело раненный, он скончался на руках своей молодой жены. И вот, она уже – убитая горем вдова с крохотным, только что родившимся ребёнком на руках.

    Эта потеря потрясла молодую двадцатидвухлетнюю женщину, но она не пала духом: ответом на гибель любимого человека стало решение добровольно пойти на фронт – в строй, чтобы с оружием в руках заменить погибшего мужа. В то время в Русской Армии женщина в военном строю – было случаем исключительным, почти небывалым со времён знаменитой "кавалерист-девицы", корнета Н.А. Дуровой. Это уже потом, в 1917 году, во времена керенщины, в рядах разлагающейся Российской Армии начнут формировать "экзотические" женские ударные батальоны и отдельные женские команды связи. Но в 1914 году женщину в полковом строю, даже и представить было трудно! Любой воинский начальник на подобную просьбу со стороны молодой дамы ответил бы, конечно, удивлением и категорическим отказом. В лучшем случае можно было рассчитывать на должность сестры милосердия… И тогда недавняя смолянка решает прибегнуть к помощи Великой Княжны Ольги Николаевны (1895-1918) – старшей Августейшей Дочери Императора Николая II.

    Ещё в 1909 году Государь назначил Великую Княжну Ольгу Николаевну шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка. Это было большой честью для армейского полка, и елисаветградцы гордились таким шефством.

    "…Мы гусары не из фольги,
    Всяк из нас литой булат,
    Бережём мы имя Ольги,
    Белый ментик и штандарт.
    В поле брани, в поле чести
    Имя Ольги нам закон…"

    Так пелось в "Полковой песне Елисаветградских гусар". Со своей стороны, Великая Княжна Ольга Николаевна любила свой полк, интересовалась его жизнью и оказывала ему всяческое внимание. Во время войны Великая Княжна Ольга Николаевна, как и другие Августейшие Дочери Императора Николая II, находилась в Петрограде и самоотверженно ухаживала за ранеными, но связи со своим полком не теряла. К Ней, а также к Императрице Александре Феодоровне, и обратилась молодая вдова с необычной просьбой – назначить её в 3-й гусарский Елисаветградский Е.И. Выс. В. Княжны Ольги Николаевны полк добровольцем. Государыня попросила Государя, и он, проявив внимание, приказал военному министру, генерал-адъютанту, генералу-от-кавалерии В.А. Сухомлинову сделать соответствующее распоряжение, что и было исполнено…

    Преодолев все многочисленные препятствия и формальности, Мария Владиславовна оставляет ребёнка на попечение близких людей и в 1915 году вступает вольноопределяющимся в 3-й гусарский Елисаветградский Е.И. Выс. В. Княжны Ольги Николаевны полк.

В РЯДАХ ЕЛИСАВЕТГРАДСКИХ ГУСАР

                                                                     
    С самого начала Великой войны елисаветградские гусары участвовали в боях в Восточной Пруссии, весной 1915 года – сражались в Литве. Мария Владиславовна Михно прибыла в полк ранней весной 1915 года. Сразу же она была зачислена в пятый эскадрон ротмистра П.П. Обуха под именем вольноопределяющегося Андрея Михно. Впоследствии, уже в эмиграции, один из однополчан Мари Владиславовны, штабс-ротмистр Б.Н. Архипов, говоря о её первых шаги на фронте, напишет:

    "Мария Владиславовна не дурно ездила верхом по-мужски, но, конечно, никогда не обучалась владению оружием и разведке: значит, с боевой точки зрения была бесполезна. Мало того, постоянное днём и ночью присутствие молодой женщины, переодетой гусаром, очень стесняло офицеров и солдат. Командир полка и не прочь был бы избавиться от такого добровольца, но ему подтвердили, что всё сделано по личному желанию Государя Императора. Пришлось смириться со свершившимся фактом".

    Но уже скоро Мария Михно, поначалу столь скептически встреченная в полку, сумела доказать, что её прибытие на фронт – это не блажь молодой взбалмошной дамы, получившей протекцию Великой Княжны Ольги Николаевны и самого Государя. На войну она пошла по-настоящему. Как засвидетельствовал один из её биографов, ничего бутафорского, ничего маскарадного, ничего от "театрального переодевания" в этой женщине не было. Всегда скромная, исключительно тактичная, она как-то умела не терять своей женственности даже в обстановке самой страшной боевой страды. Но при этом ей было дано и другое: она смело шла на встречу любой опасности, и этим увлекала других, умела подчинять людей и вести их за собой. Не только офицеры полка, но и солдаты, у которых женщины-доброволицы зачастую вызывали если не прямое недоброжелательство, то смех, удивлялись ей, уважали и серьёзно её чтили.

    "Следует упомянуть, – отмечал впоследствии штабс-ротмистр Архипов, – что за период, проведённый в рядах полка, находясь постоянно в боевых делах, М.В. Михно обучилась всему, что требовалось от строевого гусара, и могла на равных соперничать с мужчинами, отличаясь бесстрашием, особенно в разведке".

    Однажды, вызвавшись добровольно проводником к команде разведчиков своей дивизии (дело происходило в ноябре), ночью она вывела свой отряд в тыл немецкой роте. Немцы были перебиты, оставшиеся в живых – взяты в плен. Во время другой разведки, Мария Владиславовна, бывшая в сопровождении двоих солдат, наткнулась вплотную на немецкую заставу. Неприятель открыл огонь. Один из солдат был убит, другой ранен. Но Мария Владиславовна, сама раненая, под страшным огнём, сумела вынести на руках своего истекавшего кровью товарища.

    А вот ещё один боевой эпизод, происшедший с Марией Владиславовной, к тому времени произведённой уже в унтер-офицеры. В 1916 году, в Добрудже, пятый эскадрон елисаветгрдских гусар под командой штабс-ротмистра фон Баумгартена занял одну болгарскую деревню. Въехав на коне в какой-то двор, Мария Владиславовна неожиданно натолкнулась на болгарского пехотного солдата и стала на него кричать таким неистовым голосом, что солдат растерялся, бросил винтовку и поднял руки. Потом он был очень сконфужен, когда узнал, что был взят в плен женщиной…

    Два Георгиевских Креста и медали "За храбрость" украсили за время Великой войны грудь этой небольшой, внешне очень хрупкой женщины… В сущности, только одной этой страницы её биографии – подвига на фронте Великой войны – уже было бы достаточно, чтобы мы сегодня, в год 75-летия гибели Марии Захарченко, с уважением вспомнили имя этой русской героини. Но Господь определил ей пройти весь Путь. До конца…

    На рубеже 1916 - 1917 годов 3-й гусарский Елисаветградский Е.И. Выс. В. Княжны Ольги Николаевны полк был отведён с фронта на отдых и в конце января 1917 года стоял в Бесарабии. Здесь его и застали трагические события февраля.

    "Революция в полку была принята сдержанно, – засвидетельствовал один из офицеров-елисаветградцев полковник А. Рябинин, – отношения между офицерами и гусарами были вполне хорошими. Дисциплина сохранялась". Елисаветградцы были одной из очень немногих частей Русской Армии, до конца сохранивших в своих рядах относительную дисциплину, и в целом не поддавшихся революционным настроениям. Только на Рождество 1918 года, надев свою великолепную парадную форму и так и не признав большевицкую власть, гусары большими группами стали покидать полк. Тогда же покинули полк и все офицеры. Командир полка, полковник Такаев с несколькими офицерами пытался пробраться в Добровольческую Армию, но по дороге они были арестованы и расстреляны, другим офицерам удалось пробраться на юг России и принять участие в Белой борьбе.

    В ОГНЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

    После большевицкого переворота и развала фронта Мария Владиславовна вернулась на родину – в родительское имение в Пензенской губернии.

    Страшную картину представляла в то время Пензенская земля: в городе Пензе обезумевшие от "свободы" толпы грабили магазины, в деревнях – жгли помещичьи усадьбы. И всюду убивали – бессмысленно, беспощадно и безнаказанно. Так, в те самые дни на вокзальной площади самосудом убили какого-то проезжавшего через Пензу капитана за то, что он не снял ещё погоны. После того, раздев офицера до гола, с гиком и хохотом "революционеры" таскали его труп по снегу Московской улицы – то вверх, то вниз. Пензенскую старуху-помещицу Лукину, заодно с её дочерью большевицтвующие крестьяне на сельском сходе постановили убить и… забили кольями. Тогда же убили в собственной усадьбе помещика Скрипкина, а затем "для потехи" затолкали его голый труп в бочку с кислой капустой. И всё это с хохотом – "теперь наша власть! Народная!" А сколько ещё таких эпизодов видела Пензенская земля и вся Россия в те "окаянные дни"?..

    Известный эмигрантский писатель Р.Б. Гуль – земляк Марии Владиславовны, в своей хронике "Конь рыжий" писал: "В эти же дни с отрядом какой-то отчаянной молодёжи по пензенскому уезду поскакала верхом вернувшаяся с фронта девица Мария Владиславовна Лысова, будущая известная белая террористка Захарченко-Шульц, поджогами сёл мстя крестьянам за убийства помещиков и разгромы имений".

    Нечто подобное, да ещё с добавлением "подробностей" можно прочесть и в статье уже упомянутого выше штабс-ротмистра Архипова, а уже вслед за ним и в работах других авторов, писавших о Марии Захарченко. Но здесь необходимо пояснение. Действительно, вернувшись с фронта на родину, и застав там картину всеобщего развала и разбоя, Мария Владиславовна на свой страх и риск приступила к созданию партизанского отряда, привлекая в его ряды учащуюся молодежь. Ни одного офицера в этом отряде не было. Как утверждают некоторые осведомлённые источники, не было и никаких "поджогов сёл", как и конных рейдов по мятежным деревням. Дело в том, что отряд Марии Михно так никогда и не вышел из стадии формирования, а потому ни в каких боевых делах или карательных операциях против погромщиков он принять участия просто не мог.

    Об этом периоде жизни Марии Владиславовны её биографы говорят очень скупо. Ясно только, что попытка сформировать партизанский отряд, по всей вероятности, успехом не увенчалась, и Мария Владиславовна покинула Пензу. А затем, оказавшись в глубоком тылу красной армии, она узнаёт, что где-то ведёт борьбу с большевиками Белая армия. Это известие придаёт ей силы. И вновь по собственной инициативе, "при помощи одной только старой служанки", – уточняет Н.А. Цуриков, – Мария Владиславовна организует серьёзное и крайне рискованное дело. Она укрывает у себя офицеров-добровольцев и тайными путями помогает им пробираться в ряды Белых войск. Фактически это был её первый серьёзный опыт подпольной работы в тылу большевиков. Как утверждает Н.А. Цуриков, работу эту, имевшую большие результаты, Мария Владиславовна прекратила, только будучи обнаруженной…
    В это время она встречает своего бывшего друга - офицера 15-го уланского Татарского полка Захарченко и весной 1918 года выходит за него замуж. Вскоре чета Захарченко пробирается на Кубань и вступает в Добровольческую Армию. Впрочем, похоже, что прежде, чем супруги Захарченко пробрались в район действия Добровольческой Армии, им пришлось побывать в Персии и по пути на юг России пережить немало опасных приключений. Некоторые биографы уточняют их маршрут: Москва – Тегеран, далее через Курдистан в Месопотамию к англичанам, затем через Персидский залив, Суэц и Босфор – в Армению. Другие биографы описывают путь супругов Захарченко в Белую Армию иначе: "из Персии через Индию на английском пароходе".

    Так это или иначе, Мария Владиславовна вновь оказывается в кавалерийском седле, вновь на фронте. Здесь её ждали новые боевые подвиги, новое тяжёлое ранение в грудь, тиф, отмороженные руки и ноги, и новая тяжёлая утрата: под Монастырём (у Каховки) умер от заражения крови её второй муж – командир 2-го кавалерийского полка, полковник Захарченко…

    После эвакуации Русской Армии генерал-лейтенанта, барона П.Н. Врангеля из Крыма Мария Владиславовна оказалась в Галлиполи. Начались скитания по чужим странам. Но и на чужбине она не пала духом: предстоял новый этап её жизни – Боевая организация генерала Кутепова.

    В КУТЕПОВСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

    Боевая организация генерала Кутепова (или Кутеповская организация) зародилась в эмиграции в начале 1920-х годов. Это была небольшая, строжайше законспирированная структура, состоящая из самоотверженных русских патриотов, тех, кто, уйдя на чужбину, не сложил оружия и добровольно избрал для себя опасный путь подпольной и боевой работы в СССР. На Кутеповскую организацию возлагалась задача установления и поддержания связи Белой эмиграции с внутрироссийскими антикоммунистическими группами, совершение террористических актов против руководителей большевицкой партии, ВЧК - ОГПУ и т.д. Главной целью кутеповцев была подготовка вооружённого антибольшевицкого восстания в России.

    В ряды кутеповских боевиков шли закалённые в боях Гражданской войны Белые офицеры и добровольцы, но не мало в ней было и отчаянной русской патриотической молодёжи – вчерашних гимназистов и кадет. И во главе одной из групп боевиков – хрупкая женщина...

    Мария Захарченко вступила в ряды организации генерала Кутепова, вероятно, одной из первых. В октябре 1923 года по заданию генерала Кутепова она с большим риском нелегально перешла советско-эстонскую границу и возвратилась на родину. Вместе с ней в СССР ушёл её ближайший соратник по Кутеповской организации, бывший лейб-егерь, капитан Георгий Николаевич Радкович (1898-1928), ставший её третьим мужем. С документами на имя супругов Шульц, Мария Владиславовна и Георгий Николаевич должны были пробраться в Петроград, а затем в Москву для выполнения особого задания генерала Кутепова.

    Об этом последнем и, наверное, самом опасном и героическом периоде жизни Марии Владиславовны красноречиво свидетельствуют немногочисленные записи, оставленные её соратниками - офицерами-кутеповцами. Один из них, В.И. Волков в своей записной книжке посвятил Марии Захарченко такие строки:

    "Удивительно всё-таки: во главе боевых групп - маленькая, хрупкая женщина! И это она, как никто, умела выбирать и подбирать для работы людей, и её "школа" была единственной и никогда уже, конечно, неповторимой выучкой в условиях неимоверно и непреодолимо тяжёлых, нечеловеческих трудностей. Она – даже для нас легенда! Страшная и прекрасная русская сказка! В её судьбе – судьба русской женщины и русского антибольшевика".

    Другой офицер-кутеповец, Александр Александрович Анисимов, с восхищением рассказывал: "Когда мы, двое её спутников, просили отдохнуть, Мария Владиславовна сказала нам: "Как вы, мужчины, скоро устаёте"… А это был третий день беспрерывного хода по болотам…"

    А вот свидетельство, оставленное известным политическим деятелем В.В. Шульгиным, "тайно" побывавшим в 1926 году в СССР и встречавшимся там с Марией Владиславовной:

    "По её карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я её узнал уже в возрасте увядания, но всё-таки кое-что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо её, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной… Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: "Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В "Трест" я вложила всё, если это оборвётся, я жить не буду"".

    О том, что такое было "Операция "Трест"", рассказывать, наверное, излишне. Об этой печально известной провокации ИНО ВЧК – ОГПУ написаны десятки, может быть даже сотни книг и статей. Позволим себе сделать здесь лишь одно существенное замечание.

    Чекисты всегда пытались представить "Трест", как свою наиболее удачную операцию, в результате которой они якобы добились полного успеха в борьбе с активизмом Белой эмиграции. По признанию кагэбешников, операцию "Трест" впоследствии "всегда изучали в закрытых учебных заведениях НКВД - НКГБ - МГБ как классическую". В действительности же "Трест" закончился не успехом, а серьёзным провалом чекистов!

    Да, "Трест" принёс немало зла Русскому Национальному делу. Но в апреле 1927 года, неожиданно для руководства ОГПУ, провокация была разоблачена, и все русские разведчики, находившиеся в тот момент в СССР, благополучно ускользнули из-под самого носа врага, а затем активизировали террористическую деятельность – этого-то больше всего и боялось кремлёвское руководство. За провал "Треста" главный его организатор – чекист А. Артузов – вместо награды получил взыскание, а затем был понижен в должности. Впоследствии, пытаясь как-то закамуфлировать свою крупную неудачу, чекисты стали утверждать (и делают это до сих пор), что крах "Треста" якобы был… выгоден советской стороне! На деле же кровавая контора В. Менжинского была в панике, так как с апреля 1927 года она потеряло всякую возможность сдерживать работу Кутеповской боевой организации, а разведка РОВСа, сделав соответствующие выводы из истории с "Трестом", коренным образом изменила методы своей работы в подсоветской России – вместо опоры на сомнительные внутрироссийские организации и группы, РОВС стал опираться только на собственную агентуру.

    "ТИРАНОУБИЙСТВЕННЫЕ ВЫСТРЕЛЫ"

    Сегодня, когда терроризм стал одним из страшных бичей современного мира, у кого-то может возникнуть вопрос: а насколько оправданы были террористические методы борьбы кутеповцев против советской власти? Не правомерно ли будет поставить генерала Кутепова и членов его боевой организации в один ряд с какими-нибудь современными баадерами, радуевыми и бараевыми?

    Весьма точно, как нам представляется, ответил на этот вопрос русский писатель Гуль – человек весьма далёкий от симпатий к РОВСу и каким бы то ни было активным Белым организациям. Гуль, как он сам впоследствии заявлял, не мог выносить кровопролития Гражданской войны, в которой "русский человек должен был убивать русского человека". Эта его позиция привела к тому, что он ушёл из рядов Добровольческой Армии ещё в самом начале Гражданской войны, а потом, в эмиграции, написал "антивоенную книгу", высоко оцененную патриархом советской литературы М. Горьким и неоднократно переизданную в СССР. Так вот, Гуль, будучи ненавистником братоубийственного кровопролития, пишет:

    "Я сочувствую выстрелам в Кремле, у Боровицких ворот по лимузинам Тиранов. Убийство Л. Каннегиссером грязно-кровавого чекиста Урицкого я вполне понимал, так же как убийство рабочим Сергеевым бывшего нью-йоркского портного В. Володарского, ставшего вельможей-террористом большевицкого Петрограда. И убийства Войкова Борисом Ковердой, и Воровского Конради я вполне понимал. Покушению Фанни Каплан на "гениальную гориллу" – Ленина я всем сердцем сочувствовал, и жалею, что она его не убила, чем спасла бы не только Россию, но всё человечество. Как мог спасти Германию граф Штауффенберг убийством Гитлера. Все эти русские выстрелы не были похожи на выстрелы какого-то полубезумного немецкого террориста Баадера. Нет, русские выстрелы были не террором, а сопротивлением террору… Это были тираноубийственные выстрелы".

    Не в "рабочих и крестьян", как утверждала советская пропаганда, были направлены пули кутеповских боевиков, не в "случайные жертвы", а в коммунистов и чекистов – непосредственных мучителей русского народа, организаторов и проводников красного террора. Ибо не против своего народа, боролись соратники генерала Кутепова, а вместе с народом – то здесь, то там поднимавшим внутри страны знамёна антикоммунистических восстаний – за освобождение России!

    "ЗА РОССИЮ!"

    В конце мая – начале июня 1927 года несколько групп кутеповских боевиков перешли советско-финляндскую границу и направились вглубь СССР. Одну из них, направлявшуюся в тогдашний "Ленинград", возглавлял Марковской артиллерийской бригады капитан Виктор Александрович Ларионов. Другой группой командовала Мария Владиславовна Захарченко-Шульц. Её целью была Москва. С Марией Захарченко шли на это задание ещё двое боевиков: двадцатидвухлетний Юрий Сергеевич Петерс и Александр (Эдуард) Оттович Опперпут. Никто из состава этой последней группы назад уже не вернулся…

    Что же произошло с членами "московской группы"? Из открытых советских источников известно, что тройке боевиков удалось прибыть в Москву и заложить мелинитовую бомбу весом в четыре килограмма в дом № 3/6 по Малой Лубянке. О том, что в этом доме располагалось общежитие чекистов, и в нём проживали московские гепеушники, в том числе и сотрудники ИНО ОГПУ, организовавшего провокацию "Трест", знали не многие. Предполагалось, что в случае удачи по ОГПУ будет нанесён серьёзный удар: это должен был быть "тираноубийственный взрыв", который услышала бы вся подъярёмная Россия.

    В ночь на 3 июня взрывное устройство в здание ОГПУ было установлено, и, как утверждают все советские источники, чекисты не взлетели на воздух лишь благодаря чистой случайности: бомба была обнаружена уже перед самым взрывом. Взорваться успела якобы только одна мелинитовая шашка, что вызвало пожар, но подорвать всё здание общежития ОГПУ кутеповцам не удалось.

    Из тех же советских источников, достоверность которых, впрочем, всегда в значительной степени сомнительна, известна и дальнейшая судьба членов "московской группы". Боевики попытались уйти за кордон через западную границу. Группа разделилась: Захарченко и Петерс пробивались к границе вместе, Опперпут в том же направлении пошёл отдельно от них.

    ОГПУ в это время уже подняло тревогу. Вдоль границы и в прилегающих к ней районах были подняты по тревоге не только части НКВД и красной армии, но и мобилизовано гражданское население для прочёсывания лесов. Их силами были перекрыты все дороги, организованы облавы.

    Согласно последней версии чекистов и недавно опубликованным ими материалам, Опперпут 18 июня 1927 года был едва не схвачен близ Яновского спиртоводочного завода, но, ранив троих преследователей, сумел скрыться. На следующий день, уходя от погони, он попал в облаву, организованную сотрудниками Особого отдела Белорусского военного округа (БВО), милицией, красноармейцами и мобилизованными крестьянами, и был убит на хуторе неподалёку от деревни Алтуховка Смоленской губернии.

    Что касается Захарченко и Петерса, то возле уездного города Рудня Смоленской губернии им будто бы удалось захватить автомобиль, принадлежавший штабу БВО, причём, один из находившихся в нём красноармейцев был застрелен, но другой, уже будучи раненным, успел вывести машину из строя. После этого использовать захваченный у красных автомобиль кутеповцы не могли. Однако каким-то образом они всё же преодолели ещё около ста пятидесяти километров в сторону границы, и были настигнуты только в районе железнодорожной станции Дретунь в Белоруссии. Станция Дретунь, Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги находится на перегоне Невель - Полоцк, в Полоцком уезде Витебской губернии, в двадцати пяти километрах от города Полоцка. Вблизи станции Дретунь, в хвойном лесу располагалось село Ситно, где были полигоны и военные лагеря красной армии. Здесь же запасные отбывали первичные сборы в летнее время. Примерно там и приняли свой последний бой с красными Мария Захарченко и Юрий Петерс. Некоторые источники сообщают, что они погибли в перестрелке. Но более достоверными выглядят утверждения о том, что оба они покончили жизнь самоубийством, не пожелав сдаться в плен. Один из красноармейцев, бывших свидетелями гибели кутеповцев, И. Репин оставил подробное описание последних минут их жизни. По его словам, кутеповцы вышли из леса прямо на стрельбище, где в то время вела учебную стрельбу какая-то рота. Существует предположение, что ОГПУ намеренно теснили боевиков к месту расположения красноармейских лагерей.

    "На противоположной опушке леса, – свидетельствует очевидец трагедии, – в интервале между мишенями, стоят рядом мужчина и женщина, в руках у них по револьверу. Они поднимают револьверы кверху. Женщина обращается к нам, кричит: – За Россию! – и стреляет себе в висок. Мужчина тоже стреляет, но в рот. Оба падают.

    …Ещё раз увидел я эту героиню часа через два. В скромном сером платье она лежала прямо на земле у штаба нашего полка. Ниже среднего роста. Средних лет. Шатенка. Мертвенно бледное лицо, заострившийся нос, закрытые глаза. Едва заметное дыхание. В бессознательном состоянии.

    …Кругом стояла толпа любопытствующих красноармейцев. Один из них подошёл к лежащей женщине вплотную и, видимо, в намерении показать свою удаль, пихнул её носком сапога в как будто вспухнувший живот и мерзко выругался. Тело женщины осталось совершенно бесстрастным, даже не вздрогнуло.

    …Всё же расчёт "молодца" на эффект оказался ошибочным. Мрачные суровые лица подавляющего большинства красноармейцев показывали явно отрицательную оценку нелепой гнусной выходки. Позднее я слыхал, что "шпионка" в тот же день и в том же бессознательном состоянии была "погружена" в вагон-ледник и отправлена в Ленинград".

    Открытые советские источники почему-то не называют дату смерти Захарченко и Петерса. До сих пор ничего не известно и о месте их погребения. Если же верить сообщениям корреспондентов "Дейли Экспресс" и "Таймс", по горячим следам опубликовавшим информацию о гибели "московской группы" кутеповцев, то жизнь Марии Владиславовны Захарченко оборвалась 23 июня 1927 года…

    ПОСЛЕСЛОВИЕ

    Ещё и сегодня, спустя более семидесяти пяти лет, живы некоторые из участников развернувшегося в 1927 году трагического противоборства боевиков генерала Кутепова с ОГПУ.

    19 августа 2002 года центральные средства массовой информации РФ с подобострастием рассказали телезрителям и читателям о столетнем юбилее полковника КГБ Бориса Гудзя – одного из советских провокаторов, участвовавших в проведении операции "Трест". Причём, главными заслугами чекиста федеральные СМИ назвали именно участие в операциях "Трест" и "Синдикат-2". Телевидение РФ на весь мир транслировало речь столетнего гэпэушника. А на следующий день, 20 августа, в Москве служба внешней разведки (СВР – бывшее Первое Главное Управление КГБ СССР) устроило официальное торжественное чествование отставного "трестовика": руководители СВР ублажали своего ветерана и "воспитывали" молодое поколение "российских разведчиков" (!) на его примере…

    Что же, у властей РФ - свои герои, у России – свои. И, пока федеральные власти и их спецслужбы громогласно, на всю страну чествуют советских шпионов и провокаторов, Россия тихо помянет молитвою своих Героев.

    Пусть эти строки признательности станут символическим скромным букетом белых роз, положенных на безвестные могилы наших Национальных Героев - Марии Владиславовны Захарченко и её боевых соратников.

    "Вестник РОВС", № 6-7, 2003

[elektronik]

Разоблачённые агенты в среде Белой эмиграции
(По материалам жкрнала «Часовой», № 222-223, 1 ноября 1938)

    РАЗОБЛАЧЁННЫЙ АГЕНТ ГПУ


    В Вене в последние годы существовал салон массажа, владелец которого называл себя князем Долгоруким. В своём салоне этот «князь» принимал разных людей, вёл с ними политические совещания и строил какие-то планы. Известна его петиция в Лигу Наций, в которой он указывал на себя, как на единственного законного претендента на Русский Престол. Свои права он основывал на том, что как Долгорукий – он Рюрикович, по материнской же линии – потомок Чингисхана.

    В русских эмигрантских кругах Вены деятельность «князя» начала возбуждать подозрения. Странным казалось, что «князь Долгорукий» говорит по-русски неправильно и с нерусским акцентом. Было произведено эмигрантскими кругами расследование, которое, как уверяют, установило, что владелец салона массажа вовсе не князь Долгорукий, а некий Фаркас, агент ГПУ и провокатор.

    Несмотря на разоблачения, Фаркас продолжал бывать в русских ресторанах. В одном из этих ресторанов разыгрался несколько дней тому назад крупный скандал.

    Князь Трубецкой, председатель русской эмигрантской организации в Вене, увидев Фаркаса, не мог сдержать своего негодования и дать ему пощёчину.

    В этот же день разоблачённый провокатор скрылся.


    НОВЫЙ ПРОВОКАТОР

    23-го августа болгарской полицией разоблачён и арестован «Окружной атаман и создатель союза казаков-националистов» Павел Назарович Кудинов, оказавшийся агентом-осведомителем большевицкого полпреда. Кудинов вёл последнее время гнусную кампанию против русских национльных организаций и выступал против Донского Атамана графа Граббе.


    НЕОБХОДИМА ПРОВЕРКА

    «Возрождение» от 30/9 уделяет много места рассказу бежавшего из СССР в Манжуко* полковник Кр. Армии Волынского, в прошлом же белогвардейца и подчинённого ген. Кислицына, который его принял и обласкал.

    Волынский рассказывает о заговоре в Кр. Армии, выдаёт себя за участника и т.д. В его рассказе мы обнаружили большое количество странных ошибок, которые не мог сделать человек мало-мальски осведомлённый, напр.:

    1). II стр. корпус никогда не был передан в подчинение БВО** (примерно в это время в БВО была передана, в связи с новым переделом областей, Тверь и стоявшая там 48 с.д.;

    2). охрана Кремля никогда (в посл. годы) не подчинялась НКО или НКВД, а представляла собой особый Кремл. Гарнизон, подчинённый непосредственно, как и все учреждения Кремля, сов. правительству;

    3). насколько нам известно, ни в Москве, ни в других городах не существует бронетанк. дивизии особ. назначения, а если бы и существовала бы, то само название «особое назначение» свидетельствует о её принадлежности к войскам НКВД, в т.ч. она никак не могла бы быть передана из НКО*** в подчинение НКВД (как это утверждает Волынский)****;

    4). указанные Волынским лица: Примаков, Енукидзе, Радек и др. или не занимали в указанное время постов, названных им, или не могли совершать приписанных им поступков.

    Вообще Волынский вовсю пользуется материалами совпроцессов, извращая их в смысле времени, взаимоотношений и т.д., в конце же явное и неправдоподобное указание на Скоблина – какой второстепенный следователь НКВД может вообще знать о таких секретных вещах (?), не говоря уже о том, что никогда не скажет арестанту.

    Словом, судя по разоблачениям , Волынский производит странное впечатление. Очень важно теперь же проверить все его показания.




    ПРИМЕЧАНИЯ:

    * Манчжу-Ди-Го (прим. «КР»)

    ** БВО – Белорусский Военный Округ (прим. «КР»)

    *** НКО – Народный Комиссариат Обороны (прим. «КР»)

    **** Видимо Волынский путает находящиеся в Москве танк. корпус им. Калиновского (известный всей Кр. Армии как учебно-«гвардейская» часть) дивизию особ. назначения НКВД им. Дзержинского – недопустимая ошибка для к-ра, тем более, что обе части существуют много лет (прим. «Часового»).
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Владимир Николаевич Бутков
«ВНУТРЕННЯЯ ЛИНИЯ» В БОЛГАРИИ: РОВС против ОГПУ
(глава из "Исторических записок и воспоминаний члена Русского Обще-Воинского Союза")

    Прежде всего необходимо растолковать это обывательское название, прочно вошедшее в лексикон русской эмиграции — «внутренняя линия». Произошло оно следующим образом.

    Когда в 1930-е годы в эмиграции опять вспыхнул порыв возвращаться в воинские организации, офицеры, приходившие в канцелярии РОВСа для заполнения своих формуляров, всегда получали вопрос заведующего: — По какой линии Вы хотите работать в РОВСе: по «внешней» или по «внутренней»?

    На вопрос поступающего, что значит «внешняя» и что значит «внутренняя» линии, ему разъясняли, что «внешняя» линия – это работа на различных курсах в качестве лектора, техника, инструктора и т.п., а «внутренняя» линия — это работа секретного сектора разведки РОВСа. Так это определение и перекочевало к обывателю эмиграции. И его подхватили как хлёсткое полуругательное название «грязной» деятельности. В действительности же работа по «внутренней» линии РОВСа была нормальной работой разведки организации, везде и всегда существовавшая.

    Первым начальником разведки РОВСа в Болгарии, а потом во Франции был Генерального Штаба полковник А.А. Зайцов. Это был необыкновенно талантливый офицер-генштабист и знающий своё дело разведчик. В Болгарии он создал замечательную сеть сотрудников-информаторов, действовавших повсюду, где только жили и работали чины воинских организаций РОВСа.

    Экономическое положение Болгарии было очень тяжёлым, многие болгары были безработными. Русским же и другим иностранцам приходилось работать только на «чёрной» работе, главным образом, на болгарских рудниках в Пернике и под городом Бургасом на рудниках «Плакалница» и Чёрное море». Многие устроились работать на текстильных фабриках болгарского миллионера Балабанова в районе большого села Кочериново, в сердце Балкан.

    В начале 1930-х годов в Болгарии прокоммунистические настроения были ещё сильны. Болгарская коммунистическая партия ушла в подполье, но при помощи советских руководителей активно работала и проводила террористические акты. Коммунисты убивали полицейских начальников, генералов болгарской армии и несколько раз совершали крупные террористические акции — устраивали взрывы, с целью убийства Царя Бориса III. Среди рабочих болгарских заводов и среди шахтёров процент коммунистов был самый высокий — из их среды выходили их лучшие боевики.

    Русские Белые воины, с которыми был связан полковник Зайцов, информировали его о болгарских коммунистических организациях, выявляли их главарей и часто даже предупреждали акты террора. Всю эту информацию Зайцов передавал в болгарскую военную разведку и в дирекцию болгарской полиции. В эти структуры были приняты на штатные должности связные от полковника Зайцова — капитаны А.А. Браунер и К.А. Фосс.

    Алексей Александрович Браунер с 1934 по 1944 годы был штатным сотрудником болгарской Дирекции полиции и начальником противокоммунистической и противотеррористической группы.

    Клавдий Александрович Фосс состоял на службе в болгарском Военном министерстве с 1925 по 1941 годы и получил несколько болгарских военных и гражданских орденов за успехи в борьбе с коммунистическими террористическими организациями. Он числился майором запаса. Одновременно Фосс был близок к работе III Отдела РОВСа и очень много помогал РОВСу своими связями и своей деятельностью. Оба связньтх полковника Зайцова находились в близком контакте друг с другом.

    Когда в начале 1930х годов полковник Зайцов перебрался во Францию, он всю свою работу в Болгарии передал капитану Фоссу, который также, будучи необыкновенно способным и талантливым разведчиком, укрепил и развил работу «внутренней линии». Именно Фосс раскрыл более десяти коммунистических так называемых «конспираций» и обезвредил сотни отчаянных болгарских террористов. Вот почему он был постоянно «на мушке» у болгарской коммунистической партии и советского ОГПУ. Поэтому в Болгарии Фосс всё время получал награды и повышения по службе.

    На Фосса было совершено более десяти покушений, и все были неудачными. Его охраняли двое телохранителей: один — его старый и верный вестовой-дроздовец, другой — приставленный агент болгарской разведки. Клавдий Александрович в совершенстве владел пятью языками: кроме русского и болгарского — немецким, английским и французским. Когда он развернул работу на Россию, он встречался с иностранными представителями западных разведок и говорил с ними без переводчика.

    Именно капитан Фосс открыл и провалил работу специально засланного большевиками в Болгарию агента — сына Начальника III Отдела РОВСа, генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова.

    История этого нашумевшего в своё время дела такова. Сын генерала Абрамова остался в СССР и, будучи моряком советского морского флота, сбежал во время выхода на берег в германском порту. Там он связался с Начальником II Отдела РОВСа, Генерального Штаба генерал-майором А.А. фон Лампе, который переправил Николая Абрамова к отцу в Софию.

    В 1936 — 1938 годах Н. Абрамов-младший был близок к работе III Отдела РОВСа и много помогал на Военно-училищных и унтер-офицерских курсах. Он был большим специалистом постройки электрических схем по темам: «Разборка и сборка трехлинейной винтовки» (с названиями всех частей), таких же схем револьвера «Наган», гранат, лёгкого пулемёта и др. Работали эти схемы таким образом: когда прикладывали электрические контакты к кружкам с указанием частей стрелкового оружия, на кар- тонной лицевой стороне зажигалась лампочка — красная или зелёная. Если зажигался зелёный свет ответ правильный, если красный — ошибка. Кроме того, Н. Абрамов знал джиу-джитсу и боке, которые тоже преподавал на уроках военной гимнастики. Слушатели курсов его очень любили и дружили с ним. Н. Абрамов открыл в Софии магазин филателии и редких монет и преуспевал, якобы, в этой торговле. Капитан Фосс, опытный разведчик, с первого дня появления Н. Абрамова начал его подозревать и установил за ним и наружное, и внутреннее наблюдение, которое и привело к разоблачению. У Фосса были фотографии встреч Н. Абрамова с разведчиками советского посольства, которые он и представил отцу — генералу Абрамову. В «деле Николая Абрамова» до сих пор существует некий туман, который в своё время особенно развели представители НТС (новопоколенцы), тогда враждовавшего с РОВСом. Но пишущий эти строки может свидетельствовать именно то, что видел лично.

    В день, когда генерал Абрамов пригласил сына придти к нему на улицу Оборище, 17 (штаб III Отдела РОВСа), в его кабинет, пишущий эти строки был начальником или разводящим караула. Я и провёл Николая Абрамова в кабинет генерала и остался стоять внизу (кабинет был на втором этаже), ожидая, если меня вызовут. Я стоял внизу и ждал. Слышал громкий голос генерала и нервные выкрики заикающегося его сына (Н. Абрамов был заикой). Потом генерал Абрамов вышел с красным лицом, сильно возбуждённый и быстро ушёл в садик. Минут через пять он возвратился и поднялся по лестнице, дверь в его кабинет осталась открытой, и я слышал и видел, как молодой Абрамов не просто плакал навзрыд, а выкрикивал, что Фосс лжёт и старается его погубить. Через некоторое время генерал Абрамов появился в дверях. В его руке был браунинг. Помахивая им, он мне крикнул, чтобы я вызвал по телефону полицию через капитана Браунера. Я бросился в общую канцелярию и предал всё это секретарю III Отдела РОВСа, капитану Арнольду. Я вернулся к лестнице у кабинета и громко доложил генералу, что Браунер едет (до Дирекции полиции от улицы Оборища, 17 было далеко). Браунер же ехал на трамвае с двумя своими агентами. Приблизительно через час Браунер прибыл, и уехал из особняка III Отдела РОВСа уже на полицейской машине, взяв с собою Н. Абрамова.

    Потом мы узнали, что отец-генерал сразу же заставил сына читать рапорт и смотреть фотографии, которые ему представил капитан Фосс. Генерал требовал от Николая признания, что тот работает на советчиков. Николай всё это отрицал. Тогда генерал вынул свой браунинг, положил его на письменный стол и сказал сыну, что через пять минут он вернётся. Он так и сделал. Предложения застрелиться Николай не принял, и генерал вызвал полицию, передав сына ей.

    Николая судили, но болгарский суд не признал его виновным в шпионаже против Болгарии, а то, что он работал против Белой эмиграции на советы (болгары только что признали советское правительство и совсем не хотели пор- тить с ними отношения), их не касалось.

    Н. Абрамова выслали во Францию, где его след затерялся. Нужно добавить, что за год до этого он женился на состоятельной дочери софийской дантистки Кончиновой. Кончинова-старшая была близка со многими болгарскими сановниками, так как лечила им зубы. Её кабинет был престижным и дорогим. Говорили, что она хорошо заплатила судьям и тем, от кого зависела судьба Н. Абрамова. Конечно, помог ему и посол СССР Ф. Раскольников и его советник, энкаведист Г. Яковлев.

    Теперь следует сказать несколько слов о причинах яростных нападок определённых эмигрантских кругов на «внутреннюю линию» в целом и на К.А. Фосса — в частности.

    После похищения в 1937 году Председателя РОВСа, генерал-лейтенанта Е.К. Миллера, осуществлённого ОГПУ при помощи предателя, генерал-майора Н. Скоблина, старшие начальники РОВСа создали комиссию по расследованию этого дела и рассмотрению деятельности «внутренней линии» РОВСа, с которой Скоблин был тесно связан во Франции и знал многие её секреты. Фосса связали с деятельностью Скоблина, считая, что, являясь руководителем «внутренней линии» в Болгарии, Фосс должен был быть замешан в грязную историю с предательством Скоблина.

    Комиссию старших начальников РОВСа возглавил пожилой и всеми глубоко уважаемый боевой генерал-от-каналерии А.М. Драгомиров. Его помощником и главной пружиной в этом расследовании стал генерал-от-кавалерии И.Г. Эрдели. Комиссия Эрдели побывала в 1938 году и в Софии, где долго и тщательно расследовала деятельность капитана Фосса и старалась найти документальные подтверждения его связи со Скоблиным. Генерал Эрдели бывал и в болгарском Военном министерстве у полковника Г. Костова. В результате комиссия сделала вывод о том, что Фосс ничего общего с преступной деятельностью Скоблина не имел. Капитан был полностью «обелён», с него сняли все «обвинения» и извинились за доставленные неприятности. Но всё же Фосса отстранили от работы в разведке РОВСа, оставив ему по требованию полковника Костова его сеть информаторов по Болгарии. Новым начальником разведки III Отдела РОВСа генерал Абрамов назначил Л.-Гв. Финляндского полка капитана Яна Георгиевича Яренко – в быту и жизни эмиграции бывшего известным музыкантом (прекрасно играл на скрипке) и одним из руководителей популярного в Софии салонного оркестра.

    После похищения в сентябре 1937 года генерала Миллера на пост Начальника РОВСа вступил его Первый Заместитель, Генерального Штаба генерал-лейтенант Фёдор Фёдорович Абрамов, командир донского корпуса и Начальник III Отдела РОВСа в Болгарии. Пребывание генерала Абрамова на этом посту было кратковременным: болгарские власти воспротивились, чтобы центр РОВСа находился в Болгарии, боясь осложнений с СССР. В 1936 году Болгария признала советское правительство и приняла первого советского посла Ф. Раскольникова, который привёз с собой тридцать человек опытных энкавэдистов. Советским военным атташе в Болгарии стал полковник Г. Сухоруков — участник Гражданской войны и комиссар красной армии. Первым советником посольства был Г. Яковлев — бывший чекист и полковник ГПУ-НКВД.

    Болгары отобрали у эмигрантов посольскую церковь, построенную Императором Николаем II и расписанную известным русским иконописцем. Церковь примыкала к бывшему российскому посольству, а теперь оказалась при посольстве СССР. Генерал Абрамов, ещё не будучи твёрдо уверен, что болгарские власти всё-таки ему не позволят возглавить РОВС и находиться в Софии, за своё шестимесячное возглавление Союза успел переформировать администрацию РОВСа. Он заменил генерал-лейтенанта В.К. Витковского, бывшего до того командиром 1-го армейского корпуса с пребыванием в Париже, на Генерального Штаба генерал-майора М.М. Зинкевича, который до этого был командиром Алексеевского полка. На эту должность был назначен генерал-майор А.В. Ангелеев, бывший помощник и заместитель генерала Зинкевича. Начальником штаба РОВСа генерал Абрамов назначил Генерального Штаба полковника М.Н. Ясевича. Командиром Корниловского полка — полковника СИ. Кондратьева, жившего и работавшего в городе Бургасе. Командиром Дроздовского полка генерал Абрамов назначил генерал-майора В.В. Бредова-младшего; командиром Марковского полка – генерал-майора А.И. Жданова — все они проживали в Софии. Таким образом, генерал Абрамов решил сконцентрировать всё военное руководство у себя, в Болгарии. Также он назначил и возглавляющих артиллерийские, технические, авиационные и бронетанковые, сапёрные и другие части.

    Усилия генерала Абрамова и его помощников в Болгарии не смогли преодолеть сопротивления болгарского министерства Внутренних дел, которое оставалось твёрдым в своём решении не допустить установления центра РОВСа в Болгарии. И генералу Абрамову пришлось передать возглавление РОВСом генерал-лейтенанту Алексею Петровичу Архангельскому, проживавшему в Бельгии, в Брюсселе. Генерал Архангельский сохранил все административные перегруппировки, которые сделал генерал Абрамов.

    Общее возглавление «работы на Россию» было возложено на генерала Зинкевича. Гвардии капитан Я.Г. Яренко был назначен координировать все молодёжные организации в Болгарии, как военные, так и примыкавшие к РОВСу: НОРР и «Витязей». Болгарский Отдел НОРР вырос и создал к тому времени новые отряды: авиации, боевой химии (сами делали противогазы), конный отряд под руководством сотника штаба Донского корпуса Б. Попона, прекрасную лыжную команду, бравшую призы на общеболгарских состязаниях, фехтовальную группу и спортивно-стрелковую команду для всех молодёжных организаций. Капитан Яренко также очень тщательно отбирал кандидатов в Кутеповскую боевую организацию и назначал тех, кто должен был пройти специальную подготовку в летних и зимних лагерях. Начальником спецлагеря был хорунжий Иван Иванович Назаров, прекрасный атлет, инструктор по джиу-джитсу, боксу и мастер стрельбы из пистолетов. Он же заведовал и складом стрелкового оружия. Хорунжий Назаров ходил в подсоветскую Россию дважды, был там ранен. Он погиб в РОА в начале 1945 года, прикрывая пулемётным огнём отступление своей роты (он был тогда уже в чине капитана РОА), будучи тяжело ранен в живот осколком снаряда «Катюши». Он был заколот возле своего пулемёта... Вечная ему и его соратникам память! Капитан Яренко, как уже упоминалось, был одним из руководителей прекрасного салонного оркестра в Софии, где играли многие русские музыканты. Оркестр часто выезжал в ближние страны — Румынию, Венгрию, Польшу, часто бывал и в Персии — в Тегеране.

    Капитан Яренко использовал эти поездки для завязывания связей с ответственными чиновниками секретных служб, для организации перебросок кутеповских боевиков на Кавказ. Последняя группа в 1940— 1941 годах как раз готовилась для отправки через Персию, но помешала начавшаяся война.

    Неутомимый, энергичный и преданный своему делу, капитан Яренко организовал неслыханное до его назначения наблюдение за советским посольством. Через капитана Браунера и при поддержке капитана Фосса, Яренко организовал группы наружного наблюдения за всеми служащими посольства. Раздобыл через болгарскую полицию их фотографии и список их официальных должностей. Напротив советского посольства (через площадь) были поставлены табачные киоски, которые содержались нашей агентурой под контролем болгарской полиции. Полиция получала копии докладов наших разведчиков, и болгары были этим вполне довольны, всячески помогая всем, что разрешалось их правилами. Это началось с 1938 и продолжалось до 1941 года. Слежка и «хвосты» наших филёров доводили советчиков до расстройства нервов, так что их часто меняли — вызывали обратно в СССР, но с новыми продолжалось то же самое. Они не могли незаметно уходить на свои свидания, даже с проститутками.

    Военный атташе, полковник Сухоруков еженедельно делал большую прогулку пешком из посольства до ближайшего болгарского села Горубляне, приблизительно четыре километра туда и столько же обратно. Нелегко было за ним следовать по Цареградскому шоссе мимо казарм 1-го конного и 1-го артиллерийского полков. Он шёл одетым в пальто или в плаще, с тростью в руке, в которой, очевидно, было встроено огнестрельное оружие. Левая его рука, вероятно, сжимавшая пистолет, была всегда в кармане. Никогда он не оглядывался, но шоссе было пустынным, и нашим филёрам приходилось месить грязь или шлёпать по воде придорожной канавы, чтобы успеть вовремя спрятаться. Конечно, это была своего рода игра: Сухоруков прекрасно знал, что за ним следят, как знали о том и все его коллеги. Но всё это их доводило до бешенства.

    Посол Раскольников несколько раз протестовал в министерстве иностранных дел Болгарии, но ему отвечали, чтобы он представил доказательства, которых у него не было.

    Капитан Яренко распорядился напечатать специальные листовки с призывом членам посольства переходить на нашу сторону, обещая им всяческие блага. Конечно, это было нереально, но также очень влияло на их психику. Например, чиновники посольства ужинали в приличном большом ресторане, где всегда играли венгерские цыганские оркестры. В осеннее и зимнее время они приходили в пальто и сдавали их, как полагалось, в гардеробную. А там в большинстве случаев служили русские девушки и молодые дамы. Все они были связаны с Яренко и его сотрудниками, получали задания рассовывать по карманам советчиков разные листовки. Конечно, когда советчики, найдя у себя в карманах эти листовки, представляли их руководству ресторана, те клялись и божились, что впервые видят это, обещали следить, чтобы совслужащих не беспокоили, но подобные «операции» продолжались.

    Сотрудники капитана Яренко постоянно звонили по телефонам семейным высокопоставленным советским чиновникам, жившим по частным квартирам и «допекали» их предложениями переходить на нашу сторону. Их протесты тоже ни к чему не привели, и многие из этих чиновников просили свои центры перевести их в другие места. Из недавно вышедших воспоминаний посла СССР в Болгарии Раскольникова и его жены Музы стало известно, что Раскольников в своём «письме Сталину» признавался, что их работу в Болгарии полностью сорвала «внутренняя линия» капитана Фосса.

    Стоит подчеркнуть, что мастер своего дела, капитан Фосс имел в советском посольстве сотрудников, включая и личного шофёра военного атташе, полковника Сухорукова. Когда работа шофёра провалилась — о ней узнал Яковлев — Сухорукова сейчас же отозвали, и он исчез с горизонта красной армии, скорее всего, был ликвидирован в 1939 году. Такая же судьба постигла и его заместителя — майора Я.П. Середу, участника Гражданской войны в Испании (на стороне, конечно, красных). В Испании Середа отличился, был ранен. Он считался специалистом уличного боя и хорошим организатором конспиративной работы. Середу, проводимая капитаном Яренко тактика «игры на нервах», довела до того, что через год он попросил его сменить.

    Очень интересен факт, что в зарубежных политических организациях работа капитана Яренко была совершенно неизвестна (он требовал от других и следовал сам сугубой конспирации). Например, до сего дня «исследователи» этого вопроса из числа видных деятелей НТС даже не слышали имении Яренко! Все привыкли считать главой «внутренней линии» капитана Фосса, и до сего дня считают, что он всё время руководил разведкой и контрразведкой РОВСа, что совершенно неверно и очень характерно для сеющих слухи и плетущих интриги... Также не знали и не знают, что главным начальником работы «на Россию» с 1938 года был генерал-майор Михаил Михайлович Зинкевич. Он пошёл добровольцем в Русский Корпус на Балканах, где генерал-лейтенант Б.А. Штейфон «произвёл» его в подполковники и назначил командиром батальона. Генерал Зинкевич прекрасно себя проявил, как храбрый и знающий командир. Он был тяжело ранен – оторваны снарядом обе ноги — и от потери крови он скончался. Так же как и храбрейший из корниловцев полковник Кондратьев, как и командир марковцев генерал-майор Жданов. Вечная им память!

    Командира дроздовцев, генерала Бредова судьба миловала, и он скончался уже в США. Генерал Абрамов в конце II Мировой войны успел уехать из Болгарии последним поездом, шедшим в Сербию. Он был членом Комитета освобождения народов России генерала А.А. Власова и трагически скончался в 1963 году, сбитый сумасшедшим автомобилистом в городе Фривуд (шт. Нью-Джерси, США). Генерал Абрамов в свои восемьдесят два года работал на куриной ферме, был здоров и крепок, как полагается славному донскому казаку.

    В заключение следует сказать несколько слов о дальнейшей судьбе капитана К.А. Фосса.В 1941 году он со своей группой в двадцать человек отправился добровольцем на Восточный фронт. Но во время войны члены НТС сфабриковали целое дело на Фосса, и написали на него донос в Гестапо, в результате чего немцы арестовали капитана уже в России и привезли в Берлин. Оттуда пришёл официальный запрос начальнику Фосса (хорошо знавшего его по совместной десятилетней службе), Генерального Штаба полковнику Костову — Начальнику РQ-1 (разведслужбы) Генерального Штаба Болгарии. Костов собрал своих сотрудников из разведки и контрразведки, знавших давно Фосса и его работу, и прочёл им вслух все обвинения новопоколенцев. (Имена НТСовцев, поставивших подписи под этим доносом, известны, но мы не станем их здесь называть.) После того как полковник Костов закончил чтение, раздался дружный и громкий смех всех присутствовавших.

    Костов написал ответ в Гестапо, которое арестовало Фосса (последний служил на оккупированных немцами территориях в Абвере, ничего общего с гестаповцами не имея), и Фосс был сразу же освобождён. Его вернули на прежнюю службу с повышением.

    «Вестник РОВС», № 1-2, 2001, С. 17-22.
----------------------------------------------------------------------------------------------- 

[elektronik]

ОТКРОВЕНИЯ БЕЛОГО АГЕНТА Воспоминания белого контрразведчика Сигида Н.Ф.
Что известно нам о работе белогвардейской контрразведки? В многочисленных детективных романах и многосерийных фильмах рассказывается, как боролись бесстрашные чекисты с белыми агентами, лихо разоблачая их козни, по сути дела, заранее обреченные на неудачу. Увы, реалии Гражданской войны гораздо сложнее и страшнее... В белогвардейской контрразведке нередко служили люди отменной личной храбрости, по-своему талантливые, готовые на любые жертвы и преступления ради поставленной цели.
Один из них, Николай Федорович Сигида1, бывший гвардейский подпоручик, стал вскоре после Октября агентом контрразведки Добровольческой армии и оказался в эпицентре событий на Дону первой четверти 1918 года. Он занимал видные посты и в красном Таганроге, и в оккупированном немцами Ростове, участвовал в походе белого полковника М. Г. Дроздовского.
Свои «сигиды» имелись на всех фронтах, в большинстве крупных городов. Численность таких агентов измерялась не единицами и не десятками, а по меньшей мере сотнями. Тем не менее вред, причинённый ими, несоизмерим с той огромной помощью, которую оказали Красной Армии примерно 75 тысяч бывших офицеров и генералов. Подозрительность, неуважение и несправедливость, проявленные к ним в дальнейшем, не могут быть оправданы никакими «сигидами».
Читая записки Сигиды, необходимо учитывать, что, созданные в 1925 году в Софии, они не предназначались для публикации и не имели пропагандистского значения. Автор не только даёт уничтожающие характеристики большевикам и Советской власти, но и невольно открывает беззакония, которые творили белые, весьма подробно рассказывает о карательных акциях, осуществлявшихся под его началом. Поэтому, несмотря на субъективность подхода и откровенную ненависть к большевизму, записки представляют большую историческую ценность.
Рукопись на много лет осела в фондах Русского заграничного исторического архива в Праге, сейчас хранится в Центральном государственном архиве Российской Федерации. Публикуется с незначительными сокращениями.
Всю революцию от начала её мне волею судеб пришлось провести в Петербурге, сначала в качестве младшего офицера 2-й роты запасного батальона лейб-гвардии 3-го стрелкового его императорского величества полка, а затем в качестве офицера штаба резерва округа («товарищи» решили, что, исключив меня из батальона, они обрубили несколько щупалец гидре контрреволюции). Но вот пришел ноябрь месяц (1917 года. — В. Б.), и дальнейшее существование становилось невозможным... Становилось жутко. Когда народ был пьян от водки, была надежда, что он проспится, когда же он стал пьяным от крови братьев своих — надежда умерла.
На Дон я приехал 6 ноября и через некоторое время получил место начальника 1-го участка городской милиции Таганрога. В Таганрог прибыл поручик Белов от штаба Добровольческой армии [1], начальник Таганрогского пункта контрразведки. Я, как выяснилось, был ему рекомендован.
Тем временем положение в городе осложнялось... У обывателя шерсть поднималась дыбом в предчувствии чего-то нехорошего. Это нехорошее не медлило своим приходом, и уже к концу декабря отряды красных под командой матроса X. (фамилию не помню) и
 К 90-летию событий (1918) публикуем воспоминания Н. Сигиды «Наши агенты от милиционера до наркома» из журнала «Родина» (1990, № 10). Предисловие и примечания петербургского историка Виктора Георгиевича Бортневского (1954-1996).
Войска Сиверса двигались сначала к Донской области, затем  на Таганрог . Вожди отряда были звери, расстрелы и самые кошмарные издевательства были спутниками их похода, имея целью своеобразное настраивание этой толпы, которая носила название войск. Ни одной минуты отдыха человеку, через кровь идущего к крови, ни одной минуты сна человеку, пьяному от крови брата своего, не давали эти люди, дабы угар не мог пройти раньше, чем будет достигнута цель. Понимание психологии масс, чисто звериное, не научное, а инстинктивное давало возможность вождям мановением пальца своего повелевать массами.
(После установления Советской власти 19 января 1918 года автор остался в Таганроге для контрреволюционной работы и по протекции своего однокашника по Коммерческому училищу Е. И. Болотина, комиссара финансов СНК Донской республики, стал членом коллегии при таганрогском военкоме и занимался «организацией отпора» войскам генерала Корнилова. — В. Б.)
Предстояла большая работа и в случае неудачи возможность попасть под расстрел. Нервы напряжены до крайности. Бессмыслица стала нормальным явлением. Сначала приходилось пить, чтобы вздёрнуть себя хотя бы обманным путем. Разведка левых социалистов-революционеров во главе с Калабуховым шпионила всюду и везде. Разведка Украинской Рады и разведка большевиков не отставали тоже. Чека на Металлическом заводе в лице бывшего начальника стражи завода свирепствовала вовсю, и горе тем, кто попадал туда. Я делал всё, чтобы забить железнодорожные линии и не допустить прохода составов, делал так, чтобы и складов годных не было. В этом приблизительно объёме и по этому же плану шла наша работа в тылу у большевиков, парализуя их попытки к тому, чтобы уметь управлять. Управления как такового на месте не было, ибо управлять было не под силу кому бы то ни было. Всё управлялось само собой.
В самый нужный момент кого-либо не отыскивали, и дело останавливалось на определённое время. Однажды даже хотели аэроплан скрасть для Корнилова, но полетевший на нём летчик благодаря неосторожности свернул себе шею и разбил аппарат. Нередко бывали и случаи, что вместо производства манёвров спешно составляли поезда для гуляющих комиссаров и один за другим на полной скорости развозили пьяные компании в Ростов и на другие станции. Жизнь проходила весело, время летело незаметно.
Числа 7-8 апреля в городе стало известно о движении немцев на Дон [3], а дня через два после этого на станцию пришли эшелоны с бежавшими от немцев вояками. Атмосфера сразу сгустилась. Власть была озабочена. Предполагали готовить город к обороне путём постройки долговременных окопов, с каковою целью решено было мобилизовать буржуазию, что и было сделано. Но, несмотря на строгие наказы, окопы рыть пошли не все, и к приходу немцев эта операция так и осталась невыполненной... Все нервничали до такой степени, будто наступил страшный суд. Комиссару Азовского моря был отдан приказ держать наготове несколько судов «на случай могущего быть отступления» красных войск, а на переведенном языке — на «случай своевременного бегства заправил» (очень нужны им были красные войска!).
В кое-каких окопах, кое-где и кое-как обнесённых проволочными заграждениями, разместилась рвань, носившая громкое название армии. Когда показались немцы (аэроплан их прилетел с целью разведки гораздо раньше), эта рвань потребовала стрельбы, но, услышав свист пулемётных пуль, драпанула во весь дух, забыв всякие разные революционные принципы, навеянные временем и демагогией власть имущих. В этом и состояла вся оборона города «трудящимися».
Некоторое время, когда город был оставлен большевиками, но ещё не занят немцами, власть в нем взял на себя Союз офицеров. Им производились охрана города и аресты не успевших бежать «товарищей».
Ушли (из Ростова войска Добровольческой армии 9 февраля 1918 года — В. Б.), и город наполнился стонами и плачем отцов, матерей, жён, братьев, сестер по убитым, изнасилованным и замученным на их же глазах родственникам. Убивали всех, кто так или иначе подвертывался под руки. Особенно кошмарные сцены происходили в первые дни, когда власть как таковая находилась в руках любого вооружённого, взявшего себе право казнить и миловать по своему усмотрению.
Через несколько дней в городе возникли местный совдеп и областная власть в виде СНК под контролем из Москвы в лице некоего Орджоникидзе [4]. Какой-либо существенной разницы в организации власти, то есть в способе организовываться, не было. Всё стало так же, как и в других городах: одни приходили с винтовками и очищали город от «белогвардейцев», другие — распределяли в это время роли между собой. Выборы как таковые не существовали. Да и кто бы там выбирал? У каждого работы полон рот. Нужно было и убить, и ограбить, нужно было и на хорошую квартиру перейти, да и мало ли что ещё там? Да и какие выборы, когда... «товарищи» были всё время на своих местах и ещё до прихода красных войск уже было известно, кому и что делать. А кроме того, выбирай не выбирай, а у власти должен стать человек, перед революционной властью заслуженный, что-либо для неё сделавший. Так было и здесь.
Председателем Совнаркома Дона сделался знаменитый вахмистр Подтёлков...
Высокого роста, широкоплечий человек, одетый в папаху, короткий тёмный френч, бриджи и ботфорты, он походил на мясника, только что собравшегося на бойню. Такое впечатление производила эта фигура, находящаяся в любом месте поля вашего зрения и безразлично от того, что вы наблюдали: лицо или спину. Молчаливый, вялый в движениях, он, если вы приходили к нему по какому-либо делу, прежде всего впивался в вас полинявшими от степного ветра неприятными колючими глазами и, пронизывая, впитывал и угадывал в вас контрреволюционера, годного по деяниям своим для парамоновского подвала. И только после того, когда он находил, что рук марать о вас не стоит, он спрашивал, зачем вы пришли. Во всё время разговора с вами лицо этого человека не изменялось, и думали вы, глядя на него, что перед вами человек, занятый чем-то другим, ибо мысли его были где-то далеко. Бесстрастное лицо вершителя судеб все же носило на себе отпечаток какой-то бессмысленной ненависти и злобы, царившей в нём как первоисточник существования... Подтёлков в военном отделе являлся очень редко, и то на короткое время. Эти визиты носили характер частных и на Флорове, как на подчинённом, нисколько не отражались; он всё же был самостоятельным и в своих действиях, и в своих решениях, и только когда не хотел чего-либо делать и в то же время не хотел и отказаться, говорил, что это зависит от Подтёлкова, что он ему во всём подчинен и как тот скажет, так и будет. В таких случаях Подтёлков всегда отказывался.
Очередным действующим лицом был Орджоникидзе — грузин по происхождению, присланный на Дон из Центра. Живой и изворотливый, с сильным акцентом инородца, плюс ко всему этому нахальный, делающий вид, что он занят работой по горло, «товарищ Серго», как его здесь звали, всюду совал свой нос, наполняя комнаты отеля резким криком акцентирующего голоса. Он имел при себе революционные надобности, несколько ящиков денег и свою охрану. Это давало ему возможность подчинить себе жадных советских служителей и командовать ими, как то ему было угодно.
Власть местная тоже имела своих более видных членов. Одним из таких был Зявкин, начальник красной гвардии Ростова — гроза городского населения, а в особенности несчастных белогвардейцев, безжалостно истребляемых в подвалах Парамонова.
Наши разведчики имели доступ всюду. Тайная организация полковника Орлова и разведка, оставленная на местах Добровольческой армией, снабдили своими членами все советские учреждения в достаточной мере. Начиная от милицейских участков и кончая Наркомом, разведка имела свои глаза и уши, и Центр наш всегда был благодаря этому в курсе событий. Наши агенты, будучи на службе у большевиков, занимали у них места от милиционера до Наркома включительно.
Вдруг распространились слухи о приезде в Ростов по особо важному делу военного комиссара Кубано-Черноморской губернии некоего Автономова (говорят, бывшего офицера Балтийской морской пехоты) [5]. Разведка сообщила, что Нарком готовится к важному совещанию для выработки плана совместных действий против каких угодно белых, угрожающих Кубанской республике... Были сделаны фальшивые документы о делегировании меня на это совещание от Алексеевской волости Таганрогского уезда.
Отель охранялся тройной линией. Первая — стрелки пулеметной команды, вторая — местная полиция и третья — стрелки особого отряда, набранного из всякого сброда. Миновав эти три линии, мы вошли в отель, поднялись на второй или третий этаж, где была комната, предназначенная для заседания. Она имела четыре двери. Одна из них выходила на балкон, а три другие — в коридоры. У каждой двери стоял часовой-красноармеец, а внутри была контрразведка белых! Какая злая шутка.
Около двух часов ночи заседание подходило к концу, придя к следующему решению: хорошо укомплектованный отряд матроса Шкуры, что в Батайске, и свой особый отряд стрелков в Ростове сформировать путём слияния в одну часть под командой Шкуры и послать на Кубань как самостоятельный отряд, который во всём считался бы в своих действиях против противника с общим планом. Для этой цели главнокомандующий войсками Автономов должен был послать в отряд свою связь. Уцелевшие же части заменить местными и навёрстанными в округе, где, кстати, должна была произойти мобилизация. Все были довольны столь мудрым решением, и Автономов уже видел перед собой побеждённый белый отряд.
После этого мне удалось снестись с Беловым и благодаря полученным от него инструкциям перейти к действиям, цель которых была оставить Автономова без поддержки со стороны Дона. Ростовская анархическая федерация на три четверти своего состава, если не больше, состояла из офицерства, чуждого всякой партии, а тем более федерации анархистов. Но это давало возможность не только жить, но ещё и иметь оружие, бомбы, устраивать демонстрации против большевиков и вообще чувствовать себя непринуждённо. Не помню хорошо, но, кажется, были даже брошены бомбы. В общем, у правителей Дона создалось паническое настроение.
В Ростове <…> атмосфера как-то сразу сгустилась. Что было этому причиной — трудно сказать: то ли вести из Украины, то ли армия добровольцев. Обыски и аресты участились, и на свет появился полоумный садист студент Полуян, уроженец Екатеринодара... По городу взад и вперед шныряли автомашины то с начальством, то с очередными арестованными. Теперь уже действовали не только подвалы дома Парамонова, действовали и подвалы отеля «Астория» также. В последнем было не хуже, чем в первых. В тюрьме же хозяйничал полупьяный Полуян. Злобу свою сатанинскую вымещал он и на старом, и на малом одинаково.
…СНК Дона предполагал, что немцы, подойдя к границе Дона, пошлют к ним делегацию с просьбой разрешить перейти её. Конечно, революционное правительство им в этом откажет.
Когда выяснилось, что телеграф с Таганрогом не работает и причиной этому может быть приход и занятие города неприятелем, «трупы» зашевелились и начали спешно обнюхивать воздух. Скоро прибывшие беглецы успели напугать тем, что город Таганрог объявлен занятым немцами, беспощадно расправляющимися с большевиками, одних — комиссаров — расстреливали, а других — рядовых коммунистов — отсылали на работы... Разумеется, ни первое, ни второе «трупам» не улыбалось, а потому нужно было быть готовым положить «трупы»... в более сохранное место. Иными словами, нужно было приготовиться к бегству, оставив на произвол судьбы своих бесчисленных помощников и «революционный трудящийся народ». Начались сборы...
По улицам, за автомобилями с мечущейся властью, не пройти, не проехать. На вокзале готовый поезд. Чрезвычайка во главе с Полуяном заработала вовсю, стараясь использовать каждую свободную минуту. Все были начеку, чтобы пуститься к бегству. Ждали немцев и сознавали, что с ними шутки плохи, а революционная армия в бой, безусловно, не вступит. Все чего-то ждали. Обыватель притаился, как таракан у печки, и, сбитый с толку, не знал, что ему делать <…> Но вот и утро пасхального дня... (В этот день,21 апреля 1918 года, автор в составе отряда Дроздовского, опередив немцев, вступил в Ростов; однако на следующий день под напором превосходящих советских войск дроздовцы оставили город и отошли в село Чалтырь. — В. Б.)
Когда мы подошли к немцам, уже за Чалтырем, они были готовы к наступлению. Ранцы были сняты и аккуратно расставлены на землю, причём около имущества каждой роты был оставлен часовой, солдаты же сидели, то ли отдыхая, то ли поджидая кого-то. Когда цепи с бугров, стройно и чинно, точно автоматы, спустились вниз, мы подошли к буграм, наблюдая за боем. Немцы били из пушек по отдельным большевистским пулеметам, ликвидируя их иногда со второго выстрела.
Но вот мы и на улицах Ростова. Они пусты, точно вымерли. По дороге ни одного трупа. Зато патронов и оружия сколько хочешь. Это обстоятельство говорило за то, что «драп» был больше чем усиленный. Налегке совсем входили в город со стороны Таганрогского проспекта. В колонне по отделениям шли немцы, за ними небольшим отрезком шли мы, одетые по-походному, запылённые благодаря долгому пути. За нами движется наш обоз, состоявший не то из одной, не то из двух телег, взятых нами в Чалтыре. Всё оружие и патроны, что были по пути движения нашего, мы набирали в телеги, которые вскорости были полны.
Кроме того, каждый из нас нёс по 4-5 брошенных красными винтовок.
По мере продвижения в город, то есть к его центру, наблюдалось и больше признаков присутствия в нём живых существ; сначала видны были силуэты в окнах, потом — по два и по три уже на улицах у открытых парадных подъездов и у калиток. Лица у всех испуганно-радостные. С лёгкой тенью недоверия к случившемуся. Но вот конец Таганрогского проспекта. Здесь нас буквально засыпали цветами. Каждый считал своим долгом остановить кого-либо из нас и приколоть к шинели букетик цветов. Поверх же винтовок в телегу клали нам куличи, пасхи и яйца. В руки, в карманы совали папиросы, иногда коробками совали папиросы, иногда коробками в целую сотню.
Комендантом города был издан приказ о сдаче оружия в трёхдневный срок и о смертной казни для неповинующихся. Нам выданы были ордера для свободного производства обысков и арестов с правом на помощь, если это будет необходимо, немецких патрулей.
Арестованных к этому времени набралось довольно много. Работа между мной и поручиком Беловым распределилась так: я допрашивал и давал заключение по допросам следователю, который был к этому времени нами абонирован. Таким образом, на моей обязанности лежала присуда. На обязанности же поручика Белова лежало производство обысков и арестов и разбирательство в доносах.
О всех задержанных давались сведения мне не позже четверти часа после поступления их в комнату арестованных. ...Причина ареста всегда вызывалась показаниями свидетелей, или доносом, или захватом какого-либо уличающего документа. Свидетели же защиты вызывались по данным адресам в течение двух-трех часов. Всё разбирательство длилось не более суток, через каковой срок арестованный, кто бы он ни был, или освобождался, снабжённый соответствующим документом, или расстреливался. Другого наказания мы не имели, а в разбирательствах были крайне осторожны. Естественно, не щадили евреев, но они сами тому виной.
Работать приходилось очень много. Начало обыкновенно приходилось в 9 ½ - 10 часам утра, а конец часам к 4-5 ночи. Усталость одолевала иногда настолько, что трудно было удержаться, чтобы не заснуть. Иногда приходилось от очередной работы уходить по каким-либо важным, не терпящим отлагательств делам. Тогда допросы производил следователь, а я получал их уже готовыми. Во всяком случае, мои отлучки на времени задержания арестованных не сказывались. Строгость и скорость присуждения вызывалась следующими соображениями: вредное никогда не может стать полезным, во-первых; взявший одно око должен заплатить за него двумя, во-вторых; и что самый лучший способ лечения — хирургический, в-третьих. Вот наши принципы работы, ибо вкусивший власть
всегда будет стремиться к её достижению, а достигнув, — возобновить старое. Мёртвые же пока что не воскресают, а следовательно, и не опасны. Иногда случалось, что мы освобождали лиц, арестованных по доносу, которые совершенно не имели свидетелей защиты. Были случаи, когда отпускали преступников. Так, однажды у меня на допросе весь в слезах просил о пощаде один из видных красногвардейцев штаба Зявкина, слесарь мастерских Владикавказской железной дороги. Ссылаясь на то, что у него шестеро детей мал мала меньше и что в случае, если его расстреляют, они останутся без куска хлеба.
— Я лучше умру, чем позволю себе ещё когда-нибудь делать то, что я сделал. Пощадите меня, — говорил он. И я, подумав об этом обстоятельстве, выдал ему отпускное свидетельство и сказал, что он свободен. За это он сумел отплатить. Дня через два в районе Темерника из засады был убит один из наших офицеров, бывший там в компании других. Убийцу, несмотря на то что он отстреливался, ранили и, задержав, отправили ко мне. Угрюмо, исподлобья смотрел он и не ответил ни единого слова на мои вопросы.
А когда я напомнил ему об обещании его, он только пожевал сухими губами. Конечно, через несколько часов он был расстрелян.
Большинство расстрелянных были всё люди, отличавшиеся своею жестокостью во времена большевиков. Несмотря на это, они были жалки перед своей собственной смертью. Иные так и не могли стать на ноги, до такой степени теряли силы, благодаря испугу. Насколько подл человек. Насколько он может быть страшен, когда он силён, и насколько гадок и противен, когда он слаб...
Работая так, однажды я получил фотографическую карточку, сделанную в виде открытки, где была изображена довольно миловидная дама или барышня. Переправив мне эту карточку, агент мой сказал мне, что это есть знаменитая сестра Зявкина. Карточку эту он получил у неё, успев уже войти с ней в довольно интимные отношения. Сказал мне и следующее: по имеющимся у него сведениям, эта дама ищет знакомства с чинами контрразведки полковника Дроздовского с целью уничтожения их поодиночке.
— Со мной она это делать ещё не пытается. По-видимому, я ещё нужен. С вами просила познакомить, но я сказал, что, во-первых, вы нигде не бываете, а во-вторых, всегда очень заняты. Стороной же узнал, что она к вам придёт на приём якобы за справкой об арестованном. Она немного загримирована, так что сразу узнать её трудно.
— Неужели она не боится, что будет опознана и арестована? Ведь достаточно того, что она сестра Зявкина, — спросил я его, предполагая, что с карточкой возможна ошибка.
— Ну вот, когда вам придётся иметь с ней дело, тогда узнаете, насколько она боязлива, — ответил агент, — а пока разрешите откланяться.
С тех пор прошло несколько дней. Карточка, положенная в стол, затерялась там между другими бумагами, о Зявкиной я позабыл. Сразу не приказал её арестовать только из желания арестовать её после того, как она явится сама. Уйти из Ростова, имея здесь цель пребывания, она не могла, и я был спокоен за возможность взять её под арест в любой момент.
И вот однажды вечером (у меня были и вечерние приёмы) мне доложили о том, что какая-то дама хочет меня видеть. Я приказал впустить.
Вошла среднего роста, довольно элегантно одетая шатенка. Я бы не сказал, что она дурно сложена и собой не привлекательна. Поднявшись ей навстречу, я предложил занять стул возле моего стола и осведомился, что ей угодно. Она ответила, что хотела бы узнать что-либо о судьбе арестованного такого-то. В этот момент я вспомнил про всё сказанное мне моим агентом, не знаю почему, мои губы улыбнулись.
— Должно быть, я узнаю что-либо хорошее, если вы смеётесь.
— Да. И даже очень хорошее, — ответил я, роясь у себя в ящике, чтобы взять оттуда карточку. Наконец последняя была найдена, и я, повернув её к сидевшей и нажав кнопку электрического звонка, спросил:
— Скажите, эта фотография ваша ли?
— Да. Но как она попала к вам сюда? — удивилась моя собеседница.
В это время на мой звонок вошёл дежурный офицер. Остановив его знаком, я продолжал:
— Прежде всего, при малейшем движении рук я пущу в вас пулю. Поэтому благоволите держать их спокойно, как они есть, а теперь я вам отвечу на вопрос. Карточка попала ко мне потому же, почему и вы у меня. Ведь вы знаете, зачем вы пришли ко мне? Вы ведь сестра знаменитого Зявкина?
— Да, я его сестра. Что ж из этого? Если вы знаете цель моего визита, тем хуже для вас, — ответила она с лёгким волнением, а вернее с досадой. После этого она была уведена и отправлена в арестантскую комнату.
На другой день состоялся допрос в присутствии Бологовского. О том, что она из себя представляет, мы знали, да и сама она не отрицала. На вопрос же, почему она осталась здесь, она ответила, что мало ли что-де могло её тут задержать. И вот это-то «мало ли что» нам и нужно было узнать.
Допрашивали наверху, потому что допрос имел быть «с пристрастием», то есть с шомполами, применяемыми для большей словоохотливости допрашиваемого. Разумеется, что Зявкина говорить ничего не хотела. Она не знала, откуда в её комнате револьвер, почему там были патроны, чьи фотографии, главное — кто ещё кроме неё состоял в террористической организации. Когда ей заявили, что принуждены будут дать ей «25», а подпрапорщику С. было сказано: «Подпрапорщик, приготовьтесь», эта «милая женщина», презрительно улыбаясь, заметила:
— Ведь вы офицеры-рыцари. Неужели вы сможете ударить женщину?
— Преступник в глазах судей — существо бесполое. Он — преступник, и всё. Поэтому или отвечайте, или вас будут бить, — сказал Бологовский.
Она предпочла быть битой, и не только 25 раз, а гораздо больше. И даже тогда, когда её вешали, она всё же нашла в себе мужество сказать:
— Сколько вас сейчас, а я одна, и сколько было вас тогда, я же была тоже одна.
После этого, подрыгав немного ногами и руками, она осталась «также одна» <…>
Всё, казалось, шло хорошо. Но вот в меньшевистском вестнике начали появляться статьи о том, что они-де, мол, меньшевики, требуют, чтобы всё было решаемо судом, что даже самого важного большевика надо судить, а не так просто стрелять. Да и стрелять много нельзя. Этот же самый вопрос поднят был в городской думе меньшевиком Петренко, тем самым, что при большевиках гордо кормился из красных запасов.
Конечно, на разговоры членов этой партии и родственной ей с. р-в.2 мы обращали внимания не больше, чем на пустой лай, и как делали своё дело, так и продолжали его делать. Нападки тем временем продолжались и стали принимать размеры нежелательные.
Всю жизнь свою пробыв с жёлтым билетом и с еженедельным санитарным осмотром, партии меньшевиков и с. р-в захотели стать порядочными женщинами и занялись пересудами по адресу «сбившихся с пути», о «достоинстве человеческом позабывших», как писали в то время левые газеты.
Петренко же пошёл еще дальше и, как полагается всякой «порядочной» женщине, обладательнице упомянутого документа, пользуясь правами председателя Городской думы, заявил немецкому коменданту, что русские власти — грабители и разбойники. Народ убивают среди бела дня и грабят его на чём свет стоит. В результате жалоб просил со стороны коменданта помощи. Делая это дело, пошлое и грязное, он позабыл о том, что его же, служившего большевикам, не только не убили, но и не арестовали, ибо за ним не значилось кровавых преступлений.
На другой день меня, Белова и Бологовского вызвал к себе комендант и попросил возвратить ему те документы, какие мы имеем от него на право обысков и арестов.
2 Социалистов-революционеров.
— Это я должен сделать официально. Официально же я не могу вам дать право расстреливать. Такова политика. Но неофициально скажу. В ваши дела вмешиваться не буду. Делайте осторожно, и только.
Таким образом, официально мы теряли права на известное положение в городе и волей-неволей должны были продолжать своё дело исподволь, уже как бы на «законном» основании. И это благодаря людям, у которых хватало смелости называть себя русскими. Эти же лица пошли и дальше, агитируя против нас уже среди городского населения, начавшего забывать все ужасы недавнего прошлого. Вместо ласковых встреч уже появились молчаливо-укоризненные, а иногда и просто недоброжелательные.
Странное чувство зарождалось где-то глубоко против людей, кто бы они ни были. Какая мерзость, какая гадость. Неужели мы, русские, не могли знать только русских в личных наших делах и неужели большевики недостаточно заплевали наши души для того, чтобы мы шли положительно на всё для избавления их от заслуженного наказания? Но таковы партии меньшевиков и с. р-в. Нет в них ни совести, ни чести, ни вообще чего-либо, характеризующего человека с хорошей точки зрения. И что характерно, так это то, что таковы они всюду, не только в России...
Примечания
1. Речь идет о военной организации, основанной 2 ноября 1917 года в Новочеркасске генералом М. В. Алексеевым. В неё вступали приезжавшие на Дон со всех концов России офицеры, юнкера, учащаяся молодежь. Во второй половине ноября в ней насчитывалось более 600 человек. 27 декабря эта организация была преобразована в Добровольческую армию. В командование вступил генерал Л. Г. Корнилов, а верховным руководителем был объявлен М. В. Алексеев.
2. На борьбу с калединщиной были направлены отряды под командованием большевиков Н. А. Ховрина (1891-1972) и Р. Ф. Сиверса (1892-1918).
3. В соответствии с Брестским мирным договором Советское правительство признавало фактическую оккупацию Украины австро-германскими войсками. Неопределённость границ РСФСР и Украинской Центральной Рады давала формальные основания для агрессивных действий австро-германцев на территориях, не входивших в состав Украины, под предлогом их защиты. Захват Таганрога, Ростова и Новочеркасска был предусмотрен соглашением военного командования Германии и Австро-Венгрии еще 10 марта 1918 года.
4. Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937) в соответствии с декретом СНК за подписью В. И. Ленина был назначен чрезвычайным комиссаром Южного района 9 апреля 1918 года и вошёл в состав ЦИК Донской советской республики.
5. Алексей Иванович Автономов (1890-1919), бывший хорунжий, в январе 1918 года был избран главнокомандующим Юго-Восточной революционной армией, а с 6 апреля стал главнокомандующим вооруженными силами Кубанской советской республики.

[elektronik]

В 1948 - 1954 гг. великий русский национадьный мыслитель, идеолог Русского Обще-Воинского Союза, профессор Иван Александрович Ильин (1883-1954) написал серию статей под общим названием "Наши Задачи". Статьи писались в тайне, без указания имени автора, и после согласования с Председателем РОВСа и его одобрения публиковались под грифом "только для единомышленников" в бюллетенях, предназначавшихся для членов РОВ Союза.

В "Наших Задачах" И.А. Ильин изложил с точки зрения Белого движения концепцию будущего государственного строительства освобождённой от коммунизма России.

Но целый ряд статей "Наших Задач" был посвящён теме конспирации и способам противодействия агентуре МГБ-КГБ: всегда придерживаясь непримиримой позиции по отношению к коммунизму, И.А. Ильин уделял особое внимание проблеме борьбы Белой эмиграции с КГБ и гебистской агентурой.

Кстати, именно в "Наших Задачах" профессор Ильин предупреждал о том, что после крушения КПСС возникнет серьёзная опасность прихода к власти КГБ и криминала (увы, предсказание учёного сбылось). Дабы предупредить эту катастрофу, Иван Александрович предлагал в будущей Свободной России полностью лишить гражданских прав всех бывших чекистов и тех, кто сотрудничал с КГБ...
--------------------------------------------------------------------
Иван Александрович Ильин

КОНСПИРАЦИЯ В ЗАРУБЕЖЬЕ


    Слово «конспирация» означает заговор. Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры тайно и доводить их до успешного конца. Это искусство имеет свои ненарушимые правила: кто их не соблюдает, тот губит свое начинание, а может быть, и себя самого, и всех доверившихся ему близких и далеких единомышленников. Здесь дилетантство равносильно провалу и гибели.

    Одно из этих правил гласит: тайну заговора можно сообщать только лицам безусловного доверия и безусловного единомыслия, и то, если их участие в заговоре безусловно необходимо.

    Вообразим, что ко мне является видный агент НКВД и говорит: «Мы, заговорщики в НКВД, готовы произвести переворот в Советском государстве и установить русское национальное правительство, если вы, эмигранты, обещаете нам исполнять теперь же все наши указания, а потом дать нам всем полную амнистию и войти в наше правительство!» — Я, конечно, даю ему высказаться. Что надо ответить ему?

    1) «Почему вы избрали меня для сообщения мне вашей тайны? Разве я являюсь вашим безусловным единомышленником, которому можно доверить такую тайну? Чтобы быть вашим единомышленником, я должен был бы знать все ваши сокровенные замыслы против эмиграции, которые вы профессионально обязаны иметь. Как и чем вы докажете мне, что вы сейчас говорите со мной не как профессиональный провокатор из НКВД, а как Национально Мыслящий патриот? Какое же единомыслие возможно между нами? Единомыслие предполагает твердомыслие с двух сторон. Если принять, что мое твердомыслие доказано моим прошлым, то ваше твердомыслие погибло навсегда в вашей провокаторской деятельности. Вы уже никогда не будете верить себе самому. Какой же возможен заговор при отсутствии единомыслия и твердомыслия? Разве только заговор друг против Друга»...

    2) «Откуда у вас берется такое безусловное доверие ко мне, что вы решаетесь сообщить мне такую опасную тайну? Откуда вы знаете, что я не болтлив и не хвастлив? Что я не разболтаю ваш заговор устно или в печати? Откуда вы знаете, что среди моих знакомых нет ваших же, засекреченных от вас агентов, которые немедленно выдадут вас вашему начальству? Почему вы считаете меня таким глупцом, который способен немедленно поверить предложениям профессионального энкаведиста? Если вы обращаетесь ко мне с таким предложением, то вы явно считаете меня отъявленным политическим идиотом; но к такому идиоту невозможно питать вообще никакого доверия. Все это означает, что вы только играете со мной в доверие и нисколько не опасаетесь выдачи. Вы явно обращаетесь ко мне с ведома вашего начальства, и вся ваша затея только и может быть новой провокацией».

    3) «Но если бы между вами, профессиональным провокатором, и мною имелось в действительности единомыслие и доверие (о чем смешно и думать), то вы имели бы основание сообщить мне о вашем заговоре» только тогда, если бы мое участие было безусловно необходимо для вашей удачи. На самом же деле все обстоит как раз наоборот: ваш «заговор» затевается в среде окончательно пролганой и профессионально, насквозь прошпионенной и предательской. У вас в НКВД подслушивают друг у друга даже ночные мысли и «пришивают» друг другу собственные вымыслы и замыслы, И тем не менее вы создали якобы целый заговор. Но тогда какое же безумие с вашей стороны делать его предметом «эмигрантского экспорта».

    Ведь для успеха его необходимо, чтобы ин один комар в эмиграции не подозревал о нем и не мог пропищать о нем даже ночью... А вы вываливаете мне, первому встречному, всю вашу тайно-полицейскую подоплеку. Скажите, скольких эмигрантов еще вы посвятили в этот «план спасения России»? Вы, конечно, понимаете, что этим вы просто погубили весь ваш «заговор». И вы, искусный энкаведист, делаете при этом вид, будто вы сами всего этого не сообразили. Если ваш «заговор» известен мне, случайно попавшемуся вам эмигранту, то он, конечно, давно уже известен вашему начальству. А это означает, что он или безнадежен и что именно вы погубили его, или же, что он есть очередная провокация. Ясно, что верно именно последнее».

    4) «для производства переворота в Советии эмиграция вам решительно не нужна. Напротив, ее участие и ее болтовня могут быть только вредны вам. Если вы можете и желаете произвести переворот, то совершайте его молча, неожиданно и решительно, но не звоните же об этом за границей».

    «Вы хотите от нас «амнистию». Но зачем же вам нужна амнистия, если вы сами будете у власти. Тогда амнистировать будете вы, а не вас. К тому же вы отлично знаете, что в эмиграции нет единства: она многоголова и разномысленна, в ней сотни тысяч или даже более того, а вы разговариваете со мною, Анемподистом Чижиковым, как если бы я мог гарантировать вам что-нибудь «Войти в ваше правительство». Что же, мы так и ввалимся в ваше неправдоподобное правительство, многоголовые и разномысленные. Или же вы обещаете это участие только мне, Чижикову, лично. Вы, должно быть, считаете меня очень честолюбивым и к тому же глупым человеком... Когда вы будете у власти, тогда вы и будете приглашать кого захотите, и приглашенные будут вам отвечать индивидуально. А до тех пор, вы сами понимаете, только глупцы могут соблазняться вашими посулами и принимать всерьез ваше провокационное пустословие. Но стоит ли вам стараться над... соблазнением глупцов? Или вы хотите превратить их в своих разведчиков?»

    5) «Что же касается исполнения теперь же всех ваших указаний и требований и безоговорочного повиновения вам во всем, то это требование было в свое время произнесено вашим сотрудником Федоровым-Якушевым, основателем всем известного провокационного «Треста». Это нам уже знакомо. И именно это выдает вас, окончательно, с головой. Итак, поищите себе со-заговорщиков среди людей более неопытных, слепо-доверчивых и болезненно честолюбивых. А меня не тревожьте вредными разговорами!»

    Все эти соображения, конечно, нет надобности излагать лукавому собеседнику: можно сказать иначе, меньше и больше. Но про себя следует думать именно в этом роде. И затем следует предупредить всех единомышленников о готовящейся новой провокации,— может быть, и через честную эмигрантскую прессу.
    Из серии статей для чинов РОВСа «Наши задачи», 1948 г.
-----------------------------------------------------------------------------------
Иван Александрович Ильин

НАШИ КАДРЫ И СОВЕТСКАЯ АГЕНТУРА


    Нам надо считаться с тем, что вторая мировая война крепко перетрясла наши кадры, внесла в ряды эмиграции небывалые соблазны и разложение, влила в нее массу «невозвращенцев» и проработала ее новой, по-новому работающей советской агентурой. Поэтому нам необходимо, прежде всего, сделать «перекличку», найти друг друга, удостоверить прежнее единомыслие, сомкнуть наши поредевшие ряды Нам придется далее, «списать» разложившихся и отступиться от колеблющихся, которые, может быть, уже завтра «начнут возвращаться».

    Заграничный аппарат НКВД получил после войны новые возможности для работы среди эмиграции. Так, он имеет в невозвращенческих рядах новую «непроглядную» среду, которою он весьма искусно пользуется. Он находит ныне доступ к эмигрантским сердцам не только с л е в а, но и с п р а в а, именно к тем, которые понимают государственность как начало не «демократически-соглашательское», а «императивно-диктаториальное». Советские агенты ловко пользуются инстинктивным сочувствием русских людей к «русской армии», к «русской церкви», к «русскому территориальному приращению» соблазняя, уверяя, пугая и начиная с «малых услуг и поручений». На наших глазах аппарат НКВД соблазнил ряд известных русских масонов (Вердеревского, Кедрова, Кривошеина и др.). Он несомненно использует, так или иначе, всех представителей «алексеевской» церкви 2 заграницей, всех без исключения неотправляемых возвращенцев, всех иностранных «сочувствователей» и промышленных «заказопринимателей», многих иностранных журналистов и всех иностранных коммунистов.

    Нам нельзя забывать: ряд лиц, боровшихся до войны с коммунистами, ныне стали их агентами, их прислужниками, сочувствователями, восхвалителями, тайными «заработко-принимателями»... Среди этих перебежчиков — есть русские родовитые князья, прославленные беллетристы, духовные лица (православные и евангелические). Теперь мы можем быть обойдены отовсюду: слева, справа, от алтаря, от науки, от искусства, от журналистики, от дипломатии. Враг может оказаться в с ю д у.

    Это не значит, что бороться «нельзя» или «безнадежно». Но это означает, что мы сами должны усугубить бдительность и осторожность. Верность людей — нисколько сама собой не разумеется. Что бы кто из нас ни затевал,— надо все предусмотреть, семь раз отмерить и проверить и потом, может быть,_не тотчас же отрезать. Это совсем не «страх»: он нам не был свойствен ни в тюрьмах ГПУ, ни в открытой борьбе. Это — чувство ответственности, это обязательная осторожность, требуемая делом и борьбой. Конспиративные правила стали для нас обязательны и тогда, когда мы никакой особой «конспиративной работы» не ведем.

    Из серии статей для чинов РОВСа «Наши задачи», 1948 г.
----------------------------------------------------------------------
Иван Александрович Ильин

ЧУТЬЁ ЗЛА


    В этом наша беда и наша опасность: мы живем в эпоху воинствующего зла, а верного чутья ДЛЯ распознания и определения его не имеем. Отсюда бесчисленные ошибки и блуждания. Мы как будто смотрим — и не видим; видим и не верим глазам; боимся поверить; а поверив, все еще стараемся «уговорить себя», что «может быть все это не так»; и не к месту, и не вовремя сентиментально ссылаемся на евангельское «не судите», и забываем апостольское «измите злаго от вас самех» (Кор. 1. 5—13). Делаем ошибку и стыдимся сказать: я ошибся поэтому держимся за нее, длим ее, увязаем во эле и множим соблазны.

    А воинствующее зло отлично знает нашу подслеповатость и беспомощi-юсть и развивает искуснейшую технику маскировки. Но иногда ему не нужно никакой особой техники: просто назовется иначе и заговорит, как волк в детской сказке, «тоненьким голосочком: ваша мать пришла, молочка принесла»... А мы, как будто только этого и ждали,— доверчивые «козляточки»,— сейчас «двери настежь» и на все готовы.

    Нам необходима зоркость к человеческой фальши; восприимчивость к чужой неискренности; слух для лжи; чутье зла; совестная впечатлительность. Без этого мы будем обмануты как глупые птицы, переловлены, как кролики, и передавлены, как мухи на стекле.

    В нас до сих пор живет ребяческая доверчивость: наивное допущение, что, если человек что-нибудь говорит, то он и в самом деле думает то, что говорит; если обещает — то желает исполнить обещанное; если рассказывает о своем прошлом — то не врет; если развивает «планы», то сам относится к ним серьезно; если обвиняет другого, то “не станет же заведомо и злостно клеветать»; если восхваляет кого, то не потому, что ему пригрозили, наобещали или уже заплатили; если выставляет себя патриотом, то никак не может принадлежать к враждебной контрразведке; если произносит священные слова, то не ради провокации; если носит какую-нибудь одежду (военную, духовную или иноземную), то и внутренно соответствует своему наряду; если располагает деньгами, то добыл их законным и честным путем; если обещает продовольственные посылки, то от сочувственной доброты и т. д. Мы, как маленькие дети, судим о внутреннем по внешности: по словам, по одежде, по статьям в газете и особенно по обещаниям, по личным комплиментам и по подачкам.

    Но слова без дела не весят. У каждого из нас есть свое прошлое, состоящее из поступков, совершенных нами и, может быть, втайне совершаемым и ныне. Это прошлое отнюдь не подобно змеиной коже, периодически обновляющейся; напротив оно вырастает у нас из души и сердца, оно остается внутренно вращенным и несется нами через всю жизнь; оно звучит в интонациях голоса, оно посверкивает во взгляде, оно сквозит в манерах, оно прорывается в оборотах речи и в аргументации, оно выдает нас. Иногда человек выдает себя одним взглядом, одним словом, одной постановкой вопроса.

    Поэтому за словами должны стоять общеизвестные дела; и судить надо не по речам, а по делам. Человек должен иметь нравственное право на те слова, которые он произносит. Священные слова не могут прикрыть грязных дел. Великие лозунги не звучат из уст предателя. Надо быть духовно слепым и глухим, чтобы верить в искренность наемного агента. Наше поколение богато отвратительным опытом лжи и лицемерия; мы обязаны иметь чутье зла и не имеем права поддаваться на соблазны.

    И одежда не гарантирует ничего. Разве иеро-чекисты, прилетавшие в Париж и соблазнившие митрополита Евлогия и митрополита Серафима (Лукьянова) — были не в рясах? Разве Скоблин не имел права на форму белого генерала? Разве шулер не выдает себя слишком безукоризненным фраком и белоснежной рубашкой с бриллиантовыми запонками?

    И газетные статьи не должны вводить нас в заблуждение. На статьи, как и на слова, и на речи — человек должен иметь жизненное право, право, приобретенное делами жизни, ее мужеством, ее искренностью, ее жертвенностью, цельностью своего характера. Современный мир богат костюмированными писателями, уже не раз переодевавшимися, писателями-наймитами, писателями «чего изволите», писателями-лицемерами и предателями. Надо научиться распознавать их.

    Еще глупее верить «обещаниям». И под советами, и в эмиграции мы видели множество «искусников», которые делают себе карьеру неисполняемыми, а часто и заведомо неисполнимыми обещаниями: суля другим впустую мнимую с «конъюнктуру», они постепенно готовят самим себе настоящую.

    Еще глупее верить хвалителям и льстецам. Лесть есть такая разновидность взятки, которая ненаказуема и которую люди не стыдятся брать: и «сдал», и «не дал»; и «взял», и «не взял»; подкуп состоялся, а доказать его нельзя. Между тем льстец всегда есть в то же время клеветник: кто не даст подкупить себя лестью, тот будет им оклеветан. А нам надо помнить: современное человечество кишит нравственно — и политически — скомпрометированными людьми, которым необходимо скрыть или диссимулировать свое прошлое; ложь, лесть и клевета — их главное жизненное оружие.

    Что же нам делать?

    1) Отходить от зла и творить благо. Не замешиваться в ту праздную и вредную сумятицу партийной интриги и клеветы, которой столь многие отдают свои силы. Искать реальной борьбы, а не эмигрантской карьеры, которая всегда была и всегда будет пустозвоном. Надо быть, а не казаться; наносить удары врагу, а не считаться «эмигрантским проминентом».

    2) Смыкать наши ряды. Упорно, неустанно искать людей, заслуживающих абсолютного доверия: людей совершенных дел; людей непоколебимого стояния; людей, никогда и никуда не продававшихся и ни на что грязное не нанимавшихся; таких людей, что если ловкий клеветник представит нам «несуразные доказательства» их мнимой нечестности, то мы отвернемся от клеветника с омерзением. Надо находить людей абсолютного доверия и связываться с ними напрочно.

    3) Постоянно крепить в себе чутье к добру и ко злу. Беречь свое чувство чести; не снижать его требований; твердо верить, что бесчестье есть мое поражение и переход в лагерь дьявола; и всякого нового человека мерить про себя требованием полной чести и честности. Всегда проверять свои впечатления и свой внутренний суд — в общении с людьми абсолютного доверия. От бесчестных решительно отходить; сомнительным не доверяться. Ни те, ни другие — не годятся для борьбы: продадут и предадут.

    4) Учиться безошибочно отличать искреннего человека от неискреннего. Крепить в себе чувство фальши и слух для лжи. Бережно копить в себе соответственный жизненный опыт и делиться им с людьми абсолютного доверия. И всегда и во всех своих общественных ошибках отдавать себе ясный и честный отчет.
    Из серии статей для чинов РОВСа «Наши задачи», 1949 г.

[elektronik]

РУССКАЯ ЭМИГРАЦИЯ И РОВС В НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Вторжение вооруженных сил Германии 1 сентября 1939 года в Польшу стало нача-лом невиданного по своим масштабам катаклизма мировой истории - Второй мировой войны. Но этот день совпал с пятнадцатилетием Русского Обще-Воинского Союза, чему и был посвящен специальный приказ генерала Архангельского. В нем указывалось на то, что время подтвердило правильность основ организации и ее жизнедеятельности. РОВС оце-нивался как хранитель лучших традиций Российской Императорской Армии, и подчерки-валась его главная цель - борьба за освобождение и восстановление Великой России. На-чальник Союза указывал на необходимость укрепления основ РОВСа. В приказе содержал-ся призыв к воинским чинам, отошедшим от Союза, возвращаться в родные ряды, части и организаци.
==================================================================
-На фото, потомки казаков, награждённых за
подвиги в Великой войне Георгиевскими крестами.
11 февраля 2011 г. в станице Сергиевской Кореновского района Краснодарского края прошла презентация книги атамана Кореновского казачьего общества М.С. Тимченко – «Дорогой в бессмертие».
В книге освещаются подвиги казаков Кореновского района в войнах за Русь в войнах XIX века и в годы Первой мировой войны. Было приятно увидеть казаков-потомков, чьи Деды и Отцы в годы Великой войны были награждены орденами Святого Георгия разных степеней, и Георгиевским наградным оружием.

Присутствовал бывший Атаман Кубанского Казачьего Войска В. Громов, который обратился ко всем казакам и гостям, с речью о необходимости возрождать память о Первой мировой войне, а так же достойно почтить память всех героев в предстоящем ее 100-летнем юбилее. По его словам, только в одном Кореновском районе вышла подобная книга, где рассказывается о подвигах Кубанских казаков на Кавказском фронте Великой войны. Речь бывшего атамана была встречена дружными аплодисментами, как казаков, так и гостей района на презентации.

Было отрадно присутствовать на таком мероприятии. Всем нам нужно помнить о необходимости возрождения наших исторических корней, и в том числе связанных с участием наших дедов и прадедов в Великой войне.
Вот сколько героев дала Кубань в годы Великой войны: в действующей Армии находилось 2264 офицера и 111.868 строевых и нестроевых кубанских казаков, из них были награждены 117 офицеров и 30.161 казак, потери составили 3964 убитыми, 20.886 ранеными и 2269 пропавшими без вести. Кубанские части достойно сражались как на Кавказском, так и на Восточном фронте.

Егор Брацун
От редакции: справедливости ради стоит заметить, что несколько странно видеть представителей казачества в современных кителях "под галстук".  (РОВС)

[Artist]

Замечательные документы, спасибо. Очень интересно, узнал много нового.

[elektronik]

120 лет назад (1891) в Москве родился поэт Владимир Александрович Петрушевский.

Вулканолог, общественный деятель, поэт. Закончил Хабаровский кадетский корпус (1908) и Николаевское кавалерийское училище (1911). Участник Первой мировой и Гражданской войн. В эмиграции с 1920 в Индонезии. Работал в геологической службе разведки вулканов, которую впоследствии возглавил. Участвовал в 280 вулканологических экспедициях, «изъездил, исходил и облетал Яву, Суматру, Целебес, Борнео, Бали ..., имел в своём подчинении 130 вулканов». Получил звание геолога «honoris causa». Один из вулканов на острове Ломблен назван в его честь «Петруш». С 1950 — в отставке. Поселился в Австралии в Сиднее, где занимался общественной и церковной деятельностью. Владимир Александровия, отказался изменить своё подданство, навсегда оставшись гражданином Российской империи: «Я часть Руси, которую невзгода, как мяч забросила за море-океан, я верный сын великого народа…».
                                                                       
Пусть снова, как в старые, добрые годы,
Без крови, насилья и тяжких оков,
Под властью Монарха, без горькой свободы,
Россия увидит Твой Божий покров.
И нивы ее, бесконечные нивы,
Пусть также желтеют в июльские дни,
И храмы, что ныне стоят, сиротливы,
Пусть снова затеплят лампадок огни.