Томас Генри Джеймсон (1880-1970)
Томас Генри Джеймсон - генерал - майор Английской королевской морской пехоты. Будучи в период Гражданской войны 1918 - 1922 гг. в чине капитана принимал участие в боевых действиях на Каме в составе экспедиции добровольцев - англичан, воевавших на стороне адмирала А.В.Колчака. Направляясь и возвращаясь из мест боевых действий, дважды проследовал через столицу "белой" Сибири. В 1968 г., незадолго до смерти, закончил работу над мемуарами "Экспедиция в Сибирь.1919 г." К сожалению, все воспоминания на русском языке вышли в свет недавно. Они были опубликованы трудами и стараниями Михаила Новикова в газетном еженедельнике "Русская мысль" (Париж-Москва) №№ 4315, 4337-4340 за 2000 г. Фрагменты, связанные с Омском, приводятся ниже, исходя из данных публикаций.
Дорога на запад
Наш отряд выехал из Владивостока экспрессом в 10 часов вечера 6 апреля 1919 г. Мы ехали с комфортом в спальных вагонах и питались в вагоне-ресторане... Мы быстро поняли, что в первом классе ехало много евреев, везших контрабандные товары в Омск, где их можно было продать с баснословной прибылью. Занятно было видеть, как их попутчицы толстели перед станциями, где вещи пассажиров обыскивали. Каждая надевала под шубу несколько шелковых платьев и оставалась в них до конца обыска....
16 апреля мы прибыли в Омск, где располагались Колчак и правительство Сибири.
Нас встречали капитан Уолф-Муррей и два других офицера, составляющие британскую военно-морскую миссию. Они жили в железнодорожном вагоне, который позже прицепили к поезду, доставившему нас в Пермь.
Столица Сибири - большой город с тремя соборами. Он был перенаселен и страдал от лишений гражданской войны. Канализация замерзла, в городе свирепствовал тиф и другие заболевания.
Главная железнодорожная станция состояла из вокзала и двенадцати путей. По двум путям на запад и восток проходили поезда. Остальные были забиты вагонами всех видов, в основном теплушками (вагонами для скота), наполненными до отказа. В некоторых жили солдаты, но большинство занимали целые гражданские семьи, и было видно, что они прожили здесь всю зиму. Трудно описать вонь и грязь, царившие здесь, но нужно дать читателю представление о том, как выглядели эти вагоны.
Расстояние между путями равнялось примерно 12 футам. Обитатели вагонов не снабжались водой, уборной служила дыра в полу, пищу готовили на маленькой печке в центре вагона. Трудно было представить, что здесь произойдет с наступлением весенней оттепели...
Пасха 1919 г. в Омске
19 апреля лейтенант Берн и я побывали на концерте, устроенном Гэмпширским полком в местном театре, а к 11 часам вечера пошли в самый большой собор на полуночную православную службу. В русских церквях нет скамей, огромное здание было так плотно набито людьми, что к началу службы трудно было пошевелить пальцем. Хор занял свои места. Затем вышли священники с длинными бородами, в разукрашенных золотом головных уборах и великолепных одеждах. Служба началась пением. Не было никакой музыки, но пели прекрасно, собор наполнила незабываемая гармония голосов. Это было очень впечатляюще.
Затем мы все вышли из собора, торжественным шествием обошли его и вновь вошли для окончания службы. Главный священник стоял на возвышении. В полночь он поднял руки над головой и провозгласил громким и звучным голосом:
"Христос Воскресе", - и все ответили русской фразой, выражающей радость от этой вести.
Затем раздался громовой звон колоколов, люди целовались, зажигали свечи и пробирались к выходу, чтобы идти домой. По обе стороны ступеней храма было выставлено множество пирогов и огромных булок, покрытых розовой глазурью. Их покупали и давали нищим, с радостью принимавшим и дары.
Каждый из людей, шедших по деревянным тротуарам, держал зажженную свечу, прикрывая пламя ладонью. Если свеча гасла, следующий прохожий зажигал ее от своей. Вероятно, эти свечи ставили потом под домашними иконами. Двери были открыты, столы уставлены едой. Три праздничных дня быстро пролетели, оставив ощущение настоящего счастья. На улицах многие гостеприимно приглашали нас зайти к ним в дом.
Единодушный порыв, великолепие одежд и золотых головных уборов священников, чудесное пение оставили незабываемое впечатление об этом вечере в Омске...
Мы были рады покинуть Омск 26 апреля и продолжить наш путь в Пермь...
Эвакуация
... На следующее утро, 29 июня в 6.00, наш битком набитый поезд тронулся из Перми в путь... Поезд шел медленно. Нас было 37 человек в двух деревянных вагонах, поэтому путешествие наше было далеко не комфортабельным.
Утром следующего дня поезд остановился. Наш паровоз вышел из строя, и не было никакой возможности его отремонтировать. Мы находились в 300 милях от Екатеринбурга, чтобы добраться до Омска, нам надо было перейти через Уральский хребет и проделать путь длиной примерно в 1000 миль.
... К нашей радости и удивлению, с востока к нам подошел паровоз. Как выяснилось, адмирал Смирнов, который слышал о нашем бегстве из Перми и был обеспокоен тем, что мы не давали о себе знать, послал по линии паровоз с приказом найти наш отряд.
Мы продолжили путь и доехали до Омска без происшествий.
Мы были готовы продолжить службу и предложили вновь сформировать британский бронепоезд, однако это предложение было отклонено, ибо несколько русских бронепоездов уже стояли без применения из-за большой загруженности железной дороги.
В Омске мы узнали, что адмиралтейство решило полностью вывести флот из России, и получили приказ возвращаться во Владивосток...
Незадолго до отъезда, 28 июля, адмирал Смирнов пригласил меня поужинать с ним и несколькими офицерами его штаба в омском ресторане "Аквариум". Столы стояли в саду, вечер прошел прекрасно. Я вспоминаю, как грустен был для меня этот прощальный ужин, ознаменовавший конец нашей совместной службы.
Почти сразу же по прибытии в Омск один из наших солдат попал в госпиталь. Мы были потрясены, узнав, что у него оспа.
Наш врач лейтенант Джойс был отправлен во Владивосток, когда мы еще находились в Перми. Замена ему пока не прибыла, поэтому, когда пришел приказ выехать из Омска, нам некого было оставить с больным. К счастью, врачи сказали, что пациент уже вне опасности и они не возражают против выписки, если мы согласимся его взять. Мы с радостью согласились...
Перед отъездом мы узнали, что вдоль железной дороги активизировались большевики и на протяжении всех 2 500 миль пути следовало остерегаться нападения на поезд или диверсии. Нам также по секрету сообщили, что в нескольких вагонах нашего поезда Государственный банк перевозит во Владивосток большое количество золотых слитков. Узнай об этом большевики, их интерес к нам мог сильно возрасти...
К а м с к и й
Автор путевых набросков, относящихся к жизни Сибири в 1919 году. Напечатаны в брошюре "Сибирское действо". Петербург, Госиздат, 1922 в Омске
И всё-таки, хотя в городе имелись министерства, ставка и Любинский проспект, Омск выглядел непрезентабельно, Екатеринбург был более блестящ. Стоило свернуть с Любинского, который был битком набит экипажами и людьми, как сразу же начинались кривые, затопленные чёрной грязью переулки, подслеповатые домики, размытые канавы, заборы, харчевни, лавчонки, серенькая диковатая глушь сибирских городов. На улицах валялись лошадиные черепа, дохлые крысы, тряпки... Правда, черепа наводили на мысль о раздолье степей, допотопности и проч., вплоть до геологических соображений о поверхности Сибирской равнины, но город от этого не выглядел лучше. Несколько скрашивали общее впечатление лишь редеющие над некоторыми крышами флаги "союзных и дружественных держав". В самом центре города, в так - называемом "Доме Свободы", помещался Совмин - символ, которым обозначался Совет Министров. Тут заседали омские домовладельцы и покинувшие прилавок буржуа. Колчак жил в особняке на берегу Иртыша, причём, по кварталу, где находился особняк, иногда ходить было можно, а иногда нельзя, в зависимости от состава и настроения часовых. Большую роль играл, по-видимому, и костюм прохожего. Ставка занимала огромное здание Управления Омской железной дороги. Это было громоздкое, наполненное служащими учреждение, в котором главным занятием легионов прикомандированных офицеров было ковырять в носу и поглядывать на часы. Так как одной ставки казалось для этого недостаточно - устроили ещё Главный штаб и штаб Верховного главнокомандующего.
Омск довольно велик, но несколько десятков больших и хороших домов города не могли удовлетворить спросу на них, и всюду чувствовалось несоответствие формы с содержанием, которое стремились в неё втиснуть. Учреждения с чрезвычайно громкими названиями, найдя дом получше, громоздились в него по несколько штук. Две-три булочных, будучи приспособлены лишь к обычным потребностям города, моментально распродавали товар и весь день стояли закрыты; бани не могли вместить всех желающих мыться, прачки не успевали стирать бельё; рестораны разваливались от впиравшей публики. Благодаря этому, город приобрёл характер временного посёлка, лагеря...
Уличная толпа Омска резко разнилась по месту, где её наблюдать. Толпа Любинского проспекта состояла, главным образом, из союзников, чиновников, военных и дам. Тут можно было видеть великолепные туалеты, отлично сшитые френчи, фуражки всех ведомств, безукоризненные панамы, порфели, ослепительное бельё. Всё это в несравненно большем количестве, чем на главном проспекте Екатеринбурга. Но Любинский проспект был только узеньким ручейком среди всего остального Омска. На кривых, запутанных улицах были люди - там встречались рабочие в заплатанных рубахах, суровые и замкнутые, там уныло бродили оборванные солдаты, скромно пробегал туповатый и хитренький, занятый своими коровами и огородами сибирский обыватель, сновали беженцы, мещане, мелкие чиновники, вдовы, торговцы и разный пришлый тёмный люд. О, этот люд, набившийся в Омске со всех уголков России! - Около цирка, утром на Втором взвозе или толчке можно было видеть его. Кого только не было тут: продавцы лотерейных билетов, шарманщики, трактирные гармонисты, шулера, какие-то брюнеты в стоящих колом голубых рубахах, продавцы кораллов, субъекты в кепках с поднятыми воротниками пальто... Толчок кишел ими, всюду поблёскивали их бойкие жадные глаза, скалились крепкие зубы, все они хотели есть, но есть даром и хорошо, все любили весело пожить и в то же время ничего не делать. Вечером в притонах и харчевнях, под хриплый лай граммофонов, среди табачного дыма, визг женщин и звон бутылок, этот люд веселился. Широко нёсся из открытых окон в темноту улиц разгульный гомон и рёв и причудливо переплетался в воздухе с нежными июльскими мелодиями, которые долетали из садов и дорогих ресторанов, где развлекалась фешенебельная публика Любинского проспекта.
Кто хоть раз после двенадцати часов ночи был в омских ресторанах и погребках, тот надолго сохранит в памяти лица, положения и общую картину виденного. В общем, рестораны были средоточением всей жизни и деятельности Омска. В них билось сердце сибирского действа, к которому и стекалась вся грязь и все нечистоты. Здесь-то особенно ярко вспоминались, прибретая ещё более уродливый и нелепый смысл, жалкие разговоры о воссоздании страны, Учредительном собрании, борьбе за культуру и цивилизацию, и в пьяном шуме и крике, в сладострастных звуках тустепа и танго тонули и бесследно исчезали слова Колчака о спасении родины, правах народа, все те красные слова, из-за которых на фронте лилась в это время кровь.
Ресторанная публика, как и в доброе старое время, состояла, главным образов, из буржуа и военных. Но омские кутежи носили особый, специфический привкус. Так пить могли только в этом городе и лишь в описываемое мною время.
Половина присутствующих были кокаинисты, форминисты и эфироманы. Циничные и пресыщенные, с каким-то утончённо-бесшабашным бесстыдством в словах и жестах, наглые и развратные, они были омерзительны, эти скоты, думавшие, что они походили на эллинов...
Время-от-времени, на страницах газеты действительно мелькали имена довольно крупные. Попался с миллионным мошенничеством министр, следом за ним занимавший пост по снабжению армии генерал. Впрочем, генерал - "принимая во внимание его заслуги" - вскоре снова появился на Любинском.
Процесс следовал за процессом, один другого громче и скандальнее. Ловили, осуждали, снова ловили, но большенство оставались всё-таки непойманными...
Добрая половина мужского населения города были военные, но далеко не все они под разными предлогами дезертировали с фронта или разъезжали "по своим делам". Штабы и всевозможные управления тыла колчаковской армии были, что называется, битком набиты. В Омске существовало, например, морское министерство (весь флот заключался в одной моторной лодке на Иртыше), имевшее огромный штат служащих и массу прикомандированных морских офицеров. Подогнув снизу белые брючки, они бесстрашно плавали в "Аквариуме" и по Любинскому проспекту...
Нужно сказать, что в Сибири занимали ответственные должности или совершенно молодые люди, так сказать, Наполеоны гражданской войны, или весьма ветхие старцы, давно уже потерявшие всякое представление о времени, но в больших чинах. Старцев было значительно больше, их старательно выкапывали и привозили в Омск из самых глухих и отдалённых углов. Наполеоны носили название молодой России, старцы фигурировали в качестве зрелых, государственных мужей и каждую речь начинали обязательно словами: "я мыслю" или "я не мыслю иначе, как..."
Чувствуя себя так, как будто они уже были в Москве, министерства и всевозможные департаменты Омска вели дело на широкую ногу, по-столичному. Директора принимали с часу до двух, вице-директора немного долее, по коридорам сновали десятки личных секретарей, у дверей торчали грозные швейцары, а в приёмных залах царила благоговейная тишина и с трепетом ожидали возможности увидать громовержцев понурые посетители.
Омск любил обстановку, шик, торжественность, любил звонкие титулы и громкие слова. Какие парады, обеды, встречи и чествования устраивались там! Какие произносились речи!
Из своего угарного чада Омск не видел ни фронта, ни самой Сибири. С каждым днём положение делалось всё более шатким, и параллельно всё безобразнее становилось управление. По городам и деревням разъезжали карательные отряды, пороли, громили, и среди населения всё грозней и грозней назревало озлобление и негодование.
Колчак метался. Сегодня советовался с главарями чёрной банды, давал назначения новым генералам, выгонял только что перед этим назначенных, назавтра бросался к "кооператорам", созывал совещания, комиссии, съезды, взывал к общественности.
В сознание Омска закрадывалось сомнение относительно скорого взятия Москвы и триумфа, ожидающего там победителей. Чем дальше, тем жадней и безобразней становилась трактирная свистопляска, бессильней лепет Совмина, больше гуляло на Любинском офицеров и нелепей отдавались приказы и распоряжения.
Назначавшиеся Колчаком генералы мелькали с кинематографической быстротой.
Какой-то досужий человек занялся подсчётом находившихся в это время в Омске мужчин и опевестил население, что город может выставить ещё столько же бойцов, сколько имеется на фронте. А фронт, безостановочно продвигаясь, находился не так далеко. Тюмень и Челябинск были оставлены.
Омск чувствовал, что пошатнулся, и делал судорожные усилия выпрямиться. Был объявлен крестовый поход.
Отступление белой армии
На крестовый поход, по-видимому, возлагались большие надежды. Новый главнокомандующий Дитерихс оповестил о своём вступлении в командирование приказом, начинавшемся, приблизительно, следующим образом:
-- "Осени себя крестным знаменем, православный христианин"...
Но ощутительных результатов кампания не давала, запись в крестоносцы шла плохо.
Одновременно с организацией крестового похода велись переговоры с Семёновым, с Сибирским и дальне-восточными казачьими войсками.
В доме на углу ул.Думской и Часовитинской жил командующий английскими оккупационными войсками полковник Нокс. Командующий французскими войсками полковник Жанен занимал второй этаж дома по ул.Думской, на первом этаже размещался штаб Чехословацкого корпуса.
В здании по ул.Лермонтова, 61 находилась Чехословацкая контрразведка полковника Зайчека.
На ул.Тарской в здании склада сельхозорудий Эльворти - Секретный отдел, в Епархиальном училище - английские оккупационные войска, несшие охрану Колчака; в гостинице '"Европа" - иностранные представители и крупные чины.
В Доме судебных установлений размещался Сенат и Министерство юстиции. Морское министерство - в общественном собрании.
5. Главным рестораном в летнее время в Омске был ресторан городского сада "Аквариум", который располагался на правой стороне Оми от железного моста до ТЭЦ. Наверху кинотеатра "Гигант", построенного здесь в 1908 г., находился буфет, где играла музыка. На Любинском проспекте и Дворцовой улице при гостиницах "Россия" и "Европа" были рестораны с музыкой и дорогими закусками. Много было в городе и погребков.
Доклад инструктора осведомительного отдела Лепорского о городских слухах и настроениях, 1 декабря 1919 г.
Из сборника документов "Последние дни колчаковщины" Центрархив. М., Л., 1926. С.67-68.
Начальнику Ново-Николаевского осведомительного отделения
Я пишу о "слухах", о тех слухах, которыми переполнен воздух, от которых никуда не скроешься, которые переходят непроизвольно, как всякий звук, но из которых создается представление - мнение и в результате известное отношение, действие, тактика. Слухи эти разнообразны, часто противоречат друг другу, но в разных вариациях ясно звучит общая усталость, жажда мира, покоя; но это было бы еще полгоря, а главное то, что "потеряна надежда" на победу? Надежда, без которой немыслим успех никакого дела. Вот этой-то надежды, воодушевляющей и побуждающей, у большинства нет. Если и тлится эта надежда у немногих, то в связи с надеждою или на сверхъестественную помощь божию, или на вмешательство союзников. До падения Омска это не так было слышно, теперь же слышно везде. Любинский проспект Сидите ли вы в кафе, ходите ли по базару или на вокзале, - везде таинственные, чудовищные, прямо - таки сказочные рассказы о сдаче Омска, и как на главную причину сдачи - отсутствие твердой власти, распорядительности и, что обидно, говорят к моменту появления красных у нас в Омске не было военачальника - распорядителя, и в результате бежал кто куда мог, чувство животного страха и личного самосохранения преобладало над всеми другими соображениями. Сообщают, что в г.Омске осталось до 40.000 солдат, 4 генерала и до 7.000 офицеров, из которых часть осталась сознательно, не желая бесцельно проливать кровь, а другая часть не могла выехать. По одним версиям они расстреляны, а по другим им объявлена амнистия. Одни сообщают со слов "очевидцев", другие слышали от "лиц, заслуживающих полного доверия", что в Омске по улицам рассыпан сахар, разбросана мануфактура и столько обмундирования, что его хватило бы на всю армию. Одни слушают со вздохом, другие - с проклятием по адресу тех, кто допустил до этого, кто не обмундировал армию своевременно, и большинство выражает пожелание повесить в назидание потомству в каждом городе по интенданту. Нельзя сказать, чтобы хорошее отношение было и к железнодорожной администрации. Трактор, брошенный белыми при отступлении из Омска Говорят, что большинство богатых, купив вагоны, набив их всем, чем можно, до кошек и собачек включительно, превратив вагон в Ноев ковчег, преблагополучно отбыли в "страну восходящего солнца". Многие выражают пожелание, что таких "патриотов" оставшееся имущество реквизировать, самих задержать и отправить в пределы совдепии. Опять стали поговаривать в городе о мире и о Принцевых островах. Недальновидных, - а их большинство, - живущих настоящей жизнью, не заглядывающих в будущее, эти слухи радуют. Это понятно и в этом наше несчастье. Нет духа, а ведь успех-то войны, еще Наполеон сказал, "на три четверти зависит от духа войск и на одну только четверть от реальных сил". И вот теперь вопрос времени и жизни - поднять этот упавший дух, но как это сделать, - в этом весь секрет. На одних действуют идеи, на других - животный страх. Приказ военным комиссарам о решающем наступлении на Колчака Беседуя, прислушиваясь к пессимистам, я подметил два течения: одни говорят, что могло бы еще быть спасение, если бы правительство работало в контакте с крайними левыми, сделало бы радикальную чистку в министерствах, упразднило бы разные штабы, за сотни верст находящиеся от поля битвы и только тормозящие, предоставило бы широкую инициативу легендарным героям, каковыми считают Пепеляева, Каппеля, Казагранди и др. Другие - простаки, в большинстве питают надежду на Семенова; у него, говорят, живет кто-то из династии Романовых; вот, говорят, если бы за ними, так весь народ ринулся бы и смел всю нечисть, и за границей наши шансы повысились бы. А в общем народ волнуется, слушает, живет ожиданиями, а сам ничего не делает да и не желает делать. Надежда потеряна. Нет духа. И кто отыщет этот секрет - поднять дух, тот и спасет родину. Дай бог, чтобы я ошибся в пессимистическом изложении слухов.
Любинский проспект
Сотрудник - инструктор Лепорский.
