Из протокола заседания Чрезвычайной следственной комиссии от 21 января 1920 года
Член комиссии. Здесь добровольно арестовалась госпожа Тимирёва. Какое она имеет отношение к вам?
Колчак. Она моя давнишняя хорошая знакомая; она находилась в Омске, где работала в моей мастерской по шитью белья и по раздаче его воинским чинам - больным и раненым. Она оставалась в Омске до последних дней, и затем, когда я должен был уехать по военным обстоятельствам, она поехала со мной в поезде. В этом поезде она доехала сюда до того времени, когда я был задержан чехами. Когда я ехал сюда, она захотела разделить участь со мной.
ЧК. Скажите, адмирал, она не является вашей гражданской женой? Мы имеем право зафиксировать это?
К. Нет.Она провожала мужа в Гельсингфорс (Хельсинки), базу военно-морского флота. В это время мимо стремительно прошёл невысокий сухощавый офицер.
- Знаешь, кто это? - спросил муж. - Колчак-Полярный.
Потом молодая женщина познакомилась с Колчаком у знакомых. Так получилось, что они сидели рядом. Завязалась беседа. Несколько часов промелькнули как миг.
Анна Васильевна переехала к мужу в Гельсингфорс, и её квартира оказалась в одном доме с Колчаком, его женой и сыном.
Спустя много лет Анна Васильевна Тимирёва описала, как у неё произошло объяснение с Александром Васильевичем Колчаком. "Я сказала ему, что люблю его. Он ответил: "Я не говорил вам, что люблю вас". "Нет, это я говорю..." И он сказал: "Я вас больше чем люблю".
Она была балованной жизнью, увлекающейся, но, как оказалось в дальнейшем, глубоко порядочной женщиной.
Для Колчака она была бесценным подарком судьбы, который он оберегал всю жизнь. Долгое время он даже не решался к ней прикоснуться. Но соратником она не была, хотя он и писал ей о своих делах. Она была для радости, но не для трудов и борьбы.
В дальнейшем Анна Васильевна писала о жене Колчака, своей соседке по квартире: "Софья Фёдоровна была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо. Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть, - очень серьёзно, знала больше, чем я". И не удивительно, жена Колчака была лет на 18 старше и опытнее молоденькой, избалованной женщины, которая родилась в 1893 году в Кисловодске, а в Петербурге после окончания гимназии занималась живописью. Свободно владела французским и немецким языками.
По описанию многих, знавших Тимирёву, она была редкой красоты и обаяния, умной, разносторонне образованной. Её отец, В. И. Сафонов, был известным пианистом, дирижёром и педагогом. Дед И. И. Сафонов - генерал-лейтенант Терского казачьего войска.
В дальнейшем её отношения с Колчаком развивались сложно. Он был назначен командующим Черноморским флотом. Они расстались. В результате этой разлуки мы имеем сегодня несколько замечательных писем Колчака к любимой.
Писем было много. Но есть все основания полагать, что не все они были отправлены любимой. Колчак писал ей, но... для себя. Чувства, переполнявшие его сердце, требовали выхода, и он доверял их бумаге. Все письма, которые сохранились, извлечены из его дневника. Сомнительно, чтобы он их переписывал. Эти замечательные письма нашли адресата спустя 50 лет. Почему потребовалось столько времени? Об этом далее.
В 1917 году в жизни Колчака произошли значительные изменения. Он отказался от командования Черноморским флотом, в котором против его воли начались революционные преобразования, подобные балтийским.
Временное правительство командировало его в США для передачи опыта минной войны на море. И будучи на обратном пути в Японии, он пишет Тимирёвой огромные письма (бывало, до 40 страниц). "...Ваш милый и обожаемый образ всё время был перед моими глазами. Ваша улыбка, Ваш голос, Ваши розовые ручки для меня являются символом высшей награды, которая может вручаться лишь за выполнение величайшего подвига, выполнение военной идеи, долга и обязательств. И думая о Вас, я временами испытываю какое-то странное состояние, где мне кажется прошлое каким-то сном, особенно в отношении Вас... Неужели ни сада Ревельского собрания, ни белых ночей в Петрограде, - может быть, ничего подобного не было?! Но передо мной стоит портрет Анны Васильевны с её милой прелестной улыбкой, лежат её письма с такими же миленькими ласковыми словами, и когда читаешь и вспоминаешь Анну Васильевну, то всегда кажется, что совершенно недостоин этого счастья, что эти слова являются наградой незаслуженной, и возникает боязнь за их утрату и сомнения".
В письме он писал не только о своих чувствах, но и о своих взглядах на происходящие в России перемены. "Война проиграна, но ещё есть время выиграть новую, и будем верить, что в новой войне (имеется в виду - с Германией) Россия возродится. Революционная демократия захлебнётся в собственной грязи или её утопят в её же крови. Другой будущности у неё нет..."
***
Летом 1918 года Анна Васильевна с мужем ехала во Владивосток и, будучи проездом в Благовещенске, узнала, что сравнительно недалеко, в Харбине, находится Колчак. Её письмо нашло его. В нём были такие строки: "Милый Александр Васильевич, далёкая любовь моя... чего бы я дала, чтобы побывать с Вами, взглянуть в Ваши милые тёмные глаза..."
Вскоре приходит ответ: "Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю - действительность это или я сам до него додумался".
В Харбине состоялся между ними серьёзный разговор о совместной жизни. Вернувшись во Владивосток, Тимирёва сказала мужу, что уходит к Колчаку. Конечно, он отговаривал её от этого. Но чувства...
Потом в своих воспоминаниях Анна Васильевна писала: "А. В. приходил измученный... Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица - и в то же мгновение он уснул. А я сидела, боясь шевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я всё смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что, кроме этого человека, нет у меня ничего, и моё место - с ним".
В Харбине Колчак входил в правление восточно-китайской железной дороги, отвечая за её охрану и огромную территорию отчуждения дороги. Кроме русских её оберегали и китайские воинские подразделения.
В это время в России происходили большие события. Белой армией были освобождены от красных обширные районы на юге страны. Успешно шло наступление и в других регионах. Колчак решает, что он не имеет права находиться в спокойном Китае, а должен ехать на юг, вновь на свой Черноморский флот.
При проезде Омска пришлось задержаться. При формировании здесь нового Российского правительства Колчаку предложили пост военного министра.
Первым делом министр отправился по своим войскам, находившимся на Урале. Он узнал, чем дышит армия, и армия узнала его, ведь до этого о нём здесь не имели представления.
В это время в Омске уже понимали, что существующее многовластие - Директория, Совет министров России, бежавший из Москвы, да и вольница множества самостоятельных отрядов, казачьих, чехословацких, которые вообще не желали кому-либо подчиняться, - далее недопустимо.
Так, в ночь на 18 января 1918 года один казачий отряд самовольно арестовал членов Директории. Хорошо, что сразу не расстрелял по обычаю того времени, а отправил в тюрьму. Это событие переполнило чашу терпения власти. Собрался Совет министров. Все были едины: нужна диктатура, которая взяла бы в свои руки все бразды правления. После многочасовых разговоров по кандидатуре Верховного правителя России остановились на Колчаке. За него проголосовали почти все, против - один.
Колчак в этом же собрании резонно заявил, что Верховный правитель должен быть и Верховным главнокомандующим всеми вооружёнными силами. Его предложение утвердили.
Положение о временном устройстве государственной власти в России было принято 18 ноября. В этот же день был издан и первый указ Колчака: "Сего числа постановлением Совета министров Всероссийского правительства я назначен Верховным правителем. Сего числа я вступаю в верховное командование всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами России".
Колчак был твёрдо убеждён, что армия должна быть вне политики, и только силой армии можно будет навести в России порядок. В этом была его роковая ошибка. Так нам думается.
Привожу одно письмо Анны Васильевны Александру Васильевичу, дающее некоторое представление о их жизни в Омске в 1919 году.
"Дорогой мой, милый Александр Васильевич, какая грусть! ...Такая вьюга, что я бы не дошла домой со службы, если бы добрый человек не подвёз - ничего не видно, идти против ветра - воздуха не хватает, не даёт вздохнуть. Домишко почти занесло ветром. Окна залеплены, ещё нет 5, а точно сумерки...
Я думаю, где Вы, уехали ли из Златоуста, и если да, то, наверное, Ваш поезд стоит где-нибудь, остановленный заносами. И ещё - что из-за этих заносов Вы можете пробыть в отъезде дольше, чем предполагали, и это очень мало мне нравится. За Вашим путешествием я слежу по газетам, уже по тому, что приходится сообщения о нём переводить спешным порядком для телеграмм, но, Александр Васильевич, они очень мало говорят мне о Вас, единственном моём близком и милом...
Дорогой мой, милый, возвращайтесь только скорее, я так хочу Вас видеть, быть с Вами, хоть немного забыть... Я знаю, что нехорошо и несправедливо желать для себя хорошего, когда всюду плохо, но ведь это только теория...
Очень жду Вас, и Вы приезжайте скорее и будьте таким милым, как Вы умеете быть, когда захотите, и каким я Вас люблю. Как Вы живёте? По газетам Ваши занятия состоят преимущественно из парадов и раздачи Георгиевских крестов - довольно скудные сведения, по правде говоря. А пока до свидания. Я надеюсь, что Вы не совсем меня забываете.
Милый Александр Васильевич, пожалуйста не надо забывать. Я раза два была в Вашем доме... Но Господь Вас сохранит и пошлёт Вам счастья и удачи во всём. Анна".
К октябрю 1919 года после успехов колчаковских войск тучи над ними стали сгущаться. Фортуна повернулась боком. В это время Колчак в очередной раз отправился на фронт. С ним поехал и главноуправляющий делами Верховного правителя и Совета министров, профессор одного из Омских институтов Г. К. Гинс, человек наблюдательный, с аналитическим складом ума.
При огромном количестве публикаций о Колчаке, большая часть которых отличается не объективностью, а личными чувствами к нему, Гинс о своих впечатлениях написал весьма беспристрастно и поэтому заслуживает доверия. Все его записи и умозаключения привести в газетном очерке невозможно, но наиболее интересные приведём.
"...За эту поездку я впервые получил возможность ближе узнать адмирала. Что это за человек, которому выпала такая исключительная роль? Он добр и в то же время суров, отзывчив - и в то же время стесняется человеческих чувств, скрывает мягкость души напускной суровостью. Он проявляет нетерпеливость, упрямство, выходит из себя, грозит - и потом остывает, делается уступчивым, разводит безнадёжно руками. Он рвётся к народу, к солдатам, а когда видит их, не знает, что им сказать.
Десять дней мы провели на одном пароходе, в близком соседстве по каютам и за общим столом кают-компании. Я видел, с каким удовольствием уходил адмирал к себе в каюту читать книги, и я понял, что он прежде всего моряк, по привычкам. Вождь армии и вождь флота - люди совсем разные. Бонапарт не может появиться среди моряков.
...Теперь адмирал стал командующим на суше. Армии, как корабли, должны были заходить с флангов, поворачиваться, стоять на месте, и адмирал искренне удивлялся, когда такой корабль, как казачий корпус, вдруг поворачивал не туда, куда нужно, или дольше, чем следовало, стоял на месте".
***
Анна Васильевна была счастлива. После того как на железной дороге произошла авария, Александр Васильевич перевёл её в свой вагон. Теперь она круглые сутки рядом с любимым, в гуще его дел, в штабе Верховного правителя России на правах переводчицы.
И в то же время Анна Васильевна была несчастна.
Эшелон из пяти составов, начав своё движение 12 ноября, медленно катил на восток, впереди отступающей армии. Колчак уезжал из Омска последним. Значительно раньше уехал Совет министров и другие учреждения. Колчак надеялся, что в Новониколаевске (Новосибирске) к нему придут верные части генерала Каппеля.
Тем временем поступали тревожные телеграммы контрразведки.
Новониколаевск. Слухи разнообразны, часто противоречат друг другу, но в разных вариациях ясно звучит общая усталость, жажда мира, покоя. Но это было бы ещё полгоря, а главное то, что потеряна надежда, без которой немыслим успех никакого дела...
Ачинск. По полученным сведениям, в двадцать девятом Сибирском полку готовится восстание...
Енисейск. Настроение тревожное в связи с отходом армии.
Канск. 3 декабря десять пулемётчиков 55-го Сибирского полка с одним орудием перешли к красным на Тасеевском фронте...
Самый чувствительный удар Колчак получил в Красноярске, где он простоял шесть дней. Пришла телеграмма от генерал-майора Зиневича с требованием: Верховный правитель должен отказаться от власти, передав её Земскому собранию.
Несколько слов о генерал-майоре. Война губит многие таланты, но некоторые возносит. К последним относился и А. К. Зиневич. Сын рабочего, за многие годы войны он вырос до генерала. С декабря 1919 года - командующий войсками Енисейской губернии, после того как в Красноярске произошло, по сути, бескровное восстание против режима Колчака. До этого командующим был Розанов, успевший бежать на Дальний Восток. О нём рассказ ещё впереди, когда спустя полтора месяца за его злодеяния, да и не только его, отвечать пришлось Колчаку.
Колчаковщина неумолимо разваливалась. Её руководитель и организатор был морально раздавлен, глубоко несчастен, а вместе с ним и Анна Васильевна. Одно дело, когда любимый на взлёте, совсем другое, когда под ним всё рушится. Она хотела ему помочь, но как? Женские утешения здесь не помогут.
Каппель так и не смог пробиться к Колчаку. В двадцатых числах декабря эшелон всё же прошёл к Нижнеудинску неподалёку от Иркутска. И здесь Колчак получил ещё одно требование, в этот раз от Совета министров - о сложении своих полномочий и передаче их Деникину.
4 января 1920 года был издан последний указ Колчака. С этого момента он стал обычным безвластным гражданином.
В Нижнеудинске личный конвой ушёл от него. Этим он был настолько потрясён, что за одну ночь поседел.
Несколько штабных офицеров решили бежать. Они уходили, а чехи, взявшие под охрану поезд, им не препятствовали. Особо доверенный адъютант адмирала получил для сохранения его дневники и письма. Спустя многие годы они вернулись из-за рубежа в Россию. Большую их часть составляли письма Колчака к обожаемой Анне Васильевне и её письма к нему.
Теперь у Колчака была одна цель - прорваться через Иркутск. Там власть принадлежала чехо-словакам, державшим под охраной железную дорогу, и эсеро-меньшевистскому Политцентру, в который входили представители различных объединений: земское политическое бюро, центральный комитет объединения трудового крестьянства и другие. Правда, просуществовал он всего несколько недель, но в судьбе Колчака сыграл роковую роль.
Все политические объединения и военные силы, бывшие иностранные союзники, обещали Колчаку беспрепятственный проезд через Иркутск.
Однако в последний момент Политцентр предупредил чехословаков, что они не получат и килограмма угля для своих эшелонов, стремившихся к Тихому океану, если будут оберегать Колчака. За этот "килограмм" чехословаки нарушили своё обещание. Им было наплевать на всё и вся в России, им нужно было море, по которому можно уплыть домой.
15 января поезд Колчака подошёл к перрону Иркутского вокзала. Спустя некоторое время в вагон вошёл молодцеватый чех и объявил:
- Господин адмирал, приготовьте вещи. Сейчас вас передадут местным властям!
Колчак вскочил с дивана, будто его ударили. В отчаянии закричал:
- Предательство! Где гарантии, выданные мне?
Вопрос и возмущение были напрасны, на них никто не мог ответить. Дрожащими руками Колчаку долго не удавалось надеть шинель.
На вокзале была оформлена передача чехами Колчака солдатам Политцентра.
Впервые в жизни Анна Васильевна увидела Колчака на вокзале в Петербурге, теперь они - на вокзале в Иркутске. Жизненный круг замыкался. Идя с ним через ледовую Ангару, возможно, она думала о тех льдах, которые принесли ему славу. А теперь он шёл через лёд в тюрьму. И она за ним - туда же.
Испытания для Колчака не закончились, начались допросы. 21 января состоялось первое заседание следственной комиссии. В неё входили представители Политцентра, через несколько дней в свои руки комиссию взяли большевики.
Колчак рассказывал о том, как после избрания его Верховным правителем он получил в своё подчинение армию, состоявшую из разрозненных вооружённых частей, которые ненавидели большевиков, но враждовали и между собой. В этом смысле характерным было поведение атамана Семёнова, которого поддерживали японцы. Он так и не признал власть Верховного правителя и не подчинился ему. Другие "вожди" более мелкого пошиба тоже бесчинствовали, расстреливали мнимых и настоящих врагов без суда и следствия. Справиться с ними было практически невозможно.
Бывало, тех, кого ожидал несправедливый расстрел, приходилось прятать в тюрьме от преследователей, выделять охрану для их сбережения.
Случалось, он поручал прокуратуре разобраться с тем или иным злодеянием, а следователей не пускали на территорию части или укрывали преступников так, что невозможно было их найти.
На последнем заседании следственной комиссии Колчаку было задано несколько вопросов, связанных и с Енисейской губернией.
"ЧК. Известно ли вам, что Розанов давал распоряжения о сжигании сёл и деревень?
К. Сколько мне известно из доклада того же Розанова, я знал два или три таких случая, где деревни были сожжены, и я признал это правильным, потому что эти случаи относились к деревне Степно-Баджейской, которая была сожжена повстанцами. Это была укреплённая база повстанцев, следовательно, она могла быть разрушена и уничтожена, как всякое укрепление. Второй случай - Кияйское, и третий случай - Тасеево, где-то на севере, я точно не могу сказать. Но эти случаи, как мне представлялось, носили военный характер, потому что это были укреплённые пункты, которые уничтожались в бою; это была база повстанцев, и если база была взята, то она должна быть уничтожена для того, чтобы ею не могли воспользоваться впоследствии".
* * *
Читатели могут меня упрекнуть в некоторой симпатии к Колчаку. И будут правы. Но всё познаётся в сравнении. Не выявлено ни одного документа, в котором Верховный правитель приказывал бы расстреливать, вешать и пытать людей.
Зато другой Верховный правитель, находящийся в Москве, не стесняясь издавал преступные приказы. Процитирую справку доктора исторических наук И. Плотникова из его монографии о Колчаке, изданной в Москве в 2003 году (стр. 664):
"...Жестоким в определённой степени был режим Колчака. Но масштабы его жестокости несравнимы с тем, что творилось в подвластной большевикам части страны... Глава советского правительства Ленин непосредственно руководил массовыми репрессиями, постоянно требовал усиления красного террора, расстрелов тысяч людей, часто не принимавших никакого участия в борьбе с советами. Он систематически нагнетал обстановку, подхлёстывал чекистов, красноармейцев, государственный и партийный аппарат на беспредельную жестокость. Так, 2 и 7 августа 1918 г. Ленин требует от пензенских коммунистов "провести беспощадный террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь", "повесить, непременно повесить, чтобы народ видел, не меньше 100 богатых крестьян, отнять у них весь хлеб, назначить заложников"... "Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ трепетал...". Он требует "расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты". И т. д. и т. п.
* * *
За что её карали 40 лет? Тюрьмы, лагеря, ссылка... Говоря не юридическим, а житейским языком - за большую женскую любовь. За то, что любила человека, которого ненавидела советская власть. Справедливо ли это?
Здесь будет уместно вспомнить случай из прошлого. Когда уводили Колчака на расстрел, она мельком, в глазок камеры, увидела только его серую папаху. В руке у неё была последняя записка - письмо любимого, дошедшее к ней в тюрьме. "Дорогая голубка, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботу обо мне... Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось - только бы нам не расставаться".
Спустя час-другой она спросила тюремного надзирателя: "Расстреляли?" - "Нет, нет, увезли..."
Тёмная, тюремная душа была покорена её верностью любимому. И в меру своего понимания он хотел облегчить, хотя бы на время, её участь.
Анну Васильевну освободили из иркутской тюрьмы, но спустя год вновь арестовали - и пошла она по местам заключения... Так новая гуманная власть расправилась с безвинной и беззащитной женщиной.
В 1960 году Анна Васильевна Тимирёва была реабилитирована.
Последние свои годы жила в Москве. Работники архива сняли копию с дневников Колчака, которые в Нижнеудинске он отдал доверенному офицеру. Тот передал их в 1927 году Русскому историческому архиву в Праге, а затем они попали в Московский архив. Значительная часть дневников была посвящена письмам Анне Васильевне. Так спустя 50 лет она их прочла. Затем письма были опубликованы, их-то я цитировал в очерке.
Возраст Анны Васильевны определялся семёрками, когда эти письма всколыхнули её душу, заставили забиться сердце. Она написала ответ. Привожу несколько строк:
Но если я ещё жива
Наперекор судьбе,
Так только как любовь твоя
И память о тебе.
Леонид ЩИПКО.
Красноярский рабочий 8, 14., 21 февраля 2007 г.
Источник:
http://www.memorial.krsk.ru/public/00/20070207.htm
