Автор Тема: Адмирал А.В. Колчак «ICH DIENE» («Я СЛУЖУ»)  (Прочитано 13733 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia


Там, где волны дикий камень мылят,
Колыхая сумеречный свет,
Я встаю, простреленный навылет,
Поправляя сгнивший эполет.
Я встаю из ледяной купели,
Из воды седого Иртыша,
Где взлетела, не достигнув цели,
В небеса моряцкая душа.
В смертный час последнего аврала
Я взгляну в лицо нежданным снам,
Гордое величье адмирала
Подарив заплеванным волнам.
Помню стук голодных револьверов
И полночный торопливый суд.
Шпагами последних кондотьеров
Мы эпохе отдали салют.
Ведь прошли, весь мир испепеляя,
Дерзкие и сильные враги.
И напрасно бледный Пепеляев
Целовал чужие сапоги.
Я запомнил те слова расплаты,
Одного понять никак не мог:
Почему враги, как все солдаты,
Не берут сейчас под козырек.
Что ж считать загубленные души,
Замутить прощальное вино?
Умереть на этой красной суше
Мне, пожалуй, было суждено.
Думал я, что грозная победа
Не оставит наши корабли...
Жизнь моя, как черная торпеда,
С грохотом взорвалась на мели,
Чья вина, что в злой горячке торга,
Убоявшись моего огня,
Полководцы короля Георга
Продали и предали меня.
Я бы открывал архипелаги,
Слышал в море альбатросов крик...
Но бессильны проданные шпаги
В жирных пальцах мировых владык.
И тоскуя по морскому валу,
И с лицом скоробленным, как жесть,
Я прошу: «Отдайте адмиралу
Перед смертью боевую честь...»
И теперь в груди четыре раны.
Помню я, при имени моем
Встрепенулись синие наганы
Остроклювым жадным вороньем.
И сомкнулось Время, словно бездна,
Над моей погасшею звездой.
А душа в глуби небес исчезла,
Словно в море кортик золотой...

Сергей Марков

Глава 1.

Колчак-Полярный

Но день придёт, когда свободным
Порывом движима, страна
Склонит пред прахом благородным
Колени, горечи полна...

Стихи неизвестного автора

Коль скоро толь тебя, Колчак,
Учит рассийской вдаться власти,
Ключи вручить в подданства знак
И большей избежать напасти?...
Это строки из знаменитой оды М.В. Ломоносова «На взятие Хотина». Болюбаш (полковник) Колчак, паша трёхбунчужный, а позже визирь блистательной Порты, был в ту пору губернатором города-крепости Хотин. Его предки были половцами, ушедшими под натиском татаромонголов на Дунай. Христианин, он принял мусульманство и служил в турецких войсках. Когда Хотин пал, его губернатор со своим старшим сыном были взяты в плен и отвезены в Петербург. Оттуда им разрешили вернуться в Турцию, но Колчаки обосновались в Галиции, вновь перешли в христианство и уже прочно обосновались на русской земле, служили в Бугском казачьем войске. Сотник этого войска Лукьян Колчак, прадед адмирала, получил надел в Херсонской губернии. Его внук, Василий Иванович Колчак юношей стал участником Крымской войны, был одним из тех, кто держал героическую оборону на Малаховом кургане, получил ранение и попал в плен к французам. Вернувшись на Родину, он окончил институт горных инженеров, работал на Златоуствовском заводе на Урале, изучая металлургическое и оружейное дело, после чего, став приемщиком от военного ведомства, служил на Обуховском сталелитейном заводе, выйдя в отставку в чине генерал-майора, продолжал работать на том же заводе инженером. Василий Иванович был крупным специалистом в области артиллерии, опубликовал несколько научных трудов, а также очерк «На Малаховом кургане» и книгу «Война и плен» о Крымской войне. Его внук, Ростислав Александрович Колчак, отмечал: «…эти «война» и «плен» повторялись в его семье из поколения в поколение. Какой-то рок приводит старших сыновей его ветви быть вовлечёнными в большие военные катастрофы…» Братья В.И. Колчака также были артиллеристами: один в чине капитана 1-го ранга, другой – генерал-майора, третий – контр-адмирала.
Василий Колчак был женат на Ольге Ильиничне Посоховой, чья семья тоже была близка к военно-морскому делу. Один из них был контр-адмиралом, другой – пехотным генерал-майором. Отец же Ольги Ильиничны, переживший свою дочь, позднее стал последним губернатором Одессы и был расстрелян советскими органами в 1920-м году. В семье В.И. Колчака было трое детей: две дочери и сын, Александр Васильевич Колчак, родившийся 4-го ноября 1874-го года…
Вся семья Колчака содержалась исключительно на заработки отца и не имела никакого состояния. Немало времени родители уделяли воспитанию детей. Будучи людьми верующими, они воспитали таковым и своего сына. Будущий адмирал, по свидетельству сына, был человеком очень религиозным, даже с аскетически-монашеским мировоззрением, несмотря на живой и весёлый характер. У него имелись духовники, а, будучи командующим Черноморским флотом, он даже навещал одного крымского старца. С ранних лет Колчак был погружён в военно-морскую стихию, поэтому проблемы выбора пути не стояла перед ним остро. Проучившись 3 года в гимназии, он по собственному желанию и по желанию отца перевёлся в морской корпус. «Я был фельдфебелем, шёл всё время первым или вторым в своём выпуске, меняясь со своим товарищем, с которым поступил в корпус», - рассказывал Колчак. Его близкий друг и первый биограф контр-адмирал М.И. Смирнов, учившийся в том же корпусе, писал: «Колчак, молодой человек, невысокого роста, с сосредоточенным взглядом живых и выразительных глаз, глубоким грудным голосом, образностью прекрасной русской речи, серьёзностью мыслей и поступков внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение. Мы чувствовали в нём моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нём был виден будущий вождь».
Фактически выросший на Обуховском заводе, где работал отец, Колчак имел массу технических знаний, а потому в корпусе мог вовсе не заниматься этими предметами. Освободившееся таким образом время в старших классах Александр Васильевич тратил на работу всё на том же заводе. Приезжавший в ту пору английский заводчик, известный по пушечному делу, Армстронг, хорошо знавший Василия Ивановича, предлагал Колчаку поехать в Англию, дабы пройти школу на его заводах и стать инженером. Однако, как вспоминал сам Колчак, «желание плавать и служить в море превозмогли идею сделаться инженером и техником». В свободное время Александр Васильевич проходил курс заводской техники, изучал слесарное дело, которому его обучали рабочие, с которыми в ту пору он сошёлся довольно близко. Эта среда пробудила в молодом человеке интерес к социальным и политическим вопросам, но на изучение их просто не хватало времени, к тому же и в семье Колчака никогда не говорили на эти темы.
Морской корпус Колчак окончил вторым, отказавшись от первенства в пользу своего товарища, которого счёл способнее себя, и комиссия вынуждена была посчитаться с его мнением. Кроме первого морского офицерского чина (мичман), Александр Васильевич получил за отличные успехи в учёбе премию имени адмирала Рикорда, составлявшую 300 рублей.
После окончания корпуса мичман Колчак, пробыв некоторое время в 7-м флотском экипаже, получил назначение на крейсер «Рюрик», с которым ушёл в плавание на Дальний Восток, а вскоре – на клипер «Крейсер», на борту которого бороздил воды Тихого океана. Командир клипера Г.В. Цывинский вспоминал: «Одним из вахтенных учителей был мичман А.В. Колчак. Это был необычайно способный и талантливый офицер, обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений». Во время плаваний Александр Васильевич постоянно занимался самообразованием. Он изучал древние индийские и китайские философии, а, прежде всего, расширял знания специальные, вёл работы по океанографии и гидрологии. Плодом этих работ стала вышедшая в 1899-м году статья «Наблюдения над поверхностными температурами и удельными весами морской воды, произведённые на крейсерах «Рюрик» и «Крейсер» с мая 1897 г. по март 1898 г.».
В том же году, прибыв в Кронштадт, Колчак встретился с вице-адмиралом С.О. Макаровым, отправлявшимся в плавание по Северо-Ледовитому океану. Александр Васильевич хотел принять участие в этой экспедиции, но служебные обстоятельства помешали тому. Тяга к исследовательской работе обнаружилась в Колчаке ещё в корпусе. Он мечтал найти Южный полюс, интересовался океанографическими исследованиями в полярной области. Ныне же его занимала в гидрологическом отношении северная часть Тихого океана и на борту броненосца «Петропавловск» он снова отправился на Дальний Восток, по пути куда получил приглашение принять участие в полярной экспедиции барона Толля. Об этой экспедиции, имевшей целью исследовать земли на севере от берегов Сибири, Колчак уже знал прежде и мечтал принять в ней участие, но не решился предложить Академии свои услуги. Однако Э.В. Толль сам обратил внимание на работы молодого талантливого офицера.
Колчак принял предложение барона сразу и несколько месяцев готовился к экспедиции, работая в Павловской магнитной и Главной физической обсерваториях, занимался у знаменитого полярного исследователя Ф. Нансена, будучи в Норвегии, где оборудовалось судно для экспедиции, в которой Александру Васильевичу надлежало заведовать гидрологическими работами и быть вторым магнитологом.
Экспедиция стартовала в начале лета 1900-го года. Барон Толль писал: «Станции начинались всегда гидрологическими работами, которыми заведовал лейтенант А.В. Колчак. Эта научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудности соединить обязанности морского офицера с деятельностью учёного». Колчак вёл гидрографические и океанографические работы, измерял глубины, наблюдал за стоянием льдов и земным магнетизмом, вместе с Толлем путешествовал по Таймыру, ведя маршрутную съёмку. Барон считал Колчака лучшим офицером, вдобавок любовно преданным своей гидрологии. Именем своего молодого соратника он назвал открытый экспедиции остров у Северо-Западного побережья Таймыра и мыс в том же районе. Сохранилась фотография острова Колчака – одинокая, закованная в полярные льды скала… В 30-е годы он будет переименован в остров С.И. Расторгуева, а уже в наши дни возвращено имя Александра Васильевича.
На 3-й год экспедиции, барон Толль в сопровождении нескольких человек отправился на север Сибирских островов. Он рассчитывал найти некий новый материк, но из-за состояния льдов пробраться можно было лишь к земле Бенетта, но и туда вряд ли могло пробраться судно. Вдобавок к тому практически закончились запасы. Принимая во внимание сложившуюся обстановку, барон велел своим соратникам пробиваться к земле Бенетта и обследовать её, а, если не получиться, возвращаться в Петроград и начать работу по новой экспедиции, сам же он рассчитывал самостоятельно дойти дотуда и вернуться на Ново-Сибирские острова, где для него были оставлены склады. Экспедиции не удалось пробиться к земле Бенетта и пришлось возвратиться в столицу. В Академии Наук были сильно встревожены участью барона Толля, и на первом же заседании Колчак заявил о необходимости немедленного снаряжения новой экспедиции на землю Бенетта для оказания помощи Толлю и его соратникам. Главная трудность состояла в том, что судно «Заря» было разбито, а других суден, годных для экспедиций такого рода, просто не было. Колчак вспоминал: «Тогда я, подумавши и взвесивши всё, что можно было сделать, предложил пробраться на землю Бенетта и, если нужно, даже на поиски барона Толля на шлюпках. (…) Когда я предложил этот план, мои спутники отнеслись к нему чрезвычайно скептически и говорили, что это такое же безумие, как и шаг барона Толя. Но когда я предложил самому взяться за выполнение этого предприятия, то Академия Наук дала мне средства и согласилась предоставить мне возможность выполнить этот план так, как я нахожу нужным. Академия дала мне полную свободу и обеспечила меня средствами и возможностью это выполнить».
Были закуплены собаки и снаряжение для новой экспедиции, но необходимо было ждать вскрытия моря. Провизии не хватало, и пришлось заниматься охотой, чтобы прокормить себя и собак, часть из которых пришлось убить. Когда море вскрылось, Колчак и ещё 6 человек на вельботе тронулись в путь. Море оказалось в тот год совершенно открытом, не было даже достаточно крупных льдин, чтобы вылезти на них и передохнуть, приходилось постоянно сидеть в шлюпках на пронизывающих ветрах. Подчас приходилось добираться вплавь с вельбота до берега в ледяной воде. Позже академик Ф.Б. Шмидт назовёт эту беспримерную, небывалую экспедицию, совершённую на шлюпке при минимальных материальных затратах, «необыкновенным и важным географическим подвигом, совершение которого было сопряжено с трудом и опасностью».
На земле Бенетта нашли следы экспедиции: документы, дневник, записку… Группа барона Толля под угрозой голодной смерти отправилась в сторону материка, но так и не добралась до него. Скорее всего, люди утонули в ещё не полностью замёрзшем море. Об этом Колчак доложил в Академию. В ходе экспедиции по оказанию помощи барону Толлю, Александру Васильевичу удалось открыть и описать новые географические объекты, внести уточнения в очертания беговой линии и сделать ряд других важных замечаний. Одному из открытых объектов Колчак дал имя барона Э.А. Толля.
М.И. Смирнов писал: «Совершив эту чрезвычайно трудную, рискованную и ответственную экспедицию, молодой лейтенант Колчак показал себя смелым и предприимчивым исследователем, которого не останавливают никакие трудности для завершения задуманного дела…»
Материалы, собранные в ходе 2-х экспедиций, длившихся около 4-х лет, стали основой нескольких научных работ Колчака. Среди них наиболее известна работа «Льды Карского и Сибирского морей», ставшая классическим в своей области. В 1928-ом году этот труд был переведён на английский и издан Американским Географическим обществом в числе работ 3о наиболее выдающихся полярных исследователей.
Но систематизированы полученные материалы были не сразу. Научную деятельность Александра Васильевича прервала Русско-Японская война, о начале которой он узнал, возвратившись из экспедиции. Уже из Якутска Колчак обратился к президенту Академии Наук Великому князю Константину Константиновичу с просьбой отчислить его от академии и передать в военно-морское ведомство.
Не давая себе отдыха, прямо из Сибири измотанный долгой и тяжёлой экспедицией молодой лейтенант отправлялся в Порт-Артур. Но перед этим он успел сочетаться браком с Софьей Фёдоровной Омировой, именем которой назвал один из открытых мысов на острове Беннета.…Они должны были пожениться по возвращении Колчака из первой экспедиции, но помешала вторая, и, вот, теперь, на пороге войны, эта самоотверженная девушка, среди предков которой были генерал-фельдмаршал Миних и генерал-аншеф Берг, выпускница Смольного института, знавшая семь языков, волевая и независимая, прибыла из Италии в Петербург, а оттуда вместе с отцом Александра Васильевича на оленях и собачьих упряжках добралась до самого Ледовитого океана, и в Иркутске обвенчалась со своим женихом, как всегда спешащим к новым подвигам, на этот раз – на войну, с которой мог и не вернуться…
По прибытии в Порт-Артур Колчак немедленно явился к вице-адмиралу С.О. Макарову, которого считал своим учителем. Это была их вторая встреча. Александр Васильевич просил назначения на наиболее боевую должность, на миноносец, но Макаров, принимая во внимание состояние его здоровья, подорванного двумя экспедициями, определил молодого офицера на крейсер «Аскольд». Через несколько дней адмирал Макаров погиб на подорванном и затонувшем броненосце «Петропавловск»…
Вскоре Колчак был назначен на минный заградитель «Амур». На этом небольшом судне, по воспоминаниям современников, он, выйдя однажды ночью из порта, потопил 4 японских транспорта с грузом и войсками. Зарекомендовав себя храбрейшим и распорядительным офицером, Александр Васильевич, спустя всего несколько дней, получил новое назначение – на эскадренный миноносец «Сердитый». Он начал командовать уже будучи больным тяжёлым воспалением лёгких, едва держась на ногах, и вскоре слёг в госпиталь, откуда, едва оправившись, вновь вернулся на миноносец и приступил к установлению мин и заграждений около Порт-Артура. Именно на этой минной банке подорвался японский крейсер «Такосадо», что было единственным случаем за всю войну.
Между тем, начали сказываться последствия полярных экспедиций. У Колчака разыгрался сильнейший суставной ревматизм, и он был вынужден просить назначения на сухопутный фронт, который нёс теперь основную тяжесть борьбы. За недолгий срок пребывания в должности командира морских орудий на северо-восточном участке обороны крепости, Колчак неоднократно отражал атаки японской пехоты, участвовал в боях, был легко ранен, но не ранение, всё усилявшийся ревматизм заставил его в дни падения Порт-Артура лечь в госпиталь, где он вместе с другими больными и тяжело ранеными, которых не смогли эвакуировать отступающие войска, был взят в плен японцами. Колчак вспоминал: «В Нагасаки партия наших больных и раненых получила очень великодушное предложение японского правительства, переданное французским консулом, о том, что правительство Японии предоставляет нам возможность пользоваться, где мы захотим, водами и лечебными учреждениями Японии, или же, если мы не желаем оставаться в Японии, вернуться на родину без всяких условий. Мы все предпочли вернуться домой». В Петрограде врачебная комиссия признала Колчака полным инвалидом и дала четырёхмесячный отпуск для лечения на водах.
За первую полярную экспедицию лейтенант Колчак получил орден Святого Владимира 4-й степени, за героизм, проявленный в ходе Русско-Японской войны – орденом Святой Анны 4-й степени, орденом Святого Станислава 2-й степени и Георгиевским оружием – золотой саблей с надписью «За храбрость».
Президент Академии наук Великий князь Константин Константинович в декабре 1905-го года писал морскому министру: «Окончание экспедиции лейтенанта Колчака совпало с началом военных действий на Дальнем Востоке, вследствие чего офицер этот счёл своею нравственной обязанностью принять участие в войне и отправился с разрешения моего и своего морского начальства прямо из Иркутска на эскадру Тихого океана. Явившись в половине марта 1904 г. в Порт-Артур, он оставался там во всё время осады, а после сдачи крепости возвратился через Японию и Канаду в начале июня 1905 г. в С.-Петербург совершенно больным от полученной им раны и суставного ревматизма». По просьбе Великого князя Александр Васильевич вновь поступил в распоряжение Академии и занялся обработкой результатов экспедиций. Материалы её были столь велики, что над ними работали русские и иностранные учёные, объединённые в специальную комиссию, просуществовавшую до 1919-го года. Тома публикаций выходили в свет постепенно, но из-за революции работа так и не была завершена, и монография Колчака о картографических работах Российской полярной экспедиции так и не была издана. За все открытия и научные достижения Александр Васильевич был избран членом Императорского географического общества и стал одним из немногих, кто получил высшую награду в этой области – Большую Константиновскую золотую медаль. Академик Ф.Н. Чернышёв отмечал, что даже «норвежцы не решаются делать такие сложные путешествия, как А.В. Колчак».
Вновь приступив к своим к своим обязанностям в Морском Генштабе, Колчак, как и многие офицеры, тяжело переживавший поражение России в войне с Японией, принялся разрабатывать пути возрождения и реорганизации флота. Его воля, его идеи и талант организатора делают его одной из ключевых фигур в этом деле. К мнению молодого офицера прислушиваются не только его сверстники, но и адмиральский эшелон. Долгое время Колчак был председателем Петербургского военно-морского кружка, организованного его единомышленниками. Этот кружок впоследствии был переведён в Морской Генштаб, и там Александр Васильевич выступил со своим ключевым докладом «Какой нужен Русский флот», в котором говорил: «России нужна реальная морская сила, на которую могла бы опереться независимая политика, которая в необходимом случае получает подтверждение в виде успешной войны. Эта реальная сила лежит в линейном флоте, и только в нём, по крайней мере, в настоящее время мы не можем говорить о чём-либо другом».
В качестве эксперта Колчак неоднократно выступал на заседаниях комиссии по обороне в Государственной думе. Депутат Н.В. Савич вспоминал: «…И среди этой образованной, убеждённой, знающей своё ремесло молодёжи особенно ярко выделялся молодой, невысокого роста офицер. Его сухое, с резкими чертами лицо дышало энергией, его громкий мужественный голос, манера говорить, держаться, вся внешность выявляли отличительные черты его духовного склада, волю, настойчивость в достижении, умение распоряжаться, приказывать, вести за собой других, брать на себя ответственность. Его товарищи по штабу окружали его исключительным уважением, я бы сказал даже, преклонением; его начальство относилось к нему с особым доверием. По крайней мере, во все для ведомства тяжёлые минуты – а таких ему пришлось тогда пережить много – начальство всегда выдвигало на первый план этого человека, как лучшего среди штабных офицеров оратора, как общепризнанного авторитета в разбиравшихся вопросах. Этим офицером был капитан 1-го ранга Александр Васильевич Колчак. (…) Можно считать несомненным, что, когда закладывались основные камни будущей реконструкции ведомства и восстановления флота, Колчак внёс свой крупный вклад в дело, которое ему было так дорого».
Программа возрождения флота включала в себя строительство новых мощных кораблей, реорганизацию управления военно-морскими силами, освоение новых методов ведения боевых действий. В претворении этого плана в жизнь Колчаку принадлежит исключительная роль, так как именно он был вдохновителем, двигателем этой гигантской работы, неутомимым и бесконечно преданным ей. М.И. Смирнов вспоминал: «В штабе он явился одним из самых деятельных работников. Не было вопросов оперативного, тактического или организационного характера, разработке которых его мысль не приняла бы самого близкого участия». Колчак со своими соратниками составили прогноз, в котором ещё задолго до войны с Германией, предсказали её и даже почти точно определили срок её начала.
Увы, в определённый момент, начатая работа оказалась приостановленной и едва не прекращена вовсе. Новый морской министр Воеводский начал перекраивать уже запущенную программу возрождения флота, за которую столько времени сражался Колчак. Потрясённый и крайне удручённый этим фактом, Александр Васильевич решил вновь обратиться к науке. Он по-прежнему мечтал открыть северный морской путь, входил в одноимённую комиссию. Выдающийся полярный исследователь А.И. Вилькицкий, возглавлявший гидрографическое управление морского ведомства решил организовать экспедицию для исследования северо-восточного морского пути из Атлантического океана в Северный вдоль берегов Сибири и предложил Колчаку, до той поры читавшему лекции в Морской Академии, включиться в её подготовку и быть одним из руководителей. Александр Васильевич лично разработал проект экспедиции, в котором особое внимание уделил использованию стальных судов ледокольного типа. Но ледоколы прежней конструкции не годились для плавания в полярных водах, поскольку рассчитаны были на ломку льда, но океанский лёд ломать были не в состоянии. Колчак считал более совершенной конструкцию, осуществлявшую раздавливание льда при использовании для этого веса корабля. Учитывая недостатки суден, построенных по идее адмирала Макарова, Александр Васильевич пришёл к выводу, что разумнее использовать корабли типа «Фрама» Ф. Нансена, но, в отличие от него, они должны иметь стальной корпус. Это была идея первого ледокола, на основе которой позже был организован весь ледокольный флот, находящийся на вооружении и поныне.
Колчак вспоминал: «Я считал необходимым иметь два таких судна, чтобы избежать случайностей, неизбежных в такой экспедиции. …Всё свободное время я работал над этим проектом, ездил на заводы, разрабатывал с инженерами типы судов». Для экспедиции по плану Колчака были построены два мощных судна – «Таймыр» и «Вайгач». В 1913-м году именно на них Б.А. Вилькицкий открыл Северную Землю, а в 1914-1915 проложил Северный морской путь. А в 1938-м году ледокол «Таймыр» участвовал в снятии с льдины полярной станции папанинцев.
Новая экспедиция продолжалась год. За неё Александр Васильевич получил орден Святой Анны 2-й степени. По возвращении Колчак узнал, что его судостроительная программа вновь оказалась востребована. Новый министр И.К. Григорович просил его приехать в столицу и продолжить работу по претворению её в жизнь. Александр Васильевич согласился. Север и позже будет влечь его, но продолжить исследования самому Колчаку уже не удастся. Правда, никто иной как А.В. Колчак, участвуя в 1912-м году в обсуждении плана экспедиции Г.Я. Седова к Северному полюсу, имевшей трагический конец, указывал на его серьёзные недостатки.
Судостроительная программа отныне не встречала преград, и по ней спускались на воду мощные, маневренные, хорошо вооружённые корабли, линкоры, крейсера, подводные лодки… Н.В. Савич вспоминал: «Работа шла полным ходом. Старые заводы, заново перестроенные, были завалены заказами, спешно строились новые заводы и верфи, флот много плавал, учился, стрелял…» Так рождался новый российский флот, флот, который будет служить многие годы, служить и тогда, когда один из главных строителей его будет убит, имя его оболгано, а труды, плодами которых убийцы пользовались даже в годы Второй Мировой, преданы забвению.


Глава 2.

Звезда Адмирала

Наперекор тюрьме и горю,
Утратам, смерти, седине
К ночному северному морю
Всё возвращаюсь я во сне.
Встают и движутся туманы
В рассвете золотой зари
Туда, под старые каштаны,
Где о любви ты говорил...
Где, жизни сдав себя на милость,
На крестный путь ступила я
И где навек переломилась
Судьба печальная моя!

Анна Тимирёва

Реют мачты над волнами,
Вьётся гордый Русский флаг:
То идёт на бой с врагами
Славный адмирал Колчак.

Поручик Ключкарёв

Начало Первой Мировой войны застало Колчака на Балтийском флоте, где он служил в должности флаг-капитана под началом адмирала Н.О. Эссена. Вместе они заранее разработали план защиты Финского залива от вторжения неприятеля. Основную часть этого плана составляла система минных заграждений. Непревзойдённый мастер ведения минной войны, Колчак впоследствии сумел заставить немцев в корне изменить собственные планы относительно Российского флота, который они вначале недооценивали. Система минных заграждений, разработанная Колчаком, будет использоваться спустя почти 30 лет уже во Вторую Мировую войну, но авторство Александра Васильевича, разумеется, утаят и тут.
Н.В. Савич, побывавший на Балтийском флоте незадолго до войны, писал о Колчаке: «Он работал больше всех, был душою и мозгом оперативного отдела штаба. И в дружеских интимных беседах в каюте адмирала, где разговаривали и спорили после еды офицеры его штаба, обращаясь к хозяину как к любимому отцу или старшему уважаемому брату, опять голос Колчака звучал наиболее веско, с его мнением больше всего считались, он опять пользовался всеобщим уважением и авторитетом. Видно было, что им гордятся, им восхищаются. Эта репутация была вполне заслужена. Тут он был в своей сфере, он знал, чего он хочет, знал прекрасно людей, своих товарищей, начальников и подчинённых, отлично понимал, что от каждого из них можно ожидать. Он ставил себе всегда продуманные цели, правильно оценивал обстановку и умел настоять на выполнении раз поставленных заданий. Он был правою рукою адмирала, его ближайшим и деятельнейшим помощником. Его роль в период подготовки Балтийского флота к войне была громадна».
В августовские дни 1914-го года на Балтийском флоте ожидали приказа из столицы об установке минных заграждений, но его всё не было. Адмирал Эссен волновался, опасаясь, что немцы прорвутся в Финский залив. Пригласив к себе Колчака, он поделился с ним своими опасениями, сообщив что разрыв с Австрией уже произошёл, и разрыва с Германией теперь следует ждать со дня на день. Александр Васильевич заявил, что нужно ставить минное поле на свой страх и риск, не взирая на возможные последствия. Эссен согласился. Когда подняли сигнал «начать постановку заграждений», и флот вышел в море дабы прикрывать эту работу, из морского штаба пришла телеграмма-«молния»: «Ставьте минные заграждения». Через несколько часов была получена телеграмма с объявлением войны. Позже командование Балтийского флота сумело расширить первоначальный план: защитить Рижский залив, развить деятельность в Ботническом и продвинуться ещё дальше на запад. Эти операции были крайне рискованными, поскольку русские тихоходные крейсеры легко могли быть уничтожены превосходящими силами противника. Здесь, как пишет М.И. Смирнов, «проявились свойства Колчака как вождя, его активность, умение брать на себя ответственность, умение учитывать риск, непреклонность решений». Однажды крейсер «Россия», на котором находился Колчак, должен был в новогоднюю ночь установить новые мины. Когда до назначенного места оставалось около 50 миль, радиотелеграфисты засекли переговоры между вражескими судами, находившимися совсем рядом. Адмирал счёл дальнейшее продвижение слишком рискованным, и крейсер повернул обратно. Один из офицеров доложил об этом Колчаку, спавшему в своей каюте. Александр Васильевич тотчас взбежал на командный мостик и убедил адмирала, что выполнение операции нужно продолжать хотя бы ценой собственной жизни. Мины были установлены, и крейсер благополучно вернулся в Финский залив.
М.И. Смирнов вспоминал о том времени: «А.В. Колчак, как флаг капитан оперативной части, руководил всеми операциями флота и лично участвовал в выполнении их. Когда командующий флотом ходил в море, Колчак всегда был с ним, когда же операции производились под командованием других флагманов, Колчак ходил в море, чтобы помочь своим советом и знанием обстановки. Он считал, что для того, чтобы составлять оперативные планы, необходимо лично участвовать в их выполнении иначе планы могут не соответствовать обстановке».
В начале 1915-го года Александр Васильевич, вступивший в командование четырьмя эскадренными миноносцами, проводил операцию по установке их в районе Данцига. Для прикрытия миноносцев в море вышла бригада крейсеров, но ночью флагманский крейсер получил пробоину, и продолжать поход стало невозможно. Тогда Колчак, несмотря на высокий риск, испросил разрешения продолжить операцию без прикрытия. Он выполнил её блестяще, на установленных минах подорвались несколько крейсеров, миноносцев и транспортных судов Германии, командующий флотом которой, в итоге, запретил своим кораблям выходить в Балтийское море, пока не будут разработаны средства борьбы с русскими минами.
Летом того же года во время наступления на Ригу немцы попытались завладеть Рижским заливом. Балтийский флот имел мало судов, способных противостоять неприятельским, но, по плану Колчака, было организовано минное заграждение входа в залив из Балтийского моря. Потеряв несколько миноносцев и крейсеров, немцы сочли за лучшее уйти из залива, и, таким образом, их сухопутные войска не получили поддержки с моря, и Рига была спасена. Капитан С.Н. Тимирёв писал о Колчаке: «Он был создан для службы на миноносцах, это была его стихия. Колчак неоднократно говорил своим друзьям, что венцом его желаний всегда было получить в командование Минную дивизию: он чувствовал, что там он будет на месте, и о большем не мечтал. Его оперативные замыслы, связанные с миноносцами, всегда были неожиданны, смелы и рискованны, но в то же время ему всегда сопутствовало счастье; однако это не было слепое счастье, а своего рода предвидение, основанное на охотничьей верности глаза и привычке к успеху. Его молниеносные налёты на неприятельские транспорты в шведских водах, атаки на неприятельские миноносцы, самые смелые постановки мин под носом немцев можно было сравнить с лихими кавалерийскими наскоками или атаками». После смерти адмирала Эссена Александр Васильевич получил в командование вожделенную минную дивизию и стал начальником над силами, защищавшими Рижский залив. Под его руководством проводились совместные с армией операции, было произведено несколько высадок десанта на побережье залива, занятое немцами, произведено ряд нападений на германские суда. Один из сослуживцев вспоминал: «Три дня мотался с нами в море и не сходил с мостика. Бессменную вахту держал. Щуплый такой, а в деле железобетон какой-то! Спокоен, весел, и бодр. Только глаза горят ярче. Увидит в море дымок – сразу насторожится и рад, как охотник. И прямо на дым. О нём говорят много, говорят все, а он, сосредоточенный, никогда не устающий, делает своё дело вдали от шумихи. Почти никогда не бывает на берегу, зато берег спокоен». Военные потери Германии на Балтике превосходили русские в 3,4 раза по боевым кораблям и в 5,2 – по торговым. Такая пропорция напоминала самые славные страницы истории русского флота, победительную эпоху Ф.Ф. Ушакова… За успешные действия в Рижском заливе Колчак получил орден Святого Георгий 4-й степени и другие награды.
Вне сомнений, балтийский период был самым счастливым в жизни Колчака. Это был пик его профессионального успеха, он занимался излюбленным делом, в котором разбирался, как никто, все самые смелые замыслы удавались ему в это время, сама судьба благоволила к нему. А ещё именно в этот период произошла встреча, ставшая судьбоносной в жизни Александра Васильевича, та самая встреча, которая, согласно известному романсу, только раз бывает в жизни…
Жизнь в Гельсингфорсе текла мирно и размеренно. Офицеры с жёнами часто бывали друг у друга в гостях. Однажды в числе других общих знакомых к Колчакам пришёл с визитом и капитан Н.С. Тимирёв с недавно приехавшей к нему женой Анной Васильевной. Много позже член французской миссии генерала Жанена П. Бержерон запишет о ней: «Тимирёва. Просто женщина, и этим всё сказано. (…) Редко в жизни мне приходилось встречать такое сочетание красоты, обаяния и достоинства. В ней сказывается выработанная поколениями аристократическая порода, даже если, как поговаривают, она по происхождению из простого казачества. …Я убеждённый холостяк, но, если бы когда-нибудь меня привлекла семейная жизнь, я хотел бы встретить женщину, подобную этой». Анна Васильевна, действительно, происходила из казачества. Её дед И.И. Сафонов был генерал-лейтенантом Тверского казачьего войска, отец же всю жизнь посвятил музыке: был известным пианистом, дирижёром, педагогом, работал за границей, был директором Московской и Национальной Нью-Йоркской консерваторий. Сафоновы были старообрядцами умеренного течения. Анна Васильевна закончила гимназию княгини Оболенской, занималась живописью (этот талант унаследует от неё её сын). Когда она приехала в Гелисингфорс, ей шёл 22-й год…
Первая встреча Анны Васильевны и Колчака произошла ещё ранее, на квартире у общих знакомых. Тимирёва вспоминала: «Не заметить Александра Васильевича было нельзя – где бы он ни был, он всегда был центром. Он прекрасно рассказывал, и о чём бы ни говорил – даже о прочитанной книге, - оставалось впечатление, что всё это им пережито. Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом, долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: «Я подумал о вас то же самое, что думаю сейчас».
После вечера у Колчаков Тимирёва и Александр Васильевич встретились на улице, заговорили о незначащих пустяках. Позже Колчак признался: «Когда я подходил морем в тот дождливый день к Гельсингфорсу, то знал, что увижу вас. Серый город казался мне лучшим в мире». С первой встречи герой-капитан, имя которого было уже почти легендарным, произвел на молодую женщину сильнейшее впечатление. Заметил её и он. Что могло быть общего у этих столь разных людей? У Колчака была жена и пятилетний сын. Ещё в начале войны они приехали в Гельсингфорс спешно покинув Либаву под градом немецких снарядов, оставив там много имущества. Из троих детей, которых родила Софья Фёдоровна, выжил только сын Ростислав, две дочери умерли совсем малышками… Анна Васильевна также была замужем, и недавно у неё родился сын. Казалось бы, их дороги должны были идти врозь, но, пересёкшись однажды, они уже не могли разойтись.
Отныне, бывая где-либо, Тимирёва и Колчак всегда сидели рядом, оживлённо разговаривали. Это привлекало внимание окружающих. Не могла не заметить увлечения мужа и Софья Фёдоровна, но, будучи женщиной мудрой, она не показывала виду, часто принимала Анну Васильевну у себя и относилась к ней, как к подруге.
В один из вечеров в Морском собрании все дамы были одеты в русские костюмы. Тимирёва оказалась одной из самых прекрасных среди них. Колчак попросил её сфотографироваться в этом костюме и подарить ему карточку. Анна Васильевна сделала несколько копий и подарила всем друзьям, чтобы не возбуждать подозрений. Впрочем, вскоре один из офицеров сказал ей:
- Я видел ваш портрет у Колчака в каюте.
- Ну, что ж такого, эта фотография есть не только у него.
- Да, но в каюте Колчака был только ваш портрет – и больше ничего.
Вскоре Александр Васильевич попросил Тимирёву сделать ещё один снимок меньшего размера, пояснив смущённо:
- Видите ли, большую я не могу брать с собой в походы…
Между тем, звезда Колчака поднималась всё выше. На Пасху 1916-го года Александр Васильевич был произведён в чин контр-адмирала. Той же весной он со своими миноносцами совершил нападение на караван немецких судов с грузом руды, рассеял пароходы и потопил одно из конвоирующих судов. А уже в конце июня Колчак получил чин вице-адмирала и назначение командующим Черноморским флотом.
Балтийцы провожали адмирала в летнем Морском собрании. После застолья Колчак и Анна Васильевна скрылись в аллеях парка Катриненталь, который приказал посадить ещё Пётр Первый в честь своей жены императрицы Екатерины. В тени каштанов Тимирёва вдруг произнесла:
- Я люблю вас…
- Я не говорил вам, что люблю вас, - ответил Колчак.
- Это я говорю. Я всегда хочу вас видеть, всегда о вас думаю, для меня такая радость быть рядом с вами. Вот и выходит, что я люблю вас.
- Я вас больше чем люблю! – прозвучал ответ.
Анна Васильевна вспоминала: «Нам и горько было, что мы расстаёмся, и мы были счастливы, что сейчас вместе, - и ничего больше было не нужно».
Прежде чем отправится на новое место службы, Колчак прибыл в Могилёв, где была расположена Ставка Верховного главнокомандующего. Александр Васильевич был представлен Государю Императору, напутствовавшему его иконой, и получил подробные инструкции от начштаба генерала М.В. Алексеева и начальника Морского штаба адмирала Русина. Главной задачей Черноморского флота считалось занятие проливов Босфора и Дарданеллы в 1917-м году. Также требовалось вести более активную боевую деятельность, для чего на Чёрное море и решено было отправить наиболее энергичного адмирала.
По воспоминаниям М.И. Смирнова, «в первый же день прибытия в Севастополь, тотчас по вступлении Колчака в командование флотом, было получено известие секретарей разведки о том, что крейсер «Бреслау» вышел из Босфора в Чёрное море в неизвестном направлении. Адмирал Колчак хотел немедленно выйти с флотом в море для встречи «Бреслау», но оказалось, что выход флота в море в ночное время не организован, а также, что выходные фарватеры не протралены и протраление их займёт шесть часов времени, поэтому если начать траление на рассвете в три часа, то флот может выйти в море в девять часов утра. Стало ясно, почему, несмотря на прекрасно организованную секретную агентуру, флот никогда не мог выйти вовремя в море для встречи противника, который успевал делать набеги на наши берега. Адмирал Колчак тотчас же дал указания начальнику охраны Севастопольских рейдов организовать ночной выход флота в море с тем, чтобы эта новая организация уже действовала через двое суток, когда мы будем возвращаться с моря…»
Уже наутро Колчак вывел флот в море и настиг врага, флагманский корабль «Императрица Мария» дал по «Бреслау» залп, который накрыл его. Хотя крейсер, благодаря своей быстроходности, ушёл от погони, в будущем он уже не отваживался выходить в море и нападать на российское побережье.
«Колчак был молодой и энергичны вождь, сделавший себе имя на Балтийском море. С его назначением деятельность русских миноносцев ещё усилилась», - писал немецкий хроникёр. Вступив в должность, адмирал сразу занялся разработкой системы минных заграждений Босфора и Варны. На Чёрном море миноносцы не были обучены установке мин, самих мин было в пять раз меньше необходимого количества, а начальник минной бригады вовсе заявил, что считает идею минных заграждений бессмысленной, вредной и рискованной. Тем не менее, Колчак заказал 9000 мин на южно-русских заводах и пригласил лучшего специалиста по проектированию заграждений. За три месяца было установлено более 2000 мин, на которых немцы потеряли 6 подводных лодок и крейсер «Гебен». Один из немецких хроникёров писал: «Летом 1916 года русские поставили приблизительно 1800-2000 мин. Для этого они пользовались ночами, так как только ночью можно было подойти к берегу, и новые мины ложились так близко к старым, что можно было только удивляться ловкости и уверенности, с которыми русские сами избегали своих собственных раньше поставленных мин». Всё время командования Колчака ни одно немецкое судно не выходило в море, благодаря чему Турция перестала получать уголь, а плавание российских пароходов совершалась в полной безопасности, как в мирное время. Русский флот, как и прежде, господствовал на Чёрном море. «Таким образом, в Чёрном море наступило спокойное положение, которое дало возможность употребить все силы на подготовку Босфорской операции», - констатировал Колчак.
Потери Черноморского флота за то же время уступали немецким, но среди них была одна огромная. 7-го октября 1916-го года загорелся, взорвался и затонул флагманский корабль «Императрица Мария», заложенный в 1913-м году по программе Колчака и являвшимся самым сильным кораблём эскадры. Погибло 300 человек. Адмирал, знающий на родном корабле каждый винтик, находясь в самом пекле, лично руководил его затоплением, чтобы спасти от огня рейд и город. Гибель «Императрицы Марии» была искусной диверсией немецкой разведки, но это выяснится достоверно лишь в 1933-м году, а в 16-м следствие так и не дало окончательного ответа. Впрочем, этот ответ дал сам Колчак:
- Как командующему, мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убеждён: здесь диверсия.
Гибель флагмана Колчак переживал, как смерть самого близкого человека. Своим горем он делился в письмах с Анной Васильевной: «Я распоряжался совершенно спокойно и, только вернувшись, в своей каюте, понял, что такое отчаяние и горе, и пожалел, что своими распоряжениями предотвратил взрыв порохового погреба, когда всё было бы кончено. Я любил этот корабль, как живое существо, я мечтал когда-нибудь встретить Вас на его палубе». Тимирёва всеми силами старалась утешить любимого человека, принимая его боль, как свою собственную: «Но этот, пусть самый дорогой и любимый корабль у Вас не единственный, и если Вы, утратив его, потеряли большую силу, то тем больше силы понадобится Вам лично, чтобы с меньшими средствами господствовать над морем. На Вас надежда многих, Вы не забывайте этого, Александр Васильевич, милый».
Переписка Колчака и Тимирёвый – это один из самых совершенных памятников любви. Александр Васильевич писал ей обо всём: о своих рейдах и планах, о симфонических концертах, на которых доводилось бывать, о художнике, писавшем картину на тему боя русских кораблей с крейсером «Гебен» и желании устроить выставку… За письмами любимой женщине, глядя на её портрет, неизменно украшавший его каюту, коротал свои вечера боевой адмирал. Однажды в феврале Колчак увидел цветущие магнолии и камелии и, восхищённый этой красотой, купил огромный букет, который поставил в своей каюте рядом портретом Анны Васильевны, о чём написал ей: «Как хотел бы я послать Вам эти цветы – это не фиалки и не ландыши, а действительно нежные, божественно прекрасные, способные поспорить с розами. Они достойны, чтобы, смотря на них, думать о Вас…» В одном из писем Александра Васильевича той поры есть такие строки: «Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать её без Вас мне невозможно. Все моё лучшее я нёс к Вашим ногам, как бы божеству моему, все свои силы я отдал Вам…»
В отличие от Русско-Японской войны в Германскую Россия имела флот, отзывы о котором были самые лучшие. Английские адмиралы восхищались им. Было прекрасно поставлено артиллерийское и минное дело. Последнему приезжали учиться у русских даже союзники, в первую очередь, американцы. Под руководством Колчака была детально разработана Босфорская операция. Но ей не суждено было осуществиться. Наступил 1917-й год…


« Последнее редактирование: 06.09.2011 • 23:37 от Abigal »
«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Глава 3.

Рыцарь чести

Колчак стоял в спокойствии бездушном;
Окинув взглядом палубу и порт,
Он кортик снял и жестом равнодушным
Переломил и вышвырнул за борт...
Толпа стояла в сумрачном смущенье
И расступалась медленно пред ним,
А Севастополь, бурный в отдаленье,
Стелил пожара будущего дым...

В. Ян

Смутные сведения о начавшемся в Петрограде восстании настигли Колчака в Батуме, где он находился с докладом у командующего Кавказским фронтом Великого князя Николая Николаевича. Получив их, Александр Васильевич срочно вернулся в Севастополь. По пути на судне адмирала было принято немецкое радио, вещавшее из Константинополя на ломаном русском языке. Тогдашние «вражеские голоса» с упоением описывали страшные и кровопролитные бои в российской столице, извращая и утрируя реальные факты. Беда была в том, что немецкое провокаторское радио принималось на всех черноморских судах и способствовало возникновению волнений среди командного состава. Колчак вспоминал: «Тогда я издал приказ, в котором упомянул, что такие радио даются нашим врагом, очевидно, не для того, чтобы сделать для нас что-нибудь полезное, и поэтому я обращаюсь ко всем командирам с требованием верить только мне, моим сообщениям, и что, со своей стороны, обещаю немедленно оповещать их о том, что будет мне известно, и прошу их не придавать никакого значения слухам, и что если команды будут обращаться в случае каких-либо сомнений ко мне, то я буду давать соответствующие разъяснения». Адмирал сдержал слово и доводил до сведения команд все поступавшие ему сведения, чем нейтрализовал вражескую пропаганду и распускаемые слухи.
Вскоре пришла телеграмма от генерала Алексеева, в которой запрашивалась поддержка командующих фронтов отречения Императора. Это предложение Государю подписали почти все они, что сыграло важную роль в принятии им рокового решения. Александр Васильевич оповестил флот об этой телеграмме, но своего голоса к ней не присоединил. До 17-го года вопрос политических убеждений в армейской среде не стоял остро, и, как большинство офицеров, Колчак прежде не задавался им. До 17-го года он считал себя монархистом, поскольку иного политического строя не было, поскольку монарху он давал присягу. При этом Александр Васильевич не склонен был думать, что Россия может существовать только при монархии. «Я служу Родине, а не какому-либо политическому строю», - говорил он. Россия была больше, выше и важнее политического строя, важнее династии, и ей следовало служить при любом исходе. Но нарушить присягу требованием отречения у своего Императора Колчак не мог.
Известие об отречении Государя и его брата и формировании Временного правительство Колчак разослал на все судна с приказом командам собраться на своём флагманском корабле «Георгий Победоносец». Здесь он выступил перед ними с речью:
- В настоящее время прежняя власть перестала существовать, династия, по-видимому, кончила своё существование, наступает новая эпоха. Но каковы бы ни были у нас взгляды, каковы бы ни были наши убеждения, но мы ведём войну, и потому мы имеем обязательства не только перед правительством или той властью, которая существует, но мы имеем большие обязательства перед нашей Родиной. Какое бы правительство ни существовало у нас, оно будет продолжать войну, и мы будем выполнять свой долг так же, как и до того времени.
Тем не менее, вредные настроения всё же проникали в матросскую среду. Кровавые события произошли на Балтийском флоте: матросами были жестоко убиты адмирал А.И. Непенин и многие офицеры. Эта весть поразила Колчака. На его Черноморском флоте опасные выступления начались с опубликования Приказа №1 Петроградского Совета, положивший начало разрушению русских вооружённых сил. 4-го марта в Севастополе начался митинг. Собравшиеся потребовали прибытия на него Колчака. Адмирал прибыл на автомобиле, моряки и солдаты встретили его восторженно, несли на руках, слушали с полным вниманием и доверием.
- Покуда война не закончена, я требую, чтобы вы выполняли свою боевую работу так же, как выполняли раньше, чтобы в этом отношении всеми, начиная с командного состава и кончая самым младшим матросом, мне была оказана помощь, чтобы у меня была уверенность, что каждое моё приказание, относящееся до боевых действий флота, будет немедленно выполнено, - говорил Колчак.
Речь сопровождалась бурными аплодисментами и имела большой успех.
Александр Васильевич стремился ослабить враждебную агитацию. Он рассчитывал занять возбуждённые массы делом, направив их кипящую энергию в нужное русло. Таким делом мог стать поход на Босфор.
- Надо муссировать в массах вопрос о походе на Босфор, - говорил он своему начальнику штаба Верховскому. – Важен, конечно, не сам Босфор, но это часть общего развёрнутого плана борьбы с большевиками во флоте. Война даёт нам возможность взять массы в руки. Для этого надо во что бы то ни стало добиться перехода флота к наступательным действиям… А там, что бы ни случилось, всё будет хорошо. Если будет успех, авторитет командования возрастёт, власть укрепится. Если наступление кончится неудачей, мы обвиним в этом большевиков! Возникнет угроза нападения неприятеля на наши берега, и страх перед этим даст возможность командованию собрать силы, которые сумеют подавить всё, что теперь разлагает армию. Но во всех вопросах инициатива должна быть у нас! Мои офицеры должны быть впереди и вести за собой массы. Первым шагом нашим должна быть пропаганда похода на Босфор.
Эта пропаганда заняла массы на неделю, но затем их внимание переключилось на другое: были найдены останки лейтенанта Шмидта и жертв восстаний 1905-го и 12-го годов. Колчак распорядился поднять весь флот и Севастополь на торжественные похороны, присутствовал на них сам со всеми офицерами, одетыми в парадную форму.
В этот период, пытаясь спасти флот от разложения, Александр Васильевич научился быть дипломатом. Он наладил отношения с образованными комитетами, своим приказом назначил время выборов лиц в них, среди которых были и офицеры, поддерживал самое тесное взаимодействие, так что все постановления комитета были легализованы. Председатель местного Центрального военного исполнительного комитета (ЦВИК) меньшевик, «потёмкинец» и политкаторжанин Конторович поддерживал авторитет адмирала и укреплял его влияние. Севастопольские рабочие заявили Колчаку, что будут поддерживать его и будут работать столько, сколько потребуется для военных надобностей флота. Александр Васильевич со своей стороны шёл им навстречу во всех тех вопросах, которые мог разрешить. Вопросы эти адмирал лично обсуждал с председателем Совета Рабочих Депутатов Васильевым.
Несмотря на ораторский талант, эта дипломатия тяготила Колчака. «Я не создан быть демагогом, - писал он, - хотя легко бы мог им сделаться, - я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это возможно лишь в отношении организованной и приведённой в механическое состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение, ибо моя политика – повеление власти, которая может повелевать мною. Но её не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести её в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии». Отдыхал Александр Василевич лишь в ходе боевых операций, вдали от политики, погрузившись в понятное и привычное дело. Так, возвращаясь после одной из них, он писал Тимирёвой: «Я отдохнул за эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике…» Подводя промежуточной итог своей деятельности в революционные дни, адмирал замечал: «Судите, какая стратегия была в эти дни. Правда, я сохранил командование, но всё-таки каждую минуту могло произойти то, о чём и вспоминать не хочется…»
Наблюдая за нарастающей политической истерией, адмирал чувствовал, как тёмная стихия всё более затягивает русское общество, что «война до победного конца» становится всё более призрачной. Несмотря на то, что его флот оставался верен ему, принимал восторженно его выступления, Колчак понимал, что всё это некрепко и нетвёрдо и может измениться мгновенно: «На почве дикости и полуграмотности плоды получились поистине изумительные. Очевидность всё-таки сильнее, и лозунги «война до победы» и даже «проливы и Константинополь»… Но ужас в том, что это неискренно. Все говорят о войне, а думают и желают всё бросить, уйти к себе и заняться использованием создавшегося положения в своих целях и выгодах – вот настроение масс…» Близким людям адмирал говорил:
- Несоответствие лежит в глубоко невоенном характере масс. Они пропитаны отвлечёнными, безжизненными идеями социальных учений. Отцы социализма, я думаю, давно уже перевернулись в гробах при виде применения их теорий в нашей жизни.
В апреле Колчак был вызван в Петроград, где военный министр А.И. Гучков, с которым он был знаком ещё со времён пробивания в Думе судостроительной программы, предложил ему возглавить Балтийский флот, прибывавший в полном развале.
- Я надеюсь, что вам удастся с этим справиться. У вас до сих пор всё шло настолько хорошо, что правительство выражает твёрдую уверенность, что вам удастся справиться с этим направлением, - сказал министр.
- До сих пор, для того, чтобы справляться с этим у меня оставалось только одно средство – моё личное влияние, уважение ко мне, мои личные отношения к командам и рабочим, которые, я знаю, доверяют мне и верят. Но это средство является таким, которое сегодня есть, а завтра рухнет, - и тогда у меня уже не будет никаких средств, так как я постановлением правительства в сущности лишён возможности влиять и бороться с этим, если бы я считал необходимым вступить в борьбу. Вот на чём держится пока Черноморский флот, но я считаю почву настолько шаткой, что завтра я, может быть, точки опоры и не буду иметь, и тогда я уже не в состоянии буду что-либо сделать, - ответил Колчак.
- И всё-таки я не вижу другого выхода, как назначить вас командовать Балтийским флотом…
- Если прикажете, то я сейчас же поеду в Гельсингфорс и подниму свой флаг, но повторяю, что считаю, что у меня дело закончится тем же самым, что и в Чёрном море. События происходят с некоторым запозданием, но я глубоко убеждён, что та система, которая установилась по отношению к нашей вооружённой силе, и те реформы, которые теперь проводятся, неизбежно и неуклонно приведут к развалу нашей вооружённой силы и вызовут те же самые явления, как и на Балтийском флоте.
Тему состояния Черноморского флота поднял в разговоре с Колчаком и бывший председатель Думы Родзянко, и ему в ответ на его оптимизм Александр Васильевич обрисовал совсем далёкую от оптимизма картину.
- Что же делать, по вашему мнению? – спросил Родзянко.
- Я вижу единственный выход: неуклонная борьба с тем, что нас разлагает: с пропагандой неизвестно откуда взявшихся безответственных типов, которые ведут открытую работу против войны и против правительства.
Поездка на военное совещание в Псков и пребывание в Петрограде произвели на Колчака удручающее впечатление. Фронт разваливался, солдатами и матросами были убиты сотни заслуженных офицеров, уголовщина становилась нормой жизни, а правительство не имело воли подавить анархию, применить силу. В дни пребывания адмирала в столице там произошла массовая вооружённая демонстрация, требовавшая отставки Гучкова и Милюкова и прекращения войны. На совещании в квартире заболевшего военного министра генерал Корнилов просил разрешения подавить восстание силой, но этого ему не позволили, как не позволили применять силу во флоте и самому Колчаку.
Перед этим совещанием по совету Родзянко Александр Васильевич посетил лидера правых меньшевиков Г.В. Плеханова. Меньшевик Иорданский вспоминал, что «увидел молодого адмирала, довольно высокого роста, стройного и гибкого, с сухим и живым смугло-жёлтым длинным лицом и тёмными волосами. Несмотря на интеллигентное выражение лица, свойственное главным образом русским, в Колчаке было что-то иностранное: и энергичность его взгляда, и манера держать себя твёрдо, отчётливо, без российской нерешительность и расплывчатости».
- Счёл своим долгом представиться вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров, - начал Колчак, войдя к Плеханову.
- Благодарю, очень рад. Но позвольте вам заметить…
- Я моряк, политическими программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чём разница – не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они – патриоты. Социал-демократы же не любят отечества, и кроме того, среди них очень много жидов…
- И всё-таки позвольте заметить, что я не только не социалист-революционер, но даже известен, как противник это партии, сломавший немало копий в борьбе с нею. Я принадлежу именно к нелюбимой вами социал-демократии, но, несмотря на это, я не жид, а русский дворянин и очень люблю отечество.
- Что ж, это не столь важно. Я, собственно, не об этом хотел говорить с вами… - ответил на это Колчак и стал детальным образом объяснять положение, сложившееся на его флоте. Упомянул и мечтаемую свою Босфорскую операцию, к которой Плеханов отнёсся с большим сочувствием, заметив:
- Отказаться от Дарданелл и Босфора – всё равно, что жить с горлом, зажатым чужими руками. Я считаю, что без этого Россия никогда не в состоянии будет жить так, как она хотела бы.
Ободрённый таким заявлением, Александр Васильевич перешёл к главной цели своего визита:
- Я хочу обратиться к вам с просьбой помочь мне, прислав своих работников, которые могли бы бороться с пропагандой разложения, так как другого способа бороться я не вижу в силу создавшегося положения, когда под видом свободы слова проводится всё, что угодно. Насильственными же мерами прекратить – в силу постановления правительства – я этого не могу, и следовательно, остаётся только этот путь для борьбы с пропагандой.
- Конечно, в вашем положении я считаю этот способ единственным, но он является в данном случае ненадёжным. Правительство не управляет событиями, которые оказались сильнее его… Со своей стороны могу пообещать вам своё содействие в этом направлении.
После всех встреч и совещаний Колчак вернулся в Севастополь. По возвращении адмирал выступил перед пленумом совета флота, армии и рабочих, проходившем в цирке Труцци, самом большом здании города. Александр Васильевич начал с того, что обрисовал печальное положение армии и флота:
- Армия и флот гибнут, Балтийский флот, как вооружённая единица, перестал существовать, в армии в любом месте противник может прорвать фронт и начать наступление на Петроград и Москву. Россия стоит перед торжествующим врагом, открытая для его вторжения. Фронт разваливается, и шкурнические интересы торжествуют. Наш Черноморский флот – одна из немногих частей, сохранивших боеспособность; на него обращены взоры всей России. Если мы не оставим партийные споры, Россия погибнет! Черноморский флот должен спасти Родину! Разрыв между солдатом и офицером ведёт к вторжению неприятеля на русскую землю; враг пройдёт огнём и мечом по нашим родным полям и лесам! Если мы сейчас бросим своё участие в войне, то вооружим против себя ещё и союзников, счёт которых будёт чрезвычайно тяжёлым. Наша зависимость будет уже не от одной Германии, а, может быть, от целого ряда государств. Чем же расплачиваться придётся нам? Ни для кого не секрет, что мы находимся в самом бедственном положении, и придётся расплачиваться натурой, - территорией и нашими природными богатствами. И вот, наступает, в конце концов, призрак раздела нашего; мы потеряем свою политическую самостоятельность, потеряем свои окраины, в конце концов, обратимся в так называемую «Московию» - центральное государство, которое заставляют делать то, что им угодно, но то, что обуславливало нашу политическую самостоятельность, - всё будет у нас отнято. Какой же выход из этого положения, в котором мы находимся, которое определяется словами «Отечество в опасности»… Первая забота – это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые её утратили, - это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самоуверенности невежества. Сейчас нет времени и возможности что-либо создавать, надо принять формы дисциплины и организации внутренней жизни, уже существующие у наших союзников: я не вижу другого пути для приведения нашей вооружённой силы из «мнимого состояния в подлинное состояние бытия». Это есть единственно правильное разрешение вопроса.
Речь Колчака была встречена бурными овациями, после неё его вынесли на руках. В те же дни ЦВИК провёл голосование о желательности или нежелательности приезда в Крым Ленина. И 409 делегатов лишь 20 высказалось в поддержку этого приезда, после чего ЦВИК разослал по всем приморским городам телеграмму с распоряжением ни в коем случае не допускать приезда Ленина.
Выступление Колчака имело столь сильное влияние, что ЦВИК решил послать делегации Черноморского флота с целью агитации за сохранение боеспособности войск и продолжение войны. Делегация включала в себе 460 человек. Они разъехались по фронтам, выступали в действующих частях, а часто, пытаясь воодушевить солдат, сами шли в бой и погибали. Многие, таким образом, в Севастополь уже не вернулись. В те дни газеты как никогда много писали о Колчаке, одну из его речей растиражировали и распространили по стране, его слава росла с каждым днём, его имя приобретало всё большую известность, а, между тем, утрата наиболее дееспособных и патриотично настроенных моряков, оказавшихся в черноморской делегации, не замедлила сказаться на положении флота…
Ещё ранее Колчак заявил, что считает возможным руководить флотом до тех пор, пока не произойдёт одно из трёх обстоятельств: 1. отказ какого-либо корабля выйти в море или исполнить боевое приказание; 2. смещение подчинёнными с должности кого-либо из начальников без санкции командующего; 3. арест подчинёнными своего начальника. В мае эти обстоятельства стали реальностью. Всё началось с того, что миноносец «Жаркий» отказался выйти на боевое задание, и его пришлось вывести из состава действующих сил. При этом, впрочем, когда адмиралу понадобились добровольцы для крайне опасной операции по установке новых мин вследствие полученной информации о новых немецких подлодках, таковых оказалось столько, что они превысили необходимое количество. Задание было выполнено, несмотря на то, что в ходе него возникла перестрелка с вражескими катерами, и многие получили ранения. Таков был контраст той поры. Вскоре после инцидента с «Жарким» совет, из которого к тому моменту ушли многие члены, с которыми взаимодействовал Колчак, потребовал от адмирала ареста одного из командиров. Александр Васильевич ответил, что санкцию даст только после официального расследования, и тогда арест был произведён самовольно. Колчак обратился к правительству с просьбой об отставке: «Состав совета изменился. Верховский оттуда ушёл; часть людей, с которыми я работал в согласии, ушли и заменились другими, и таким образом потерялась у меня всякая связь с этим советом. Я перестал бывать там, они перестали приходить ко мне. Взвесивши все эти обстоятельства, я признал по совести, что дальнейшее моё командование является совершенно ненужным и что я могу по совести сказать, что я больше не нужен совершенно».
Керенский, ставший к тому времени военным и морским министром, ответил, что отставка нежелательна, и вскоре сам прибыл в Севастополь, где состоялось их близкое знакомство с Колчаком. Адмирал прямо заявил министру, что не может продолжать свою деятельность, поскольку его взгляд на дисциплину и командование коренным образом отличается от взгляда правительства, и работать в создавшейся обстановке он неспособен.
- Я не понимаю, что вы хотите для республики? – вопрошал Александр Васильевич. – Во время войны нужна вооружённая сила; я приложил все усилия, чтобы её удержать, но раз это выходит из вашего плана и это не нужно, зачем я буду продолжать работать?
- Я считаю, наоборот, что правительство это, как и правительство прежнего состава, считает, что вы должны оставаться, что теперешнее правительство признательно вам за сохранение Черноморского флота в его боевом состоянии, но вы понимаете, что мы переживаем время брожения: тут надо считаться с возможностью эксцессов… - отвечал Керенский.
- Да поймите же, что военная дисциплина необходима! И вам волей-неволей придётся к ней вернуться, потому что иного не дано! Нет никакой революционной дисциплины, а есть единственная дисциплина, выражающаяся в известных формах устава, который характеризует взаимоотношение начальника и подчинённого. Она одна и та же во всех армиях и флотах мира – загляните в любой устав, наш или американский, - суть одинакова, разны лишь детали.
- Позволю себе не согласиться с вами. Дисциплина бывает не только военной. Что вы скажете, к примеру, о дисциплине партийной? Ведь она не регламентом создаётся…
- Правда, - согласился Колчак. – Эта дисциплина создаётся воспитанием и развитием в себе чувства долга, обязательств по отношению к Родине. Но такая дисциплина может быть у меня или у вас, у отдельных лиц, но в массе такой дисциплины не существует, поэтому опираться на неё для управления массами нельзя.
Разумеется, министр остался при своём мнении. Он объезжал суда, здоровался с матросами за руку, говорил пространные речи… Колчак вспоминал: «Керенский, как всегда, как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два-три месяца всем надоело, и общее впечатление было таково, что всякая речь и обращения уже утратили смысл и значение, но он верил в силу слова». Адмирал видел, что команды, принимающие Керенского с необходимой торжественностью, нисколько не впечатляются его пустой болтовнёй, но сам Александр Фёдорович этого не замечал.
- Вот видите, адмирал, - говорил он довольно, - всё улажено, мало ли что, - теперь приходится смотреть сквозь пальцы на многие вещи; я уверен, что у вас не повторятся события. Команды меня уверяли, то они будут исполнять свой долг… Сейчас вас заменить нежелательно, я прошу, чтобы вы продолжали оставаться.
- Хорошо, останусь… - согласился Колчак.
Но оставаться пришлось недолго. Развал флота продолжался. Судостроительные заводы почти не работали, адмирала более не приглашали на проводимые собрания, среди матросов явились неизвестно откуда взявшиеся провокаторы, которые стали распускать слухи о мнимом офицерском заговоре. С Балтийского флота прибыла делегация, составленная из большевиков, направлена была в Крым и группа видных партийцев во главе с Ю.П. Гавеном, получившим инструкцию Свердлова: «Севастополь должен стать Кронштадтом юга». М.И. Смирнов писал, что «арестовать этих агитаторов не было сил. Их речи имели большое влияние на некультурные массы матросов, солдат и рабочих. Влияние офицеров быстро падало».
Целый поток клеветы был обрушен на адмирала. На одном из митингов присланные ораторы представили его крупным помещиком, имеющим владения на территории Пруссии, а потому лично заинтересованным в продолжении войны. Колчак потребовал слова и заявил:
- С самого начала войны, кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, я не имею даже движимого имущество, которое всё погибло в Либаве. Я жил там на казённой квартире вместе со своей семьёй. В первые дни был обстрел Либавы, и моя жена, с некоторыми другими жёнами офицеров, бежала из Либавского порта, бросивши всё. Впоследствии это всё было разграблено ввиду хаоса, который произошёл в порту. С 1914-го года я живу только тем, что у меня в чемоданах и каюте. В таком же положении моя семья. И если кто-то обнаружит у меня какое-нибудь имение или недвижимое имущество, или капиталы, я охотно передам их ему, потому что их не существует в природе!
Речь возымела действия, разговоры о мнимых имениях Колчака прекратились. Но положения это не спасло. В начале июня заседание совета постановило отстранить Колчака от должности, разоружить всех офицеров и произвести обыски в их квартирах. Так повела себя команда, о которой в течении 11 месяцев командующий не мог сказать ничего дурного, с которой всё это время не было никаких серьёзных стычек, среди которой до сих пор не было ни единого крупного проступка, преступления, ни одной смертной казни или ссылки на каторжные работы. Когда явившаяся делегация потребовала сдать оружие, адмирал взял свою саблю, полученную за оборону Порт-Артура, поцеловал её и бросил за борт:
- Море мне её дало, морю и отдам.
После этого Александр Васильевич дал телеграмму Керенскому, указав, что ни при каких обстоятельствах не станет больше командовать флотом, передал командование контр-адмиралу Лукину и отправился к себе на квартиру. Вскоре туда явились представители Комитета и провели обыск. Вечером стало известно о возможном аресте, и Колчак поспешил вернуться на корабль, чтобы арест не произошёл на глазах жены и сына. Ночью пришла телеграмма от Керенского, в которой адмиралу было приказано немедленно явиться в Петроград для доклада. Как раз в то время в Севастополь прибыла американская военная миссия адмирала Гленона для изучения постановки минного дела и методов борьбы с подводными лодками. Колчак сообщил, что принять миссии не может, и она, ознакомившись с положением вещей, немедленно уехала. Тогда же Севастополь покинул и адмирал. В те дни он писал Тимирёвой, как бы подводя итоги: «Позорно проиграна война, в частности кампания на Чёрном море. И в личной жизни нет того, что было для меня светом в самые мрачные дни, что было счастьем и радостью в самые тяжёлые минуты безрадостного и лишённого всякого удовлетворения командования в последний год войны с давно уже витающим гнетущим призраком поражения и развала… (…) Мне удалось поднять дух во флоте, и результатом явилась черноморская делегация, которую правительство и общество оценило как акт государственного значения. Против меня повелась кампания. Я не колеблясь принял её и при первом же столкновении поставил на карту всё. Я выиграл. Правительство, высшее командование, совет р. и с.д. и почти все политические круги стали немедленно на мою сторону. Казалось бы, что всё это должно было пополнять жизнь и отвлечь меня от того, что было так больно и что казалось совершенно потерянным и непоправимым. Нет, ничего не помогало. Я получил и получаю очень много писем и телеграмм отовсюду, почему-то мне приписывают какие-то вещи, значение которых я не разделяю. Политические деятели, представители иностранного командования говорят мне о каких-то заслугах и выражают мне благодарность неизвестно за что. Всё это было мне не нужно…» Как только стало известно об отстранении Колчака от должности, немцы сразу активизировали свою деятельность на Чёрном море. Впервые крейсер «Бреслау» отважился приблизиться к российским берегам, учинил разгром укреплений у устий Дуная, высадил десант, захватил пленных и вернулся на свою базу, пользуясь неуправляемостью русских кораблей. Немецкий хроникёр свидетельствовал: «На все надобности Оттоманской империи пришлось ограничиться 14000 тоннами угля в месяц, прибывшими из Германии. Пришлось сократить железнодорожное движение, освещение городов, даже выделку снарядов. При таких безнадёжных для Турции обстоятельствах начался 1917 од. К лету деятельность русского флота стала заметно ослабевать. Колчак ушёл. Россия явно выходила из строя союзников, её флот умирал. Революция и большевистский переворот его добили». На флоте офицеры вели агитацию за возвращение Колчака, но Александр Васильевич не считал для себя возможным продолжать командование.
Прибыв в Петроград, адмирал выступил на заседании правительства. Меньшевик Иорданский со слов В.М. Чернова записал: «Колчак говорил как выдающийся оратор, смело и горячо. Но в его речи уже тогда звучали ноты нескрываемого озлобления и вызова. Он держался как сознательный вождь контрреволюционной военщины». Сам же Александр Васильевич вспоминал: «Я сделал доклад, изложил в деталях всё то, что у меня было, и говорил, уже не стесняясь, резко, что всё это я предвидел и обо всём заранее предупреждал, что я не могу рассматривать деятельность правительства иначе, как ведущую к разрушению нашей вооружённой силы. (…) Я указал, что долго с этим играть нельзя, что потом всё это провалится… (…) На этом меня правительство, бывшее в глубоком молчании, поблагодарило за обстоятельный доклад и отпустило. Никакого ответа мне никто не дал».
Александр Васильевич тяжело переживал случившееся. Н.В. Свечин, видевший его в те дни, вспоминал: «Его едва можно было узнать. Это был уже другой человек. Исхудавший, осунувшийся, видимо глубоко потрясённый тем развалом, который разложил уже Балтийский флот и успел перекинуться в Чёрное море. Всё, чем он жил, над чем работал, что так любил, так старательно создавал, всё разом рухнуло, обратилось в прах и разложение. Он был слишком образованный военный моряк, слишком хорошо знал историю других флотов, слишком понимал сущность морской силы и поэтому отлично отдавал себе отчёт, что такой сложный и тонкий организм, каким является флот, не может выдержать и никогда не выдерживал ударов революционной грозы. Для флота революция – гибель…»
Единственным светлым пятном в те чёрные дни стала долгожданная встреча с Анной Васильевной, отношение с которой недавно пережили трудный период. Она приехала в Петроград, и целый день они провели вместе: обедали в ресторане, ездили в автомобиле по улицам, ужинали у тётки Тимирёвой Марии Ильиничны Плеске… Об этом дне адмирал позже написал своей возлюбленной: «Ваш милый, обожаемый образ всё время передо мной. Только Вы своим приездом дали мне спокойствие и уверенность в будущем… Лично для меня только Вы, Ваш приезд явился компенсацией за всё пережитое, создав душевное спокойствие и веру в будущее. Только Вы одна и можете это сделать».
Между тем, многие офицерские и правые политические организации стали называть имя Колчака наряду с Корниловым, как возможного диктатора. Газеты запестрели заголовками «Вся власть – Колчаку», «Адмирал Колчак – спаситель России» и т.д. Это очень не нравилось Керенскому, опасавшемуся потерять власть. Война продолжалась, фронт разваливался, а лучший русский адмирал изнывал от бездействия в столице. В это время к нему обратилась американская миссия, вместе с которой, по стечению обстоятельств, Александр Васильевич возвращался из Севастополя. Адмирал Гленон сообщил, что его правительство интересуется постановкой минного дела и борьбой с подводными лодками, а также имеет намерение вести активные действия в районе Дарданелл.
- Как бы вы отнеслись, если бы я обратился с просьбой к правительству командировать вас в Америку, так как ознакомление с этим вопросом потребует продолжительного времени, а между тем мы на днях должны уехать.
Колчак предложение принял. Многие офицеры и политические деятели уговаривали его остаться в России, но адмирал был не приклонен: «Я считаю, что единственное, чем я могу принести пользу, это драться с немцами и их союзниками, когда угодно и в качестве кого угодно; я считаю, что это будет единственная служба Родине, которую я буду нести, принимая участие в войне, которую я считаю самым важным, самым существенным делом из всего того, что происходит, что революция пошла по пути, который приведёт её к гибели, но я не политический деятель, я солдат, и поэтому считаю нужным продолжать свою службу, чисто военную. Раз я не могу в России принимать участия в этой борьбе, я буду продолжать её за границей».
Зато такой исход весьма устроил Керенского, и он незамедлительно дал согласие на отъезд Колчака. 27-го июля 1917-го года адмирал вместе с восемью офицерами, составившими его военно-морскую миссию, покинул Россию. Накануне фронтовая делегация Союза офицеров армии и флота преподнесла ему саблю с надписью: «Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота»…


«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Глава 4.

Крест Власти

Он защищал страну от смуты,
Как только мог.
Но дьявол карты перепутал,
Оставил Бог.
Смерть лихорадочно косила
Со всех сторон,
Тонула, как корабль, Россия
А с нею - Он.

Сергей Бонгарт

«Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.
Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии государства Российского.
Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную Власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженной волей народа.
В заключении данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и Крест спасителя моего. Аминь».
Так звучала присяга Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака… Мог ли он, называвший себя солдатом, привыкшим получать и отдавать приказы, пределом мечтаний которого было командование минной дивизией, блестящий флотоводец, славивший войну, и учёный, покоривший Арктику, думать когда-либо, что на его плечи свалится, придавив свинцовой тяжестью, неподъёмный груз верховной власти над разрушенной страной? Мог ли помышлять он, покидая летом 17-го года Россию, что спустя год и несколько месяцев возвратиться в неё диктатором? И могла ли иначе сложиться судьба этого человека в создавшихся условиях?
Выехав из России, Александр Васильевич отправился в Англию, чтобы оттуда отплыть в Америку. Наблюдая за жизнью в Лондоне, адмирал записал: «Испытал чувство, похожее на стыд, при виде порядка и удобства жизни». В Англии он задержался на две недели, свёл знакомство с руководством королевского флота, ездил по различным заводам и станциям, летал на разведку в море, изучая морскую авиацию и постановку морских авиационных станций в Англии. Английские газеты вели кампанию против Керенского, называя его «болтуном», а начальник морского генштаба генерал Холль в личной беседе предрёк Колчаку: «Что же делать, - революция и война вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживёт этот кризис; вас может спасти только военная диктатура, так как, если дело будет и впредь так продолжаться, то вы вынуждены будете примириться с немцами и попасть в их лапы». Во всё это время адмирал не забывал об Анне Васильевне. Когда-то, находясь в Севастополе, он заказывал для неё в Ревеле корзины ландышей, а теперь изыскал время, чтобы с помощью знающий толк в местных магазинах супруги капитана Дыбовского, заняться покупками подарков для любимой женщины. «Я просили бы указать мне необходимые номера и размерения, т.к. у меня имеется только одна перчатка Ваша, номером которой я руководствовался, - писал ей адмирал. – Я думаю, что Вы не осудите меня, т.к. в России теперь нет самых необходимых вещей, и, может, быть, я мог бы быть счастлив служить Вам. Я укажу на такие вещи, как обувь, полотно, материи и проч. Извиняюсь за упаковку – надо спешно посылать в посольство вещи для отправки с вализой (почтовый мешок дипкурьера, пользующийся неприкосновенностью – Авт.), а у меня нет ничего под руками, кроме кожаного ящика, и я боюсь, что Вы получите некоторую смесь». В эту пору помещения, в которых приходилось жить Колчаку, были увешаны и уставлены портретами Анны Васильевны разных размеров и в искусно отделанных рамках.
По прибытии в Америку выяснилось, что тамошнее командование отказалось от Босфорской операции, и миссия Колчака свелась лишь к передаче сугубо технических сведений, интересовавших американцев. В течение 12 дней адмирал участвовал в маневрах американского флота, в ходе которых Александр Васильевич собрал очень ценные материалы по организации маневрирования флота и управления им. Адмирал был представлен президенту, с которым имел непродолжительную беседу. С Родины приходили печальные вести: пала Рига, и русский флот был вытеснен из Рижского залива. Тем не менее, Колчак не хотел дольше оставаться в США и принял решение вернуться в Россию. «Я был глубоко разочарован, так как мечтал продолжить свою боевую деятельность, но видел, что отношение в общем к русским тоже отрицательное, хотя, конечно, персонально я этого не замечал и не чувствовал, так как я был гостем нации и приехал в ответ на такую же миссию, которая была у нас и которая была хорошо принята. Тем не менее я видел, что отношение Америки к русским чрезвычайно отрицательное и оставаться там было тяжело», - вспоминал Александр Васильевич.
Путь в Россию лежал через Японию. В Йокохаме было получено ошеломляющее известие о захвате власти в России большевиками, а следом – о заключении позорного Брестского мира. Колчак вспоминал: «Это было для меня самым тяжёлым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определённо всю жизнь работал. Для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от неё и окончательное уничтожение нашей политической независимости. Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать? Правительства, которое заключает мир, я не признаю, мир этот я также не признаю; на мне, как на старшем представителе флота, лежат известные обязательства, и признать такое положение для меня представлялось невозможным. Тогда я собрал своих офицеров и сказал, что предоставляю им полную свободу ехать, куда кто хочет, но что своё возвращение в Россию после этого мира считаю невозможным, что я сейчас ничего не могу решить, но поступлю так, как подскажет мне моя совесть». Большевистское правительство адмирал считал «правительством чисто захватнического порядка, правительство известной партии, известной группы лиц, и что оно не выражает настроений и желаний всей страны». Единственной формой, в которой было возможно продолжать служение Родине, Колчак счёл продолжение войны с Германией на стороне союзников, в связи с чем обратился к английскому правительству с просьбой принять его на любых условиях в английскую армию. Адмирал не стал просить должности во флоте, понимая, что его ранг, положение бывшего командующего флотом, создаст в таком случае большое неудобство, а потому сознательно решил служить именно в армии. В ожидании решения английского командования Александр Васильевич изучал китайский язык, китайскую литературу и философию, военное искусство Дальнего Востока. Во одной из лавок Токио он купил древний клинок, сделанный, знаменитым мастером Майошин, на который часто любовался в отблесках пламени, полыхающего в камине. «Когда мне становится тяжело, я достаю этот клинок, сажусь к камину, выключаю освещение и при свете горящего угля смотрю на него и на отражение пламени в его блестящей поверхности и тусклым матовым лезвием с волнистой линией сварки стали и железа. Постепенно всё забывается, и успокаиваюсь, и наступает состояние – точно полусна и странная непередаваемая… какие-то тени появляются на поверхности клинка, который точно оживает какой-то внутренней в нём скрытой силой – быть может, действительно «господство живой души воина». Так незаметно проходит несколько часов, после чего остаётся только лечь спать», - писал он в черновике письма Анне Васильевне. Их переписка не прекращается, хотя корреспонденция теперь идёт крайне долго. Одно из писем Колчака насчитывало порядка 40 страниц. За непреодолимым расстоянием и стремительно развивающимися событиями, порой начинало казаться, что все прошлое, все прекрасные дни в Ревеле и Петрограде были сном, что всё это только химера… Неслучайно, должно быть, именно этим словом называла Тимирёва Александра Васильевича. В те дни скончался отец Анны Васильевны, о чём она сообщала Колчаку: «Появилось в газетах несколько некрологов, написанных в том газетно-пошловатом стили, кот. отец глубоко презирал. (…) Да, если был контрреволюционер – до глубины души, то это был мой отец. Если революция – разрушение, то вся его жизнь была созиданием, если революция есть торжество демократического принципа и диктатура черни, то он был аристократом духа и привык властвовать над людьми и на эстраде, и в жизни. Оттого он так и страдал, видя всё, что делалось кругом, презирая демократическую бездарность как высокоодарённый человек, слишком много предвидя и понимая с первых дней революции…»
Перипетии судьбы последнего времени подрывали здоровье Колчака, расшатывали нервы. «Милая моя, Анна Васильевна, Вы знаете и понимаете, как это всё тяжело, какие нервы надо иметь, чтобы переживать это время, это восьмимесячное передвижение по всему земному шару…» - писал он. Его приняли в английскую армию, но даже не назначили жалованья, и жить приходилось на деньги, выделенные ещё Временным правительством, который день ото дня иссякали. Англичане хотели отправить адмирала в Месопотамию, но потом сочли, что он будет полезнее в Сибири, где уже формировались антибольшевистские силы. Колчак перебрался в Пекин, где русский посланник князь Кудашёв говорил ему:
- Против той анархии, которая возникает в нашем Отечестве, уже собираются вооружённые силы юга России. Там действует добровольческая армия генерала Алексеева и генерала Корнилова. А нам необходимо обеспечить порядок и спокойствие на Дальнем Востоке. Для этого надо создать вооружённую силу.
Обосновавшись в Харбине, Колчак стал очень часто бывать в России. Он встречался с атаманом Семёновым и генералом Хорватом, вникал в военную и политическую обстановку региона. Но, прежде чем состоялось окончательное возвращение адмирала на Родину, в его личной жизни произошло важное и долгожданное событие.
В конце весны 1918-го года Анна Тимирёва прибыла в Харбин. Вместе с мужем они проделали тяжелейший путь через всю Россию: из Ревеля во Владивосток. Перед отъездом жены в Харбин, Тимирёв спросил:
- Ты вернёшься?
- Вернусь… - ответила Анна Васильевна.
В этом обещании она раскаялась тотчас при встрече с Александром Васильевичем. После нескольких дней, а, точнее, вечеров счастья, вечеров, которые они проводили вместе, она сказала:
- Сашенька, милый, мне пора ехать во Владивосток. А мне не хочется уезжать…
- А вы не уезжайте, - ответил адмирал и, помолчав, добавил: - Останьтесь со мной, я буду вашим рабом, буду чистить ваши ботинки. Вы увидите, как хорошо я умею это делать.
Он говорил словно полушутя, но Анна Васильевна понимала, что за этим тоном кроется почти мольба.
- Меня можно уговорить, но что из этого выйдет?
- Нет, уговаривать я вас не буду. Вы сами должны решить.
Решение пришло внезапно и бесповоротно. Александр Васильевич, измученный и изнервлённый политической работой, столь чужой и нелюбимой, приходил к ней каждый вечер усталый, истерзанный бессонницей, которая стала развиваться у него. Один из вечеров, в который решилась их судьба, Тимирёва описала: «Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица – и в то же мгновение он заснул. А я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я всё смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что кроме этого человека нет у меня ничего и моё место – с ним…»
Решено было, что Анна Васильевна напишет мужу о том, что не вернётся к нему, после чего уедет в Японию, куда следом прибудет и Колчак. Но, оказавшись в Токио, Тимирёва поняла, что должна проститься с мужем. Александр Васильевич не вмешивался, целиком предоставив право решать ей. Анна Васильевна поехала во Владивосток и после тяжёлого объяснения с мужем, который умолял её остаться, вернулась к Колчаку, чтобы разделить с ним последний этап его пути.
Дни, проведённые в Японии, были их медовым месяцем, антрактом перед завершающим актом трагедии. Они жили в смежных номерах гостиницы, на прогулках любовались разноцветными листьями клёнов в горных лесах, водопадами и действующими вулканами… На другой день после приезда Тимирёвой Колчак сказал ей:
- У меня к вам просьба. Поедемте со мной в русскую церковь.
Он не был ещё разведён со своей женой, а она – с мужем, но литургия в почти пустом храме, где они стояли рядом, была для них чем-то вроде венчания. После службы Анна Васильевна сказала:
- Я знаю, что за всё надо платить – и за то, что мы вместе, - но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на всё согласна.
На исходе жизни она писала, вспоминая об этом: «Что ж, платить пришлось страшной ценой, но никогда я не жалела о том, за что пришла эта расплата»…
Антракт закончился, начался финальный акт драмы. Осенью Колчак прибыл в Омск, где в ту пору правила Директория, Временное правительство эсеров и кадетов. Большое влияние имели там представители иностранных держав: союзники-интервенты, приславшие свои миссии, и чехословацкий корпус, сформированный из пленённых в ходе войны чехов. Это чрезмерное присутствие иностранцев в русских делах сразу не понравилось адмиралу. В разговоре с генералом Сахаровым он признался:
- Знаете ли, моё убеждение, что Россию можно спасти только русскими силами. Самое лучшее, если бы они совсем не приезжали, - ведь это какой-то новый интернационал. Положим, очень уж бедны стали, без иностранного снабжения не обойтись, ну а это значит – попасть в зависимость. Я намерен пробраться в Добровольческую армию и отдать свои силы в распоряжение генералов Алексеева и Деникина.
Последнее намерение Колчак изменил после встречи с представителями Директории, Верховным главнокомандующим генералом Болдыревым и командиром чехословаков Гайдой. Последний считал необходимым введение военной диктатуры и явно метил на роль диктатора. Колчак понял это тотчас и возразил, заметив, что большую часть войск составляют русские:
- Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно.
Любопытно, что вскоре подобный же конфликт будет иметь место между Колчаком и представителем французов генералом Жаненом. Именно его союзники хотели видеть во главе русских войск. Александр Васильевич категорически воспрепятствовал этому, заявив: «Я нуждаюсь только в сапогах, тёплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое. (…) Для того чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы». Вероятно, именно данный факт вызвал такую глубокую неприязнь Жанена к Колчаку, неприязнь, не останавливавшуюся перед клеветой на убитого в результате предательства французского генерала и других союзников адмирала.
Но это будет позже, а пока состоялась первая встреча Александра Васильевича с и.о. председателя Совета министров Директории Серебренниковым. Последний вспоминал о ней: «Когда мне доложили, что меня желает видеть адмирал Колчак, я с огромным интересом и даже некоторым волнением стал ждать встречи с этим выдающимся русским человеком, который уже тогда казался весьма крупной фигурой в нашем антибольшевистском лагере…
Мне чрезвычайно понравилась импонирующая манера адмирала говорить громко, чётко, законченными фразами определённого содержания, не допускающего каких-либо двусмысленных толкований.
«Не хитрец, не дипломат, желающий всем угодить и всем понравиться, - думал я, слушая адмирала, - нет, - честный, русский патриот и человек долга».
Генерал Болдырев, узнав о намерениях Колчака пробираться на Дон, пригласил его к себе и заявил напрямик: «Вы здесь нужнее, и я прошу вас остаться». В конце концов, выяснив отдельные детали, адмирал принял предложение Директории стать военным и морским министром её правительства. Член английского парламента полковник Д. Уорд, видевший Александра Васильевича в те дни, вспоминал: «6 ноября мы все были приглашены на банкет в честь… Всероссийского правительства… В то время, когда мой адъютант повторял имена присутствующих, проворная маленькая энергичная фигура вошла в комнату. Орлиными глазами он вмиг окинул всю сцену… Последним говорил адмирал Колчак, высказавший несколько коротких сентенций… Он казался более одиноким… но представлял собою личность, которая возвышалась над всем собранием».
Став министром, Александр Васильевич не переставал говорить о необходимости национальной почвы для борьбы с большевизмом. «Горе в том, - говорил он в одном из своих интервью, - что русские не в состоянии встать на национальную платформу, не должны ставить интересы партийные выше долга национального. В этом отношении одинаково виноваты оба направления – левое и правое. Каждая политическая борьба, пока не становится на национальную почву, на программу обновления России, является вредной…»
Между тем, Директория вызывала недовольство многих. Всё большее количество людей склонялось к мысли о диктаторе. Сам Колчак не форсировал событий, и на предложения возглавить переворот отвечал:
- У меня армии нет, я человек приезжий, и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы.
Таким образом, переворот совершился без участия адмирала. Ряд министров были арестованы, и на последовавшим тотчас заседании правительства Колчак, вопреки своему отказу, был избран диктатором практически единогласно.
Александр Васильевич рассматривал полученную власть, как тяжелейший крест, как свою жертву на алтарь Отечества. «Когда распалось Всероссийское Временного правительство, и мне пришлось принять на себя всю полноту власти, я понимал, какое трудное и ответственное бремя беру на себя, - говорил он. – Я не искал власти и не стремился к ней, но, любя Родину, я не смел отказаться, когда интересы России потребовали, чтобы я встал во главе правления». Такое понимание власти указывалось и в прокламации штаба Верховного главнокомандующего: «Власть, которая возложена на Верховного правителя, - тяжёлый подвиг, великий святой долг перед Родиной, который будет исполнен до конца, до радостного праздника Воскресения России». Позже Колчак признавался генералу Сахарову:
- Вы не поверите, Константин Вячеславович, как тяжела эта власть. Никто не понимает, думают, что я цепляюсь за неё, а я бы отдал тому, кто был бы достойнее и способнее меня…
Верховным Правителем Колчака признали почти все белые силы: от атамана Дутова, первым выразившим адмиралу свою поддержку, до генерала Деникина. Белые силы Сибири объединились, и лишь казачьи атаманы Семёнов и Калмыков не спешили признавать новой власти. Атаман Семёнов сомневался в целесообразности назначения Колчака Верховным Правителем, мотивируя это так: «Считая его весьма способным администратором, что он и доказал, проведя коренную ломку в нашем морском ведомстве после русско-японской войны, признавая его горячую любовь к Родине и готовность на вечные жертвы во имя её, я тем не менее не был уверен, что адмиралу удастся справиться с ролью Всероссийского диктатора в той сложной обстановке столкновений самых противоположных интересов и стремлений, которая создалась в Омске. Вопреки ходячему мнению о несокрушимой воле адмирала и его железном характере, я считал его человеком, весьма мягким, податливым влиянию окружающей обстановки и лиц и потому, учитывая его резко выраженные англо-французские симпатии, не сомневался, что адмирал всецело подпадёт под влияние наших западных союзников, интерес которых к судьбам национальной России должен был погаснуть вместе с окончанием Великой войны и ликвидацией военного сотрудничества членов противогерманской коалиции». Кое в чём Семёнов был прав. Адмирал Колчак, действительно, не был железным. Втянутый в водоворот чуждой для себя деятельности, он оказался в очень тяжёлом положении. Грозные штормы и полярные льды было куда легче преодолевать, чем искать пути в болоте политической жизни, в которой и в эти роковые дни ни в ком не было согласия, и поединок идеек и амбиций подрывали способность к созидательному труду. Ни одного человека не было рядом с адмиралом, на кого мог бы он положиться всецело. Эта вечная путаница утомляла, расшатывала и без того безнадёжно расшатанные нервы. Часто, слушая чей-либо доклад, Верховный Правитель, чтобы дать выход раздражению, начинал резать ножом ручку кресла, в котором сидел. Главноуправляющий делами Верховного Правителя Г.К. Гинс справедливо замечал, что психология командующего флотом и командующего армией сильно различаются, а потому Колчак, как вождь сухопутных сил, не мог проявить себя талантливым полководцем. По сути, Александр Васильевич так и не стал Диктатором. В бесконечной путанице решения слишком часто принимались другими людьми, подчас в обход адмирала и наперекор ему. «Адмирал был по своему положению головою государственной власти, - писал Гинс. – В ней всё объединялось, всё сходилось, но оттуда не шло по всем направлениям единой руководящей волей. Голова воспринимала, соглашалась или отрицала, иногда диктовала своё, но никогда она не жила одною общею жизнью со всем организмом, не служила её единым мозгом».
Г.К. Гинс, успевший близко узнать адмирала, оставил очень интересный портрет Колчака в последний год жизни: «Как человек, адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой. Он, будучи скромен и строг к себе, отличался добротой и отзывчивостью к другим. Чистота его души находила выражение в его обворожительной улыбке, делавшей обычно строгое лицо адмирала детски-привлекательным»; «В своей специальной области он обнаруживал редкое богатство эрудиции. Он весь преображался, когда речь заходила о знакомых ему вопросах, и говорил много и увлекательно. Как собеседник он был обаятелен. Много юмора, наблюдательности, огромный и разнообразный запас впечатлений – всё сверкало, искрилось в его речи в эти минуты задушевной и простой беседы. И в это время чувствовалось, что этот человек мог оправдать надежды, что не напрасно он поднялся на такую высоту.
Будь жизнь несколько спокойнее, будь его сотрудники немного более подготовленными – он вник бы в сущность управления, понял бы жизнь государственного механизма, как он понимал механизмы завода и корабля, единство всех частей, их взаимное соотношение, их стройность.
Но в такое время, когда все были неподготовлены, когда никто даже из лучших профессиональных политиков не сумел найти методов успокоения революционной стихии, - как мог справиться с нею тот, кто всю жизнь учился быть хозяином не на суше и в огне битв, а лишь на море и в царстве льдов, кто провёл большую часть жизни не на широком общественном просторе, а в тесной и уединённой каюте!
Адмирал в кругу близких людей был удивительно прост, обходителен и мил. Но когда он одевался, чтобы выйти официально, он сразу становился другим: замкнутым, сухим, суровым. Не показывает ли это, что роль Верховного правителя была навязана ему искусственно, что изображал он эту роль делано, неестественно. Весь этикет, который создали вокруг него свита и церемониймейстеры, был не по душе человеку, привыкшему к солдатской рубахе и паре офицерских ботфортов.
Редкий по искренности патриот, прямой, честный, не умеющий слукавить, умный по натуре, чуткий, темпераментный, но человек корабельной каюты, не привыкший управлять живыми существами, наивный в социальных и политических вопросах – вот каким представлялся мне адмирал Колчак после нашей поездки в Тобольск. Я одновременно полюбил его и потерял в него веру. Какую ответственность взяли на себя люди, которые в ночь на 18 ноября 1918 г. решили выдвинуть адмирала на место Директории!»
Став Верховным правителем, Колчак провёл беседу с представителями печати, заявив в ней свои намерения: «Я всегда являлся сторонником порядка и государственной дисциплины, а теперь в особенности буду требовать от всех не только уважения права, но и, что главнее всего в процессе восстановления государственности, поддержания порядка.
Порядок и закон в моих глазах являются неизменными спутниками, неразрывно друг с другом связанными. Я буду принимать все меры, которыми располагаю в силу своих чрезвычайных полномочий, для борьбы с насилием и произволом. Я буду стремиться к восстановлению правильного отправления всех функций государственной жизни, служащих не только делу государственного строительства, но и возрождению России, так грубо, так дерзко нарушенному предательской рукой большевиков.
Мне нет нужды говорить о том, какой вред принесли эти люди для России. Вот почему и дело восстановления России не может не быть связанным с беспощадной, неумолимой борьбой с большевиками. Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чём так исстрадалась русская земля; только после выполнения этой тяжёлой задачи мы все можем снова подумать о правильном устройстве всей нашей державной государственности».
После победы над большевизмом русский народ должен был сам решить свою судьбу. Колчак говорил: «Правительство проникнуто идеей возрождения Родины и не мыслит себя призванным к разрешению всех коренных вопросов устройства страны, но считая народ русский единственным хозяином своей судьбы, и когда, освобождённый от гнёта и насилия большевиков и язв большевизма, он через своих свободно избранных представителей в Национальном Учредительном собрании выразит свою свободную волю, я и правительство, мною возглавляемое, почтём своим долгом передать правительству, им (народом) установленному, всю полноту власти, нам ныне принадлежащую». В прокламации штаба Верховного разъяснялось: «Почему называем мы это собрание Национальным? Национальное – значит наше, народное, в отличие от Интернационального – международного, каким было первое созданное в самый разгар революции, когда никто ещё не успел ни в чём разобраться, созванное во время всеобщего красного опьянения и под давлением большевиков».
Особое внимание отводилось земельному вопросу. «Правительство стоит на точке зрения укрепления и развития мелкой земельной собственности за счёт крупного землевладения и широких земельных реформ в целях удовлетворения землёй земледельческого населения, нуждающегося в ней», - заявлял адмирал. Не забывался и рабочий класс, для которого предполагалось облегчение условий труда, введение 8-часового рабочего дня, улучшение быта рабочего.
Конечно, далеко не все из поставленных задач были выполнены. Не удалось избежать разрастания бюрократического аппарата, чиновной массы, тормозившей всякое развитие, разлагающей тыл и ослабляющей армию. Но, вероятно, не рождалось ещё правителя, которому бы удалось справиться с этим бедствием. Вряд ли возможно было истребить произвол и различные злоупотребления в условиях гражданской войны, когда фронт протянулся на многие километры. Находились отдельные командиры, отличавшиеся жестокостью к местному населению, бесчинства которых, устраиваемые под прикрытием имени Верховного, настраивали оное против белой власти. Сам Колчак крайне болезненно относился к доходившим до него сведениям о подобных эксцессах, но не мог подавить их. К тому же сведения эти окружение старалось не доводить до него, как и многое другое, предпочитая, как водится, выдавать оптимистические реляции. Не слишком удачной была национальная политика. Колчак долго боролся с местными «национальными» правительствами, что провоцировало их на переход к большевикам, отверг помощь 100-тысячной армии Маннергейма, выдвинувшего условием независимость Финляндии, которую адмирал не пожелал признать, будучи верным идее «единой и неделимой России». Тем не менее, сделать удалось многое. Возрождалась фактическая вовлечённость населения в систему управления через выборы и иные формы, самостоятельность масс, местное самоуправление, намечалась отмена цензуры. Проводился курс на развёртывание предпринимательства, банковской системы, была восстановлена свобода торговли, осуществлялась борьба со спекулянтами в целях защиты интересов населения. За год ежемесячное поступление доходов в казну увеличилось с 50 до 140 млн. рублей. Выдавались крупные кредиты промышленности, кооперации, местному самоуправлению. Колчак лично занимался социальными вопросами. Ветераны, инвалиды, семьи погибших воинов не забывались: в выпущенной специальной брошюре указывался порядок получения солдатских пайков, пенсий, лечебных мест на курортах для больных, назывались мастерские, где было организовано обучение инвалидов, протезные предприятия. На помощь инвалидам отводились сотни тысяч рублей. Адмирал часто бывал на заводах, лично разговаривал с рабочими, которым разрешено было объединяться в профсоюзы. Гинс вспоминал об одной из таких встреч: «В Перми он едет на пушечный завод. Беседует с рабочими, обнаруживает не поверхностное, а основательное знакомство с жизнью завода, с его техникой. Рабочие видят в Верховном правителе не барина, а человека труда, и они проникаются глубокой верой, что Верховный правитель желает им добра, ведёт их к честной жизни. Пермские рабочие не изменили правительству до конца». К сожалению, на занятой белыми территории не было военно-промышленных и текстильных заводов, поэтому всё необходимое приходилось закупать у союзников, из-за чего возникала крайне вредящая делу и тяготящая адмирала зависимость от них. Александр Васильевич не питал иллюзий относительно союзной помощи, о чём свидетельствует отрывок из его письма к жене: «Когда у меня были победы, всё было хорошо, когда были неудачи – я чувствовал, что меня никто не поддержит и никто не окажет помощи ни в чём. Всё основано только на самом примитивном положении – победителя и побеждённого. Победителя не судят, а уважают и боятся, побеждённому – горе! Вот сущность всех политических отношений, как внешних, так и внутренних». И всё-таки с мнением союзников, с их вмешательством в русские дела приходилось мириться, лавировать, идти на компромиссы, тогда как они даже не спешили официально признавать правительство Колчака, а лишь всемерно наживались на русской трагедии.
Однажды генерал Сахаров спросил Верховного правителя:
- Как вы представляете себе, Ваше Высокопревосходительство, будущее?
- Так же, как и каждый честный русский. Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это – сплошная тоска по старой, прежней России, тоска и стыд за то, что с ней сделали. В России возможна жизнь государства, порядок и законность только на таких основаниях, которые желает весь народ, его массы. А все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии и призвании на престол своего народного вождя, законного царя. Только это движение и может иметь успех.
- Так почему же не объявить теперь же о том, что омское правительство понимает народные желания и пойдёт этим путём?
- А что скажут наши иностранцы, союзники?.. – саркастически усмехнулся адмирал. – Что скажут мои министры?
После занятия Екатеринбурга Колчак организовал расследование обстоятельств убийства царской семьи, контроль за которым осуществлял главнокомандующий фронтом генерал Дитерихс, написавший впоследствии об этом книгу. Известно, что Александр Васильевич сам был в доме Ипатьева, знакомился с ходом следствия и вещественными уликами.
Не забывал адмирал и полярного дела. При правительстве был организован Комитет Северного морского пути, при участии Колчака были организованы несколько экспедиций, при его поддержке стало возможно создание большой геологической службы для выявления богатств сибирского края, продолжалось строительство Усть-Енисейского порта, начатое в 17-м году…
Всемерную поддержку адмирал оказывал Церкви. Из 3,5 тысяч священнослужителей Белой Сибири около двух составляло военное духовенство. Временным Высшем Церковным Управлением и, в частности, епископом Андреем Уфимским были сформированы Полки Иисуса и Богородицы, о которых в коммунистическом журнале писалось: «Солдаты этих полков, как описывают очевидцы, наряжены в особую форму с изображением креста. Впереди полков идут… с пением молитв и лесом хоругвей облачённые в ризы и стихари служители культов». Созданы были также проповеднические отряды под руководством главы ВВЦУ архиепископа Сильвестра Омского. Адмирал Колчак говорил:
- Ослабла духовная сила солдат. Политические лозунги, идеи Учредительного собрания и неделимой России больше не действуют. Гораздо понятнее борьба за веру, а это может сделать только религия.
Аграрная политика Колчака опиралась на идеи П.А. Столыпина, которые позже в Крыму станет проводить в жизнь генерал П.Н. Врангель. Она проводилась в интересах крестьян и открывала перспективу развития крепких фермерских хозяйств. Земля не декларативно, а на деле должна была принадлежать её подлинным хозяевам – крестьянам. Правда, начать преобразования до разгрома большевиков адмирал, встречая многие возражения этому плану, не решился, отложив принятие необходимого закона до Национального собрания, что было ошибочно. Генерал Врангель в Крыму примет этот закон, его положительный эффект даже успеет сказаться, но всё это будет слишком поздно. Впрочем, кое-какие меры Александр Васильевич всё же принял: земли, захваченные большевиками у крупных землевладельцев, становились собственностью государства и подлежали продаже через земельный банк, урожай с поля собирал и использовал тот, кто засевал и работал на этом поле. Правительство также отменило государственное регулирование торговли сельскохозяйственной продукцией, что в полной мере отвечало интересам крестьянства. В телеграмме адмирала генералу Деникину говорится: «…для устранения наиболее сильного фактора русской революции – крестьянского малоземелья и для создания надёжной опоры порядка в малообеспеченных землёю крестьянах, необходимы меры, укореняющие в народе доверие и благожелательность к новой власти. Поэтому я одобряю все меры, направленные к переходу земли в собственность крестьян участками в размерах определённых норм». Сами крестьяне относились к Колчаку по-разному. Ещё не знавшие ужасов советской власти, они не могли зачастую оценить всё то положительное, что было у них при белых. Играла свою роль и большевистская пропаганда, писавшая о Колчаке: «…Свой чин он получил не за то, что он был умелым и способным офицером, а за то, что он ловко танцевал на паркетах придворных дворцов, за то, что он умел хорошо прислуживать старшим по чину и быть неумолимым «скуловоротом» по отношению к матросам, которых он гнул в бараний рог; на таких-то верных царских слугах ведь тогда и держался царский трон Романовых. Тёплая это была компания, весело ей жилось у китайцев в Пекине на русские деньги, захваченные ими с собой при побеге. (…) …Колчак сделался сибирским «царьком»… «Возвращай, крестьянин, землю помещику, которую ты держишь сейчас, а не то, как нарушитель частной земельной собственности, будешь отдан под суд…». В воспоминаниях Ф.М. Елисеева в связи с восстанием в Икейской волости весной 1919-го года приводится такой эпизод: Менее года живущий в селе Икей М. Степанов, кузнец, собрал солдат-фронтовиков и выступил со словами:
- Явился новый правитель Колчак, он хочет восстановить старее порядки, возместить все недоимки – хлеб и деньги, боевая душа с 18 лет до старости платить 3 руб. будет. Не надо помогать Колчаку!
В ответ ему закричали кулаки:
- Надо Колчаку помогать, он Россию спасает, а то большевики всё разрушат!
Восстание, поднятое Степановым, было подавлено, а сам он и ещё несколько организаторов оного и рядовых повстанцев были убиты в ходе боя.
Для реализации необходимых преобразований нужны были грамотные и деятельные люди, но именно людей и не хватало Верховному правителю. Человеку военному, ему сложно было разобраться в законодательной сфере: не хватало опыта, сил, времени. Толкового же помощника, который взял бы на себя часть этой работы, не было. Мемуаристка С. Витольдова-Лютык писала: «Сам Колчак – это благородный светлый ум. Всё его несчастье заключалось в неумении подобрать подходящих людей, которые помогли бы ему выполнить его задачу: спасти Сибирь от большевистской заразы». Характерный спор возник однажды между адмиралом, к слову, всегда терпимо относящимся к чужому мнению, и его помощником Гинсом.
- Знаете, - сказал Александр Васильевич, - я безнадёжно смотрю на все наши законы и оттого бываю иногда резок, когда вы меня ими заваливаете. Я поставил себе военную цель: сломить Красную армию. Я главнокомандующий и никакими реформами не занимаюсь. Пишите только те законы, которые нужны моменту. Остальные пусть делают в Учредительном собрании.
- Адмирал! Мы ведь только такие законы и пишем. Но жизнь требует ответа на все вопросы. Чтобы победить, надо обеспечить порядок в стране, надо устроить управление, надо показать, что мы не реакционеры, словом, надо сделать столько, что на это у нас не хватает рук.
- Ну и бросьте, работайте только для армии. Неужели вы не понимаете, что какие бы мы хорошие законы ни писали, всё равно нас расстреляют, если мы провалимся!
- Отлично! Но мы должны писать хорошие законы, чтобы не провалиться.
- Нет, дело не в законах, а в людях. Мы строим из недоброкачественного материала. Всё гниёт. Я поражаюсь, до чего все испоганились. Что можно создать при таких условиях, если кругом либо воры, либо трусы, либо невежи! И министры, честности которых я верю, не удовлетворяют меня как деятели. Я вижу в последнее время по их докладам, что они живут канцелярским трудом; в них нет огня, активности. Если бы вы, вместо ваших законов, расстреляли бы пять-шесть мерзавцев из милиции или пару-другую спекулянтов, это нам помогло бы больше. Министр может сделать всё, что он захочет. Но никто сам ничего не делает…
На первом месте у Колчака всегда стояла армия. О её нуждах заботился он в первую очередь. Придя к власти, Александр Васильевич дал сильный импульс военному производству и строительству. Адмирал часто выезжал на фронт.
- Вы знаете, здесь, на фронте, отдыхаешь, - устало говорил он генералу Сахарову. – Так всё хорошо, просто, такая здоровая атмосфера настоящего дела. Если бы они могли так же работать в тылу!
Во время одной из таких поездок Колчак, ходивший зимой в шинели без утеплённого подклада, стремясь разделять тяготы солдат, принимая длившийся долго парад, тяжело простудился, несколько дней продолжал работать, перемогаясь, а затем слёг с воспалением лёгких почти на два месяца. Едва оправившись от болезни, он вновь поехал на фронт…
Свою первую и главную задачу Александр Васильевич видел в уничтожении большевизма. «Не может быть никакого перемирия между нашими войсками, защищающими существование нашей Родины – России, защищающими жизнь, благополучие и верование всего русского народа, и красноармейскими шайками изменников, погубившими свою родную страну, ограбившими всё народное имущество, избивающими без жалости население, надругавшимися над верой и святыней, не может быть соглашения между нашим правительством, отстаивающим право, справедливость и счастье народа, и засевшими в Святом Московском Кремле комиссарами, которые задались только одной целью – уничтожить нашу Родину – Россию и истребить наш народ», - заявлял он.
В своём письме жене адмирал подвёл первоначальный итог своей работы в должности Верховного правителя: «Не мне оценивать и не мне говорить о том, что я сделал и чего не сделал. Но я знаю одно, что я нанёс большевизму и всем тем, кто предал и продал нашу Родину, тяжкие и, вероятно, смертельные удары. Благословит ли Бог меня довести до конца это дело – не знаю, но начало конца большевиков положено всё-таки мною. Весеннее наступление, начатое мною в самых тяжёлых условиях и с огромным риском, в котором я вполне отдавал себе отчёт, явилось первым ударом по Советской Республике, давшей возможность Деникину оправиться и начать в свою очередь разгром большевиков на юге. Троцкий понял и открыто высказал, что я являюсь главным врагом Советский Республики и врагом беспощадным и неумолимым. На мой фронт было брошено всё, что только было возможно, и было сделано всё, что можно было сделать, чтобы создать у меня большевизм и разложить армию. И эту волну большевизма я перенёс, и эта волна была причиной отхода моих армий в глубь Сибири. Большевики уже пели мне отходную, но «известия оказались несколько преувеличенными», и после ударов со стороны Деникина, облегчивших моё положение, я перешёл опять в наступление. Ряд восстаний в тылу не остановил меня, и я продолжаю вести беспощадную борьбу с большевиками, ведя её на истребление, т.к. другой формы нет и быть не может». В этом же письме Колчак сформулировал девиз, определивший весь его жизненный путь: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своём как жены Верховного правителя. Я прошу тебя уяснить, как я сам понимаю своё положение и свои задачи. Они определяются старинным рыцарским девизом Богемского короля Иоанна, павшего в битве при Кресси: «Ich diene». Я служу Родине своей Великой России так, как я служил ей всё время, командуя кораблём, дивизией или флотом. (…)
Я солдат прежде всего, я больше командую, чем управляю, я привык, по существу, приказывать и исполнять приказания. Когда Родина и Её благо потребуют, чтобы я кому-либо подчинился, я это сделаю без колебаний, ибо личных целей и стремлений у меня нет и своего положения я никогда с ними не связывал. Моя сила в полном презрении к личным целям, и моя жизнь и задачи всецело связаны с указанной выше задачей («стереть большевизм и всё с ним связанное с лица России, истребить и уничтожить его» - Авт.), которую я считаю государственной и необходимой для блага России. Меня радует всё, что способствует этой задаче, мои печали лежат только в том, что препятствует её осуществлению. Всё остальное временно имеет второстепенное значение и даже никакого значения не имеет. (…)
У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможность прервать своего служения Родине…»
На личную жизнь времени, в самом деле, почти не оставалось, и всё-таки она была. Какова же была частная жизнь Верховного правителя России? Надо начать с того, что более чем скромной. Адмирал получал жалование, мало отличавшийся от министерского, большую часть которого отправлял во Францию жене и сыну. Софья Фёдоровна считала, что этого крайне недостаточно, и Александр Васильевич объяснял ей: «Относительно денег я писал, что не могу высылать более 5000 фр. в месяц, т.к. при падении курса нашего рубля 8000 фр. составят огромную сумму около 100000 руб., а таких денег не могу расходовать особенно в иностранной валюте». Жил Колчак в особняке на берегу Иртыша, хорошо охраняемом, так как враги не раз готовили покушение на адмирала. В кабинете стоял письменный стол из белого дубы, диван, полка для книг… Здесь, сидя в кресле с изрезанной перочинным ножиком ручкой, Колчак принимал нескончаемый поток посетителей. Из-за мучавшей его бессонницы Александр Васильевич вставал довольно поздно и, наскоро позавтракав, работал без перерыва до 6 часов вечера. Подчас «рабочий день» Верховного правителя длился по 20 часов в сутки. Жене он писал, что «зачастую не имеет в течение дня Ѕ часа свободных от работы», а все развлечения его сводятся «к довольно редким поездкам верхом за город да стрельбе из ружей». Верховая езда была одной из немногих радостей адмирала в ту пору. Английский представитель Нокс подарил ему канадскую лошадь. Иногда Колчак посещал театр, любил слушать музыку, читал…
Из Японии следом за Александром Васильевичем приехала Тимирёва. Чтобы не афишировать отношений, она поселилась в частном доме, вдали от центра. Они часто виделись. Анна Васильевна стала работать переводчицей Отдела печати при Управлении делами Совета министров и Верховного правителя, а вскоре организовала мастерскую пошива одежды и белья для солдат. Она часто бывала в госпиталях, в качестве переводчицы присутствовала на официальных и неофициальных встречах в Ставке. Сохранилась фотография, где Анна Васильевна вместе с адмиралом присутствует на маневрах: это единственный снимок, где они запечатлены вместе…
Ближайшей подругой Темирёвой в Омске стала вдова генерала А.Н. Гришина-Алмазова. Алексей Николаевич Гришин родился в Кирсановском уезде Тамбовской губернии в 1881-м году, окончил кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище, службу проходил на Дальнем Востоке и Сибири, хорошо знал быт сибирской деревни, путешествовал по Амурской области и Уссурийскому краю, был участником русско-японской войны и Первой мировой войны, командовал в чине подполковника артиллерийским дивизионом, причисленным к "ударным частям" или "частям смерти", свободных от влияния антивоенной пропаганды. За подвиг на фронте по ходатайству солдат Гришин был награжден Георгиевским крестом. До Октябрьской революции Алексей Николаевич участия в политической жизни не принимал, после - был помещен в тюрьму большевиками при штабе армии, позднее, в ноябре выслан административным порядком из пределов армии в Сибирь, уволен. С весны 1918-го, взяв псевдоним "Алмазов", маскируясь артистом, Гришин начал борьбу против большевиков, возглавив сначала подпольную антибольшевистскую организацию в Новониколаевске, затем стал начальником штаба белых организаций Сибири к западу от Байкала. В конце мая он с офицерской подпольной группой захватил власть в Новониколаевске и соединился с чехословацкими войсками Гайды, после чего был назначен командующим Западно-Сибирского военного округа, а затем военным министром Временного Сибирского правительства (ВСП) и командующим Сибирской армией (июнь - сентябрь 1918 г.). Под его руководством была разбита Красная гвардия в Западной Сибири, подавлена забастовка на Анжерских копях и военный мятеж на Алтае капитана Сатунина, проведена очень успешная мобилизация в армию, несмотря на помехи со стороны эсеров (к июлю – 37, 5 тысяч человек при 70 орудиях и 184 пулеметах, к сентябрю – 60 тысяч человек), почти не имея для этого средств. Генерал Гришин выступал за ужесточнение дисциплины в армии и единоличную власть, проводил независимую линию в ВСП, часто игнорируя других министров и военных, что вызывало у многих, большей частью эсеров к нему неприятие. Благодаря настойчивости Гришина-Алмазова, потребовавшего от правительства ясной реакции на отношение к 1-й Мировой войне, ранее уклонявшемуся от отношения к Брестскому миру и продолжению борьбы против стран Германского блока, ВСП выступило на стороне Антанты. В этом поступке эсеры усмотрели проявления бонапартизма и решили от Гришина-Алмазова избавиться. К этому добавилось настойчивое стремление "китов эсеровщины" Западной Сибири – Кроля, Фельдмана и Гольдберга путем воздействия на Вологодского во время заседаний СОД добиться его устранения и не допущения попадания его в Директорию. Это было связано с тем, что Гришин-Алмазов выступил, с военной точки зрения, против переезда столицы Белой Сибири в Томск. Натолкнувшись на нежелание со стороны "союзников", особенно англичан, оказать помощь антибольшевистским силам Сибири, подверг их за это резкой критике в бездействии по оказанию помощи России, которая играла главную роль в 1-й мировой войне. "Союзники" были оскорблены им и потребовали его отставки. На Совете Министров генерал был обвинен в бонапартизме и стремлении к захвату власти в Сибири, оскорблениях "союзников" и другом. После своей отставки Гришин-Алмазов уехал на юг, в район расположения Добровольческой армии, для установления связи между разными представителями антибольшевистских сил и создания "единого фронта", где по поручению Деникина формировал новые части для Добровольческой армии в Таврии. С декабря 1918 г. по февраль 1919 г. по приказу Деникина исполнял обязанности военного губернатора Одессы и командующего войсками Одесского района. В первый день нахождения в должности после освобождения города от большевиков генерал совместно с В.В. Шульгиным составлял первый приказ. Вошедший адъютант доложил:
- Явился какой-то поручик, очень взволнован, настаивает на том, чтобы вы его немедленно приняли.
Поручик не вошёл, а вбежал в кабинет, возбуждённо размахивая руками:
- Полковник приказал мне просить помощи! Мы окружены со всех сторон… Противник дал нам десять минут для сдачи.
Гришин-Алмазов пожал плечами и, прищурившись, взглянул на поручика:
- Десять минут для сдачи?! А почему вы так волнуетесь, поручик? Что это, доклад или истерика! Потрудитесь докладывать прилично!
- Мой начальник, полковник Энский, находящийся в предместье Одессы на известном вам участке, послал меня просить помощи ввиду того, что мы окружены со всех сторон превосходящими силами красных. Противник дал нам десять минут для размышления, - доложил поручик.
- Возвращайтесь к вашему начальнику и скажите ему, что генерал Гришин-Алмазов, выслушав ваш доклад, приказал дать противнику пять минут для сдачи, - отчеканил генерал.
Когда поручик ушёл, Шульгин воскликнул:
- Что вы делаете, Алексей Николаевич?
- А что я мог сделать? Он просит у меня помощи, очевидно, полагая, что у меня есть какие-то резервы. Но мои резервы – это мой адъютант и больше никого… Я слишком хорошо знаю Гражданскую войну. Тут стратегия и тактика заключается в том, кто смелее. Я послал этому полковнику заряд дерзости. Если это подействует, то всё будет хорошо. Если нет, они погибли. Такова природа вещей.
Через некоторое время вошедший адъютант доложил:
- Звонил полковник Энский. Противник сдался.
В Одессе генерал принял самые крутые меры для подавления распоясавшихся уголовных элементов. Борьба Гришина против бандитизма была столь жестокой, что "король" одесской уголовщины Мишка Япончик (послуживший впоследствии прообразом Бени Крика из "Одесских рассказов" И.Бабеля) направил губернатору Одессы умоляющее письмо-просьбу. В нем были такие строки: "Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем". Прочтя письмо Япончика, генерал сказал Шульгину:
- Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовных, - и отвечать «королю» не стал.
Летом 1919-го года генерал Гришин-Алмазов с большим количеством документов и корреспонденции был командирован Деникиным к Колчаку. Пересекая Каспийское море, находясь на пассажирском корабле в сопровождении английского вспомогательного крейсера "Крюгер", у форта Александровского, были замечены краснофлотским эсминцем "Карл Либкнехт". Английские моряки бросили Гришина-Алмазова на произвол судьбы, не приняв боя. Поняв, что спастись не удастся, генерал бросился в каюту и стал выбрасывать в море документы. Он отчаянно отстреливался, последний патрон выпустил в себя, но скончался не сразу, а умирал под издевательства большевиков…
Его жена завела в Омске политический салон. Собирались в нём, большей частью, монархисты. Споры велись столь страстно, что однажды в ходе одного из них застрелили казачьего офицера. Его сослуживцы и чехи, имевшие зуб против генеральши за враждебную им атмосферу её салона, настаивали на её немедленном отъезде из Омска, но Гришина-Алмазова осталась в городе.
«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Глава 5.

Плен

Погиб твой флот, и аpмию в снегах
Метели и вpаги похоpонили...
Не таял снег на золотых оpлах,
А над отчизной коpшуны кpужили.

Игорь Руденко-Миних

Осенним днём 1919-го года в отсутствии адмирала в его доме прогремел взрыв, произошедший вследствие неосторожного обращения с гранатами. Несколько солдат караула погибли. Не успели отстроить и освятить новую караульную, как в гараже возник пожар. «Трудно было представить себе погоду хуже, чем была в тот день. Нескончаемый дождь, отвратительно резкий ветер, невероятная слякоть – и в этом аду огромное зарево, сноп искр, суетливая беготня солдат и пожарных, беспокойная милиция. Это зарево среди пронизывающего холода осенней слякоти казалось зловещим». Колчак, неподвижный, мрачный, стоял на крыльце и наблюдал за тушением пожара. А вокруг него уже шептались: «Роковой человек» - и ощущая этот надвигающийся рок те, кто вчера ещё славили и превозносили, теперь обвиняли во всех неудачах и покидали правителя… На фронте неудачи уже начались, хотя ещё никто не думал о катастрофе. Видевшие Колчака в те дни замечали, что на него было больно смотреть, и характеризовали его, как «нравственно измученного человека».
Наступление белых захлебнулось, и начался откат армии к Омску. В этой работе мы не будем подробно останавливаться на причинах, приведших к этому. Сказались и отдельные ошибки командования, и измена одной из частей, и двуличная политика союзников. Мудрый и дальновидный генерал М.К. Дитерихс ещё в разгар наступления заявил Колчаку о необходимости эвакуации Омска, пояснив, что, если армия начнёт отступать, то остановить её будет уже невозможно, а потому следует заблаговременно эвакуировать столицу в Иркутск. Но адмирал не послушал совета пожилого генерала. Его приближённые внушали ему, что эвакуация Омска будет неверно понята населением, что это будет выглядеть, как бегство. Александр Васильевич поддался на эти сомнительные доводы, Дитерихс был смещён со своего поста, а на его место назначен обещавший отстоять Омск и разгромить большевиков генерал В.К. Сахаров, человек храбрый и любящий Родину, но никудышный стратег, склонный недооценивать силы неприятеля и переоценивать свои.
В итоге, с эвакуацией затянули на целых два месяца, и началась она уже когда до подхода красных оставались считанные дни. Железная дорога, эта главная сибирская артерия, оказалась забита эшелонами, большинство из которых были чешскими. В 20 тысячах вагонов бежало из России 40 тысяч чехов, увозя несчётное количество награбленных русских богатств, на основе которых на родине ими будет открыт банк. Кроме богатств наши бывшие пленные, сделавшиеся вдруг хозяевами нашей железной дороги, везли русских женщин, которых потом, запихав в мешки, выбрасывали из своих вагонов на верную смерть. А из захваченных большевиками территорий стягивались всё новые и новые эшелоны с русскими беженцами. У этих несчастных чехи отбирали паровозы, и тысячи русских людей, детей, женщин, и стариков попадали в руки красных или же умирали от холода и болезней в замерших на путях эшелонах. Эти мёртвые эшелоны со своим странным грузом потрясали даже наседавших красных. Один из мемуаристов писал, что именно чехи, совершив это неслыханное злодеяние, добили отступавшую белую армию, вынужденную идти походным шагом сквозь снега и страшные сибирские морозы. Не пощадили чехи и корпуса сербов и поляков. Последние умоляли пропустить четыре эшелона с их жёнами и детьми, но этого сделано не было, и несчастные попали в плен к красным.
Из Омска адмирал Колчак отправил специальный эшелон с госпитальными знаками Красного Креста, куда тайно были погружены многие ценности, включая вещи царской семьи и улики об её убийстве. По приказу адмирала Дитерихс доставил эти вещи во Владивосток и погрузил на английский крейсер. Золотой запас генерал Жанен предлагал взять под охрану союзников, но Александр Васильевич ответил, что скорее оставит его большевикам, нежели отдаст союзникам, которым он не верит. Тому были веские основания. В конце сентября представители союзников потребовали удалить ряд русских отрядов и бронированных поездов, прибывших в последний месяц, из Владивостока и не приводить новых без разрешения командования союзных войск. Адмирал Колчак ответил на запрос относительно этого требования начальника Приамурского военного округа: «Повелеваю вам оставить русские войска во Владивостоке и без моего повеления их оттуда не выводить. Интересы государственного спокойствия требуют присутствия во Владивостоке русских войск.
Требование о выводе их есть посягательство на суверенитет права Российского Правительства.
Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинённые мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют.
Повелеваю вам оградить от всяких посягательств суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь, в крайнем случае, ни перед чем».
Верховный правитель оставался в Омске до последнего дня, ожидая подхода армии, решив отступать вместе с ней. Но на пути отступающих войск встала преграда: ещё не покрывшийся льдом Иртыш. Сзади наседали красные, впереди лежала река, которую не было возможности перейти. «Незамерзшая, непроходимая река на пути отступающей армии – это грозило такой катастрофой, о которой язык отказывался говорить, - вспоминал Г.К. Гинс. – Адмирал весь ушёл в свои глаза. Они смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта…»
По счастью, Иртыш не предал русскую армию. Река начала покрываться льдом, поверх которого сапёры наваливали ветки и заливали их водой, создавая своеобразные ледяные понтоны для прохода обозов и людей, по прошествии которых переправа была взорвана, и Иртыш ненадолго задержал красных.
12-го ноября адмирал Колчак покинул Омск и отправился в свой последний путь. Анна Васильевна, больная испанкой, покинула город на день раньше вместе с генеральшей Гришиной-Алмазовой, ухаживавшей за нею. Вскоре адмирал нагнал её. «Он вошёл мрачнее ночи, сейчас же перевёл меня к себе, и началось это ужасное отступление, безнадёжное с самого начала: заторы, чехи отбирают на станциях паровозы, составы замерзают, мы еле передвигаемся. Куда? Что впереди – неизвестно, - вспоминала Тимирёва. – Да ещё в пути конфликт с генералом Пепеляевым, который вот-вот перейдёт в бой. Положение было такое, что А.В. решили перейти в бронированный паровоз и, если надо, бой принять. Мы с ним прощались как в последний раз. И он сказал мне: «Я не знаю, что будет через час. Но вы были для меня самым близким человеком и другом и самой желанной женщиной на свете». Конфликт благополучно разрешился, и путь продолжался. Адмирал занимал вагон-салон, а Анна Васильевна – купе, из которого часто приходила к Колчаку. В районе Новониколаевска поезда Верховного правителя упёрлись в чешские эшелоны. Чехи пропускать адмирала отказались, и он фактически превратился в их заложника. Протесты против бесчинств чехов не имели результата. Александр Васильевич обратился к назначенному вместо Сахарова главнокомандующим генералу В.О. Каппелю с просьбой как-то повлиять на бывших союзников. Владимир Оскарович телеграммой вызвал командира чехов Яна Сырового на дуэль, но ответа не получил.
Между тем, в Иркутске вспыхнуло восстание, и власть перешла к т.н. Политцентру, который вскоре уступил власть большевикам. Колчак обратился за помощью к атаману Семёнову, но его части так и не смогли прорваться в город. В этот период начались переговоры между Политцентром, большевиками, Советом министров Колчака, генералом Жаненом и руководством чехословаков. В этом подлом сговоре каждая сторона преследовала свои цели. Чехи хотели как можно скорее покинуть Россию со всем награбленным, как уже сделали французы, англичане и другие «союзники». Жанен, фактически мало что контролировавший, также желал поскорее завершить свою миссию, и, главным образом, отстаивал интересы чехословаков, которыми, как потом объяснял, не мог пожертвовать ради Колчака, на которого, как мы уже отмечали, и как предполагал глава английской миссии Нокс, давно имел зуб. Министрам нужно было спасти собственную жизнь, заслужить её любой ценой. Большевикам и Политцентру был нужен Колчак и золото. Таким образом, судьба Верховного правителя была предрешена.
В Нижнеудинске, где поезд адмирала был задержан надолго. Здесь ему суждено было до дна испить чашу предательства. Из Иркутска пришла телеграмма от Совета министров с требованием отречения правителя от власти и передачи её А.И. Деникину. Колчак согласился, одновременно назначив правителем Восточной окраины России атамана Семёнова. Начальник штаба генерал Занкевич доложил Колчаку о предложении чехов:
- Чешский комендант предложил сегодня вывезти вас, Ваше Высокопревосходительство, в одном вагоне до Иркутска. Это предложение не чешского коменданта, это предложение командующего союзными войсками генерала Жанена.
- Вы же знаете, что я ни за что не соглашусь бросить преданных мне людей на растерзание большевикам, - отозвался Колчак.
- Чехи дали понять мне, что получили указание не препятствовать, если вы захотите покинуть эшелоны и уйти в Монголию…
- Эта мысль мне нравится. Я согласен на любые испытания, лишь бы не зависеть своим спасением от чехов. Назначаю вас начальником экспедиции! Какими средствами передвижениями вы считаете возможным воспользоваться?
- Я считаю возможным двигаться на автомобилях совместно с конно-санным транспортом. Считаю, что вашего конвоя из 500 человек вполне достаточно, чтобы пробиться в Монголию.
- Соберите конвой перед моим салон-вагоном…
Конвой был собран, и в наступающих сумерках правитель выступил перед ними с краткой речью, закончив её словами:
- Желающие могут остаться со мной и разделить участь до конца, остальным предоставляю полную свободу действия.
К утру весь конвой, кроме нескольких человек, покинул адмирала и ушёл в город… Это известие было тяжелейшим ударом для Колчака. Его оставили люди, которые всюду сопровождали его, которым он верил совершенно, в чьей преданности не сомневался, люди, ради безопасности которых он отказался от предложения союзников… Александр Васильевич поседел и состарился в одну ночь. Вечером в вагоне собрались офицеры, сопровождавшие адмирала. Им он предложил совершить поход через Монголию. Неожиданно поднялся капитан второго ранга и спросил:
- Ваше Высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются вывезти вас?
- Да…
- Так почему бы вам не уехать в вагоне, а нам без вас будет легче и удобнее.
- Значит, вы меня бросаете?
- Никак нет. Если вы прикажете, мы пойдём с вами.
Колчак ничего не ответил. На утро он обречённо сказал Занкевичу:
- Все меня бросили… Делать нечего, надо соглашаться и ехать… Продадут меня эти союзнички…
Здесь же, в Нижнеудинске, к поезду адмирала, оцепленному чехами, прорвался русский офицер и отдал честь стоявшему у замёрзшего окна Правителю. Этим офицером был поэт Арсений Несмелов (Митропольский), который напишет об этом мгновении прекрасное стихотворение:
День расцветал и был хрустальным,
В снегу скрипел протяжно шаг.
Висел над зданием вокзальным
Беспомощно нерусский флаг.

И помню звенья эшелона,
Затихшего, как неживой.
Стоял у синего вагона
Румяный чешский часовой.
И было точно погребальным
Охраны хмурое кольцо,
Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном
Мелькнуло строгое лицо.
Уста, уже без капли крови,
Сурово сжатые уста!..
Глаза, надломленные брови,
И между них - Его черта, -
Та складка боли, напряженья,
В которой роковое есть…
Рука сама пришла в движенье,
И, проходя, я отдал честь.
И этот жест в морозе лютом,
В той перламутровой тиши, -
Моим последним был салютом,
Салютом сердца и души!
И он ответил мне наклоном
Своей прекрасной головы…
И паровоз далёким стоном
Кого-то звал из синевы.
И было горько мне. И ковко
Перед вагоном скрипнул снег:
То с наклонённою винтовкой
Ко мне шагнул румяный чех.
И тормоза прогрохотали -
Лязг приближался, пролетел,
Умчали чехи Адмирала
В Иркутск - на пытку и расстрел!
В Иркутск Александра Васильевича везли уже, как частное лицо. Союзники гарантировали ему безопасность в честь чего адмиральский вагон, прицепленный к чешскому эшелону, был изукрашен флагами 5 великих держав: Англии, США, Франции, Японии и… Чехо-Словакии. Только одна из этих держав выступит против предательства в отношении Колчака и всей русской армии – Япония. Может быть, ещё задолго до этого адмирал в глубине души предчувствовал трагический исход. Во всяком случае его последнее письмо сыну напоминает завещание: «Я хотел, чтоб и ты пошёл бы, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шёл всю свою жизнь. Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать, - это единственный путь, чтобы стать полезным слугой Родины и служения Ей. Господь Бог благословит Тебя и сохранит, мой бесконечно дорогой и милый Славушок…»
В Иркутске Колчак должен был быть передан Высшему Союзному Командованию (генералу Жанену), но, в результате сделки последнего с большевиками, был предан в их руки, став платой за беспрепятственный проезд чехов с их награбленным имуществом…
В вагоне адмирала ехало около сорока человек. После сообщения о скорой сдачи, которое принёс начальник эшелона, они растерянно столпились вокруг бывшего правителя, сидевшего на диване вместе с Тимирёвой. В вагон заглянул чехословацкий офицер и сообщил:
- Господин адмирал, сейчас вас передаём местным властям.
- Где же гарантии генерала Жанена? – устало спросил Александр Васильевич.
Чех попросил на выход адмирала и министра В.Н. Пепляева. Колчак поднялся, прощаясь, взял за руку Анну Васильевну, но она вдруг встал и заявила твёрдо:
- Я желаю разделить участь Александра Васильевича.
- Адмирала Колчака, очевидно, ждут всевозможные последствия, - предупредил чех.
- Это не имеет для меня никакого значения, я хочу быть с ним до конца.
Из вагона адмирал и Анна Васильевна вышли рука об руку. В здании вокзала им было объявлено об аресте. В вагоне адмирала провели обыск, все найдённые вещи (его и Тимирёвой) переписали. Что же нашли в последней «каюте» Верховного правителя России? Вот, список: «Морской штандарт, чёрное шёлковое знамя, английский флаг, три Андреевских флага, полотенце с вышитой надписью, саше для вязания, грелка для чайника, ермолка для платков, две вышитые бисером полоски, палитра с красками, Святое Евангелие, с собственной надписью, два кошелька вышитых, японский подсвечник, деревянный лакированный, чайный сервиз деревянный лакированный из 16 предметов, серебряный кинжал, модель из кости куска хлеба с двумя мышами, четыре штуки вееров, гребёнка дамская, маленький резной ножик слоновой кости, костяные бусы, брошь костяная, одна каменная коробка, один карандаш, связка кожаных пуговиц, блюдечко фарфоровое, солоница, бисерная ермолка, альбом для стихов, три штуки спиц с клубком, грелка с салфеткой, японская шпилька головная, печать, кубики китайские, семь штук яиц пасхальных, стеклянная чашка, коробка с 7 орденами, открытки 228 штук, четыре штуки часов поломанных, одна часовая цепочка, три рюмки, два бокала, 27 серебряных монет, 21 медная монета, чехол для ручки, вышит бисером, пенсне, печать медная, звезда наградная, футляр для мундштука, мелочь (запонки, булавки и т.п.) в коробке, семь штук разных альбомов, выжженная коробка, коробочка, лакированная яйцом, деревянная коробка с рисунком большая, портрет неизвестной женщины, каталог автомобильный и картины, микроскоп и физический прибор, 29 икон и одна лампада, два портрета, седло, восемь картин разных».
Арестованная вместе с Колчаком и Тимирёвой генеральша Гришина-Алмазова вспоминала в эмиграции: «Адмирал был помещён в нижнем этаже, в одиночной камере…
Одиночный корпус в три этажа помещался в отдельном дворе, в котором было 64 камеры. Камеры были невелики: 8 шагов в длину, 4 – в ширину. У одной стены железная кровать. У другой – железный столик и неподвижный табурет. На стене полка для посуды. В углу выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В двери камеры было прорезано окошко для передачи пищи. Над ним небольшое стеклянное отверстие – волчок. Колчак очень волновался. Он мало ел, почти не спал и, нервно кашляя, быстро шагал по камере, измученный ежедневными томительными допросами и подавленный безмерностью катастрофы, ответственность за которую он не хотел перелагать на других…
Свет гас в 8 часов. Из коридоров, освещённых огарками свечей, доносилась лишь брань красноармейцев, суливших расстрелы и казни».
21 января Политцентр, просуществовавший 15 дней, передал власть коммунистам, и теперь они допрашивали своего главного врага, ещё загодя объявленного ими «врагом народа». В телеграмме Сибирского ревкома и Реввоенсовета 5-й армии всем ревкомам и штабам в Восточной Сибири от 18-го января говорится: «…Сибирский революционны комитет и Реввоенсовет 5-й армии объявляют изменника и предателя рабоче-крестьянской России Колчака врагом народа и вне закона, приказывают вам остановить его поезд, арестовать весь штаб, взять Колчак живого или мёртвого…»
Допрос Колчака проводили члены Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, В.П. Денике, Г.Г. Лукьянчиков, Н.А. Алексеевский, В. Букатый и председатель Иркутской губчека С. Чудновский. Допросы продолжались часами, адмирал отвечал на все вопросы подробно и пространно, словно диктуя свои не написанные мемуары. Впрочем, до конца они доведены не были, так как из Москвы был получен приказ о расстреле Колчака при первом удобном случае. Шифрованная телеграмма В.И. Ленина Склянскому гласила: «Пошлите Смирнову (председателю Сибревкома и Реввоенсовета 5-й армии – Авт.) (РВС 5) шифровку: Не распространяйте никаких версий о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Берётесь ли сделать архи-надёжно?..» Участь Колчака была решена, и теперь осталось лишь дождаться «повода».
В исходе дела адмирал не сомневался. В записке, которою удалось передать в тюрьме Тимирёвой, он писал: «Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось – только бы нам не расставаться». Не сомневалась в трагическом финале и Анна Васильевна, ошибшаяся лишь в одном: ей не суждено было погибнуть вместе с ним. Тимирёва до конца разделила путь Колчака. Содержась в такой же камере, как и он, она думала лишь о нём, пыталась передать записку на волю, с которой имела связь Гришина-Алмазова, с тем, чтобы адмиралу прислали необходимые вещи, но записка попала в руки охраны… Здесь, в холодной одиночной камере, Анна Васильевна часто вспоминала заветы Колчака, которые он часто повторял ещё в Омске: «Ничто не даётся даром, за всё надо платить – и не уклоняться от уплаты», «Если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу – тогда не так страшно»…
Когда заключённым разрешили прогулки, Колчак и Тимирёва, наконец, смогли видеться. Часто во время этих встреч они вспоминали счастливые дни, проведённые в Японии. Двух лет не минуло с той поры, а, казалось, целая жизнь прошла.
- А что? Неплохо мы с вами жили в Японии! Есть о чём вспомнить, - говорил Александр Васильевич. Также он рассказывал Анне Васильевне о своём плавании из Англии в Америку, а однажды произнёс:
- Я думаю – за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за Вас – я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не даётся даром…
Между тем, к Иркутску подошли измученные отряды «каппелевцев», и генерал Войцеховский, которого перед смертью назначил главнокомандующим Каппель, потребовал сдачи города и освобождения адмирала Колчака. Это был тот самый повод, которого ожидали большевики для исполнения присланной директивы. Гришина-Алмазова, узнав о требованиях Войцеховского, передала известие Тимирёвой, а та в свою очередь переправила записку адмиралу. Александр Васильевич написал в ответ: «Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне. Как отнестись к ультиматуму Войцеховского, не знаю, скорее думаю, что из этого ничего не выйдет или же будет ускорение неизбежного конца. (…)
Я только думаю о тебе и твоей участи – единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь – ибо всё известно заранее. За каждым шагом моим следят, и мне очень трудно писать. Пиши мне. Твои записки единственная радость, какую я могу иметь.
Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня, сохрани себя… До свидания, целую твои руки».
Это было последнее письма Александра Васильевича. 7-го февраля ночью по коридорам тюрьмы прошли тепло одетые красноармейцы под предводительством Чудновского и начальника гарнизона Бурсака (Блатлиндера). Генеральша Гришина-Алмазова вспоминала: «Толпа двинулась к выходу. Среди кольца солдат шёл адмирал, страшно бледный, но совершенно спокойный. Вся тюрьма билась в тёмных логовищах камер от ужаса, отчаяния и беспомощности». События этой страшной ночи описала многими годами спустя и Анна Тимирёва: «…я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди чёрных людей, которые его уводили.
И всё. И луна в окне, и чёрная решётка на полу от луны в эту февральскую лютую ночь. И мёртвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики.
Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И всё уходишь ты опять
В ту роковую ночь…

Но если я ещё жива…
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе».
Морозной, тихой, необычайно лунной ночью Колчак и его министр Пепеляев были подведены к берегу, где речка Ушаковка впадает в Ангару. Недалеко сияли купола и кресты Знаменского женского монастыря. Адмирал невозмутимо докурил папиросу, бросил окурок, застегнулся на все пуговицы, выпрямился… В 5 утра прозвучала команда Бурсака:
- Взвод, по врагам революции – пли!
Тела убитых сбросили в прорубь, и Ангара сомкнула над ними свои тёмные, ледяные воды…
Г.К. Гинс писал: «Будущая Россия оценит благородство адмирала Колчака и воздвигнет ему памятник благодарности, но и нам, современникам, стыдно не отдать должное светлой памяти мужественного и самоотверженного Правителя. Мы должны оградить его имя от несправедливых, клеветнических обвинений. Он был не «врагом народа», а его слугой, но если ему не суждено было сделать для народа то, к чему Российское правительство искренне и упорно стремилось, то это не его вина. (…)
Адмирал Колчак погиб за чужие грехи, и культурный мир должен понять, что предательство по отношению к адмиралу – великое злодеяние не только перед Россией, которая лишилась одного из лучших своих граждан, но и перед достоинством наций, флаги которых красовались в столице антибольшевистского движения – Омске и которые приняли под своё покровительство адмирала, и, наконец, перед историей, ибо для неё останется много неизвестных фактов и мыслей, о которых мог бы поведать только адмирал Колчак. (…)
Скорбный образ адмирала, с его проницательными и печальными глазами и мученическими линиями лица, будет долго памятен.
Как постоянный укор, будет он преследовать и тех, кто взял на себя неблагодарную роль предателей, и тех, чья вина привела гражданскую войну к её тяжёлому финалу…»
Контр-адмирал М.И. Смирнов завершил свою написанную 10 лет спустя после убийства Колчака статью, местами почти дословно перекликающуюся с записями Гинса, так: «Тем же, кто любит отечество, этот взгляд всегда будет напоминать о их великом, ещё не исполненном долге перед Родиной.
Вождей гражданской войны принято называть «белыми вождями». Белый цвет есть признак чистоты намерений, честности жизни, искренности души. Ни к кому другому так не подходит название «белый вождь», как к адмиралу Колчаку.
Спи спокойно в земле, доблестный воин, верный сын отечества, национальная Россия не забудет твоих подвигов».


Эпилог

Спектакль окончен.
Но нет оваций.
Лишь слёзы на лицах
И чувство вины:
"А мы ведь не знали,
Кого расстреляли.
Прости нас, Всевышний,
Прости!"

Свети же, свети,
"Звезда Адмирала"!
Зови к покаянью народ!
В 20-м году
Меня расстреляли.
А тело спустили
Под лёд…

Сергей Остроумов (О спектакле «Звезда Адмирала»)

Анна Васильевна Тимирёва заплатила за свою любовь и верность адмиралу страшную цену. 37 лет она провела в советских лагерях, в которых судьба сводила её с такими «врагами народа», как Зоя Фёдорова, Лидия Русланова и др., но выжила, сумела сохранить ясную душу и память… Один из биографов Колчака Г.В. Егоров, бывавший у Анны Васильевны в последние годы её долгой жизни, оставил портрет этой удивительной женщины, тогда уже старухи, но не дряхлой, не немощной, а только совершенно седой: «Полжизни она провела в советских лагерях, в том числе и среди уголовников. И тем не менее за 37 лет к ней не пристало ни одного лагерного слова – речь её интеллигентна, во всех манерах её чувствовалось блестящее дворянское воспитание. Единственное, что омрачало общее впечатление, - она курила дешёвые сигареты. Курила беспрестанно и через очень длинный, примитивно простого изготовления, мундштук. И вообще она одета была бедно. Очень бедно. Но рассуждала – рассуждала самобытно. Рассуждала по-сегодняшнему, по-перестроечному – критически. И очень смело. Казалось, просидев тридцать семь лет, можно было потерять не только смелость, потерять личность. А она сохранила себя. Она была в курсе культурной жизни, если уж не страны, то во всяком случае столицы – это точно. Голова у неё была светлая…» Анна Васильевна была театралкой, и беседы велись преимущественно об искусстве. Политики Тимирёва касалась редко, но при первом же визите Егорова с порога заявила:
- Имейте в виду, я Советскую власть не люблю…
А позже, в 70-е годы в её квартире появился портрет, которого прежде не было. На вопрос Егорова, кто это, Анна Васильевна ответила с гордостью и даже торжеством:
- Это Солженицын!
В ту пору писателя только что выслали из страны и лишили гражданства.
Анна Тимирёва дожила до глубокой старости, до конца сохранив память о своём адмирале. В 1969-м году, вспоминая страшную ночь его расстрела, она написала стихотворение:
И каждый год Седьмого февраля
Одна с упорной памятью моей
Твою опять встречаю годовщину.
А тех, кто знал тебя, - давно уж нет,
А те, кто живы, - все давно забыли.
И этот, для меня тягчайший день, -
Для них такой же точно, как и все…
Муж Анны Васильевны адмирал Тимирёв состоял в Белом движении Владивостока, до весны 1919-го года был командующим морскими силами на Дальнем Востоке. После краха белых сил Сергей Николаевич эмигрировал в Китай, был капитаном торгового флота Шанхая, написал ряд мемуаров, в том числе, рассказы о гардемарине Колчаке, с которым некогда вместе учились. Он скончался в Шанхае в 1932-м году…
Трагически сложилась судьба сына Тимирёвых Володи, который остался в России, чему очень радовался Сергей Николаевич, считая, что сын, подающий надежды талантливый художник, будет полезен Родине… Владимир Тимирёв был арестован в Москве в 1938-м году и тогда же расстрелян.
Софья Фёдоровна Колчак, эвакуированная вместе с сыном из Севастополя на английском военном корабле, жила в Париже. Семье расстрелянного Верховного правителя не хватало средств. Софья Фёдоровна бралась за любую работу, даже занималась огородничеством. Необходимо было дать образование сыну, и она обратилась с просьбой к Ф. Нансену… Семье Колчака старались помогать его бывшие соратники. М.И. Смирнов создал в Лондоне фонд имени своего погибшего друга, и, благодаря деньгам, поступающим в него, Ростислав Колчак смог обучаться в Сорбонне. Семье Колчака помогали не только друзья адмирала, но и сын С.О. Макарова Вадим, а также английские военные и моряки: адмирал Холль, генерал Нокс и другие. Софья Фёдоровна умерла в 1956-м году в госпитале под Парижем и была похоронена на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
Ростислав Колчак во Вторую Мировую войну служил во французской армии, оказался в немецком плену, но сумел выжить. Чрезвычайно дорожа памятью об отце, он собирал все сведения о нём. Р.А. Колчак был женат на дочери умершего в большевистском заключении дочери контр-адмирала Развозова Екатерине, которую знал с детства. Сына в честь дедов-адмиралов родители назвали Александром. Ростислав Колчак прожил недолгую жизнь и скончался в Париже в 1965-м году. Он и его жена покоятся в той же могиле, что и Софья Фёдоровна. Их сын, А.Р. Колчак, поразительно похожий на своего деда, живёт в Париже и известен в России по фильму «Русские без России».
Остались дальние родственники Колчака и в самой России. Это потомки его дяди контр-адмирала А.Ф. Колчака, оставшегося на Родине и поменявшего фамилию на Александрова, которую и носит по сей день его семья.
В России медленно возрождается память об адмирале Колчаке. В Иркутске, несмотря на яростное сопротивление местных коммунистов, был установлен памятник Верховному правителю работы скульптора Клыкова. Там же на сцене драмтеатра идёт спектакль о жизни Александра Васильевича «Звезда Адмирала», роль которого исполняет Г.Г. Тараторкин. При этом до сей поры имя Колчака не реабилитировано официально, как и имена других белых вождей. В России многие годы чтут великих адмиралов Ушакова, Сенявина, Нахимова, Макарова, знаменитых полярников Седова, Папанина и др., и, рано или поздно, имя А.В. Колчака должно быть прочно вписаны в эти славные ряды. Тогда сбудется пророчество И.А. Бунина, написавшего в очередную годовщину гибели адмирала: «Настанет день, когда дети наши, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов ее. Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской Земли…»


Автор - Елена Семёнова

http://www.chitalnya.ru/work/126632/











«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн Abigal

  • Генерал от Инфантерии
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: бХЭ 2010
  • Сообщений: 673
  • Спасибо: 179
Уважаемый, White cross! Огромное спасибо Вам за столь интересную тему! Особенно благодарю Вас за фотографии А.В. Колчака и рисунки.
"Я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего."
***
«Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось, – только бы нам не расставаться".
Александр Васильевич Колчак

"...Если Новая Россия забудет Вас - России, наверное, не будет."

Правила проекта "Белая гвардия"

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Уважаемая госпожа Abigal, благодарю Вас за столь добрый отзыв. Зная Ваш интерес к личности великого Адмирала, приглашаю Вас посмотреть вот эту группу -

http://vkontakte.ru/club328467

Здесь можно посмотреть немало интересных материалов.
«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн Костоусов-Колчак

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: ЭЮп 2010
  • Сообщений: 218
  • Спасибо: 88
  • За честь, веру и Отечество
Огромное спасибо за ссылку. Я тоже очень интересуюсь личностью Адмирала А.В. Колчака
Костоусов-Колчак

Оффлайн Abigal

  • Генерал от Инфантерии
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: бХЭ 2010
  • Сообщений: 673
  • Спасибо: 179
Уважаемая госпожа Abigal, благодарю Вас за столь добрый отзыв. Зная Ваш интерес к личности великого Адмирала, приглашаю Вас посмотреть вот эту группу -

http://vkontakte.ru/club328467

Здесь можно посмотреть немало интересных материалов.

Если руководство этой группы Вконтакте разрешит опубликовать материал, содержащийся у них на нашем проекте для обсуждения и комментариев, то было бы просто великолепно! Я займусь этой темой в ближайшее время! Вам, уважаемый White cross, еще раз, огромное спасибо за ссылку!
"Я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего."
***
«Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось, – только бы нам не расставаться".
Александр Васильевич Колчак

"...Если Новая Россия забудет Вас - России, наверное, не будет."

Правила проекта "Белая гвардия"