Автор Тема: Анна Тимирева и адмирал Колчак  (Прочитано 22726 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Abigal

  • Генерал от Инфантерии
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: бХЭ 2010
  • Сообщений: 673
  • Спасибо: 179
АННА ТИМИРЕВА И АДМИРАЛ КОЛЧАК

"Милая, обожаемая моя Анна Васильевна...". Составители Т. Ф. Павлова, Ф. Ф. Перченок,

И. К. Сафонов. М. Издательская группа "Прогресс", "Традиция", "Русский путь". 570 стр.

Истори любви Анны Васильевны Тимиревой и Александра Васильевича Колчака под пером совковых писак, которым в перестройку много чего позволили, одно время грозила выродиться в форменную бульварщину: недаром Тимиреву там часто титуловали то княжной, то княгиней - чтобы было еще "красивей".

Особняком стоит эмигрантский роман Владимира Максимова "Заглянуть в бездны". "Пишу роман о любви, только о любви, никакой политики", - поделился он со мной лет десять с лишним назад в Париже. Но, разумеется, публицистический пафос, соприсущий Максимову, и тут никуда не делся, а общая нервозность, пронизывавшая его чужбинное бытие, помешала созданию художественно безупречной вещи, в ней проглядывает какая-то азартная спешка.

...И вот перед нами объемный том материалов о Тимиревой и Колчаке: письма, следственные протоколы, фрагменты ее художественного наследия, наконец, щемяще-подробные воспоминания ее племянника Ильи Кирилловича Сафонова; скрупулезные комментарии, дающие массу дополнительных сведений.
 
Всё вместе - впечатляющий, трагический, яркий культурно-исторический организм, неожиданно оптимистично подпитывающий наши начавшие уже было меркнуть представления о высоких возможностях и поразительной стойкости человеческого духа в самых беспросветных условиях.
 
2

Колчака только ленивый не попрекал в неэффективности его "диктаторства" и военных ошибках в борьбе с коммунистической армией. Не станем верить недоброжелателям на слово: Белое движение было настолько разношерстно и мировоззренчески эклектично (от социалистов до монархистов), что просто органически не было способно солидарно сфокусироваться в едином авторитетном лидере, - это раз.
 
А во-вторых, Колчак прежде всего военный моряк, высокоодаренный полярный исследователь и гидролог (что в ту пору было неотделимо от доныне поражающих воображение экспедиционных подвигов) - воевать на суше с обезумевшими соотечественниками, конечно, был не его удел. Он взялся за это по обстоятельствам и чувству долга, не имея, пожалуй, никаких специальных амбиций. Впрочем, разумеется, определенная идеология у него была - идеология военного человека и патриота (в поэзии нашей, например, отчасти воплощенная Гумилевым). Патриотический империализм - во благо России - до революции. И непредрешенчество - после; впрочем, это уже политика.

Если Константинополя и проливов искали даже такие умы, как Тютчев и Достоевский, а в начале века кадеты, чей замес - освободительная идеология, то почему б не исповедовать то же и адмиралу? В данном случае это по крайней мере логично.

В подробном январском письме 1918 года (ныне уже исчез этот навык, эти умение и охотка писать письма - вот так, за страницей страницу, не комкая и не ужимаясь по лености) Колчак рассказывает о своем пространном разговоре с японским офицером, полковником Hisahide. "Он один из признанных деятелей секретного панмонгольского общества... ставящего конечной целью ни более ни менее, выражаясь деликатней, экстерилизацию индоарийской расы, которая отжила свою мировую миссию и осуждена на исчезновение... Англия и Франция еще сильны своей аристократией, своим воинственным началом, инстинктивно заложенным в ее населении, которое никакой демократический разврат в виде пасифизма и социализма не смог уничтожить. ...Мы откровенно говорим европейской демократии: ...если вы попробуете бороться с нами приемами, которыми Германия победила Россию и обратила Великую Державу в конгломерат одичавших "демократий", - мы вас уничтожим... Если Европейская война не покончит с демократией, то следующая погребет демократию с социализмом, пасифизмом и прочими моральными извращениями навсегда, но это будет стоить белой расе дорого".
 
Рассуждения японского "леонтьевца" произвели на адмирала сильное впечатление. "Я поднялся в свою комнату, - пишет он далее в том же письме, одном из шедевров русского эпистолярного жанра в целом, - на столе, покрытом картой Месопотамского театра, стоял Ваш портрет, и я стал смотреть на него, чтобы отвлечься от тяжкостной справедливости слов японского фанатика. ...Почтеннейший Керенский называл братающихся с немцами товарищей идеалистами и энтузиастами интернационального братства, а я, возражая ему, просто называл это явление проявлением самой низкой животной трусости... Ведь в основе пасифизма лежит... страх боли, страдания и смерти".

Потребовалась - через десятилетия - атомная бомба, чтобы сломить этот уходящий в древность воинственный панмонгольский дух; впрочем, не исключено, что в веке двадцать первом он еще о себе напомнит: самодовольство западной цивилизации не пройдет безнаказанным.

3
 
Когда Тимирева и Колчак познакомились, ей шел двадцать первый год; 1916-м датируется первое из сохранившихся писем - ценного сплава проницательного женского ума, пылкости и силы характера (что был когда-то так хорошо, исчерпывающе схвачен Пушкиным). Вкрапленные в нашем сознании в контекст биографии Тимиревой (тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок; расстрелянный сын от первого брака Владимир), они читаются так, как и должны читаться: это дальше, выше, больше словесности - здесь "человек сгорел" [Фет].

В глазок своей камеры она видела, как его уводили. Перед казнью он просил о свидании, в ответ чекистские олигофрены "все расхохотались" - весело вспоминал председатель иркутского Губчека, исполнитель ленинского приказа Чудновский. Труп адмирала был спущен в прорубь, специально заранее вырубленную для этого в толстом ангарском льду. Последний колчаковский месяц и предарестные дни своими невыносимыми "крестными" тяготами, предательством окружающих, трепетным присутствием рядом близкого сердца напоминают екатеринбургское положение государя.
 
Эти "диктаторы", "тираны", "милитаристы" были, по сути дела, людьми с кодексом чести и правилами благородства в их пору уже архаичными. Между ними и их гонителями разница, можно сказать, антропологическая. И всей предыдущей жизнью приученная к натурально высокому, то бишь нормальному, уровню человеческих взаимоотношений, Анна Тимирева - после казни адмирала - оказалась пленницей совсем другого рода двуногих.
 
4
 
...Так, недавно я спросил о Тимиревой одну очень уже пожилую даму из Рыбинска (где Анна Васильевна работала бутафором в театре перед своей последней посадкой в 1949 году). "Высокомерная, замкнутая была", - вспоминала дама. "Да ведь с вами только разговорись, сразу бы донесли", - полушутя сболтнул я. Дама не возмутилась, а согласно кивнула: "Это правда".

"Освобождать ее (Тимиреву. - Ю. К.), - рапортовал чекистский чин Павлуновский такому ж, Фельдману, 30 ноября 1921 года, - ни в коем случае нельзя - она связана с верхушкой колчаковской военщины и баба активная".

Анна Васильевна не растеряла, слава Богу, эту свою "бабью активность" до глубокой старости - все, кому посчастливилось попасть в ее "поле", вспоминают это как событие своей жизни. Я же - по понятным причинам - с особым тщанием читаю и перечитываю ее рыбинское дело (точнее, щербаковское - Рыбинск "кликали" тогда Щербаковым, по имени рано ожиревшего и отжившего сталинского сатрапа родом из Рыбинска; семь купцов Щербаковых в Верхневолжье была хорошо известна).
 
Было мне в ту пору два с половиной, ну, чуть больше, года, и жили мы в Рыбинске, пардон, Щербакове, на улице Дзержинского - окнами прямехонько на НКВД, красный дом в стиле модерн начала века. И, возможно, украшали с бабушкой елку старыми блестко припудренными игрушками, когда метрах от силы в двухстах, да меньше - через стену нашего дома, неширокую улицу, стену НКВД, допрашивали Анну Васильевну.
 
"Я никакой антисоветской деятельностью не занималась... Предъявленное мне обвинение основано на вымышленных показаниях свидетелей и искажении фактов... Нет, Ходсон и не думал меня вербовать, и никакой шпионской деятельностью не занималась".

Анну Васильевну этапируют в Красноярский край - "как социально опасную личность по связям с контрреволюционным элементом".
 
5

Реабилитирована "подчистую" была она только в 1960 году. Миф, что она "умерла в нищете" и забвении, рассеивают уже упоминавшиеся воспоминания И.К. Сафонова. Да, пенсия, которую выхлопотали ей "за отца" (выдающегося музыкального деятел Василия Ильича Сафонова) Шостакович, Ойстрах и прочие корифеи, была... 45 рублей. Но бывшая многолетняя зечка (ее судьба протяженностью гулагского срока сопоставима с мытарствами поэтессы Анны Барковой) понимала жизнь и умела радоваться ей даже и "на такие деньги".
 
У нее были друзья, был круг общения очень высокого уровня (куда входил, к примеру, один из лучших наших поэтов 70 - 80-х годов Александр Величанский), а главное, было живое христианское мировоззрение, с которым уже ничего не страшно.

"Когда умерла Анна Васильевна, - вспоминает Сафонов, - поэт А. Величанский произнес слова, несколько резанувшие вначале мой слух; он сказал: "Анна Васильевна прожила счастливую жизнь". Вглядываясь в события, составлявшие эту жизнь, поневоле спросишь: как же можно считать ее счастливой? И тем не менее я соглашусь с Величанским... Жизнь Анны Васильевны всегда была наполнена глубоко человеческим и потому, быть может, драматическим содержанием... Везде и во всем находила Анна Васильевна материал для творчества... Что бы она ни делала, за что ни бралась, все становилось дл нее делом, в котором ей было интересно себя проверить и показать".

Но действительно - что понимать под счастьем? Если крепость и рост благосостояния и популярности, основанные на социально-общественной конъюнктуре и азартном крутеже выживания, то такого "счастья" Тимирева не улучила. Но ежели видеть счастье в экзистенциальном самостоянии ("Самостоянье человека / Залог величия его", - Пушкин), верности долгу и бескорыстию юности, органичном следовании промыслительной логике судьбы, ненатужном самосоответствии и подключенности к красоте бытия, то была Анна Васильевна и впрямь счастливая.
 
(Все это - со времен стоицизма по крайней мере - общеизвестные истины, которые, однако, сегодня приходится повторять, - да только где же для них трибуна? Культура посттоталитарной поры стала учить совершенно иному "счастью", основанному на цинизме с прихватом, тем самым дезориентируя миллионы экссоветских людей, и без того глубоко несчастных.)

6
 
Жаль, конечно, что не оставила Анна Васильевна развернутых воспоминаний об адмирале. Но думается, что не по "недисциплинированности" ("не собралась"), не по осторожности (в 60-е годы в стол можно было работать), а по - боли: писать о том было сверх сил человеческих. Да, может быть, именно в данном случае мемуары как таковые были бы бестактностью: существует невыразимое; мученический конец адмирала "опечатывает уста" самого близкого ему человека.
 
Достаточно того, что сообщала она в своих заявлениях о реабилитации: "Я была арестована в поезде адмирала Колчак и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его, и была с ним близка, и не могла оставить этого человека в последние дни его жизни. Вот, в сущности, и все".

Оставшееся от книги эмоциональное впечатление таково, что только рецензентское педантство вынуждает упомянуть отдельные ляпы. Сборник "Минувшее" выходил в Париже в издательстве "Atheneum", а отнюдь не в функционирующем в Штатах Ардисе.
 
Переименование альманаха "Память" в "Минувшее" в 1985 году никак не связано, разумеется, с обществом "Память", а просто обусловлено переменой издательства из-за эмигрантских разборок. Хронология публикуемых стихотворений Тимиревой нарушена неоднократно, хоть в предуведомлении сказано, что только единожды. Примечания перегружены излишними порою подробностями.

И еще одна - более досадная - оплошность. В Рыбинске у Анны Васильевны был верный друг - сотрудница краеведческого музе Нина Владимировна Иванова. "Я не знала человека, - писала о ней Тимирева в 1954 году, - более естественного в своем благородстве... Вот уж действительно праведник, без которого и мир не стоит". В указателе же имен напротив фамилии Нины Владимировны - страничный отсыл к справке на арест Анны Васильевны в Москве в 1935 году, в которой цитируется донос некой Ивановой (без инициалов), "члена ВКП(б) с 1926 г.". Надо ли говорить, что рыбинская Нина Владимировна к этой доносчице никакого отношения не имеет? Вот в таких вещах ошибки неизвинительны.

В "Перечне имен", приложенном к очерку И.К. Сафонова, Н.В. Иванова не упомянута вообще. Илья Кириллович объяснил мне это тем, что даты жизни ее ему неизвестны. По моей просьбе рыбинский журналист Н. Е. Куприянова (приношу ей за это свою благодарность) сделала запрос в городское УВД, так что, надеюсь, о Н. В. Ивановой что-нибудь удастся узнать...

А то ведь у нас как получается: подонки "живее всех живых", а люди благородные словно из ниоткуда пришли - в никуда уходят. Помню, как резанул меня девиз эмигрантского антикоммунистического Народно-Трудового Союза: "Да возвеличится Россия! Да сгинут наши имена!" Да почему же одно за счет другого? Убежден, что при таком отношении к памяти соратников никогда Россия не "возвеличится".

...И, наконец, хочетс пожелать успеха крепнущему издательству "Русский путь", благодаря которому осуществилась заглохшая было инициатива издания этой книги; пожелать продуманной - в наше хаотичное время - издательской концепции и средств для планомерной реализации оной.

Юрий КУБЛАНОВСКИЙ.

Источник: http://www.pseudology.org/people/Timireva_Kniper_AV.htm
"Я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего."
***
«Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось, – только бы нам не расставаться".
Александр Васильевич Колчак

"...Если Новая Россия забудет Вас - России, наверное, не будет."

Правила проекта "Белая гвардия"

Оффлайн White cross

  • Полковник
  • Штабс-Капитан
  • ***
  • Дата регистрации: РЯа 2011
  • Сообщений: 594
  • Спасибо: 173
  • Amora vinced omnia
Такое короткое счастье
« Ответ #1 : 21.05.2012 • 10:03 »



А.В. Тимирёва – А.В. Колчаку
18.07.1916
Дорогой Александр Васильевич, сейчас получила Ваше письмо, которого не ожидала и которое доставило мне большую радость. Думаю о Вас очень много и не могу сказать точно, сколько раз начинала письмо и бросала его в корзинку. Это смешно и глупо, но я так боюсь написать Вам какое-нибудь слово, фразу, которое будет некстати, покажется Вам лишним. Может быть, это потому, что ничьим отношением я не дорожу так, как Вашим, милый Александр Васильевич. Очень порадовалась за Вас, услышав о Вашем первом выходе в море и встрече с «Бреслау» - такое хорошее, радостное начало. Верю глубоко, что потом у Вас все будет ещё лучше. Я так сильно, такого большего хочу Вам счастья, что не может быть, чтобы судьба Вам его не послала. Хочу Вас поблагодарить ещё раз за фотографию, которую Вы дали мне на вокзале в Ревеле, хотя Вы не похожи вовсе – мне было радостно думать, что в последнюю минуту Вы подумали обо мне. Простилась я с Вами с глубокой грустью и долго ещё всё продолжала «ставить минное заграждение», как Вы говорили. И сейчас мне страшно и грустно думать, как мало у меня вероятия увидать Вас, но за Вас, Ваше дело я не боюсь и верю, что Господь Бог Вас сохранит и поможет Вам выполнить его так, как надо. А я буду всегда Вас помнить и радоваться каждой Вашей радости. Надо кончать письмо, чтобы отправить его с матросом. Буду ждать, когда Вы опять вспомните меня и напишите, а я буду вам писать скоро.
Храни вас Христос.
Анна Тимирёва


Анна Васильевна Тимирёва (урождённая Сафонова, во втором замужестве Книпер) родилась в 1893г. в городе Кисловодске. В 1906г. семья переезжает в Петербург, где Анна Васильевна окончила гимназию княгини Оболенской (1911) и занималась рисунком и живописью в частной студии С.М. Зейденберга.

В 1911 году, в возрасте 18 лет, Анна Васильевна входит замуж за своего троюродного брата, морского офицера - Сергея Тимирева. В 1914 году в Петрограде, в начале войны с Германией, у них родился сын Владимир.

Сергей Тимирев получает назначение в штаб командующего флотом адмирала Эссена, ему приходится выехать в Гельсингфорс.






«Когда я провожала его на вокзале, мимо нас стремительно прошел невысокий, широкоплечий офицер. Муж сказал мне: "Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции". У меня осталось только впечатление стремительной походки, энергичного шага.

Познакомились мы в Гельсингфорсе, куда я приехала на три дня к мужу осмотреться и подготовить свой переезд с ребенком. Нас пригласил товарищ мужа Николай Константинович Подгурский, тоже порт-артурец. И Александр Васильевич Колчак был там… Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом. Долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: "Я подумал о Вас то же самое, что думаю и сейчас".

Он входил - и все кругом делалось как праздник; как он любил это слово! А встречались мы не часто - он был флаг-офицером по оперативной части в штабе Эссена и лично принимал участие в операциях на море, потом, когда командовал Минной дивизией, тем более. Он писал мне потом: "Когда я подходил к Гельсингфорсу и знал, что увижу Вас, - он казался мне лучшим городом в мире".

К весне 1915 года Анна Васильевна с маленьким сыном переезжает в Гельсингфорс , но встречи с Александром Васильевичем, который командовал Минной дивизией, базировавшейся в Ревеле (Таллин) и бывал в Гельсингфорсе только наездами, случались редко.

«Я была молодая и веселая тогда, знакомых было много, были люди, которые за мной ухаживали, и поведение Александра Васильевича не давало мне повода думать, что отношение его ко мне более глубоко, чем у других.

Но где бы мы ни встречались, всегда выходило так, что мы были рядом, не могли наговориться, и всегда он говорил: "Не надо, знаете ли, расходиться - кто знает, будет ли еще когда-нибудь так хорошо, как сегодня". Все уже устали, а нам - и ему и мне - все было мало, нас несло, как на гребне волны. Так хорошо, что ничего другого и не надо было».

Так прошли 1915 и 1916 годы до лета. В июле 1916 Александр Васильевич был назначен командующим Черноморским флотом.

«В тот же день мы были приглашены на обед к Подгурскому и его молодой жене. Подгурский сказал, что Александр Васильевич тоже приглашен, но очень занят и вряд ли сможет быть. Но он приехал. Приехал с цветами хозяйке дома и мне, и весь вечер мы провели вдвоем. Он просил разрешения писать мне, я разрешила. И целую неделю мы встречались - с вечера до утра. Все собрались на проводы: его любили…

Мне было тогда 23 года; я была замужем пять лет, у меня был двухлетний сын. Я видела А.В. редко, всегда на людях, я была дружна с его женой. Мне никогда не приходило в голову, что наши отношения могут измениться. И он уезжал надолго; было очень вероятно, что никогда мы больше не встретимся. Но весь последний год он был мне радостью, праздником. Я думаю, если бы меня разбудить ночью и спросить, чего я хочу, - я сразу бы ответила: видеть его. Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: "Я не говорил Вам, что люблю Вас". - "Нет, это я говорю: я всегда хочу Вас видеть, всегда о Вас думаю, для меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я люблю Вас". И он сказал: "Я Вас больше чем люблю". И мы продолжали ходить рука об руку, то возвращаясь в залу Морского собрания, где были люди, то опять по каштановым аллеям Катриненталя.

Нам и горько было, что мы расстаемся, и мы были счастливы, что сейчас вместе, - и ничего больше было не нужно. Но время было другое, и отношения между людьми другие - все это теперь может показаться странным и даже невероятным, но так оно и было, из песни слова не выкинешь».

Осенью Анна Васильевна вместе с мужем и сыном переезжает в Ревель, где до февраля 1917 года, снимают квартиру в доме барона Розена. В начале февраля муж Анны Васильевны получает отпуск и они уезжают в Петроград.

В Петрограде – Февральская революция шла полным ходом, уже не хватало хлеба, уже по улицам шли толпами женщины, требуя хлеба, разъезжали конные патрули, не зная, что с этими толпами делать, а те, встречая войска, кричали: "Ура!" Неразбериха была полная.

В апреле 1917 года командующий Черноморским флотом адмирал Колчак был вызван в Петроград для доклада правительству о положении дел. Они встретились в эти дни, но вскоре он опять уехал.

«Мы ехали во Владивосток - мой муж, Тимирев, вышел в отставку из флота и был командирован Cоветской властью туда для ликвидации военного имущества флота. Брестский мир был заключен, война как бы окончена».

Неожиданно Анна Васильевна встречает лейтенанта Рыбалтовского. "Что вы здесь делаете?" - "Да как-то так попал. Вот хочу перебраться в Харбин". - "Зачем?" - "А там сейчас Колчак"

Прибыв во Владивосток, Анна Васильевна пишет письмо Колчаку в Харбин, через несколько дней приходит ответ «"Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю - действительность это или я сам до него додумался".

«Я решила ехать. Мой муж спросил меня: "Ты вернешься?" - "Вернусь". Я так и думала, я только хотела видеть Александра Васильевича, больше ничего. Я ехала как во сне.» Приехав в Харбин Анна Васильевна поселилась на квартире своих знакомых, там они и встретились.

«Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица - и в то же мгновение он заснул. А я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я все смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что, кроме этого человека, нет у меня ничего и мое место - с ним. Мы решили, что я уеду в Японию, а он приедет ко мне, а пока я напишу мужу, что к нему не вернусь, остаюсь с Александром Васильевичем. Единственное условие было у меня: мой сын должен быть со мной - в то время он жил в Кисловодске у моей матери. Александр Васильевич ответил: "В таких случаях ребенок остается с матерью". И тут я поняла, что он тоже порвал со своей прошлой жизнью и ему это нелегко - он очень любил сына».

Приняв решение, Анна Васильевна разводится со своим мужем и вместе с Колчаком уезжает в Японию, в Никко, в горы. «Мы остановились в японской части гостиницы, в смежных комнатах. В отеле были и русские, но мы с ними не общались, этот месяц единственный. И кругом горы, покрытые лесом, гигантские криптомерии, уходящие в небо, горные речки, водопады, храмы красного лака, аллея Ста Будд по берегу реки. И мы вдвоем. Да, этот человек умел быть счастливым. В самые последние дни его, когда мы гуляли в тюремном дворе, он посмотрел на меня, и на миг у него стали веселые глаза, и он сказал: "А что? Неплохо мы с Вами жили в Японии". И после паузы: "Есть о чем вспомнить". Боже мой...»

«Из Омска я уехала на день раньше А.В. в вагоне, прицепленном к поезду с золотым запасом, с тем чтобы потом переселиться в его вагон. Я уже была тяжело больна испанкой, которая косила людей в Сибири. Его поезд нагнал наш уже после столкновения поездов, когда было разбито несколько вагонов, были раненые и убитые. Он вошел мрачнее ночи, сейчас же перевел меня к себе, и началось это ужасное отступление, безнадежное с самого начала: заторы, чехи отбирают на станциях паровозы, составы замерзают, мы еле передвигаемся. Куда? Что впереди - неизвестно. Да еще в пути конфликт с генералом Пепеляевым, который вот-вот перейдет в бой. Положение было такое, что А.В. решил перейти в бронированный паровоз и, если надо, бой принять. Мы с ним прощались, как в последний раз. И он сказал мне: "Я не знаю, что будет через час. Но Вы были для меня самым близким человеком и другом и самой желанной женщиной на свете».






Не помню, как все это разрешилось на этот раз. И опять мы ехали в неизвестность сквозь бесконечную, безвыходную Сибирь в лютые морозы.

Вот мы в поезде, идущем из Омска в неизвестность. Я вхожу в купе, Александр Васильевич сидит у стола и что-то пишет. За окном лютый мороз и солнце. Он поднимает голову:
- Я пишу протест против бесчинств чехов - они отбирают паровозы у эшелонов с ранеными, с эвакуированными семьями, люди замерзают в них. Возможно, что в результате мы все погибнем, но я не могу иначе".

«Последняя записка, полученная мною от него в тюрьме, когда армия Каппеля, тоже погибшего в походе, подступала к Иркутску: "Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось - только бы нам не расставаться".

И я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди черных людей, которые его уводили.

И все. И луна в окне, и черная решетка на полу от луны в эту февральскую лютую ночь. И мертвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики. А наутро - тюремщики, прятавшие глаза, когда переводили меня в общую камеру. Я отозвала коменданта и спросила его:
- Скажите, он расстрелян?
И он не посмел сказать мне "нет":
- Его увезли, даю Вам честное слово.
Не знаю, зачем он это сделал, зачем не сразу было суждено узнать мне правду. Я была ко всему готова, это только лишняя жестокость, комендант ничего не понимал.»

После расстрела Колчака, Анна Васильевна Тимирева находилась в тюрьмах Иркутска и Новониколаевска, переведена в Москву, в Бутырскую тюрьму откуда была освобождена летом 1922г.

В 1925г. арестована и административно выслана из Москвы на три года, жила в Тарусе.
В апреле 1935г снова арестована, в мае получила по статье 58 п.10 - пять лет лагерей, которые через три месяца при пересмотре дела заменены ограничением проживания ("минус 15") на три года. Возвращена из Забайкальского лагеря, где начала отбывать срок, жила в Вышнем Волочке, Верее, Малоярославце.

25 марта 1938г., за несколько дней до окончания срока "минуса", арестована в Малоярославце и в апреле 1939-го осуждена по прежней статье на восемь лет лагерей; в Карагандинских лагерях была сначала на общих работах, потом - художницей клуба Бурминского отделения. После освобождения жила за 100 - м километром от Москвы (станция Завидово Октябрьской железной дороги). Тогда же арестовали и ее 24- летнего сына от брака с Тимиревым - Володю, талантливого художника. Он был осужден по 58- й статье и расстрелян 17 мая 1938 года (Бутовский полигон).

21 декабря 1949г. арестована в Щербакове, без предъявления нового обвинения. Десять месяцев провела в тюрьме Ярославля и в октябре 1950г. отправлена этапом в Енисейск до особого распоряжения; ссылка снята в 1954. Затем в "минусе" до 1960г. (Рыбинск).






В 1960 году, после реабилитации, поселилась в Москве, получив крохотную комнатку в коммуналке на Плющихе. Шостакович и Ойстрах выхлопотали ей «за отца» (выдающегося музыкального деятеля Василия Ильича Сафонова) пенсию - 45 рублей. Снималась в массовке на «Мосфильме» - в «бриллиантовой руке» Гайдая мелькнула в роли уборщицы, а в «Войне и мире» Бондарчука - на первом балу Наташи Ростовой, в образе благородной пожилой дамы.

В промежутках между арестами работала библиотекарем, архивариусом, дошкольным воспитателем, чертежником, ретушером, картографом (Москва), членом артели вышивальщиц (Таруса), инструктором по росписи игрушек (Завидово), маляром (в енисейской ссылке), бутафором и художником в театре (Рыбинск); подолгу оставалась безработной или перебивалась случайными заработками.

За пять лет до смерти, в 1970- м, она пишет строчки , посвященные главной любви своей жизни - Александру Колчаку:

Полвека не могу принять -
Ничем нельзя помочь :
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь .
А я осуждена идти ,
Пока не минет срок ,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог ...
Но если я еще жива
Наперекор судьбе ,
То только как любовь твоя
И память о тебе .

Анну Васильевну Тимиреву похоронили на Ваганьковском кладбище рядом с родными ...
Находящиеся рядом надгробие её сына Владимира Тимирева символическое (расстрелян на Бутовском полигоне, похоронен там же, место не известно).











РОВС, Москва


http://pereklichka.livejournal.com/161503.html
«Через гибель большевизма к спасению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем» - Генерал Дроздовский

Оффлайн Abigal

  • Генерал от Инфантерии
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: бХЭ 2010
  • Сообщений: 673
  • Спасибо: 179
"Я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего."
***
«Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось, – только бы нам не расставаться".
Александр Васильевич Колчак

"...Если Новая Россия забудет Вас - России, наверное, не будет."

Правила проекта "Белая гвардия"

Оффлайн Игорь Устинов

  • Полковник генштаба
  • Штабс-Капитан
  • ****
  • Дата регистрации: ШоЭ 2011
  • Сообщений: 556
  • Спасибо: 200
Re: Анна Тимирева и адмирал Колчак
« Ответ #3 : 29.12.2014 • 00:13 »
 "НОВАЯ ГАЗЕТА" Выпуск № 146 от 26 декабря 2014   http://www.novayagazeta.ru/comments/66683.html

 Записка от Колчака

Она шла до адресата, его любимой женщины, полвека
24.12.2014

Середина дня, 12 августа 1967 года «Микешкин» спускается Быковской протокой. Мы топчемся у левого борта, уже ощущая ноздрями близость дрейфующих льдов. Этою же протокой когда-то шли Матисен и Колчак, участники Русской полярной экспедиции 1901—1902 годов.

Взяв с собою боцмана с «Зари» и двух матросов, Колчак со шлюпа-четверки в этих местах, где мы сейчас застопорили ход, делал промеры глубин. Составленные Колчаком карты печатались Главным гидрографическим управлением России. Скорее всего, их использовали и в лоции, раскрытой у нас на столе: «Лоцманская карта реки Лены от г. Якутска до порта Тикси. Масштаб 1:50. Фарватер 1964. г. Якутск, 1963 г.».

Тогда в голову не могло прийти, что в Москве, на Плющихе, в этот самый день и час, когда мы говорим об адмирале, имя Александра Васильевича Колчака повторяет Анна Васильевна Тимирева, возлюбленная адмирала, вернувшаяся из ссылки. «Как странно — здесь непроходимый лес, / здесь, в десяти шагах, участки, дачи, / гуляют люди, где-то дети плачут, / но здесь, в лесу, тот мир как бы исчез…» Эти дневниковые строки Анны Васильевны датированы тоже 12 августа 1967 года, когда мы, незнакомые с ней, разделенные 5 тысячами километров, думали об одном человеке, но о мистическом совпадении дат я узнаю после того, как судьбе угодно будет меня свести с Анной Васильевной.

В начале 1970-х, собирая материалы для книги «Сибирь: откуда она пошла и куда она идет. Факты. Размышления. Прогнозы», я без всякой надежды на успех обращусь в иркутское управление КГБ с просьбой запросить из Москвы дело Колчака и Тимиревой. Их арестовали 15 января 1920 года на иркутской железнодорожной станции, арестом руководил 23-летний штабс-капитан А.Г. Нестеров, заместитель командующего войсками Политцентра.

Три-четыре месяца спустя из Общего следственного фонда Центрального архива КГБ в Иркутск придет 19 томов «Дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и др.». Среди протоколов, расписок, справок, отбитых на «Ундервуде» 1900-х годов, но часто от руки, иногда невозможных для прочтения, обнаружился клочок серой бумаги, торопливо исписанный химическим карандашом, много раз свернутый, пока не стал удобным для припрятывания.

Я развернул, и потемнело в глазах. Это была последняя записка Колчака Анне Васильевне Тимиревой, до нее не дошедшая; ее отобрали, по-видимому, при ночном обыске перед расстрелом.

При издании и переизданиях книги цензура вымарывала текст записки безоговорочно; мне с трудом удавалось отстоять лишь фрагмент. Вся записка светилась такой любовью 46-летнего Колчака к 26-летней Анне Тимиревой (Сафоновой), таким торжеством их беззащитной взаимной нежности над охватившей землю разрухой, что следа не оставалось от образа адмирала, каким его в те времена представляли.

В поселке Забитуй под Иркутском я разыскал штабс-капитана Нестерова, сухонького старичка, работника местного коммунального хозяйства; он провел 40 лет в лагерях и ссылках за связь с эсэровским Политцентром. От него я услышал подробности ареста Колчака.

Поезд стоял без паровоза, в окружении двух батальонов 53-го стрелкового полка, готовых взорвать рельсовый путь, но не допустить продвижения на восток составов с адмиралом и золотым запасом. В вагоне Колчака было 39 человек; механик телеграфа, делопроизводитель, чиновники для особых поручений толпились в тамбуре и в проходе, не понимая, почему их выталкивают на мороз. В отдельном купе сидели рядом Колчак и Тимирева. Арест Анны Васильевны не предусматривался. Штабс-капитан даже не знал о ее существовании. Но она держала руки Александра Васильевича в своих, настаивая, что в тюрьму пойдут вместе. Они шли под конвоем по льду Ангары, скользя и поддерживая друг друга.

Сидя над архивными папками, я представить не мог, что год спустя встречу жившую на Плющихе в Москве под другим именем Анну Васильевну Тимиреву и, как почтальон из небытия, передам переписанный в мой блокнот текст письма, шедшего к ней полвека.

Но прежде о других бумагах из «Дела по обвинению…» На второй день ареста, томясь в отдельной камере, не зная, что с Александром Васильевичем и еще не разобравшись, перед кем за адмирала ходатайствовать, Анна Васильевна пишет карандашом: «Прошу разрешить мне свидание с адмиралом Колчак. Анна Тимирева. 16 января 1920 г».

Им разрешали короткие совместные прогулки по тюремному двору. Ее ужасала обстановка, в которой оказался Александр Васильевич, о себе она не думала, сердце разрывалось от бессилия помочь, чтобы ему не так было холодно в камере.

Она пишет на волю с надеждой, что добрые люди передадут записку в вагон, где оставались их вещи. Надзиратель, видимо, обещал ей помочь, но, не решившись, отдал письмо в Следственную Комиссию:

«Прошу передать мою записку в вагон адмирала Колчака. Прошу прислать адмиралу — 1) сапоги, 2) смены 2 белья, 3) кружку для чая, 4) кувшин для рук и таз, 5) одеколону, 6) папирос, 7) чаю и сахару, 8) какой-нибудь еды, 9) второе одеяло, 10) подушку, 11) бумаги и конвертов, 12) карандаш.

Мне: 1) чаю и сахару, 2) еды, 3) пару простынь, 4) серое платье, 5) карты, 6) бумаги и конверты, 7) свечей и спичек.

Всем вам привет, мои милые друзья. Может быть, найдется свободный человек, кот[орый] мне принесет все это, из храбрых женщин.

Анна Тимирева. Сидим в тюрьме порознь».

Она подчеркнула просьбу о свечах: боялась темноты.

Ее до поры не тревожили, только адмирала водили по коридору на допросы. Для Чрезвычайной Следственной Комиссии было неожиданным, с каким достоинством держался Колчак, как спокойно перечитывал протоколы, исправлял неточности, прежде чем поставить подпись. Следователям не дано было знать, что мыслями он был далеко от этих бумаг, вся его тревога была об Анне, одно это теперь занимало его, а приходилось, отвечая на вопросы, рассказывать чужим для него людям про свои экспедиции в Арктику, поиски барона Толля, план возрождения Российского военно-морского флота, разгромленного в Русско-японской войне.

Ему не от чего было отрекаться. Ведший следствие К. Попов в предисловии к изданию стенографического отчета «Допрос Колчака» в 1925 году нашел объяснение странных его слуху показаний: «Он давал их не столько для допрашивавшей его власти, сколько для буржуазного мира…»

На обратной стороне листка со штампом «Адъютант Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего» (видимо, изъятого при аресте адъютанта и использованного за неимением другой бумаги) еще документ: «Чрезвычайная Следственная Комиссия, рассмотрев вопрос о дальнейшем содержании под стражей Анны Васильевны Тимиревой, добровольно последовавшей в тюрьму при аресте адмирала Колчака, постановила: в интересах следствия по делу Колчака и во избежание возможности влияния на Тимиреву сторонних лиц оставить А.В. Тимиреву под стражей. Председатель С. Чудновский, товарищ Председателя Следственной Комиссии К.Попов…»

В роковую ночь, когда Колчаку зачитали постановление ревкома о расстреле, когда уже дымилась на ангарском льду прорубь, к которой потащат казненного, Анна Васильевна слышала топот сапог в коридоре, видела в щель его серую папаху среди черных людей.

Ей не сразу сообщили о казни, долго не решались, но, узнав об этом и не подозревая, что красноармейцы столкнули убитого под воду, Анна потребовала от коменданта тюрьмы тело для захоронения.

Иркутский губернский революционный комитет шлет в Чрезвычайную Следственную Комиссию постановление:

«На ходатайство Анны Тимиревой о выдаче ей тела адм[ирала] Колчака Революц[ионный] Ком[итет] сообщает, что тело погребено и никому выдано не будет.

Управляющий делами (подпись).

Копию этого сообщения объявить Тимиревой».

Власти не знали, что делать с женщиной, виноватой лишь в том, что любила человека по фамилии Колчак.

С мужем Тимиревым, своим троюродным братом, морским офицером, героем Порт-Артура, она рассталась в 1918 году, следы его затерялись в русской эмиграции, хлынувшей с Дальнего Востока в Маньчжурию.

В 1922 году, будучи временно на свободе, она познакомилась с инженером-путейцем В.К. Книпером, вышла замуж, взяла его фамилию. Это не спасало от новых арестов. Когда забирали в пятый раз, спросила следователя, в чем ее обвиняют. Следователь удивился: «Но Советская власть вам уже причинила столько обид…» То есть вы уже потенциально должны быть врагом.

На воле она искала Володю, сына от первого брака; его арестовали и расстреляли в 38-м, когда ему, талантливому художнику, было 23 года. Инженер Книпер терпеливо ждал очередного освобождения Анны Васильевны; он умер в 1942-м.

Анна Васильевна прошла тюрьмы Иркутска, Ярославля, лагеря Забайкалья и Караганды, ссылки по городам и селам России; у нее начинался туберкулез. В конце 50-х, обессилев совершенно, заставила себя написать Генеральному прокурору СССР:

«15 января 1920 г. я была арестована в Иркутске в поезде Колчака. Мне тогда было 26 лет. Я любила этого человека и не могла бросить его в последние дни его жизни. Вот в сущности вся моя вина… В настоящее время мне 67-й год, я совсем больной человек, работа эта мне давно не по силам, она требует большой физической выносливости, но бросить ее я не могу, так как жить мне иначе нечем. С 22-го года я работаю, но из-за непрерывных арестов и ссылок в общей сложности 25 лет у меня нет трудового стажа. Я вновь прошу о своей полной реабилитации, без которой существовать в дальнейшем невозможно».

…Мы встретимся в апреле 1972 года на Плющихе, в ее старой квартире, где теперь жили родная сестра и племянник.

Маленькая седая женщина будет кутаться в вязаный платок, наброшенный на белую с кружевным воротничком блузку.

Говорили о Сибири, перебирали в памяти места, обоим знакомые, и мне долго не хватало духу сообщить, с чем пришел.

Она принесла из соседней комнаты письмо на имя министра культуры СССР, подписанное Шостаковичем, Свешниковым, Гнесиной, Хачатуряном, Ойстрахом, Козловским…

«Убедительно просим вас оказать помощь в получении персональной пенсии А.В. Книпер, урожденной Сафоновой, дочери выдающегося русского музыканта В.И.Сафонова, скончавшегося в феврале 1918 года в Кисловодске. Анне Васильевне 67 лет, у нее плохое состояние здоровья. Не имея никаких средств к существованию, она вынуждена работать в качестве бутафора в Рыбинском драматическом театре, что ей не по силам. В настоящее время Анна Васильевна, незаслуженно находившаяся долгие годы в лагерях и административных ссылках, полностью реабилитирована и прописана в Москве. Но жить ей не на что…» И ответ: гражданке А.В. Тимиревой установлена персональная пенсия в размере 45 рублей.

«Как же вы живете?!» — не удержался я. «Мосфильм» поставил на учет: когда в массовых сценах нужны «благородные старухи», мне звонят, я сажусь на трамвай и несусь. Снималась в «Бриллиантовой руке», в «Войне и мире». Помните бал Наташи Ростовой? Крупным планом княгиня с лорнетом — это я!» — «И все доходы?» — «За съемочный день 3 рубля… Хватает на Таганку, на томик Окуджавы, иногда на Консерваторию».

Время говорить о записке.

И я, запинаясь, рассказываю, как искал документы по истории Сибири, как в Иркутск пришло «Дело по обвинению…», и среди бумаг оказалась последняя записка Александра Васильевича, у него отобранная, до нее тогда не дошедшая. Вот мой блокнот…

Анна Васильевна поднялась, прошла в другую комнату. Куда запропастились очки? Не найдя их, опустилась на стул и ослабевшим голосом, с несвойственными ей паузами, попросила меня прочитать вслух. Такое ожидание напряглось в ее зрачках, что мне стало не по себе от растерянности.

Я открыл блокнот и стал читать записку, которую помнил наизусть, но перехватывало горло, как было, когда увидел записку в первый раз.

«Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне. Как отнестись к ультиматуму Войцеховского, не знаю, скорее думаю, что из этого ничего не выйдет или же будет ускорение неизбежного конца. Не понимаю, что значит «в субботу наши прогулки окончательно невозможны»? Не беспокойся обо мне. Я чувствую себя лучше, мои простуды проходят. Думаю, что перевод в другую камеру невозможен. Я только думаю о тебе и твоей участи, единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь — ибо все известно заранее. За каждым моим шагом следят, и мне очень трудно писать. Пиши мне. Твои записки — единственная радость, какую я могу иметь…»

Владеть собой мне удавалось с трудом.

«Продолжайте», — сказала Анна Васильевна.

«Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся обо мне и сохрани себя. Гайду я простил.

До свидания, целую твои руки».

(Генерал Г.Гайда весной 1919 года командовал Сибирской армией, входившей в состав Русской армии адмирала А.В. Колчака, за невыполнение приказа главнокомандующего был лишен генеральского звания и наград; во Владивостоке возглавил эсеровский мятеж против колчаковского правительства, был арестован и покинул Россию.)

Анна Васильевна сидела, не шелохнувшись, под обтянувшим ее плечи платком, мыслями в далеком страшном времени, когда обваливалось государство, истреблялись народы, злоба и ненависть стелились по выжженной земле. Сквозь стылую Сибирь шел поезд, в морозном окне кружились сугробы и сосны, и два человека сидели рядом, втянутые в грозные события и обреченные стать их жертвами; оба сберегали в своих душах чувство любви, единственную ценность, многими забытую, иными растоптанную, а ими, несмотря на все пережитое, сохраненную.

Потом Анна Васильевна говорила мне: «Не думаю, что на моем веку напишут правду об Александре Васильевиче, все меньше людей, знавших его, испытавших обаяние его своеобразного ума и высокого душевного настроя. Дневниковые записи, которые я веду урывками, усталая, после работы, сама чувствую, суховаты, не способны передать величие этого любящего и любимого человека. Он входил — и все вокруг делалось как праздник. Во все мои прожитые годы, разбуди меня и спроси, чего хочу больше всего на свете, я бы ответила: видеть его. Пробую писать о нем в стихах, но слабо перо мое».

Евтушенко попросил меня помочь встретиться с Анной Васильевной. Я послал Анне Васильевне из Иркутска открытку. Ответ привожу полностью:

«Милый Леонид Иосифович, Вашу открытку получила в больнице, где меня пытаются подремонтировать. Сейчас я дома. Жалею, что не побывали зимою в Москве как хотели. Что касается Вашего друга, то, если ему так уж хочется со мной повидаться — пусть позвонит.

Хотя сейчас лето и его, конечно, нет в Москве. Что буду делать в дальнейшем, сама еще не знаю. В 80 лет все становится затруднительно. Итак, до свидания, проблематичного. Анна Книпер. 27.V.73».

Выбраться на Плющиху Евгению Александровичу долго не удавалось. А в январе 1978 года Анна Васильевна умерла. У ее могилы на Ваганьковском я вспоминаю полупустую комнату, кутающуюся в платок седую сухощавую женщину с пронзительными глазами, слышу рвущийся сквозь ошалелые времена ее спокойный голос — возлюбленной Александра Васильевича Колчака. Над ним была не властна бушевавшая за оградой, казавшаяся смыслом жизни суета:

«Полвека не могу принять, ничем нельзя помочь, и все уходишь ты опять в ту роковую ночь. А я осуждена идти, пока не минет срок, и перепутаны пути исхоженных дорог. Но если я еще жива наперекор судьбе, то только как любовь твоя и память о тебе».

В 2008 году Евтушенко включит стихи Анны Тимиревой в антологию «Десять веков русской поэзии». Жаль, что стихи поэта, ей посвященные, Анна Васильевна не услышала при жизни. Она бы снова искала очки и, смущаясь, просила бы их прочитать.

Евгений Александрович бывал в кругу «изысканных старух», прошедших войны и лагеря, знаменитых «тем, что их любили те, кто знамениты», и, слыша их высокий слог, сам себе он казался «нелепым, как мытищинский кагор в компании «Клико» и «Монтильядо».

(Из книги «Старая рында». См. «Новую газету», № 127 от 12 ноября, № 131 от 21 ноября, № 140 от 12 декабря)

Леонид ШИНКАРЕВ
"Демократия – это власть подонков" Альфред НОБЕЛЬ