Белая гвардия > Личности
Белоэмиграция в биографиях
Игорь Устинов:
Последний БЕЛОГВАРДЕЕЦ
[attachment=5] [attachment=1] [attachment=2]
ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ, СТАВШИЙ ПОСЛЕДНИМ...
*****
Георгий Селинский
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АТАМАНЕ Н. В. ФЕДОРОВЕ
Я познакомился с Николаем Васильевичем Федоровым в марте 2002 года, когда ему уже был 101 год. В то время я работал видеооператором Российского Фонда Культуры, мы ездили по Нью-Йорку и Калифорнии‚ снимали кадры для документального многосерийного фильма о русском зарубежье.
Во время моей поездки я снимал многих интересных людей‚ некоторые из которых уже мне знакомы, а некоторые - нет. Из всех встреч‚ меня особенно тронули две.
Первой была встреча с баронессой Наталией Петровной Врангель (дочь генерала Врангеля, которая вместе с покойной сестрой была прихожанкой моего прихода в городе Си Клифф‚ Нью-Йорк). Я помнил её мальчиком‚ она давно уехала от нас и жила в Толстовском фонде, где живут наши пожилые. В лице её отражались черты отца‚ его доблестного духа и дворянского воспитания.
Вторая произведшая на меня впечатление встреча была с Атаманом Николаем Васильевичем Федоровым. Познакомился я с Николаем Васильевичем на блинах в русском обществе "Отрада" в Уоллей Котэдж‚ Нью-Йорк. Атаман, которому был 101 год‚ сидел за столом и довольно живо участвовал в торжестве‚ несмотря на то, что уже был очень слаб. Мы договорились посетить атамана в его квартире в доме престарелых, в Ново-Дивеевском женском монастыре (вблизи от Отрады)‚ где он согласился нам дать интервью.
Когда мы пришли к Николаю Васильевичу‚ он разговаривал по телефону. Ему часто звонят‚ как он нам говорил‚ и приходят в гости. Письменный стол Николая Васильевича был заполнен письмами и книгами, но, тем не менее, на столе чувствовался порядок. Я удивился, как такой человек‚ в таком возрасте и состояния здоровья‚ ещё так живо занимается какой-то работой. На полочке лежали книги, которые он писал о России (одна из них рассказывала о казачьей трагедией в Лиенце). Мне даже кажется, что были какие-то произведения, написанные им по-английски.
Мы начали наше интервью. Николай Васильевич рассказал немного о своём детстве. Он ярко помнит царскую Россию (последний раз такие подробные воспоминания я слышал в детстве от моей пратёти‚ которая родилась в семье дирижера в Симферополе). Николай Васильевич рассказывал нам, как рос мальчишкой‚ как ловил уток, бегал, играл. Затем рассказ дошел до того, как разворачивалась в России катастрофа революции. Вспоминал он о дезертирах‚ которые приходили с фронта и превращались в разбойничьи шайки‚ а затем эти же шайки поступали в "красную гвардию".
Ему было около 15 лет, когда он пошёл добровольцем служить к белым партизанам‚ с тем, чтобы воевать против большевиков.
Память у Николая Васильевича была сильна. Он помнил много‚ и жаль что не было больше возможностей расспросить его обо всём - да и причём он не спешил себя хвалить‚ или разыгрывать какого-то храбреца (хотя он‚ как я потом узнал‚ был награждён Георгиевским орденом).
Интересен был рассказ о том, как ему часто приходилось бороться с красными китайцами‚ которых‚ как он говорил‚ красные покупали - иногда даже платили им отдельно за каждого убитого белого солдата. В ходе войны он добрался до Крыма‚ где попал в "цветную армию"‚ как он выразился‚ т.е. Дроздовскую. Особенно интересен был его рассказ о том, как он боролся с конницей Жлобы‚ в разгроме частей которого он участвовал.
Один из самых трогательных моментов для Николая Васильевича был, когда он вспоминал свой исход из России на корабле. Когда его попросили описать свои чувства в тот момент, когда он прощался с Родиной, у атамана появились слёзы. Он сказал, что для того, чтобы такое описать, "это надо быть Достоевским".
Затем атаман продолжил описывать свой жизненный путь. Рассказал о том, как он попал в Америку и там закончил престижный Колумбийский Университет‚ потом став профессором гидравлики. Жизнь у Николая Васильевича далеко не всегда была весёлой и лёгкой‚ но он всегда считал что должен пережить свои испытания и двигаться вперёд - и не становиться "трусом".
Пришлось время попрощаться с Николаем Васильевичем. Я попрощался с ним, держа камеру на плече, чтобы записать каждый последний кадр. Затем я пошёл грузить вещи и оборудование в автомобиль. Когда я пересчитал кассеты, то выяснил, что оставил одну плёнку у атамана‚ и побежал обратно к нему на квартиру. Оказалось, что я забыл не только плёнку, но и книги, которые атаман хотел мне подарить. Я опять попрощался с атаманом, но в этот раз наедине. Вдруг я растрогался, и мне самому надо было сдерживать слезы, когда я благодарил его за то, что он воевал‚ и пожелал ему доброго здоровья и многая лета.
Я видел, как умирающее поколение наших доблестных белых воинов всё ещё держалось на ногах благодаря своему духу. Мне‚ 26-летнему мужику, родившемуся на чужбине и выросшему в среде белых эмигрантов‚ было понятно, что такого уже больше не будет - останется только наша память о них‚ которую должны чтить все Русские люди, как в Отечестве, так и в рассеянии.
Прошла зима‚ и скончалась моя 90-летная бабушка‚ дочка донского казачьего атамана (который избежал красного расстрела на Дону). Пока она была жива, она удивительно ясно помнила исход белых из Туапсе и Феодосии. Но Николай Васильевич всё ещё был жив‚ и Господь мне дал возможность с ним встретится ещё один последний раз, незадолго до его смерти. Это было опять в Отраде‚ 3-его августа‚ после панихиды по всем участникам Русского Освободительного Движения. Там, в зале, во время поминок, читал доклад доктор исторических наук из Питера‚ Кирилл Александров - автор двух книг о РОД‚ педагог и хороший мой друг. Также присутствовали двое моих друзей, православных греков-русофилов, которые сотрудничают со мной на патриотическом фронте.
Я подошел вместе с моей матерью‚ Кириллом и моими друзьями к атаману‚ который был со своей внучкой. Бедный Николай Васильевич уже к тому времени не мог произносить речи, но он меня узнал, и, когда я подошёл к нему‚ объяснил мне: "Говорить не могу, но голова работает!". Затем он поздоровался с моей матерью и Кириллом. Кирилл сказал атаману, что он знаком с начальником РОВСа Игорем Борисовичем Ивановым, что обрадовало Николая Васильевича (ведь атаман‚ как почётный председатель РОВСа‚ помог продолжить работу РОВСа в России). Затем мои греческие друзья - Василиос и Панайотис - подошли к атаману и выразили ему уважение за то, что он боролся. Они пожали атаману руку, затем мы все несколько раз сфотографировались. Тогда мы попрощались в последний раз‚ и Атамана вместе с его внучкой увезли.
Одна из самых ярких, запоминающихся черт Николая Васильевича был не в том, что он прожил так много лет, но в том, что он, несмотря на свою старость и болезнь, продолжал столь активную работу. Атаман жил в доме престарелых, но он был стар только внешне - по духу он был моложе многих его соседей, которые на 10-20 лет его младше. Голова у него, действительно, работала‚ и это благодаря не только воле и милости Божией‚ но, и, наверно, из-за того, что Россия всегда оставалась для него живой в его сердце и душе. Такой же дух двигал нашими русскими воинами, которые воевали за спасение нашей Родины от внешнего и внутреннего врага.
Вечная Память Воину Николаю!
*****
Н. В. Федоров
(1901 - 2003)
Печальное известие:
Н.В.Федоров скончался в Новом Дивееве (Нью-Йорк, США) 26 сентября 2003 г., не дожив двух месяцев до 102-го дня рождения.
Вечная память последнему Белому воину!
Да упокоит Господь его душу в обители праведных!
ФЁДОРОВ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Генерал-майор ВВД, профессор. Род. 30 ноября 1901 г. на хуторе Рогожине в низовьях Дона. Детство провёл в природной казачьей семье. В самом начале Гражданской войны, будучи гимназистом старшего класса Новочеркасской им. атамана графа М.И. Платова гимназии, вступил в отряд Белого партизана есаула В.М. Чернецова. В бою под Ростовом был контужен (янв. 1918) и остался в Новочеркасске. Позднее примкнул к отряду казаков Кривянской станицы. Принимал участие в боях под Заплавской, взятии Новочеркасска и др. делах против красной армии. Награждён Георгиевским Крестом 4-й степ. 3 ноября 1920 г., в составе своей батареи покинул Россию на греческом судне "Алкивадис". После эвакуации из Крыма находился в лагере Чилингир. Затем переведён в военный лагерь на о. Лемнос, откуда переехал в Болгарию. Со временем переехал в г. Софию, где служил в оркестре 1-й полицейской дружины. В 1929 г. поступил в Колумбийский университет (США) и переехал в Америку. Успешно занимался научной деятельностью, преподавал гидравлику в американских университетах. Получил звания профессора, почётного члена Американской ассоциации прогресса науки, почётного, пожизненного члена Американского общества гражданских инженеров, почётного члена Нью-Йоркской академии наук. Среди многих наград: почётный знак "Серебряная эмблема", полученный от Общества американских геофизиков за "бескорыстное служение науке и многолетнюю творческую деятельность", позднее (1990) - золотой жетон, а также орден "Академические Пальмы" - от Правительства Франции. В 1965 г. был избран Атаманом Всевеликого Войска Донского, а затем и Председателем Тройственного Союза казаков Дона, Кубани и Терека. Почётный Председатель Русского Обще-Воинского Союза с 14 сентября 2000 г.
*****
[attachment=3] [attachment=4]
P.S. Более подробно о последнем белогвардейце Федорове Николае Васильевиче, вы можете увидеть и услышать от него самого в первом фильме "Пролог", снятом при жизни, в сериале "РУССКИЙ ВЫБОР" Н. Михалкова и фильме этого же цикла "Остров Лемнос. Русская Голгофа".
Игорь Устинов:
Полковник-корниловец ЕЛИСЕЕВ Ф.И.
[attachment=1]
На фото: казак И.Г. Елисеев (второй слева) с сыновьями. Слева хорунжий 3-го Кавказского казачьего полка Андрей (расстрелян), справа прапорщик 2-го Черноморского казачьего полка Георгий (погиб на Перекопе в 1920) и подъесаул 1-го Кавказского казачьего полка Федор (крайний справа).
ФЕДОР ИВАНОВИЧ ЕЛИСЕЕВ – полковник - командир Корниловского конного полка, историк, мемуарист, писатель и циркач, боец французского Иностранного легиона и японский военнопленный.
На фото внизу: он стоит второй справа в черкеске, первый справа - генерал-майор Лебедев Олег Иванович (11.01.1893 - 15.11.1973). Нью-Йорк (США). 60-е годы
[attachment=2]
ФЕДОР ИВАНОВИЧ ЕЛИСЕЕВ: КОНИ И КНИГИ
Меня с тобой связали узы
Моих прадедов и дедов…
Н. Туроверов
…Семнадцатилетнего юношу-вольноопределяющегося Наказной атаман Кубанского казачьего войска генерал-от-инфантерии М.П. Бабыч награждает серебряными призовыми часами за лучшую джигитовку в полку.
…Дикий, но благородный курдский князь многочисленного племени, сдавшегося казакам на Турецком фронте, посмотрев на «проездку» своего чистокровного коня молодым хорунжим, дарит ему этого арабского скакуна под богато расшитым чепраком с золотыми кистями.
…Походный Атаман казачьих войск вел. кн. Борис Владимирович, инспектируя части в Карсе, после концерта казаков приглашает полкового адъютанта 1-го Кавказского полка перейти в свой штаб.
…Февральская революция помешала молодому подъесаулу поступить на службу в Собственный Его Императорского Величества Конвой.
…Молодой командир полка разрабатывает и утверждает своим приказом форму и знаки отличия Корниловского конного полка, известные потом на всем южном фронте Гражданской войны.
…В плену на Урале, балерина, окончившая Императорское хореографическое училище в Петербурге, берет у него уроки - научиться танцевать лезгинку.
…В 30 - 40-е гг. с конной группой джигитов выступает в Индии, Сингапуре, на о. Борнео и в Гонконге, в Индокитае и Сиаме, в Шанхае и Бирме.
…С началом Второй Мировой войны вступает в Иностранный легион французской армии. В 1945 г., прикрывая отход батальона легионеров в арьергарде и спасая раненого товарища, сам тяжело контуженый, попадает в плен к японцам. Ему шел 53-й год. Это была его третья война.
…Когда он слез с седла, ему было 56 лет.
…Он оставил 2 500 страниц воспоминаний.
Все это – о Федоре Ивановиче Елисееве.
Слова в эпиграфе, сказанные известным казачьим поэтом совсем по другому поводу, – оказались в моем случае попаданием точно в цель. Именно о своих прадедах и дедах – офицерах Кубанского казачьего Войска Русской армии начала века – я узнал многое лишь теперь, спустя 80 лет, чего бы, наверное, ни узнал из архивов и семейных преданий. Узнал из трудов замечательного писателя-эмигранта, полковника Федора Елисеева.
Судьбе было угодно, чтобы в 1914 г., перед самой войной, из 1-го Запорожского Екатерины Великой полка перевелся в 1-й Кавказский мой родной дед В.Н. Калабухов. Молодые хорунжие стали друзьями. Сотники, подъесаулы, попеременно полковые адъютанты и командиры сотен – они прошли всю Великую войну от первого до последнего дня, каждый награжден шестью боевыми орденами.
Федор Елисеев в своих воспоминаниях называет Владимира Кулабухова (В фамилии «Кулабухов» буквы «а» и «у» взаимозаменяемы. В приказах, подписанных императором, мой дед писался Калабуховым. – Авт.) «лучшим и испытанным долгими годами войны другом» (Здесь и далее слова Ф.И. Елисеева выделены курсивом. – Авт.).
В Великой войне, Кавказцы были в одной бригаде с 1-м Таманским генерала Безкровного полком. Конную атаку бригады на турок в 1916 г., эти жуткие и трагические минуты, когда от ураганного ружейного, пулеметного и артиллерийского огня турок «все мигом заклокотало, словно сало, брошенное на раскаленную сковородку», гибель шедшего впереди сотни моего двоюродного деда хорунжего Б.Н. Абашкина ярко описал Ф.И. Елисеев. Бок о бок на Турецком (так называли его казаки) фронте с ними действовал 1-й Лабинский генерала Засса полк, которым командовал мой прадед – полковник П.С. Абашкин. Под началом прадеда воевал бесстрашный сотник и товарищ молодых друзей, впоследствии генерал, герой Белого Дела – Николай Бабиев, также наш родственник.
Я намеренно выделяю старые названия полков. В Русской императорской армии считалось: «Полку носить Шефство великого человека – означает это оправдывать и чаще всех бывать в боях».
Впервые мысль написать о боевых действиях родного 1-го Кавказского полка и других казачьих частей в войне против турок и курдов зародилась у Ф.И. Елисеева под стенами исторического Эрзерума, после падения этой первоклассной турецкой крепости.
Казаки прошли с боями пол-Турции. Елисеев с разъездом дошел до самой южной точки – до истока Тигра, а дед, в составе своей сотни до самой западной – до Кемаха. Это был последний и самый дальний пункт, где были Русские войска в Турции. Об этом до сегодняшнего дня не написал никто…
Через месяцы революций и годы Гражданской, в плену, осенью 1920-го в Москве, Елисеев в последний раз повстречается с прадедом – генералом и Атаманом Баталпашинского отдела. В нашей семье об этом ничего не знали – для нас это знак свыше…
Ф. Елисеев писал о фронтовой жизни офицеров и казаков в уже забытой войне 1914 - 1918 гг., о своем командовании Корниловским конным, Хоперскими, 1-м Лабинским полками и 2-й Кубанской казачьей (Улагаевской) дивизией в Гражданской. Офицерское звание Федор Иванович принимал как почетное, священное – на всю жизнь, до гробовой доски. Оно давало права и преимущества, но одновременно накладывало и тяжелые обязанности чести, верности России. Молодые кадровые офицеры Императорской армии, их прекрасная дружба, отношение друг к другу и к казакам, к своим полкам, традициям – главное в книгах Ф.И. Елисеева. Никто из офицеров 1-го Кавказского полка за всю Великую войну не снял своих серебряных погон и не заменил их погонами защитного цвета. Неприятель стрелял по серебру погон в первую очередь…
Военно-строевой быт казачества, история и структура первоочередных шефских (и не только) полков и пластунских батальонов Кубанского и других казачьих войск – вот то, о чем писал Ф.И. Елисеев в своих многочисленных (более 90) брошюрах, так, к сожалению, и не изданных им при жизни в виде книг.
Елисеев пишет на островах Суматра и Ява, где он побывал с джигитовкой, в Индокитае, где служил во Французском Иностранном егионе, в Париже и Нью-Йорке, в котором он умер на 95-м году жизни.
Память у него была изумительная. Плавность рассказа и пускай не совсем правильно построенное повествование очевидца покоряют своей любознательностью: узнать как можно больше и сразу записать, не думая о стиле. В его воспоминаниях мы видим Библейские Арарат и Евфрат, крепости Баязет и Эрзерум, слышим концерт казаков Походному атаману Великому князю в Карсе, генералы Врангель, Бабиев и Шкуро предстают перед читателем как живые, будто все описываемое происходит на его, читателя, глазах.
Ф.И. Елисеев часто сокрушался и говорил, что «с нашей смертью вне Родины – все пойдет в полную неизвестность. Надо описать боевую деятельность полков… как и что тогда было…». Он написал о тысячах офицерах и казаках, которых знал лично, сохранив их имена для истории.
Пора написать и о нем…
Федор Иванович Елисеев родился 11(24) ноября 1892 г. в станице Кавказской Кубанского казачьего войска в многодетной казачьей семье. Семнадцати лет от роду поступает вольноопределяющимся в 1-й Екатеринодарский Кошевого атамана Чепеги полк. На полковой джигитовке получает первый приз из рук Наказного атамана генерал-лейтенанта М.П. Бабыча – массивные серебряные часы с цепочкой, с правом ношения в строю.
В 1910 г. его приняли на трехгодичный курс Оренбургского казачьего училища. Он окончил его в 1913 г. взводным портупей-юнкером с двумя золотыми жетонами, за джигитовку и гимнастику, и вышел хорунжим в 1-й Кавказский наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полк ККВ, стоявший в г. Мерв (Туркестанский военный округ).
С начала Великой войны на Кавказском фронте (19 октября 1914 г.) Елисеев непрерывно в строю: младший офицер сотни, полковой адъютант, командир сотни на Западном фронте (Финляндия), награжден шестью боевыми орденами до ордена Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом включительно.
По возвращении казачьих частей на Кубань – активный участник восстания против большевиков в Кавказском отделе Войска в марте 1918 г, командир конного отряда. Потерпев неудачу, восставшие рассеиваются. Елисеев тайно пробирается в Ставрополь. С освобождением города частями полковника А.Г. Шкуро поступает к нему в отряд и начинает свою боевую работу в Белом движении.
С сентября 1918 г. и по май 1919-го, он – в Корниловском конном полку: четыре раза ранен, командир сотни, помощник командира полка Н.Г. Бабиева, «яркой и талантливой личности, как бы воплотившей в себе, в эпоху последних кавалерийских битв, самый дух конницы, с ее стремительными рейдами, сокрушительными атаками и такими неотъемлимыми чертами, как особая картинность, удаль и непременный «порыв, не терпящий перерыва» (А.С. Кручинин).
В должности командующего полком, Ф.И. Елисеев разрабатывает и утверждает своим приказом форму и знаки отличия Корниловского конного полка, и они становятся известными на всем южном фронте Гражданской войны.
С осени 1919 г. полковник Елисеев – командир Хоперских полков (от Воронежа и до Кубани), 1-го Лабинского полка и командуюший 2-й Кубанской казачьей (Улагаевской) дивизией при отступлении с боями к Черному морю и капитуляции Кубанской армии под Адлером и Сочи в апреле 1920 г.
Плен, лагеря и тюрьмы в Екатеринодаре, Костроме, Москве и Екатеринбурге, откуда Елисеев бежит в Олонецкую губернию и летом 1921 г. переходит границу с Финляндией.
Атаман Финляндско-Кубанской станицы, работа на лесопильной фабрике… В октябре 1924 г., получив визы, вместе со своими казаками он отбывает во Францию. В 1925 - 1926 гг. - организатор и главный участник джигитовки под руководством генерал-лейтенанта Шкуро в Париже и по странам Европы.
В г. Виши полковник Елисеев назначается представителем Кубанского войскового атамана генерал-майора В.Г. Науменко, начальником армейской рабочей группы РОВС, активно помогает Русскому зарубежному союзу военных инвалидов генерала-от-кавалерии Н.Н. Баратова.
В 1930 - 1933 гг. в Париже Обществом ревнителей Кубани под руководством Ф.И. Елисеева были выпущены три номера иллюстрированного журнала «Кубанское Казачество» (около 100 стр.) и журнал «Россия» № 7, посвященный Кубанскому казачьему войску (свыше 50 гравюр и фотографий, 50 стр.), в котором приняли участие атаманы Краснов, Богаевский, Науменко и другие казачьи деятели.
С 1933 по 1939 гг. – руководитель группы джигитов в «кругосветном турне» по Индии, на островах Ява, Борнео, Филиппинах, в Индокитае, Бирме, Сиаме, Малайе, Сингапуре и других странах.
В 1937 - 1938 гг., когда он жил в Шанхае, был назначен представителем Кубанского атамана на Дальнем Востоке для установления и поддержания связи с возглавителем Дальневосточной эмиграции атаманом Г.М. Семеновым.
В 1939 г. на о. Суматра Елисеева застает Вторая мировая война.
Как офицер союзной армии по Первой мировой он вступает офицером во Французский Иностранный легион в Индокитае, участвует в боях с японцами. В 1945 г., прикрывая отход батальона легионеров и спасая раненого товарища, сам дважды раненый, попадает в плен.
После освобождения в 1946 г. возвращается во Францию. За боевые отличия в Легионе Елисеев награждался девять раз, в том числе орденом Круа де Герр (Военного Креста) 2-й ст. с золотой звездой на ленте.
В 1947 - 1948 гг. работал с группой джигитов в Голландии, Швейцарии и Бельгии. Когда он слез с седла, ему было 56 лет.
Еще в джигитовке по странам Юго-Восточной Азии Ф.И. Елисеев закончил писать свой труд (5 тысяч страниц), посвященный истории полков Кубанского казачьего войска с начала XX в.
«Федор Иванович Елисеев – не только боевой офицер, но один из наиболее крупных военных историков и мемуаристов русского зарубежья. Он оставил тысячи страниц произведений, посвященных истории полков Кубанского казачьего войска, начиная с предвоенного времени. Собственно, большую часть того, что было написано в эмиграции по истории кубанских частей, составляют именно труды Ф.И. Елисеева. Да и за исключением ряда высших руководителей Белого движения и профессиональных военных историков, пожалуй, никто другой среди русской военной эмиграции не оставил такого обширного наследия.
Свод воспоминаний Ф.И. Елисеева о полках Кубанского казачьего войска, в которых ему довелось служить, по объему, степени подробности и насыщенности фактическим материалом практически не имеет себе равных в такого рода литературе, и является ценнейшим источником по истории Первой мировой и Гражданской войн…» (С.В. Волков).
Сотни и тысячи имен офицеров и казаков, лично ему известных, сохранила удивительная память Елисеева для историков и потомков.
Перебравшись в 1949 г. в США, он публикует все основные свои работы. Всего было выпущено на ротаторе более 90 брошюр (2 500 страниц). Брошюры он рассылал по подписке, а старикам в богадельни – бесплатно. В виде книг они так и не были изданы им при жизни.
«Ф.И. Елисеев ближе к П.Н. Краснову, но не к его таланту повествования и безукоризненному русскому языку, а к восторженной любви к «военному ремеслу». Желанием все прошлое подробно запомнить и хранить.
…В каждом литературном произведении совсем не часто – «как» и «о чем» бывают равноценны. Всегда что-то перевешивает. У Елисеева они уравновешены, и от этого легко его читателю». (А. Туроверов).
Всего с 1921 по 1983 гг. в журналах «Родимый Край» (Париж), «Казачьи Думы» (Болгария), «Вольная Кубань» и «Кавказский казак» (Югославия), «Первопоходник» (Калифорния), в газетах «Россия» и «Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), «Русская Жизнь» (Сан-Франциско) Ф.И. Елисеевым опубликовано много десятков очерков и статей.
Умер Федор Иванович Елисеев 3 марта 1987 г. в Нью-Йорке на 95-м году жизни. Писали, что в 90 лет он еще танцевал лезгинку.
Удивительный человек – удивительная судьба. Сотни и тысячи имен офицеров и казаков сохранил Елисеев в своих работах. Он сделал это просто и трогательно – и оставил потомкам и для истории. Может быть, кто-то найдет среди них своих дедов и прадедов, и его пронзит их необъяснимое присутствие с нами. Судьбою моим родственникам было дано знать и близко дружить с Федором Ивановичем Елисеевым. Низко склоняю голову перед его и их памятью.
Сочинения: Прижизненные издания
1. История Войскового гимна Кубанского казачьего Войска. Париж, 1930. (Брошюра, 28 с.; частично вошла в брошюру № 3 «На берегах Кубани». Нью-Йорк, 1957).
2. Генерал Эльмурза Мистулов: К 15-летию трагической гибели (Командир 1-го Кавказского полка ККВ, Турецкий фронт, 1916 - 17 гг.). Париж, 1933. (Брошюра, 500 экз.; переработана в 1953 г.).
3. Генерал Г.К. Маневский (В Храм Войсковой Славы. К 20-летию трагической гибели). Париж, 1939. (Брошюра не сохранилась).
4. История Войскового гимна и наш полк (Краткие сведения о 1-м Кавказском полку ККВ). Нью-Йорк, 1950. (1 брошюра, 24 с.; 2-е изд. - другая редакция).
5. Генерал Эльмурза Асламбекович Мистулов: Командующий Войсками Терского Войска в 1918 г. Нью-Йорк, 1953. (1 брошюра, 24 с.; 2-е изд.).
6. На берегах Кубани и партизан Шкуро. Нью-Йорк, 1955. (2 брошюры, 52 с., первая редакция).
7. На берегах Кубани (Посвящается 1-му Екатеринодарскому Кошевого Атамана Чепеги полку 1910 г.). Нью-Йорк, 1955 – 1957. (3 брошюры, 76 с.; первые две брошюры в другой редакции вышли как «Первые шаги военной службы». Нью-Йорк, 1966. 43 с.).
8. Рейд сотника Гамалия в Месопотамию в мае 1916 г. (с сотней казаков 1-го Уманского полка для связи с Британскими войсками). Нью-Йорк, 1956. (2 брошюры, 60 с.).
9. В Храм Войсковой славы. Казачьи части на Кавказском фронте в 1914 - 1917 гг. и наш полк. (Полки Кубанского, Терского, Донского, Забайкальского, Сибирского и Оренбургского казачьих Войск). Нью-Йорк, 1956 – 1960. (13 брошюр, 318 с.).
10. С Корниловским конным полком на берегах Кубани, в Ставрополье и в Астраханских степях в 1918 - 1919 гг. Нью-Йорк, 1959. (14 брошюр, 321 с.).
11. Песни Кубанских казаков (по 40 песен строевых полков «линейцев» и «черноморцев»). Нью-Йорк, 1960. (2 брошюры, 62 с.).
12. Наш полк в месяцы революции 1917 - 1918 гг. Нью-Йорк, 1961. (Продолжение брошюр «В Храм Войсковой славы»; 5 брошюр, 156 с.).
13. С Хоперцами от Воронежа и до Кубани в 1919 - 1920 гг. Нью-Йорк, 1961 – 1962. (5 брошюр, 155 с.).
14. Первые шаги молодого хорунжего, 1913 - 1914 гг. (г. Мерв, Закаспийской обл.). Нью-Йорк, 1962. (5 брошюр, 190 с.).
15. Лабинцы и последние дни на Кубани, 1920 г. Нью-Йорк, 1962 – 1964. (9 брошюр, 300 с.).
16. «Одиссея» по Красной России (продолжение «Лабинцев»). Нью-Йорк, 1964. (4 брошюры, 130 с.).
17. Побег из Красной России (продолжение «Одиссеи»). Нью-Йорк, 1965. (1 брошюра, 38 с.; ее, брошюры «“Одиссея” по Красной России» и брошюру № 4 «С Корниловским конным полком…» автор включил в цикл «Лабинцы»).
18. На коне по Белу Свету (турне джигитов с 1925 по 1940 гг. в Европе и по странам Юго-Восточной Азии). Нью-Йорк, 1965 – 1966. (3 брошюры, 100 с.).
19. В Индокитае против японцев и в плену у них, 1945 г. (В Иностранном Легионе Французской армии). Нью-Йорк, 1966. (120 с.).
20. Оренбургское казачье военное училище, 1910 – 1913 гг. Нью-Йорк, 1967 – 1968. (13 брошюр, 368 с.).
21. Наказной Атаман Кубанского казачьего Войска генерал Бабыч. 1908 - 1917 гг. Нью-Йорк, 1971. (1 брошюра, 25 с.).
22. На берегах Кубани и партизан Шкуро. 2-е изд., доп. и перераб. Нью-Йорк, 1972. (4 брошюры, 120 с.).
Современные переиздания:
Казаки на Кавказском фронте, 1914 – 1917 / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2001.
С Корниловским конным / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2003.
С Хоперцами // Дневники казачьих офицеров / Сост., науч. ред. и комм. П.Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2004.
Исследования:
Стрелянов (Калабухов) П.Н. Одиссея казачьего офицера: Полковник Ф.И. Елисеев. М., 2001.
[attachment=3]
Могила полк. Елисеева Ф.И. и его жены Инны Яковлевны на Свято-Владимирском православном кладбище в городке Кассвиль, штат Нью-Джерси (США)
Игорь Устинов:
Гуль Роман Борисович
[attachment=1]
Родился в 1896 году в Киеве. Детство провёл в Пензе и имении отца Рамзай в Пензенской губернии. Учился в Пензенской 1-й мужской гимназии. В 1914 году Гуль поступил на юридический факультет Московского университета. В августе 1916 года призван на военную службу. После окончания Московской 3-й школы прапорщиков — в действующей армии. Выпущен в 140-й пехотный запасной полк, квартировавший в Пензе. Весной 1917 с маршевым батальоном отправлен на Юго-Западный фронт. Служил в 417-м Кинбурнском полку, командир роты. В период «демократизации» армии был избран товарищем председателя полкового комитета (от офицеров). После Октябрьской революции добрался до Новочеркасска. Вступил в партизанский отряд полковника Симоновского, который влился в Корниловский ударный полк Добровольческой армии. Участвовал в Ледяном походе генерала Корнилова, ранен. Осенью 1918 уехал в Киев. В Киеве записался в «Русскую армию» гетмана Скоропадского, а после захвата города Петлюрой оказался военнопленным. Находился в заключении в Педагогическом музее, превращённом в тюрьму. В начале 1919 вместе с другими пленными из состава Русской армии, был вывезен немецким командованием в Германию. Находился в лагере для военнопленных Деберитц, а затем в лагере для перемещенных лиц в Гельмштедт в Гарце. Работал дровосеком, обдирщиком коры. С 1920 года Роман Гуль жил в Берлине. Сотрудничал в журнале «Жизнь», «Времени», «Русском эмигранте», «Голосе России» и других периодических изданиях. После прихода национал-социалистов к власти в Германии был заключен в концлагерь, но через некоторое время освобождён и эмигрировал в Париж. Сотрудничал в «Последних новостях», «Иллюстрированной России», «Современных записках» и других периодических изданиях. Во время немецкой оккупации Франции, скрываясь от ареста, жил на ферме на юге Франции, работал на стеклянной фабрике. С 1950 года жил в США. Активный сотрудник нью-йоркского «Нового журнала», с 1966 г. его главный редактор. Умер в 1986 году после продолжительной болезни.
***
Роман Борисович Гуль
(1896 - 1986)
Русский писатель. С 1919 г. за границей (Германия, Франция, США). В автобиографических книгах «Ледяной поход» (1921), «Жизнь на фукса» (1927), «Конь рыжий» (1952) - трагические события Октябрьской революции и Гражданской войны, сатирические картины жизни русской эмиграции. Романы «Генерал Бо» (1929) о Б.В.Савинкове, «Скиф» (1931) о М.А.Бакунине. Портреты М.Н.Тухачевского, К.Е.Ворошилова, В.К.Блюхера, Г.И.Котовского в книге «Красные маршалы» (1933). Мемуары. - БЭС, 2000 г.
.
Книги:
* Белые по Черному: Очерки гражданской войны. Книга
* В рассеяньи сущие: Повесть из жизни эмиграции 1920 - 1921. (1927)
* Генерал Бо. [Азеф] (1929) Роман
* Георгий Иванов. Статья
* Дзержинский, Менжинский, Петерс, Лацис, Ягода. (1936) Книга
* Жизнь на Фукса: Очерки белой эмиграции. (1927)
* Конь рыжий. (1952)
* Красные маршалы: Ворошилов, Буденный, Блюхер, Котовский. (1933) Книга
* Ледяной поход (С Корниловым). (1921) Мемуары
* Моя биография.
* Одвуконь: Советская и эмигрантская литература. (1973) Сборник
* Одвуконь-2: Статьи. (1982) Сборник
* Ораниенбург: Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере. (1937)
* Победа Пастернака. (1958) Статья
* Скиф. (1931) Роман
* Тухачевский: Красный маршал. (1932) Книга
* Я унес Россию. Апология русскй эмиграции
Критика:
* Иванов Г. «Конь рыжий». (1953)
* Магеровский В.Л., Пирожкова В., Филиппов Б. Памяти Романа Борисовича Гуля. (1986)
* Цветаева М.И. Неопубликованные письма М.Цветаевой к Р.Гулю. (1986)
* Мартынов И. Последняя книга патриарха русского зарубежья. (1990)
* Глэд Дж. Роман Гуль. (1991)
* Померанцева Е.С. «...Только для нее, для России» (Роман Гуль). (1993)
[attachment=2]
Могилы Романа Гуля и его жены Ольги Андреевны на православном кладбище Ново-Дивеевского женского монастыря (Ново-Дивеево) в США. Расположен в местечке Нануэт, в 30 км к северу от Манхэттена, Нью-Йорк. Монастырь основан в в начале 1950-х годов архиепископом Рокландским Андреем (Рымаренко).
""Гуль Роман Борисович*, р. 8 января 1896 в Киеве. Из дворян Пензенской губ. 1-я Пензенская гимназия, Московский университет (не окончил). Прапорщик, командир роты, затем адъютант 417-го пехотного полка. В Добровольческой армии с конца 1917 в офицерском отряде полк. Симановского. Участник 1-го Кубанского похода Б Корниловском ударном полку. Осенью 1918 во 2 подотделе 2-го отдела дружины генерала Кирпичева в Киеве. В эмиграции в Германии, с 1933 во Франции, с 1950 в США. Журналист и писатель, с 1948 редактор-издатель журнала "Народная Правда" 1959-1986 редактор "Нового Журнала". Умер 30 июня 1986 в Нью-Йорке. Жена Ольга Андреевна. Соч.: Ледяной поход (с Корниловым). Берлин, б.г.; Жизнь на Фукса; Белые по Черному; ряд исторических романов и др.
Гуль Сергей Борисович* (брат Гуля Р.Б.). В Добровольческой армии; доброволец в Корниловском ударном полку. Участник 1-го Кубанского похода во 2-й роте полка. В эмиграции во Франции. Умер 1937 в Ньере (Франция).""
С.В. Волков "Первые добровольцы на Юге России" Москва, НП «Посев», 2001. – 368 с.
Биография Романа Гуля в Википедии:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%C3%F3%EB%FC,_%D0%EE%EC%E0%ED_%C1%EE%F0%E8%F1%EE%E2%E8%F7
Видеофильм-интервью:
Беседа Джона Глэда с Романом Гулем. 1982 г. (видео запись Беседы — размер файла 147 Мб. Продолжительность: 59 минут)
http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=2001
Игорь Устинов:
Последний кадет МИРЗОЕВ И.Н.
[attachment=1]
Кадет отметил 99 лет
Тамара КАЛИБЕРОВА, газета «Владивосток», № 1841 за 25.10.2005
Его заветная мечта - побывать на Русском острове.
Ровно 83 года назад, 25 октября 1922 года, 16-летний Иван Мирзоев, кадет Хабаровского графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса, навсегда попрощался с родиной.
«Последнюю ночь, пожалуй, самую длинную в моей жизни, мы провели не в казарме, а на берегу Русского острова, где размещался наш кадетский корпус после переезда из Хабаровска, - вспоминал Иван Николаевич.- С мамой я попрощался заранее, она жила на Первой Речке, мы обнялись последний раз на пристани, больше я ее никогда не видел и ничего о ней не слышал. Отца лишился, когда мне было всего восемь лет, как ушел он в 1914-м на первую мировую - так и сгинул…
Наконец подошли сразу два транспорта. Мы стали спешно грузиться, чтобы взять курс на Шанхай. И здесь судьба меня поберегла. Дело в том, что во время перехода мы попали в сильнейший шторм, один из кораблей затонул, 18 наших ребят погибли (по сведениям, приведенным В. Жигановым в его альбоме «Русские в Шанхае», не дойдя 100 миль до Шанхая, вместе с транспортом «Аякс» погибла канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов», которая «погребла вместе с собой капитана, почти всю команду и 36 находившихся на ней кадетов». - Прим. автора).
С Иваном Николаевичем Мирзоевым, седовласым благообразным стариком с гуцульскими, совершенно белыми, в тон шевелюре усами, мы впервые познакомились два года назад в Русском Доме в Сент-Женевьев де Буа (Франция), где сегодня доживают свой век около 70 русских эмигрантов. Этот приют организовала почти 80 лет назад княгиня Вера Кирилловна Мещерская в подаренном ей загородном поместье французской знати (после ее смерти этим благим делом занимается невестка княгини Антонина Мещерская). В числе постояльцев здесь были семейство Бакуниных, первая жена адмирала Колчака, супруга министра Столыпина, редактор газеты «Русская мысль» Зинаида Шаховская. Не так давно в этих стенах в довольно преклонном возрасте (далеко за 90) почила Татьяна Юрьевна Старк-Кипинева, жена контр-адмирала Старка, который в октябре 22-го уводил из Владивостока последние корабли с русскими беженцами. Она приходилась родственницей внуку адмирала Колчака, которого в честь деда назвали Александром (он живет в Париже).
Судьбе было так угодно, чтобы мы увиделись с Иваном Николаевичем еще раз, буквально за несколько дней до его 99-го дня рождения. Из Парижа до Сент-Женевьев де Буа пришлось добираться на поезде с непредвиденной пересадкой, потом на автобусе, так что я изрядно припозднилась, появившись в Русском Доме лишь около трех часов дня. Каково же было мое удивление, когда, войдя в просторную гостиную, увидела в кресле Ивана Николаевича. Он сидел, скрестя на коленях руки, о чем-то глубоко задумавшись. Рядом примостилась клюка - два года назад он еще обходился без нее. Как водится на родине, мы троекратно расцеловались. Я передала привет с Русского острова - смолистую кедровую шишку, журнал «Рассеянные, но не расторгнутые» с воспоминаниями эмигрантов, вышедший во Владивостоке в этом году, набор шоколадных конфет к чаю.
- Эх, можно было бы прямо сейчас махнуть на Русский остров да там и остаться уже навсегда, - вздохнул Иван Николаевич. - Я пока вас ждал, все вспоминал, вспоминал… Как почти два года жили в китайских фанзах в Мукдене, как потом нас, кадетов, снова переправили в Шанхай, где посадили на французский пароход «Портос», и мы очутились в Югославии вместе с моим верным другом Юркой Немковым, его уже нет в живых. Там по прибытии нашу братию снова расформировали: одни попали в Сараевский корпус, другие, в том числе и я, - в Донской. В Донском мы, молодежь, анархисты по натуре, не ужились с самостийниками. Повздорили. Тогда каждому из нас выдали по 200 динаров и путевку на работу. Я попал на шахты. Вскоре сбежал в Белград. Голодал жестоко, но по молодости лет мало обращал на это внимание, все надеялся, что скоро вернусь в Россию и все устроится.
Не довелось, не вернулся… А по контракту уехал во Францию. Брался за любую работу: окна мыл, паркет натирал, потом окончил курсы электриков, женился. Детей, увы, Бог не дал. Вскоре после того, как похоронил жену, перебрался в Русский Дом. Вот уже пять лет здесь живу…
Иван Николаевич пригласил заглянуть в его комнату под номером 9. Здесь все было по-прежнему просто до аскетичности: в углу висела старинная икона, на стене - картина со среднерусским пейзажем. На тумбочке в рамке стояла фотография любимой собаки и верного товарища Дружка. После ее смерти новой он не заводит, хотя Русский Дом - один из немногих пансионатов для пожилых людей, где позволяется держать домашних питомцев.
- Стар я уже, умру, с кем животина останется, зачем ее сиротить, я-то знаю, что это такое, - философствует Иван Николаевич. - Здесь у нас мадам Успенская живет, моя одногодка, она ухаживает за кроликами, утками (что-то вроде маленького домашнего подворья здесь сделали). Я только с ней и дружу.
- И как вам живется в Русском Доме?
- Все бы ничего, да видеть плохо стал, читать почти не могу. Мне раньше некогда было книжками заниматься, так я здесь, на старости лет, «налег» на Льва Толстого, Тургенева. Это для меня целый мир!
А так распорядок мой почти неизменный все эти годы. Просыпаюсь в 5 утра, в 6.30 делают укол, потом завтракаю: кофе положен непременно с молоком. Наношу визит мадам Успенской, а потом прогуливаюсь по нашему садику. Подхожу к воротам и думаю, а не пройтись ли мне до магазинчика, где журналы продают и можно поиграть в лото. А потом зайти в бистро и выпить чашечку крепкого черного кофе (без молока). Раньше с этим проще было, сейчас глаза подводят, а на улице машины. Я тут в лотерею шесть евро выиграл, уже вторую неделю выбраться никак не рискну.
Душе праздник, когда по воскресным дням на службу хожу в нашу домовую православную церковь.
За разговорами на импровизированной террасе с видом на парк, куда пригласил радушный Иван Николаевич, незаметно пролетели почти два часа. Пришло время прощаться.
- Какой бы вам подарок хотелось получить на сто лет? - полюбопытствовала я.
- Пельменей настоящих сибирских отведать, но до этого круглого юбилея еще дожить нужно…
Иван Николаевич, как владелец запасного ключа от боковых, не парадных ворот, вышел меня немного проводить и показать кратчайший путь до автобусной остановки. Расставаться было тяжело. Я через каждые несколько шагов все оборачивалась, а он все стоял, опершись на клюку, и смотрел вслед. За спиной у него виднелся католический храм, кругом - аккуратно подстриженные зеленые французские изгороди. Рядом не было никого.
Тамара КАЛИБЕРОВА,
(фото автора),
«Владивосток»
Сент-Женевьев де Буа
- Владивосток
Сегодня в 11 часов на Русском острове, в районе мыса Поспелова, состоится торжественное открытие памятника, воздвигнутого в честь тех наших соотечественников, кто не принял новую советскую власть и вынужден был в такой же октябрьский день 1922 года покинуть родину. Разнокалиберная флотилия под командованием контр-адмирала Старка, около 30 кораблей, уходила из Владивостока через пролив Босфор- Восточный, чтобы отправиться в пожизненное эмигрантское плавание. Правда, тогда об этом никто не знал, все надеялись вскоре вернуться. Не вернулись. И на многие годы были преданы сначала анафеме, потом - забвению. Великому исходу - пришло время всеобщего примирения.
Сегодня в 10 часов от 33-го причала отойдут два катера, которые доставят на Русский остров желающих приобщиться к этому событию. В церемонии примут участие архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин, представители Владивостокского морского собрания, воины гарнизона Русского острова, создатели памятника, общественность Владивостока. На воду будет спущен памятный венок.
Пятиметровый крест из кедрача весом почти в три центнера, изготовленный на Владивостокском заводе № 178, установили на безымянном гранитном утесе в воскресный день, как только утихомирился пришедший из Китая циклон. На все потребовалось около трех часов.
На православном кресте, повернутом лицом к Владивостоку, - стилизованный диск солнца из полированной стали. На плите из черного мрамора золотом горят слова: «Любившим Россию и покинувшим ее. В память о трагическом исходе в октябре 1922 г.» . На второй памятной плите из розового мрамора можно увидеть имена около 30 кораблей Сибирской военной флотилии, которая покинула Владивосток 25 октября 1922 года под командованием контр-адмирала Старка: «Байкал», «Свирь», «Диомид», «Илья Муромец», «Парис», «Лейтенант Дыдымов» и другие.
- Хочется верить, что наш скромный памятник - первый шаг с востока, с последней точки великого исхода, на пути к покаянию и примирению, - сказал один из инициаторов установки креста, яхтенный капитан, преподаватель МГУ имени Невельского Леонид Лысенко. - Пришла пора подписать мирный договор русских с русскими. Об этом говорили многие старые эмигранты, с кем довелось встречаться во время морских походов на яхте «Адмирал Невельской».
*****
Во Франции умер последний кадет. Из Приморья
Тамара КАЛИБЕРОВА, газета «Владивосток», № 2352 за 12 июня 2008
В РУССКОМ Доме в Сент-Женевьев-де-Буа в возрасте 102 лет умер Иван Николаевич Мирзоев, кадет Хабаровского графа Муравьёва-Амурского кадетского корпуса. Об этом сообщил в газету «Владивосток» (мы рассказывали о судьбе эмигранта-земляка) директор Русского Дома Николай де Буаю.
В октябре 1922-го с эскадрой адмирала Старка кадет И. Мирзоев отправился из Владивостока в своё пожизненное эмигрантское плавание (с 1920 г. кадетский корпус размещался на Русском острове). Почти два года жил в китайских фанзах в Мукдене, потом были Шанхай, Югославия, Франция. Брался за любую работу, которая находилась для бездомного бродяги: спускался в шахту, мыл окна, столярничал, случалось, жестоко голодал, пока не окончил курсы электриков. Жизнь наладилась, женился. Овдовев, перебрался в Русский Дом под Парижем, где, к слову, окончила свою жизнь и дочь адмирала Старка.
Журналисту «В» посчастливилось познакомиться с Иваном Николаевичем. Он всегда держался молодцом. Помогал наводить порядок в библиотеке, пел во время воскресной службы в хоре домовой церкви, у него был красивый баритон.
В последние годы Иван Николаевич мечтал вернуться на остров Русский, чтобы найти свой последний приют в родной земле. Его надеждам не суждено было сбыться. Но мы помним о нём. И значит, он с нами, в родных краях.
Игорь Устинов:
Капитан-дроздовец РАЕВСКИЙ Н.А.
[attachment=1]
Капитан Раевский Николай Алексеевич, артиллерист, офицер Дроздовской дивизии, в прошлом - студент Петербургского университета, ветеран двух войн, в будущем – выпускник Карлова университета в Праге, признанный специалист в энтомологии (науки о бабочках), литератор и пушкинист, политический заключенный…
ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Десять лет тому назад небольшой отряд офицеров и солдат румынского фронта начал вооруженную борьбу против Советской власти. Немногим раньше раздались на Дону первые выстрелы Добровольческой Армии. Её последние выстрелы гремели на Перекопе семь с лишним лет тому назад.
Последние ли? Нет не последние ...
Весь мир услышал выстрелы в Лозанне и в Варшаве.
Швейцарский гражданин Конради прежде всего офицер Добровольчесной армии (Дроздовец). Девятнадцатилетний Борис Коверда никогда не был в наших рядах, но духовно он наш.
И совсем недавно на русской земле пала в неравном бою Мария Владиславовна Захарченко-Шульц.
Вооруженная борьба продолжается...
Пусть эти выстрелы пока только символ негаснущей непримиримости. Пусть далек и, быть может, очень далек, тот час, когда залпы на улицах Москвы сменят редкие револьверные выстрелы.
Мы не знаем сроков и не пытаемся их предугадать.
Для нас, добровольцев, несомненно одно - советская власть может пасть только в результате вооруженной борьбы. Нам говорят-господа, бросьте думать о вооруженной борьбе - она объективно невозможна.
Мы не боимся ответить - да, в данное время она невозможна, но это значит с совершенной несомненностью, что и свержение советской власти сейчас невозможно.
Бросить думать о вооруженной борьбе - значит для нас признать, что советская власть утвердилась навсегда. Помириться с этой мыслью мы не желаем и не можем. Вооруженная борьба объективно невозможна-значитъ надо стремиться, поскольку это в силах эмиграции, сделать ее объективно возможной.
Добиться интервенции?
Нет не интервенции. Не потому что интервенция недопустима в принципе. Большевизм для России - абсолютное зло и всякое относительное зло становится добром, если можно путем его устранить зло абсолютное. Если можно... В том то и дело, что нельзя. Нужно совершенно не знать послевоенной Европы, чтобы мечтать об интервенции. Мне лично кажется, что вооруженное вмешательство иностранцев в советские дела невозможно в течении по крайней мере четверти столетия. Пока в районе проливов, a впоследствии на Балканах стояли дисциплинированные и частью вооруженные русские корпуса, была вполне возможна не интервенция иностранных войск, a реэвакуация Армии - конечно, в случае серьезных восстаний в Советской России. Теперь и этой возможности, по крайней мере в прежней форме, больше нет. Остается сделать вывод - советская власть падёт тогда, когда станет возможной вооруженная борьба изнутри. Я говорю о борьбе массовой и решительной, о „большой войне. Партизанская война, ведь, не прекращалась и не прекращается, но она по самому существу своему лишь тревожит врага, но победы над ним дать не может.
Конечно, свержение большевиков не есть только вопрос военно-повстанческой техники. Наша борьба есть борьба военно политическая и залпы на улицах Москвы - только последнее звено в длинной цепи политических действий.
В 1921 году П. Б. Струве писал: „Никакая политика в тылу не может заменить конницы на фронте".*) ( * Цитирую на память) Против этой формулы возражать не приходится, но я лично убежден в том, что верна и обратная формула-„Никакая конница на фронте не может заменить политики в тылу". Стреляющие должны знать, во имя чего они стреляют - иначе борьба безнадежна (такой, например, была борьба кронштадтских матросов). Политически действующие должны знать, в чем их ближайшая цель, иначе их действия лишены содержания.
Мы считаем, что такой ближайшей целью является подготовка революции в советской России.
В возможности мирной эволюции советской власти, в возможность бескровного превращения СССР в правовое государство мы никогда не верили и не верим. Пока что десять лет истории говорят в нашу пользу. И потому мы спрашиваем всех политически действующих - мир с советской властью или война против советской власти? Мы готовы идти, если не за всеми, то со всеми, кто отвечает ясно и прямо - война.
Нам не о чем говорить с мирящимися и мы отказываемся. понимать тех, кто пытается сказать: „ни мир, ни война".
Нас упрекают в политическом примитивизме. Поскольку дело идет о политической грамотности или, вернее, безграмотности очень и очень многих белых, упрек часто справедлив. „Политграмота" нам нужна не меньше, чем коммунистам.
Но в конечном счете дело, все таки, ни в безграмотности, ни в республике и ни в монархии, и ни в диктатуре, a в решении огромного и самого важного при всей своей примитивности вопроса - мир или война? От решения этой дилеммы не уйдет в конце концов ни одна политическая группа. Придется на него ответить для самих себя и тем, кто чуждается и сторонится „политики" и тем, кто ненависть к большевикам вольно или невольно заменяет ненавистью к „Европе".
Ведь и сейчас уже эмиграция фактически делится не на „правых" и „левых", a прежде всего на сторонников и противников вооруженной борьбы.
Пока военных действий нет, но состояние войны с советской властью и внутри России, и в эмиграции продолжается. Нам могут сказать-ну a какой собственно толк в этом состоянии войны раз оно не претворяется в действие? Кому такая война страшна. Ответим не колеблясь - страшна для Советской власти несмотря на свою кажущуюся безрезультатность.
Страшно умонастроение, которое всегда предшествует открытой борьбе и порождает ее. Если в Советской России не найдется Ивановых и Петровых, которые в подходящий момент возьмутся за оружие, советская власть можетъ быть спокойна - она не падет.
Что может сделать в данное время эмиграция для подготовки революции в СССР?
Всеми возможными способами поддерживать умонастроение непримиримости - прежде всего и главным образом внутри СССР, затем среди иностранцев (вооруженная интервенция невозможна, но отношение иностранцев к большевикам далеко не безразлично для хода борьбы). То же умонастроение эмиграция должна поддерживать и внутри самой себя.
Только в эмиграции есть свободная печать, и только в эмиграции возможно свободное слово.
Но, чтобы эта свободная печать и свободное слово приносили тот вред советской власти, который они могут приносить, нужно, чтобы пишущие и говорящие ни на минуту не забывали о самом главном и основном:
Война против советской власти продолжается.
Н. Раевский.
Стезя добровольца
На фотографии начала 20-х годов – молодой темноволосый мужчина, с умными, внимательными глазами, снятый анфас, в штатском костюме, не скрывающим однако армейской выправки, на лацкане пиджака – небольшой черно-белый крест, знак галлиполийца. Это – капитан Раевский, артиллерист, офицер Дроздовской дивизии, в прошлом - студент Петербургского университета, ветеран двух войн, в будущем – выпускник Карлова университета в Праге, признанный специалист в энтомологии (науки о бабочках), литератор, политический заключенный… К тому времени, когда появилось это фото, эмигрантская жизнь Раевского постепенно налаживалась. В серой пороховой дымке растаяли Новороссийск и Севастополь (две труднейших эвакуации), ушло в легенду «галлиполийское сидение», впереди были три года в Болгарии, где белые воины тщетно ждали сигнала к новому «Кубанскому походу», потом – Золотая Прага, ставшая для русских отнюдь не золотой: как-никак чужбина. А где-то, не слишком далеко, - советская Россия, там остались родители, сестра, двое братьев…
Николай Алексеевич Раевский, представитель старой дворянской фамилии, родился в 1894 году, в городе Вытегре Олонецкой губернии. «Я человек еще 19-го века», - говорил он на склоне лет, и слова эти имели серьезное значение: 19-й век, вернее – начало века, пушкинская эпоха, стал для героя этого очерка поистине путеводной звездой, светившей ему в дни самых тяжких испытаний. Блестяще окончив гимназию в Каменец-Подольске, где в ту пору жила семья, Николай Раевский избрал карьеру ученого и в 1912 году уже занимался в биологических лабораториях Петербургского университета, даже опубликовал научную статью в одном престижном журнале. Занятия пришлось прервать с началом 1-й мировой войны. Эту войну называли в свое время – Великой или Второй отечественной, такое название использовал в своих очерках и Николай Раевский - Великая война. Зимой 1915 года он сменил студенческую тужурку на юнкерскую шинель, поступив в Михайловское артиллерийское училище. Ускоренный выпуск, фронт, боевое крещение в дни Брусиловского прорыва, первые ордена… Потом – черный провал февраля 1917 года, который на короткое время многим офицерам-фронтовикам показался не провалом, а взлетом к чему-то новому и прекрасному. Отрезвление от либерального угара было ужасным. «А сейчас, - приводил в повести «1918 год» свои старые записи о развале фронта Николай Раевский, - жуткий липкий позор. Каждый день по грязному, избитому бесчисленными обозами шоссе мимо домика, в котором мы живем, десятками, сотнями тянутся в тыл беспогонные, нестриженые злобные фигуры. Бросают олпаршивевших, дохнущих от голода лошадей и бегут, бегут, бегут. Государственный разум великого народа русского… Свободная воля свободных граждан… И глухая, темная злоба закипает в груди – к тем, которые развратили и предали, и к тем, которые развратились и предали».
В дни пребывания на фронте Николай Раевский стал вести дневник. Потребность в ежедневных записях своих мыслей и впечатлений для образованного, думающего человека была вполне естественной. К тому же, Раевский в начале революционных перемен был еще очень молод, и все происходящее воспринимал с особой остротой. Ему, как и всем в России, пришлось тогда выбирать между белым и красным, родиной и интернационалом, большевиками и Богом. Раевский остался с Богом и родиной, примкнув к Белому движению. Но прежде, чем это произошло, он, подобно тысячам русских офицеров, пережил глубокие душевные потрясения, самым сильным из которых было разочарование в собственном народе. «Все кончено, все надежды разбиты. Темная ночь впереди. И мы, молодые здоровые люди, чувствовали себя живыми покойниками. Ничего не хотелось делать. Руки опустились. Физически мы не пострадали от большевизма, не было личных счетов с солдатами, но никогда не было такого глухого, беспросветного отчаяния, как в то время. Бесцельно бродили по глухим городским улицам, часами слонялись по длинным светлым коридорам… И та темная, давящая злоба, которая появилась в дни развала фронта, росла и крепла. Один вид серых шинелей вызывал слепую болезненную ненависть. Стыдно было чувствовать себя русским. Стыдно было сознавать, что в твоих жилах течет та же кровь, и ты говоришь на том же языке, что и те, которые братались с врагом, бросили фронт и разбежались по домам, грабя и разрушая все на своем пути. Тогда еще нельзя было утешать себя мыслью о том, что и враги заболели той же позорной болезнью. И пусть поймут те, которые остались в стороне от борьбы, отчего первые добровольцы поголовно истребляли попадавшихся к ним в руки солдат-товарищей. Не за себя мстили они и даже не за своих близких. Мстили страшной местью за поруганную мечту о Великой и Свободной Родине...» (Н. А. Раевский «1918 год»).
Начало второго года революции Раевский встретил в украинском городке Лубны. Волею судьбы он оказался в державе гетмана Скоропадского, но перед этим пережил месяцы красной власти, вдоволь насмотревшись на комиссарские художества. Тогда политическая жизнь Украины являла собой неразрешимый узел противоречий, в который были затянуты интересы немецких оккупантов и самостийников, анархистов и социалистов, пришлых и местных большевиков… Пробыв недолгое время на службе в гетманских войсках, очистивших Лубны от красных, Николай Раевский перешел к добровольцам – сначала в Южную армию, формировавшуюся под эгидой атамана Краснова, а затем – в вооруженные Силы Юга России, в ряды Дроздовской дивизии, элиты Белого воинства. К концу Гражданской войны Раевский – капитан, в последние недели крымской обороны – командир батареи на перекопском рубеже. Все пройденное и пережитое за эти кошмарные годы Николай Алексеевич изложил в повествовательной форме, литературно обработав военные дневники. «1918 год», «Добровольцы», «Дневник галлиполийца» - в сущности, это тоже Очерки русской смуты (А. И. Деникин был предельно точен, называя так собственный мемуарный труд), но - в отличие от воспоминаний старших воинских начальников - в произведениях Раевского события Гражданской увидены глазами простого офицера, и даже более того – глазами рядового добровольца. Не случайно среди героев названных повестей (или, в соответствии с авторским обозначением, очерков) так много простых солдат, вольноопределяющихся, младших офицеров, - они, чернорабочие войны, шедшие вместе с Раевским по фронтовым дорогам, погибавшие у него на глазах, обрели по его воле литературное бессмертие, – это ли не высшая награда воинам Белой России? Невольно напрашивается сопоставление дневниковой прозы Раевского (в одной из современных статей он был назван мастером фрагментарного письма) с известной книгой Романа Гуля «Ледяной поход», выпущенной в 1920 году в Берлине. Оба автора описывают минувшие события без романтического ореола, честно и жестко, нередко – с большей жесткостью оценивая себя, чем своих противников. В случае с Гулем последнее обстоятельство было ловко использовано большевиками, сразу переиздавшими его книгу: вот, мол, смотрите, как белые сами о себе пишут… По тем же причинам в 20-х годах советский Агитпроп проявил интерес к мемуарам Будберга, Шульгина и других лиц из белого лагеря. Белые сделали соответствующие выводы: переиздавать врагов не стали, к своим же авторам предъявили определенные требования. В виде инструкций это не выражалось, но редактора изданий, близких к Русскому Обще-Воинскому Союзу или, по крайней мере, стоящих на позициях непримирения, рассматривали поступающие к ним рукописи не с точки зрения изложенной там «правды жизни», а скорее – правды Белого Дела. Сам же Гуль так вспоминал о реакции на «Ледяной поход» со стороны офицеров: «Книга имела большой успех, но особый. Многие бывшие военные отнеслись к ней неприязненно. Я-де сгущаю краски, я-де слишком много пишу о темных сторонах и т.д.». В этих словах сквозит, конечно, раздражение, но суть претензий передана буквально. Николай Алексеевич предложил к публикации рукопись «Добровольцев» в 1931 году; он не «сгущал краски» и не упивался «темными сторонами», но сама манера подачи материала – сугубо реалистичная, в дневниковой форме, с резкими, смелыми выводами относительно политических и военных вопросов, звучащими из уст героев, соратников автора – вызвала, видимо, неприятие у тех, кто хорошо помнил историю с Гулем. Возможно, поэтому Раевский встретил отказ в редакции журнала «Возрождение», - не помогло даже содействие Владимира Набокова, в то время уже известного и модного писателя, с которым он состоял в переписке. До наших дней сохранился отзыв Набокова о прозе его пражского знакомого, изложенный в одном из писем: «Многоуважаемый Николай Алексеевич, ваши очерки прямо великолепны, я прочел – и перечел их – с огромным удовольствием. Мне нравится ваш чистый и правильный слог, тонкая ваша наблюдательность, удивительное чувство природы. Лучший из всех, пожалуй, «Смотр под огнем». Есть одна мелочь, которую нужно исправить, когда будете печатать, а именно: «трупы дам, изрубленных конницей Буденного…». Это неудачная комбинация слов. Вообще говоря, трудно к чему придраться, - и напротив есть тьма вещей удивительно хороших, так, например, чудесное описание «вагона-ресторана» или «наблюдательного пункта»… Из этих очерков должна получиться прекрасная книга: хорошие же книги из «военной жизни» редки. Сердечно благодарю вас за посылку ваших произведений, - и очень хочется еще, если таковые имеются». Таковые произведения у Николая Алексеевича имелись, - дневниковые записи он вел постоянно, и записи эти не были механическим фиксированием событий дня. В общем-то, из-под пера Раевского выходили полноценные литературные тексты. В боевых условиях, особенно в дни интенсивных действий на фронте, когда спешно вдруг приходилось срываться с места и уходить куда-то с наступающими маленький походный архив, что-то терялось… После эвакуации из Крыма, в галлиполийский и болгарский периоды пребывания на чужбине, Раевский по памяти восстанавливал утраченные фрагменты и писал, писал новые части своей добровольческой эпопеи. Обращаться в журналы не спешил, не до того было: сначала служба, потом завершение образования в Пражском университете, где он быстро выдвинулся в число самых перспективных выпускников… Однако уже в Галлиполи Николай Алексеевич стал рассматривать литературную деятельность как иную форму борьбы с большевизмом, во многом не менее действенную, чем вооруженное сопротивление. Не имея возможности выступать на страницах печати (настоящей ежедневной прессы в Галлиполи просто не было), Раевский предложил делать выпуски «Устной газеты» для чинов 1-го армейского корпуса. Цель – привить соратникам по борьбе, прежде всего, рядовой солдатской массе, элементарную политическую грамотность. Командование проект одобрило, «Устная газета» стала жить. «Раевский и его сослуживцы не теряли веру в победу «белой революции», их твердым убеждением было, что через два-три года большевицкий режим рухнет, а пока нужно вырабатывать идеологию общего антибольшевицкого фронта, постепенно объединяющегося вокруг генерала Врангеля. …Поэтому необходимо было, не теряя времени, действовать. Капитан Раевский предложил командованию создать систему политического просвещения солдат и офицеров, отсутствие которой было одной из причин разложения Добровольческой Армии и в конечном итоге обусловило ее поражение. Необходимо было изо дня в день выковывать новое духовное оружие. В условиях, когда вот-вот рухнет большевистский режим и образуется идеологический вакуум, оно понадобится в первую очередь. Тогда-то, полагал Н.Раевский, "мы придем в Россию с определенной политической программой, и каждый офицер и солдат должен так же твердо знать это свое духовное оружие, как знает винтовку и пулемет. В гражданской войне армия не только воюет, но и проводит в жизнь те идеи, во имя которых она воюет... Необходимо, чтобы каждый из нас использовал время пребывания за границей и вернулся в родную страну, усвоив политическую идеологию своей армии". Начав с создания "Устной газеты" в Галлиполи, Раевский долгие годы всем своим творчеством периода эмиграции "выковывал" это "духовное оружие"…» (Из статьи О.Карпухина «Мог ли стать барон Врангель русским Бонапартом?..»).
Николай Алексеевич и его единомышленники, а их было достаточно, боролись за душу Белой Армии, в основу формирования которой был положен принцип добровольчества. Несмотря на то, что в крымский период борьбы главнокомандующий генерал П.Н.Врангель переименовал свои войска в Русскую Армию, оставив слово «Добровольческая» в легендарном прошлом, суть убежденных белых бойцов осталась прежней – добровольная жертва собственным благополучием, самой жизнью для спасения родины. Подлинным добровольцем был и Николай Раевский, когда зимой 1915 года впервые надел военное обмундирование, а весной 1918-го – примкнул к Белому движению. Собственно, вся его жизнь – есть стезя добровольца, крестный путь под терновым венцом. В своих произведениях Николай Алексеевич много размышляет о феномене русского добровольчества. «В 1921-22 годах, вскоре после эвакуации, я записал в сыром виде свои, еще очень свежие тогда воспоминания об учащейся молодежи на Гражданской войне. Попутно с главной темой эта запись содержала немало других наблюдений политического и бытового характера», - говорится в предисловии к повести «1918 год». И вот впечатляющий пример массового, стихийного порыва студенческой молодежи – той самой, что справедливо считалась в обществе наиболее революционным слоем – к единению с государственной властью в начале Великой Войны: «В один прекрасный день в газетах появился Высочайший приказ о мобилизации студентов. Он касался лишь младших курсов и был проведен в жизнь гораздо позже. Но в то утро немедленное зачисление в армию казалось большинству почти свершившимся фактом. Университетский коридор гудел. Открыли белый актовый зал. Студентов набилось столько, что ректор, профессор Гримм, не без труда добрался до кафедры. Бурная, восторженная манифестация. Первый и последний раз я слышал «Боже, Царя храни!» в университете. Впечатление было такое, что поет вся зала. Я посмотрел на ближайших соседей. Большинство поет, немногие молчат и наблюдают. Не то удивление, не то огорчение. Послышалось несколько свистков, но гимн зазвучал еще громче. Потом бесконечное «ура». К кафедре продираются недовольные. Видно по лицам. Один держит в руках лист бумаги. Пробует читать. - Товарищи, мы протестуем… - Довольно! - Долой! - Доло-ой! Вон! – Свист, топот, рев. Оратор машет рукой, кричит, как можно громко: - Товарищи, дайте высказаться… - Не дадим! Довольно! Долой! - Боже, Царя храни… …Накопившиеся чувства искали выхода. Взяли трехцветные флаги, портрет Государя и густой толпой двинулись к Зимнему Дворцу. Через несколько дней на Невском в витринное одной из фотографий появились снимки, собиравшие много публики. Было на что посмотреть. Коленопреклоненная толпа черных пальто перед громадой Дворца. Над студенческой толпой национальные флаги» (Н. А. Раевский «1918 год»). Приведенный отрывок очень символичен, ведь те самые студенты, что в тяжелый для родины момент, как шелуху, отбросили от себя либеральную демагогию, шли потом в ряды Белых армий, составив вместе с верными России офицерами костяк добровольчества.
Долгими вечерами в сырой галлиполийской палатке капитан Раевский вспоминал и воскрешал в своих записях образы русских мальчишек, Белых воинов, встреченных им на дорогах Гражданской войны. Он словно бы слышал их голоса, их давние споры, шутки, - потому-то в прозе Раевского так много живой разговорной речи, диалогов. Память, как магнитная лента, доносила из прошлого обрывки фраз, крики команд, бред умирающих… Он и сам умирал от тифа, падал в изнеможении на спасительную корабельную палубу, чудом вырвав из красных тисков свою жизнь и жизни своих боевых друзей. Было это в Новороссийске… «До пристани около версты… Из всех поездов повылезали больные. Идут через силу. Красные завалившиеся глаза, почерневшие губы. Руки точно из грязного воска. Медленно бредут вдоль составов. Цепляются за вагоны. Падают. Отдышавшись, кое-как поднимаются. Опять идут. Пехотный юнкер ползет на четвереньках. Растрепанная бледная дама ведет под руку полуодетого капитана. Он качается. То и дело валится на землю. Дама поднимает, уговаривает, плачет. - Ну, родной мой… дорогой… близко ведь… совсем близко… обопрись о меня. Через несколько шагов капитан опять валится. Глаза закрыты. Дама громко рыдает. Дальше… дальше… все равно не можем помочь». Сон, страшный сон… или явь, еще более страшная? Гражданская война показана Раевским во всей ее неприглядности, но – «…он поставил себе за внутреннее правило не давать воли перу, рассказывая о тех жутких моментах, когда опасность налетала на него хищной птицей, и трагический исход казался неминуем. Расписывать ужасы и страхи ситуаций, фантазировать, играя на темных чувствах людей, - это было не для Николая Раевского. Ему, скромному от природы, красивому душой человеку, безусловно, претило выставлять себя героем. Он хотел, чтобы ему верили…». (Из статьи Н.Митрофанова «Тихий Крым» белого капитана Н.Раевского»). Не верить написанному Раевским просто невозможно, столь откровенно, без ложного пафоса, показаны им этапы Белой борьбы, путь из Новороссийска в Крым, из Крыма в Константинополь, трудные дни Галлиполи. «Дневник галлиполийца» позволяет увидеть жизнь 1-го корпуса армии генерала Врангеля как бы изнутри, погружаясь в это произведение, невольно испытываешь странное ощущение личного присутствия там, среди усталых, израненных, прошедших огни и воды последних воинов Белой России. Современному читателю известно о «галлиполийском сидении» из повести Ивана Лукаша «Голое поле». С «Дневником» Раевского она легко сопоставима: общее – в оценке происходящего, разница – в способе изложения. Лукаш – подчеркнуто литературен, временами достигает эпических нот, святость Белого Дела затмевает у него все негативное, все темные пятна; Раевский – предельно, буднично прост, говоря киношным языком – документален, но в этой документальности – большая внутренняя сила, сила жизненной правды. Иван Лукаш осуществил издание своей книги в то время, когда галлиполийский лагерь еще не прекратил существование, рукопись Раевского увидела свет лишь в последние годы ХХ столетия. Сейчас мы имеем возможность познакомиться и с другими свидетельствами возрождения эвакуированной Белой Армии – Русской Армии! – на турецком полуострове. Вот для сравнения три отрывка – из работы В.Х.Даватца (добровольца, известного публициста, профессора Киевского университета) «Русская Армия на чужбине», из повестей Лукаша и Раевского: В.Х.Даватц: «Были ли упадочные настроения среди войск? Да, были. Они не могли не быть. Тяжелые удары судьбы, пережитые испытания, усталость после трехлетних непрерывных боев, лишения и страдания моральные, неизвестность будущего угнетали людей. Чтобы устоять в буре, нужны были исключительные силы, которых у многих не хватило. Но ядро Армии было здорово». Н.А.Раевский (из беседы с бельгийским военным представителем майором де Ровером): « - Что вы думаете о будущем Армии? Ответьте мне откровенно, господин майор, это не для "газеты". Думаете ли вы, что она еще сыграет свою роль? - Как Армия - не знаю. Предсказывать события не берусь. Но я совершенно уверен в том, что те люди, которые ее сейчас составляют, сыграют в свое время большую роль, очень большую... Ваше национальное несчастье - русское безволье, а сюда, в Галлиполи, мне кажется, отфильтровались волевые люди со всей России. Конечно, они есть всюду, но это одиночки, а здесь такой сгусток воли, который неизбежно себя проявит». И.С.Лукаш: «У нас в Галлиполи произошел какой-то отбор… Кто не выдержал испытаний – ушел. Ушли те, кто не хотел наших консервов, ушли те, кто не мог тосковать в бездействии, кто задыхался и не перешагнул через железную дисциплину. Может быть, и сейчас еще есть консервники и подавленные, но большинство, я это знаю, готово на новые испытания. Мы все здесь испытуемые за Россию. Здесь испытание, здесь, в Галлиполи, история ставит свою пробу: будет ли Россия или ее не будет. Мы очистились от всех гноищ войны, мы обелились, мы стали живой идеей России, и, если она жива, не мертвецы и мы, потому что мы несем в себе Россию, как солнце». Не трудно заметить, что все три автора-галлиполийца каждый по-своему утверждают одну крайне важную мысль: сердце Белой Армии, ее ядро, это – сердце самой России, и если оно еще бьется, то бьется – в Галлиполи. Белогвардейцы-литераторы – в данном очерке речь идет прежде всего о них – Лукаш, Даватц, Раевский и другие, действительно, «несли в себе Россию, как солнце». И сгорали в ее палящих лучах. Из трех перечисленных только Раевский дожил до глубокой старости, пережив «и многое, и многих». В середине 20-х годов казалось, правда, что все самые тяжкие переживания уже позади. После переезда в Прагу и поступления в Карлов университет Николай Алексеевич всецело отдался энтомологии, в 1930 году получил степень доктора естественных наук. Благодаря своим разносторонним способностям, он смог одновременно заниматься во Французском институте искусств имени Эрнеста Дени, также расположенном в Праге, за выдающиеся успехи был награжден месячной поездкой в Париж. Там Раевскому довелось встретиться с многими однополчанами, - русская колония в Париже была огромной. Писатель В.Г.Черкасов-Георгиевский, беседовавший с Н.А.Раевским где-то в середине 80-х годов, передает такую деталь их разговора: «До сих пор стоит у меня в ушах восклицание будто помолодевшего на глазах Николая Алексеевича в его воспоминании о том, как сидели они однажды в Париже в зале «Гранд-опера» на спектакле вместе с товарищем фронтовых лет Римским-Корсаковым… И вдруг обычно очень сдержанный поручик сжал его локоть и сказал совершенно не касаемое к происходящему на сцене: – Господин капитан, а вы помните тот бой?! Еще бы было не помнить Раевскому и Римскому-Корсакову тот, казалось, безвыходный для их офицерской горстки бой, когда они чудом остались живы…». Фамилия Римских-Корсаковых знаменитая, в Белом движении было несколько ее представителей, один из них погиб на Перекопе, с другим Раевский встретился в Париже… Быть может, это были самые счастливые дни в его эмигрантской жизни. Была у Николая Алексеевича в то время и романтическая любовь, о которой, впрочем, мало что известно: на страницах дневника, ведшегося им в Праге, упоминается юная поэтесса Ольга Крейчи, часто упоминается… В годы Второй мировой девушка умерла от чахотки. Пражский период стал для Раевского и временем, когда он нашел главное дело своей жизни (не говоря, конечно, о подвиге добровольчества) – с начала 30-х годов он всецело увлекся исследованиями судеб А.С.Пушкина и близких к нему людей, благо условия для этого в довоенной Чехословакии были просто уникальными. «В 1938 году после пятилетних усилий ему удалось получить приглашение посетить замок Бродяны в Словакии и ознакомиться с ранее недоступным архивом семьи А.Н. Фризенгоф-Гончаровой. Это одна их двух сестер Натальи Николаевны Пушкиной (вторая, Екатерина, была замужем за Дантесом). Несколько раз в этот замок приезжала и Н.Н.Пушкина с детьми. Раевский оказался единственным исследователем-пушкиноведом, кто видел замок, его обстановку и архивы в первозданном виде - такими, как при сестрах Гончаровых, но поработать с архивами не успел: 15 марта 1939 года в Прагу вошли немецкие танки», - пишет в одной из своих статей современная исследовательница жизни и творчества Раевского – Г.М. Широкова. Надо отметить, что именно Раевский-пушкинист ныне широко известен российским читателям, про Раевского-белогвардейца, причем – убежденного белогвардейца, носителя духа и смысла Белого Дела знают мало, или не знают ничего. Тем ценнее подробные журналистские материалы, публикуемые в родных краях Николая Алексеевича – в Вытегре, Вологде, Череповце, в изданиях С-Петербурга, Москвы и Севастополя, рассказывающие о разных сторонах удивительной личности этого человека.
С началом военных действий в Чехословакии, оккупированной немцами в считанные дни, Н.А.Раевский живет предчувствием близких и страшных перемен, которые неизбежно коснутся всех в Русском Зарубежье. «Если эта война «всерьез», - заносит он в дневник в сентябре 1939 года, - здраво говоря, придется стреляться или травиться, вообще уходить. Все пойдет к черту». Четыре года спустя в дневнике появляется и такая запись: «Хотел бы конца войны, как все, но боюсь большевизма – не за собственную шкуру только, за немногих дорогих мне людей, за все, что есть хорошего в европейской культуре, за право жить не по указке духовного хама… Для себя же лично – пережить две недели после конца войны. Кто-то сказал, что это будут самые страшные две недели». 13 мая 1945 года Николай Алексеевич был арестован советскими «компетентными органами». В свое время он более двух месяцев просидел в гестаповской тюрьме, но немцам старый белогвардеец показался не опасным, выпустили; из советского заключения он вышел через пять лет, потом – десять лет жил в Минусинске, с 1961 года – в Алма-Ате. Дальнейший период его жизни в творческом плане был связан исключительно с пушкинистикой. «Когда заговорят портреты…», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина – Павел Воинович Нащокин» - эти книги мгновенно завоевали интерес и любовь читателей, поскольку написаны были очень увлекательно, прекрасным русским слогом, и резко выделялись из основного числа работ о Пушкине свежестью авторского взгляда и многими совершенно новыми подробностями, касающимися близкого окружения поэта. Н.А.Раевский, свободно говоривший на четырех иностранных языках и еще четыре – знавший весьма основательно, к тому же – человек с академическим образованием в области биологии, нашел применение своим способностям, работая переводчиком в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Работал долго, до 82-х летнего возраста. А о пушкинской эпохе писал до самой смерти. В 1986 году Николаю Алексеевичу удалось побывать в Чехословакии, в Праге, с которой столько было связано в его бурной жизни. Он искал свои дневниковые записи довоенного и военного периода, рукописи неизданных и никому не известных книг, переданные в 1945 году на хранение надежным людям. Люди умерли, бумаги затерялись… Ему ничего не удалось найти. Но – согласно бессмертной булгаковской фразе «рукописи не горят» - литературное наследие Н.А.Раевского не может считаться бесследно утраченным. Известно, к примеру, что сейчас в распоряжении специалистов имеются значительные фрагменты «Пражского дневника», дело за издательством… Что же касается «белогвардейской» прозы героя этого очерка, то в настоящей книге она представлена достаточно полно и дает ясное представление об авторе как об одном из Белых воинов, несших «в себе Россию, как солнце».
* * *
Судьбы литераторов-белогвардейцев после Второй мировой войны большей частью складывались в зависимости от того, оказались ли они в пределах досягаемости советских спецслужб. Те, кто благополучно избежал возвращения на родину в арестантском вагоне, могли считать себя в рубашке родившимися. О тех, кто стали возвращенцами по собственному желанию, уже говорилось… На примере Н.А.Раевского можно представить, какие интеллектуальные силы имело Русское Зарубежье, какими творческими ресурсами оно располагало. С точки зрения нормального человека, использовать таких людей, как Раевский на лесоповале или уборке тюремного двора, это все равно, что забивать гвозди телевизором. Чекисты думали иначе. Поэтому, например, приходится признать, что мировой науке вулканологии повезло иметь среди своих крупнейших специалистов «черного гусара»**** Владимира Петрушевского, не умершего где-нибудь в Потьме или Карлаге, а русской поэзии среди своих интереснейших авторов – бывшего добровольца Анатолия Величковского, не убитого заодно с другими по прихоти какого-нибудь ответственного товарища. И когда порой приходится слышать, что такой-то или такой-то вывезенный из Европы и отсидевший свое белогвардеец (ну, скажем, знаменитый летчик, генерал Ткачев) вдруг уверовал в идеалы социализма, предал анафеме боевое прошлое, то становится горько и смешно. Про Раевского тоже в одной (в сущности, очень хорошей!) статье, опубликованной после его смерти, было написано, что он, вспоминая о годах заключения, говорил: «Я выстрадал тогда свою главную мысль: только в социализме будущее России, всей нашей великой и многонациональной Родины...». Что ж, возможно, Николай Алексеевич и говорил нечто подобное, но – когда и с кем? И, главное, насколько откровенно? Один из двух его братьев, оставшихся в «советском раю», был расстрелян, сестра получила лагерный срок… Но дело даже не в этом, не в личном, а - в «поруганной мечте о Великой и Свободной Родине». Сейчас в России выросло уже новое, несоветское поколение, которому трудно осознать, что еще не так давно, четверть века назад, у нас в стране люди с судьбами, подобными судьбе Раевского, редко говорили вслух то, что думали на самом деле: они не были неискренними, просто, знали – свои заветные мысли лучше не доверять никому. Символ веры белого капитана Раевского с предельной четкостью изложен в его военной прозе, в дневниковых очерках. Вряд ли с годами он изменился хотя бы на йоту.
Дмитрий Кузнецов
*****
Всем, интересующимся темой "Белая армия и ГВ" рекомендую прочитать книги Раевского Н.А., настоящего русского офицера с необычной судьбой и патриота своей Родины, написанные литературно живо, интересно и безукоризненно. Это книги - "1918 год", "Добровольцы. Повесть крымских дней", "Дневник галлиполийца", "Орхание-София-Прага. 1934", "Возвращение". Они есть в электроном виде на сайте voldrozd.narod.ru
Там же, еще, и фото из эмиграции, его Послужной список офицера и документы.
[attachment=2]
Фото: Могила Раевского Н.А. 22 декабря 2009 г. Вечная Память ему:
[attachment=3]
Навигация
Перейти к полной версии