Белая гвардия > Личности
Женщины в Белом Движении
Игорь Устинов:
Иван Лисенко Наши сестры
1-я генерала Маркова батарея понесла тяжелые потери за три года борьбы против красных. Пали в боях командир полковник Миончинский, весь выдающийся первоначальный командный состав и большинство рядовых чинов. Оставшиеся почти все были переранены, многие по несколько раз.
Били убиты и две сестры милосердия и дважды ранена третья. О них я и хочу вспомнить.
При соединении 4-й и 1-й батарей в Новодмитриевской вместе с остальным составом к нам попала и сестра милосердия, уроженка Донской области, Ольга Ивановна Горшкова. Скромная и деловитая, она завоевала общую симпатию и уважение за свое недолгое пребывание в батарее.
Помню один из переходов после отхода от Екатеринодара. Я шел, придерживаясь за щит орудия, а рядом шла Ольга Ивановна со своей полевой сумкой. Меня поразило выражение глубокой печали на ее лице, и я невольно спросил: "Отчего вы так грустны? Слава Богу, мы вышли из окружения и идем к вам на Дон". Она ответила, что вспомнила своего жениха, оставшегося на германском фронте, и родных и чувствует, даже знает, что никогда их больше не увидит. Я был смущен уверенностью ее слов и пытался сказать ей что-то в утешение. Но она молчала.
Через несколько дней, при переходе железной дороги у Горькой Балки, батарея попала под орудийный и пулеметный огонь бронепоезда. Быстро снялись с передков и прямой наводкой отогнали красных. В нескольких шагах от орудий низким разрывом шрапнели была убита Ольга Ивановна.
[attachment=1]
Сестра Тамара Давыдова. Убита 27 января 1918 года
Елена Ильченко, известная под другим именем на юге артистка, поступила в батарею во 2-м походе. Поразительно красивая, она держала себя с большим чувством собственного достоинства и полным бесстрашием. Невольно все мы "подтягивались" во всех отношениях в ее присутствии. Она была убита под Армавиром, когда погибло наше 3-e орудие, сопровождавшее Сводно-Гвардейский полк.
После боя под Ростовом в 1917 году наша батарея вернулась в Новочеркасск и расположилась в Платовской мужской гимназии. Заботу о нашем питании взяла на себя заведующая бывшим до нас в гимназии лазаретом.
Ей помогала сестра милосердия, казачка станицы Кумшацкой, Домна Ивановна Сулацкая. В начале января 1918 года взвод батареи был отправлен в отряд Чернецова, защищавшего Донскую область севернее Новочеркасска. К взводу присоединилась и Домна Ивановна. Позднее она нам говорила, что ей было бесконечно жаль нас, таких молодых и одиноких на Дону, идущих защищать Новочеркасск, в то время как офицеры и казаки расходились по домам. Небольшого роста, крепкая, ловкая и хозяйственная, она казалась мне воплощением лучших черт казачества. Скоро стала она для нас не только образцовой и бесстрашной сестрой милосердия, но и как бы старшей сестрой всех нас - 18-летних юношей. Она была старше нас года на три и держала себя соответственно - по-домашнему просто, деловито и серьезно.
Нельзя представить себе 1-ю генерала Маркова батарею без полковника Миончинского, капитана Шперлинга и Домны Ивановны.
Бои 1-го Кубанского похода вспоминаются мне монотонными переходами, прерывающимися появлением у орудия командира батареи или самого генерала Маркова и командой: "Номера на передки садись! Орудия рысью марш!". Наскоро вскочивши кто на передок, кто на лафет или зарядный ящик, мы обгоняем колонну и идем вперед к цепям прогонять бронепоезд или сбивать пулеметы. Ясно помню, как под Выселками мы под обстрелом неслись вперед сбить пулеметы противника у мельницы. Едва успевши вскочить на переходящий на рысь зарядный ящик, я увидел ловко на ходу прыгнувшую и примостившуюся на стреле ящика (окованный железом деревянный брус, соединяющий ящик с передком) Домну Ивановну. На мое удивленное замечание: "Куда вы, Домна Ивановна, ведь только одно наше орудие идет в цепи!", - она спокойно возразила, "Вот потому-то мне и надо быть с вашим орудием: не дай Бог, кого-либо пуля зацепит!". И так всегда Домна Ивановна находила, где ей "надо быть". Господь хранил ее, и она отделалась только двумя ранениями.
[attachment=2]
Сестра Домна Сулацкая
В тяжелом и неудачном бою под Шишкиным в декабре 1918 года, где был убит у орудия полковник Миончинский, Домна Ивановна под пулями переходила от орудия к орудию и наливала из фляжки каждому поочередно стопочку разбавленного спирта, а на закуску давала по ломтику хлеба с куском сала. Кухни в этот день мы не видели и ночью вышли, ничего не евши.
Вспоминаю конец января 1919 года в Донецком Бассейне; Наше орудие еще до рассвета заняло позицию в стороне от железной дороги, ожидая "Черномора" - красный бронепоезд с командой из матросов, причинявший нам большие неприятности.
Недалеко у железной дороги - полуразрушенная гранатой будка путевого сторожа. Холодно, острый ветер и мелкий частый дождик, постепенно проникающий струйкой за воротник шинели; влага пропитывает обувь, одежду и папаху. Прибывши за несколько дней до этого из госпиталя после сыпного тифа, я был еще очень слаб и в каком-то пассивном состоянии лег на мокрую землю возле колеса стоящего на позиции орудия и задремал с мыслью: "Хоть бы "Черномор" скорее появился, чтобы согреться и избавиться от противной мелкой дрожи..." Вдруг чувствую, что кто-то трясет меня за плечи, и слышу настойчивый голос Домны Ивановны:
- Прапорщик Лысенко, идите скорее чай пить, командир взвода разрешил по очереди пройти закусить.
Действительно, подошел прапорщик М., сменивший меня у орудия. Вместе с Домной Ивановной я прошел к разбитой покинутой будке.
Оказывается, наша сестра заставила ездовых накрыть от ветра и дождя деревянными щитами разбитые окна и стену будки и вскипятила воду в котле уцелевшей печки. По очереди Домна Ивановна поила нас всех чаем, прибавляя "для дезинфекции" немножко спирту, и угощала ломтем хлеба с неизменным салом. Где и как она все это доставала, никто из нас не спрашивал. Промокшие и голодные люди веселели, согретые заботой нашей сестры милосердия-казачки.
Много можно вспомнить таких эпизодов боевых будней, когда Домна Ивановна, исполняя свой прямой долг - перевязки раненых и лечения больных - находила еще время и силы своей заботой скрашивать тяжелую жизнь строевого состава.
После первого похода часть наших казаков перешла в казачьи части, но Домна Ивановна осталась с нами - марковцами.
***
В Галлиполи в наш дивизион были зачислены офицеры разных расформированных артиллерийских частей. Среди них был и кадровый офицер, командовавший батареей на германском фронте, капитан Я. Нам он казался пожилым, так как ему было уже "за тридцать". Тактичный и добрый, он быстро завоевал общее уважение и симпатии. По прибытии в Болгарию, где не сразу наладилась наша жизнь, его единогласно выбрали заведовать артельным хозяйством. Несмотря на прогрессирующее уменьшение отпуска сумм на довольствие, он прекрасно поставил питание дивизиона. Завел целое хозяйство - огород и свиней, - чтобы улучшить довольствие; по ночам он уезжал в горы, в далекие села, дабы рано утром попасть на базар и к жителям и достать свежие и дешевые продукты. Все мы ценили его энергию, настойчивость и удивлялись положительным результатам.
В 1923 году я покинул Болгарию и уже в Чехословакии узнал, что Домна Ивановна вышла замуж за капитана Я. Мои друзья перед 2-й мировой войной ездили в Болгарию и встречали чету Я. и их подрастающую дочь.
Трогательно отзывалась Домна Ивановна о всех нас, живущих и ушедших в иной мир, и говорила, что все мы были для нее, как "родные дети".
Пусть мои далеко не полные и краткие записки будут моей данью благодарности этой исключительно скромной и героической русской женщине.
Игорь Устинов:
БЛАГАЯ ДУША
Посвящается памяти Марии Алексеевны Неклюдовой. бывшей начальницы Харьковского Девичьего института им. Императрицы Марии Федоровны, репатриированной в 1945 году советскими властями из Германии в СССР и помещенной в глухое село Кузькино Новодевичьего района Куйбышеской области, где и умерла в 1948 году от истощения и отсуствия медицинской помощи на 82-ом году жизни.
[attachment=1]
Много усилий тратят люди, чтобы отыскать смысл жизни. Как часто падают на пути, не добившись разгадки. Как страдают, как чувствуют болезненную пустоту из-за отсуствия в своей жизни идеи, способной их жизнь осветить и придать ей смысл. А ведь секрет счастья, разгадка жизни и ее назначения заключаются в трех словах, сказанных Христом: „Любите друг друга". Многие люди, с громкими словами на устах, проводят бесплодную жизнь, не улучшив ничьей участи, и отходят от жизни, как дерево, плодоносное по природе, но не принесшее никакого плода и без пользы засохшее.
Но что это за великое и редкое сокровище — .добрый человек!"
Добрый не по принципу, не по самопринуждению, а добрый инстинктивно, „светящий и греющий" окружающих, как светит и греет благое, прекрасное солнце, не задумываясь о бесконечном добре, творимом на земле его лучами.
Именно таким добрым человеком и была в жизни покойная Мария Алексеевна.
Будучи из старинной дворянской семьи, Мария Алексеевна получила образование и воспитание в знаменитом Смольном Девичьем институте в Санкт Петербурге. По окончании института с шифром Императрицы она решает посвятить всю свою жизнь воспитанию детей и зачисляется воспитательницей при том же институте.
Своим вниманием и заботливостью о детях, умением подойти к ним, усердным исполнением своих обязанностей, она обращает на себя внимание начальствующих лиц и, с течением времени, назначается на должность инспектриссы классов, а затем и на должность начальницы Харьковского Девичьего института.
Но вот наступает лихолетье на Руси: германская война, а затем ужасы революции 1917 года. Предвидя страшные последствия революции и видя оторванность многих детей от своих родителей, судьба которых становится неизвестной вследствии полной дезорганизации железных дорог и почтово-телеграфных служб, Мария Алексеевна принимает мужественное решение на свой страх и риск эвакуировать институт на Юг России в Одессу.
Нужно было иметь сильную волю, чтобы не пасть духом и не растеряться в охватившем страну революционном хаосе, и достигнуть намеченной цели.
Однако, и в Одессе не удалось надолго задержаться, так как волны гражданской войны докатились и до берегов Черного моря. Мария Алексеевна, не желая оставлять русских девочек на произвол разнузданных банд, смело решается на эвакуацию института в Болгарию, а затем, с разрешения короля Александра, в братскую Сербию, где институт находит, наконец, тихое пристанище в банатской области в городе Новом Бечее.
Здесь были предоставлены здания для размещения учениц и предоставлены средства на содержание института. С удивительной энергией Мария Алексеевна подбирает надежных и опытных помошников в лице инспектора классов генерал-лейтенанта Захара Андреевича Макшеева, бывшего директора Первого Кадетского корпуса, и заведующего хозяйственной частью сенатора Александра Николаевича Неверова.
Одновременно с ними подбирается педагогический и воспитательный персонал соответствующей квалификации.
Необходимо было позаботиться во что одеть и обуть детей, так как за время бесконечных эвакуации вся одежда и обувь износились. Мария Алексеевна ко всем взывает о помощи, твердо веря в отзывчивость добрых людей. И она не ошиблась: пожертвования потекли, люди приносили и присылали им и деньги и вещи. Были приобретены швейные машины и музыкальные инструменты: рояль, пианино. Девочки в скором времени были одеты в форменные платья по классам, как это и было на родине.
Программы эвакуированных русских учебных заведений были расширены до восьми лет обучения с предоставлением права поступать после их окончания в высшие учебные заведения.
К своему вступлению на должность Законоучителя в 1926 году, я уже застал институт в образцовом порядке. Все было оборудовано и приспособлено для нормальной жизни института. Обращалось большое внимание на физическое развитие и здоровье детей. При институте имелась своя больница и опытный русский врач. В случаях сложных заболеваний, приглашались врачи-специалисты из Белграда, а при необходимости операционного вмешательства больных отправляли в русский госпиталь в Панчево. Слабогрудых, с зачатками туберкулеза Мария Алексеевна умудрялась отправлять в прекрасный санаторий Вурбург, где чудный воздух, усиленное питание и умелое лечение известного доктора Около-Кулак творили чудеса.
При институте имелась прекрасная библиотека в 10 тысяч томов, классы рисования, музыки, рукоделия и пластической гимнастики, с опытным составом преподавателей. Единственно, что отсуствовало — это своя институтская церковь, а дети ходили в сербскую, причем только по классам, так как весь институт не мог вместиться в храме вместе с сербскими прихожанами.
Этот пробел был быстро восполнен.
Ознакомившись с начальницей, инспектором классов и заведующим хозяйством, я поднял вопрос о необходимости устройства своей церкви, где бы могли присуствовать одновременно все ученицы, принимая участие в пении и чтении. Выделено было помещение, устроен иконостас, сшиты облачения, найдена необходимая утварь на престол и на жертвенник. Стройное пение русского хора стало привлекать в церковь, не только русскую колонию, но и сербов. Словом, институт представлял из себя русский уголок, как бы случайно заброшенный в далекую Сербию.
Мария Алексеевна не оставляла детей без развлечений. Устраивались вечера в русском духе, вокально-музыкальные концерты, постановки спектаклей, традиционная елка с Дедом-Морозом, а Великим Постом по воскресеньям проводились духовные беседы. Посещал институт Митрополит Антоний, иеромонах Иоанн (Шаховской).
Ежегодно к выпускным экзаменам Министерством Народного Просвещения направлялся в институт делегат, который знакомился с постановкой учебного дела во всех классах, а затем присутствовал на всех выпускных экзаменах, а по их окончании скреплял своей подписью выдаваемые аттестаты зрелости. Русские девушки, в основном справлялись с расширенной программой и свободно поступали в учебные заведения страны. Некоторых же, по их желанию, направляли во Францию, Бельгию и Англию, для усовершенствования знания иностранных языков, стенографии и т.п. По выходе из института, ни одна ученица не была забыта Марией Алексеевной и бывшие воспитанницы часто обращались к ней в трудную минуту, как к родной матери.
Но вот счастливые дни для института в Бачее закончились. Из-за сокращения бюджета русские учебные заведения стали закрываться и в 1932 году был закрыт и Харьковский институт. Это был большой удар для Марии Алексеевны. Однако, несмотря на все хлопоты и старания представителей города, факт совершился.
С переездом в Белград и с ликвидацией имущества и дел института, Мария Алексеевна не падает духом. Ей вверяется заведывание девичьим студенческим общежитием на 50 душ. Опять у нее заботы и хлопоты по оборудованию интерната, наблюдению за поведением взрослых девиц, предостережению их от дурных знакомств и т.д.
Она радовалась их радостям и болела их горем. Как любящая мать она их благославляла на семейную жизнь и искренне радовалась их семейному счастью.
Каждая студентка свободно заходила к ней и за чашкой чая делилась своими жизненными проблемами, трудностями и успехами в своих занятиях.
Но великим людям Господь посылает и великие испытания. Наступает Пасха 1941 года, и в этот самый день, немцы бомбили Белград.
Каменные громады рушились, как карточные домики, всюду бушевали пожары. Одна бомба падает недалеко от здания интерната. От взрыва вылетают все стекла, сыпется штукатурка. Мария Алексеевна мужественно стоит на своем посту и этим вносит успокоение в среду своих подопечных.
Затем немцы оккупируют Белград, всюду царит растерянность и неизвестность, а Мария Алексеевна уже полна забот: как привести общежитие в порядок после бомбежки. Отлично владея немецким языком, она отстаивает здание от вселения в него немецких солдат, производит необходимый ремонт и оказывает приют многим русским беженцам.
В это время в Югославии формируется для борьбы с большевиками Русский Корпус, главным образом, из бывших чинов Добровольческой Армии Врангеля. Немцы использовали русские силы в боевых действиях против титовских патризан-коммунистов. В этой борьбе многие погибают геройской смертью, оставляя после себя детей- сирот. Мария Алексеевна не оставляет их и общежитие наполняется малышами.
Наступает критический 1944 год. Натиск коммунистических партизан усиливается, доходят слухи о наступлении красной армии на Югославию. Начинается эвакуация немцев, а советская армия подходят к Белграду. Мария Алексеевна, желая спасти детей от ужасов войны, решает вывезти их на запад в Шейцарию, но так и не добирается до нее.
Тысячи людей устремляются в Австрию и Германию, и этот поток подхватывает Марию Алексеевну с детьми. Немцы разбиты и советская армия занимает Берлин. Война окончена, но подлинные испытания для русских беженцев только начинаются. По Ялтинскому соглашению между Сталиным, англичанами и американцами происходит кошмарная, невиданная в истории человечества насильственная репатриация русских прямо в пасть сталинских палачей. В число репатриированных попадает и Мария Алексеевна с транспортом детей, хотя сам факт этот уже был вопиющим нарушением того самого позорного ялтинского сговора, ибо в нем речь шла только о бывших советских гражданах.
Ни Мария Алексеевна, ни дети бойцов Русского корпуса советскими гражданами, естественно, не были и быть не могли. Их отправляют в СССР через Киев в далекую Куйбышевскую область, в глухое село Кузькино Новодевичьего района. По прибытии транспорта на место детей поселяют в здание церкви, где священные изображения были замазаны известкой. По отношению к детям со стороны советских властей никакой заботы проявлено не было. Крестьяне, сами будучи бедными, не могли им уделять достаточного питания.
Мария Алексеевна, вместе с детьми копает грядки, сажает овощи и картошку, собирает в лесу ягоды, грибы и орехи. Так проходят два- три года голодной советской жизни.
Часть детей, по настоянию американских и английских властей, а также титовского правительства, были возвращены обратно к родителям.
Мария Алексеевна просит советы разрешить ей выехать в Ленинград, где надеется найти родственников или знакомых. Но на ее просьбы Москва не отвечает. Наконец, ее племянницы в Белграде выхлопотали разрешение на ее возвращение в Югославию, но советы не дают разрешение на выезд.
Детей, начиная с двенадцати лет большевики забирают и определяют в ремесленные училища, и Мария Алексеевна поселяется в лачуге сапожника, ухаживает за его детьми, занимается шитьем и починкой одежды.
Ее письма доходили до Белграда. Она по прежнему была спокойна и единственная ее жалоба заключалась в том, что в селе нет церкви, и за все три года ее только один раз крестьяне свезли в церковь на Пасху, за 20 верст от Кузькина. Ее племянница, жившая в Ленинграде, посылала ей по 200 рублей в месяц.
Но доктора в Кузькино не было и ее силы стали падать. За отсуствием обуви она ходила в туфлях, сшитых из кусков старой материи. Ценности ее разокрали и она умерла от простуды и всевозможных лишений.
Похоронили ее осенью 48 года, конечно же без священника. Однако, через два-три месяца нашелся священник, который на ее могиле совершил отпевание и отправил горсть земли и родственнице в Ленинград, а та положила ее на могилу матери. Так отблагодарил „отец народов — великий Сталин" русскую женщину за ее шестидесятилетний бескорыстный труд в деле воспитания и образования русских детей.
Поистине Мария Алексеевна была благая душа и Христова невеста. Вечная ей память!
Митр. Протоиерей Флор Жолткевич Бывший Законоучитель Института
Игорь Устинов:
ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
№ 26 Ноябрь 1963 г.
МЫ НЕ ЗАБУДЕМ ВАС.
Как ни тяжела была по своим переживаниям Великая война, но гражданская во много раз превосходила ее, как по количеству потерь, так и по озлобленной жестокости, которую проявляли борющиеся. Общепринятых международных норм, смягчающих войну, не существовало.
Вызванная, как реакция на несправедливость и беспричинное зло, гражданская война была движима духом непримиримости. Одна принадлежность к "белым" или, как называли большевики, "кадетам" была достаточна для смертного приговора или длительных мучений; не оставались в долгу и белые... Долгое время пленных не брали, а уходя с мест ночлегов, не могли оставлять раненых, так как они были бы замучены, и неделями возили их за собой в распутицу, на тряских подводах, взятых у населения... Тяжело вспоминать теперь все то накопление страданий и зла всякого рода, которое Приходилось переживать тогда... да не о том речь...
Сегодня, в годовщину нашего первого похода, я чувствую сердечную потребность посвятить эти несколько строк, тем, кто в эти дни, исполненные воинской доблести и сурового тяжелого долга, сменявшихся озлоблением и жгучею местью, в дни безысходного страдания, под леденящим дыханием смерти, нашли в себе чистые источники любви и Христова милосердия. Вам, наши незабвенные сестры, посвящаю я эти строки. Я не знаю, где вы теперь, не знаю ваших имен, но я хорошо помню вас и никогда не забуду! Как живые, проходите вы перед моим мысленным взором...
Вот пробегает цепь, и тут же, шагах в 50 за ней, пробегает сестра; на ней сумка с кое-каким подручным перевязочным материалом. Кто она, эта молоденькая девушка, вчерашняя гимназистка? Она, видимо, волнуется, приподымается на колени и всматривается в лежащих впереди, затем опять ложится. Огонь усиливается, но мы еще не стреляем. Цепь двигается дальше, но один из казаков остается лежать. Сестра подбегает к нему. Вечером опять вижу ее: она проходит в нескольких шагах от нас и старается догнать уходящую цепь; на ногах у нее налипли тяжелые комья грязи. Мы все голодные, усталые и злые, а она все так же сияет любовью и радостью. Сегодня она перевязала очень многих, и чем больше труда выпало на ее долю, тем она счастливее...
Ночь... Медленно двигается колонна по топкой грязи; мы пересекаем плавни, чтобы выйти на ст. Елисаветинскую и там перейти на пра- вый берег Кубани. Весь день бой, а вместо отдыха за ночь придется пройти верст 20-25. На сестерской подводе лежит раненый с перевязанной головой. Он тяжело стонет. С боков примостились сестры. Какая- то задержка впереди останавливает движение; стоим в грязи выше щиколотки, ждем. Вдруг в стороне раздается несколько выстрелов, резкий крик, и затем издали доносятся стоны: должно быть, нарвался дозор на каких-либо большевиков. Никто не реагирует... Устали... не все ли равно, сами разберутся... Но сестры встревожились.
- Там кого-то ранили, вы слышали крик?
- Может быть, и ранили, но теперь все тихо, тревожиться не о чем, там есть охранение.
- Да дело не в том, как вы не понимаете; может быть, там кто- нибудь истекает кровью, надо помочь, отчего вы не идете туда?
- Это, сестрица, не наше дело; мы бы так разошлись все в разные стороны, охранение само справится.
- Я пойду, я не могу сидеть здесь, - говорит младшая; соскакивает в грязь и, хлюпая своими высокими сапогами, сразу утопает в темноте, в том направлении, откуда были слышны выстрелы и стоны.
Мы трогаемся дальше, обходя, подводу. На утро опять вижу ту же подводу уже с двумя ранеными. Сестра идет рядом; вся юбка ее пропитана жидкой грязью.
- А я пришла очень вовремя; вы знаете, у него перебита нога, - говорит она, показывая на раненого: - мы с большим трудом дотащили его до подводы.
Она счастлива...
- Вы шли пешком, на вас нет сухой нитки!
- Ну, что ж делать, я несколько раз переходила через эту жидкую грязь: скользко и вязко, и здорово глубоко - мне было почти до пояса...
В двери раздается стук и женский голос просит разрешения войти. Входит сестра, губы ее дрожат, она, видимо, еле удерживается от слез.
- Господа, нет ли у вас чего-нибудь для бинтов?
Голос ее срывается... Мы не сразу понимаем.
- Чего вам, сестрица? У нас нет никакого перевязочного материала.
- О нем я и не мечтаю, - говорит она: - может быть, какое-нибудь белье или полотенце... уже четыре дня "они" без перевязки, - и губы ее дрожат: - раны гниют, гангрена начинается, а я ничем не могу помочь...
К ней протягивается рука с полотенцем, другая с рубашкой. Она сквозь слезы улыбается:
- А как же вы, у вас есть еще рубашка?
- На мне есть, да я еще цел, слава Богу, где-нибудь достану - берите.
Через минуты две она вводит раненого; изба сразу наполняется невыносимым смрадом; мы начинаем усиленно курить или выходим на чистый воздух. Сестра, осторожно поддерживая больного, снимает накинутую на одно плечо шинель и начинает разбинтовывать руку; она раздроблена выше локтя. Работает она необычайно нежно и ласково. Гангренозная рука покрыта мелкими белыми червями, вид ее отвратителен, но на лице у сестры не видно и тени брезгливости или отвращения, она вся сияет милосердием и счастьем Христовой любви...
Мы наступаем на Екатеринодар; вот миновали ферму, влево остались сады. Мы направлены на усиление наших передовых частей, идем под огнем большевистских батарей... потерь мало. Большинство разрывов высоки, иногда бывает "удачный". Но что это? вправо от дороги рядышком лежат две сестры; они убиты, видимо, одним снарядом...
- Помните их? Они почти всегда вместе работали, кажется, они подруги по Ростовской гимназии, - раздается чей-то голос; многие снимают шапки и крестятся...
Да, мы не знаем всех ваших имен, но мы помним вас и никогда не забудем! Не забудем тех мгновений Христовой любви, ласки и бесконечного самопожертвования, которые вспыхивали и сияли ярким светом на общем фоне страданий, жестокости и злобы братоубийственной борьбы.
Земной вам поклон, наши милые, незабвенные сестры!
Первопоходник.
Ольга:
Спасибо за эти публикации. Подвиг сестер милосердия - это прежде всего подвиг Любви. Вечная память павшим!
Игорь Устинов:
Сестрам милосердия, оставшимся с ранеными в ст. Елизаветинской.
Вместе вы шли в ваших белых косынках,
И умирали за ближних своих...
С кровью в сердцах на кровавых носилках,
Вы из под пуль выносили больных...
Вместе терпели лишенья и голод...
Вместе вы мерзли в «Поход Ледяной»...
И, несмотря на усталость и холод,
Вы отвергали права на покой:
Вы бинтовали в минуты привалов,
Вы обходили «тяжелых» в пути...
В «дневках» дежурили вы неустанно...
И уж с зарею опять вам идти...
* *
* *
В бой вы ходили, любовью влекомые
... С марлей в руках и крестом на груди.
И, не теряясь, в минуты тяжелые
Брали винтовки и шли впереди...
* *
* *
Все вы сносили с улыбкою светлой,
И лишь болезненно-детский упрек
В том, что не в силах вы вырвать у смерти,
Грустною тенью на очи вам лег...
Так отдохните, хотя бы в могилах...
Пусть будет легок покров вам земной,
Чистые сердцем... богатые силой,
В жизни вам вечной —"Вечный покой!"
Надежда ЗАБОРСКАЯ
Навигация
Перейти к полной версии